Текст книги "Проклятие рода Плавциев"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Но в таком случае, хозяин, как объяснить недоверие твоего отца к Диомеду? – с сомнением спросил Аквила, еще не до конца убежденный.

– Именно рассчитывая на это недоверие, Умбриций и решился вскрыть сундук. Он не сомневался, что подозрения падут на Диомеда, – пояснил Аврелий. – Что же касается счетов, передайте их мне. Я намерен кому угодно доказать, что Диомед прекрасно разбирается в делах и никому не позволит обмануть себя.

– А с ним что делать? – Аквила указал на секретаря.

Утратив последнюю надежду, Умбриций бросился на колени перед молодым хозяином, ударившись лбом об пол:

– Смилуйся, хозяин, не осуждай меня на смерть, я все возвращу! Все, что ты сказал, верно. Это я опустошил сундук, только он ведь уже был открыт, когда я вошел в таблинум, и браслета с сапфирами там не оказалось!

– Если скажешь, как вернуть награбленное, сохраню тебе жизнь… Однако, – продолжал Аврелий, – судя по твоей бледной коже, думаю, что оседлая жизнь и городские излишества явно вредны для твоего здоровья. Отныне, Умбриций, ты будешь батрачить на одной из моих ферм в Кампании и окрепнешь телом, работая в поле!

Гул одобрения подхватил его слова.

Аврелий осмотрелся. На восхищенных лицах слуг он прочитал глубокое уважение: отныне они будут повиноваться ему, потому что доверяют, а не потому, что опасаются суровых наказаний.

Поняв это, юноша успокоился и еле заметно с облегчением вздохнул. Вступив раньше времени в мир взрослых, где ложь, преступление и насилие губят правду и противостоят справедливости, он с успехом провел свое первое расследование; раскрыл обман; выиграл первое сражение!

– Что еще прикажешь, хозяин? – спросил Аквила, пока вор безропотно позволил увести себя, с трудом веря, что избежал виселицы.

– Да, вот что. Подготовь документы наставника Хрисиппа. Хочу продать его на невольничьем рынке, – решительно объявил молодой человек, предвкушая мольбы жестокого наставника, который так часто грубо обращался с ним.

Учитель, напротив, смерил его обычным злым взглядом, словно перед ним все еще стоял непослушный ученик, а не хозяин его судьбы.

– Видимо, вместе с именем и состоянием ты не унаследовал способности учиться, молодой Стаций. Продай меня, не хочу оставаться рабом невежды! – презрительно заявил Хрисипп.

В толпе слуг послышались возмущенные голоса: наставник, должно быть, сошел с ума, если так разговаривает с новым господином!

– Теперь займитесь своими делами, – приказал Аврелий, не отвечая Хрисиппу. – А ты, Аквила, подготовь похороны, Достойные нашей семьи: поминальный ужин, плакальщицы, рожки, литавры и все прочее. Обрати прежде всего внимание на маски предков, которые должны следовать в процессии. Что касается надгробной речи, я сам скажу нужные слова. Нет нужды в пространных речах, чтобы почтить память человека, чьи качества всем хорошо известны! – вполне серьезно произнес молодой человек, и старший слуга в растерянности посмотрел на него, невольно задумавшись, а не скрывается ли за этими словами, вроде бы продиктованными сыновней любовью, жестокая ирония.

– Сразу после окончания траура отпразднуем мое совершеннолетие и мой новый статус отца семейства. Да, вот еще что, Аквила! Отмени последнее распоряжение, касающееся наставника. Я передумал. Кстати, куда это ты собрался, Хрисипп? – властно потребовал он ответа у учителя, который двинулся было к выходу. – Я еще не отпустил тебя!

Наставник остановился, прямой как шест, и Аврелий вдруг заметил его сходство с мумиями, которых иногда привозили из египетских пустынь: та же мрачная неподвижность, та же иссохшая кожа, та же злая усмешка…

– С тобой сочтусь позже, – сказал он, помолчав. – Можешь идти пока.

* * *

Прошло десять дней. Аврелий сидел в кресле, в белоснежной мужской тоге, которую надел рано утром после того, как возложил на алтарь в Капитолии первый сбритый с бороды пушок.

Лукреция, как всегда ослепительно красивая, стояла перед ним, напрасно ожидая, что он предложит ей сесть на один из стульев с высокой спинкой, стоявших вокруг стола.

– Я велел тебе прийти, чтобы поговорить о твоем отъезде. Я подождал, сколько следовало, пока не сожгли прах отца на погребальном костре, но теперь настало время, чтобы ты навсегда покинула мой дом, – твердо заявил юноша, особо подчеркнув слово «мой».

– Завтра же перееду в домик на Целиевом холме, если тебе угодно, – с досадой ответила она.

– Наверное, я плохо объяснил тебе, Лукреция, что я имею в виду. Ты забыла, что дом на Целиевом холме принадлежит мне?

– Твой отец обещал…

– Мой отец был большим лгуном. Его завещание, хранившееся у весталок, было вскрыто сегодня. Так вот, в нем нет ни слова о том, что тебе остается хоть что-то.

– Так наврать мне! Ах, эта старая гадкая свинья! – процедила сквозь зубы матрона.

– Тебе кажется уместным так отзываться о моем почтенном отце, с которым ты столько раз делила стол и постель? – зло пошутил Аврелий. – Жаль, что он никак не выразил тебе свою признательность за это…

– Но ты же не захочешь, чтобы я ушла отсюда вот так, с пустыми руками! – воскликнула Лукреция, и в глазах ее вспыхнула злоба.

Аврелий помедлил, сердясь на самого себя за то, что эта женщина, которая была всего лишь на несколько лет старше его, все еще способна запугать его и своей красотой, и упрямой настойчивостью. Важно, однако, чтобы она не заметила его нерешительности…

– Именно этого я и хочу, милая Лукреция, – заговорил молодой Стаций. – Ты оставишь здесь нарядную обстановку твоей комнаты, коринфские вазы, серебряный сундук, столик розового дерева, греческую статуэтку Психеи и, естественно, все драгоценности, в том числе и браслет, которым ты завладела самым непозволительным образом.

– Я отдала его Аквиле, как только ты приказал! – смиренно произнесла Лукреция.

– Я имею в виду не тот браслет с камнями, что видел на твоей руке, когда стало известно о несчастье, – с насмешкой продолжал Аврелий. – Я имею в виду браслет с пластинами, украшенный сапфирами, тот, что должен был лежать в сейфе, когда Умбриций опустошил его. Секретарь, или, вернее, бывший секретарь, клянется, что, когда воровал, не видел его там.

– Мне об этом ничего не известно! – сухо ответила женщина. – Возможно, этот вор уже продал его еще прежде, чем возвратил тебе награбленное.

– Думаю, это исключено, прекрасная Лукреция. Если не ошибаюсь, ты сказала, что после праздника во Фронтоне никогда больше не видела его…

– Да, так и есть! – неохотно подтвердила она.

– Увы, – оборвал ее юноша, – ты безусловно ошибаешься. Я хорошо помню, как заметил его на твоей руке накануне смерти отца.

– Ты определенно что-то перепутал!

– Нет, милая Лукреция, поверь мне, я всегда с величайшим интересом рассматривал тебя, – пошутил Аврелий. – И случившееся, мне кажется, не вызывает сомнений… Возможно, после пиршества мой отец разрешил тебе оставить браслет еще на несколько дней или же ночью, вернувшись из Фронтона, был слишком пьян, чтобы заставить положить на место. Поэтому, когда выяснилась вина Умбриция, ты решила приписать ему исчезновение и этой драгоценности, прекрасно понимая, что твой покойный любовник не может разоблачить тебя.

– Ты бредишь, благородный Стаций! Власть, какую ты неожиданно обрел, ударила тебе в голову! Пытаешься походить на взрослого, но ты всего лишь самонадеянный мальчишка, и готова поклясться, в глубине души дрожишь как лист! – презрительно бросила матрона.

Аврелий сжал губы, понимая, что Лукреция права: перед нею, взрослой и решительной женщиной, он действительно всего лишь мальчишка. И все же он не должен уступить ей.

– Очаровательная Лукреция, браслет украшал твою руку именно тогда, накануне смерти отца… Я могу доказать это, – заявил он.

– Каким образом? – спросила она, однако уже без прежней уверенности.

– В тот солнечный день ты долго сидела на скамье в перистиле, когда сушила волосы. А наутро мы получили известие о смерти отца, и я, проходя между слуг, взял тебя за руку, если помнишь. И заметил на коже несколько белых полосок, которые никак не совпадали с браслетом на твоей руке. Светлые полоски на твоем запястье были как раз той восьмиугольной формы, что и пластины исчезнувшего браслета с сапфирами.

– Глупости! Даже если то, что ты говоришь, правда, это еще ничего не доказывает. Я могла сидеть на солнце когда угодно.

– В самом деле, любезная Лукреция? Но ведь до того самого утра было довольно много пасмурных дней. А легкий загар держится, как известно, недолго.

Женщина закусила губу, терзаемая злостью и страхом.

– Советую поскорее вернуть мне эту драгоценность! У меня добрый нрав, и я легко мог бы закрыть глаза на забывчивость красавицы, – саркастически посоветовал Аврелий. – Но что касается дома на Целиевом холме… Такая обворожительная женщина, как ты, без труда найдет себе другое жилище.

– Но разве ты не знаешь, сколько стоит приличный дом в Риме? – возмутилась матрона, вне себя от бешенства.

– Тебе принадлежит пара комнат в инсуле, можешь переехать туда, – с иронией заметил Аврелий.

– Но эта конура под крышей в жалкой инсуле годится разве что для нищего. Неужели ты полагаешь, будто женщина в моем положении станет там жить! – возразила Лукреция, вся красная от возмущения.

– Подумав немного, я, пожалуй, оставил бы тебе дом, – спокойно продолжал Аврелий, надеясь, что голос не выдаст охватившего его волнения.

– Спасибо, дорогой Публий. Я всегда говорила, что ты добрый юноша! – воскликнула Лукреция, успокаиваясь.

Теперь или никогда, решил молодой человек, чувствуя, как колотится сердце. Лишь бы только не дрогнул голос.

– При условии, однако, что ты будешь платить мне за аренду так же, как платила моему отцу! – выпалил он одним духом.

От растерянности Лукреция открыла рот, не зная, что сказать.

– Можешь поразмыслить до вечера. Жду тебя в моей комнате после ужина, – заключил Аврелий, выпроваживая ее и не замечая при этом, каким новым, заинтересованным взглядом окинула его матрона.

Придет, решил он, исполненный неколебимого оптимизма юности. Потом тронул колокольчик, вызывая управляющего.

– Заходи, Диомед. Я вызвал тебя сюда, потому что не хочу, чтобы твой сын Парис слышал наш с тобой разговор.

Диомед медленно прошел и остановился в нескольких шагах от молодого хозяина.

– Я узнал, что, несмотря на жалкие гроши, которые платил тебе мой отец, у тебя есть имение в Пицине, дом на холме Эсквилии и ты помещаешь деньги в рост. К тому же из расходно-приходных книг выяснилось, что ты делал некие странные перечисления…

– Как ты узнал об этом, хозяин? – спросил управляющий поспешно, как человек, радующийся возможности снять с души тяжкий груз. – Я действовал очень осторожно и думал, что никакой счетовод не сумеет разоблачить меня…

– Это, разумеется, не моя заслуга. Это сделал Паллант, раб Клавдия, он изучил документы, страницу за страницей. Он непревзойден в том, что касается цифр. Скажи мне лучше, как ты объяснишь подобное предательство? Годами моя семья целиком и полностью доверяла тебе!

– Однажды я попросил у хозяина денег в долг, чтобы устроить своих родителей в деревне и купить свободу Парису, но он отказал. Тогда я взял некоторую сумму из сундука и осторожно вложил ее в выгодное дело. Через год у меня уже были имение, домик, небольшие деньги и освободившийся от рабства сын. И тогда я поспешил возместить взятое ранее с процентами.

– Ну а затем ты повторил эту игру еще несколько раз. И той ночью ты искал рубиновую печать? С ее помощью ты мог изготовить любой документ от имени моего отца. Значит, Умбриций не лгал, утверждая, что у тебя был ключ от сундука. Как тебе удалось раздобыть его?

– Однажды вечером много лет тому назад, – объяснил Диомед, – хозяин опьянел, как никогда, и внезапно уснул за столом. Мне пришлось перетащить его на кровать. Ключ висел у него на шее, а я знал одного кузнеца, который мог сделать мне тайком копию…

– Выходит, ты не раз использовал подпись семьи Аврелиев для своих сделок? – строго спросил юноша.

– Сделки эти, однако, оказались весьма выгодными, – уточнил управляющий. – Я заключал договора на земли и недвижимость, приобретая новые инсулы в Остии, молы в Таренте, огороды в Кампании, виноградники и даже мастерскую глиняных сосудов для хранения вина, оливкового масла и зерна у ворот Рима. Я поступал так, потому что был убежден – твой отец пустит все на ветер и погубит нас всех. Но, уверяю тебя, я всегда возвращал все, что брал в долг!

– Тем не менее, ты совершил очень тяжкий проступок.

– Я готов отвечать, хозяин. Как только я увидел, что ты уносишь к себе счета, сразу понял, что пропал, и приготовился к худшему. У меня уже давно хранится веревка, чтобы повеситься, если моя игра раскроется, и теперь пришло время использовать ее. Поклянись мне только, что никогда не расскажешь Парису о том, что я сделал. Если он узнает об этих обманах, то будет стыдиться меня, а это для меня хуже смерти. Он поистине воплощение честности, позаботься о нем, когда меня не станет.

– Ты мог бы предстать перед судом, – предложил Аврелий.

– И утратить уважение Париса? Нет, нет!

– Как хочешь, – согласился Аврелий, сдерживая слезы.

Диомед направился к двери, согнувшись под тяжестью своей вины. На пороге он обернулся:

– Ах, господин, вот еще что. Не забудь, прошу тебя, убрать слово «Младший» из формулы «Публий Аврелий Стаций Младший» на документах о собственности, которые я оформлял на твое имя, иначе теперь, после смерти отца, у тебя могут возникнуть трудности с вступлением в права, – посоветовал он тихим голосом.

– Ты хочешь сказать, что купил все это и записал на мое имя? – спросил потрясенный Аврелий.

– Конечно, хозяин, а ты что подумал? Твой отец оставался неразумным человеком и в конце концов промотал бы твое наследство… Я постарался обезопасить состояние семьи даже ценой того, что допустил непростительное преступление. Раб не может решать за хозяина, а я делал это. И теперь, если хочешь простить меня, позволь мне повеситься на этой веревке, прежде чем будет принято решение…

– Забудь эту глупость, Диомед! – с волнением воскликнул Аврелий и бросился к нему.

– Но имение в Пицине, дом на холме Эсквилин, деньги…

– Это такой пустяк по сравнению с тем, что ты сделал! Оставляю тебя управляющим, надеюсь, Парис захочет пойти по твоим стопам. Подготовь документы вольноотпущенника. Немедленно дарую тебе свободу. Я не намерен больше доверять такое ответственное дело простому рабу!

– Хозяин, я буду служить тебе вечно, а после меня мой сын и сын моего сына! – пообещал управляющий, растрогавшись до слез.

– Это еще что такое! Римляне никогда не плачут, забыл, что ли, Диомед? Теперь осталось только уладить последнее дело. Пришли сюда наставника Хрисиппа, – приказал он управляющему, и тот ушел весь в слезах.

Едва хмурый наставник вошел в комнату, Аврелий помахал у него перед носом розгой.

– Розга эта теперь моя, и я буду делать с нею что захочу, – грозно заявил юноша.

Старый наставник опустил голову и в ожидании удара проклинал свой длинный язык.

Аврелий почувствовал, как у него руки чешутся пустить в ход розгу, но, посмотрев на дрожащего и неожиданно поникшего Хрисиппа, вспомнил примеры благородства, о которых читал в исторических книгах. Это были образцы великодушия, которые старый наставник заставлял его учить наизусть под Удары хлыста. Теперь настал его, Аврелия, черед преподать урок непреклонному учителю.

– Пойди принеси книги. Мы еще не закончили второй том риторики, – приказал он и, переломив розгу, отшвырнул ее в сторону.

* * *

Два месяца спустя после того, как Публий Аврелий Стаций облачился во взрослую тогу, Германик, доблестный полководец, любимец Рима, скончался в Антиохии во цвете лет от какой-то загадочной болезни. Кое-кто подозревал преднамеренное отравление, устроенное Плотиной, ближайшей подругой Ливии, матери императора Тиберия. Она и в самом деле лично вмешалась, чтобы спасти виновницу от плахи.

Одно время года сменяло другое, год следовал за годом, вода в водяных часах неустанно капала, отмечая неумолимое течение времени. После смерти Диомеда честнейший Парис занял его место, став управляющим и состоянием Публия Аврелия, и его большим домом на Виминале.

Аврелий послужил в легионе, потом неудачно женился и со временем развелся. Убежденный последователь философии Эпикура,[14]14
  В 306 году до н. э. Эпикур открыл в Афинах философскую школу («Сад»), доступную также для женщин и рабов. Тема обсуждения – поиски счастья. Вопрос, который философ решал, используя как освободительный инструмент невозмутимость, идеальное состояние мудреца, или же простое, спокойное, уравновешенное отдаление от жизненных волнений. Постепенно отходя от своей первоначальной греческой основы, несмотря на множество оппонентов (среди них были и первые христианские мыслители), философия Эпикура получила широкое признание в римском мире, способствовал ее распространению и Лукреций в трактате «О природе вещей».


[Закрыть] патриций целиком посвятил свою жизнь изучению классиков, путешествиям по многим странам, какие были известны в то время. В Александрии, в Египте, он купил раба, спасая его от виселицы, нахального Кастора, хитрого грека сомнительной честности, которому суждено было стать его бессменным секретарем.

В 41 году – через двадцать с лишним лет с того памятного года, когда Аврелий отмечал свое шестнадцатилетие, – Клавдий, всеми забытый брат Германика, которого так стыдилась семья, взошел на трон Цезарей, поспешив назначить ближайшим помощником опытного Палланта, своего бывшего раба-счетовода… того самого, что однажды помог молодому Стацию разобраться в несходившихся счетах.

Настало лето 44 года. Оно прошло спокойно, без каких-либо особых преступлений, без загадок, которые нужно было бы распутать, без виновных, которых следовало бы разоблачить. После отдыха в Байях[15]15
  Этот городок, который называли «маленьким Римом», представлял собой огромный термальный центр и самое красивое место отдыха в Античности. Там находились летние резиденции самых известных людей в Риме, в том числе императора. С веками оползневые процессы обрушили в море большинство строений, но в Археологическом парке до сих пор можно увидеть развалины терм и вилл римских аристократов.


[Закрыть] Аврелий решил вернуться в Рим и собрался в дорогу вместе со своей подругой Помпонией и верным секретарем Кастором.

Однако до возвращения в Рим им предстояло остановиться в одном месте…

1

Год 797 ab Urbe condita (44 год, осень)

Шестой день перед ноябрьскими календами[16]16
  Об исчислении дней месяца см. «Приложение». (Прим. пер.)


[Закрыть]

– Небольшой караван миновал Лукринское озеро[17]17
  Прибрежное озеро между Путеолами и Байями, где в Античности разводили устриц. Частые подземные толчки, а также извержение вулкана, которое в 1538 году привело к появлению Монте-Нуово – «Новой горы», со временем значительно уменьшили его площадь.


[Закрыть] и начал медленно подниматься по склону кратера. – Да, в Байях теперь уже совсем не то, что прежде! – вздохнула Помпония, поудобнее устраиваясь в повозке на подушках, чтобы не испортить свою громоздкую прическу.

– Но, тем не менее, праздников там было немало! – Сенатор Публий Аврелий Стаций, лежавший рядом, с грустью в последний раз окинул взглядом панораму залива.

– На побережье теперь одни мальчики на побегушках – приспешники Клавдия – да чиновники! – посетовала матрона.

– И в самом деле, в этот раз мы встречали там больше дворцовых вольноотпущенников, чем римских сенаторов, – согласился Аврелий. – Но с другой стороны, среди сенаторов мало найдется тех, у кого не было бы деда-торговца или даже раба.

– Конечно! После стольких казней и заговоров настоящих аристократов теперь можно пересчитать по пальцам одной руки, ну а те немногие, кто еще остался, проматывают свое состояние, лишь бы жить, как Крез. Сегодня у любого лавочника не меньше пятидесяти слуг! Если так пойдет и дальше, что останется от великой римской аристократии?

Публий Аврелий покачал головой и добродушно усмехнулся. Он не был согласен с категоричным суждением Помпонии. Времена меняются, подумал он, и приходится с этим считаться. А стенать об ушедшей эпохе, которая уже принадлежит истории, если не стала еще легендой, просто глупо.

– Клавдий правильно делает, – заметил он, – что поддерживает всадников и плебеев-латифундистов. Патриции, похоже, уже совершенно ни на что не способны.

– Забавно – потомок столь знатной римской семьи так говорит о собственном сословии! – не без ехидства произнесла матрона.

– А ты, неизлечимая расточительница, разве сама не жалуешься на сумасшедшие расходы? Удивительно, как только муж твой до сих пор не разорился! – пошутил патриций, отлично зная состояние дел своего друга Сервилия, супруга матроны. – Один лишь прощальный ужин обошелся тебе в полмиллиона сестерциев, и это помимо золотых табличек, которыми ты отмечала места за столом и которые потом щедро дарила на память гостям…

– А эти мужланы прикидывали на ладони их вес, пытаясь оценить стоимость, и даже не заметили гравировки! Нет, ты правильно делаешь, что строишь дом на Питекузе.[18]18
  Питекуза – нынешняя Искья, римляне называли этот остров также Аэнария.


[Закрыть] Байи становятся все вульгарнее: побережье слишком близко к Неаполю… Не понимаю, зачем Сервилий решил там остаться после окончания сезона!

– Для лечения в термах, Помпония, – терпеливо объяснил патриций.

На самом деле бедный Тит после нескольких месяцев изнурительных застолий мечтал только об одном – отдохнуть вдали от своей говорливой и чересчур деятельной супруги.

Тут легкое покашливание за занавеской на окне повозки обозначило присутствие Кастора, вольноотпущенника и секретаря Публия Аврелия.

– Господин… – заговорил он с невозмутимым видом. – Носильщики устали, а мулы больше не слушаются погонщиков.

– Но мы же только что выехали! – удивился хозяин.

– Мой господин, ты удобно устроился – лежишь себе да беседуешь с дамой знатнейшего происхождения. – Кастор изящно поклонился в сторону Помпонии. – А мы идем с тяжелым грузом на плечах, по горным тропинкам, крутым подъемам и непроходимым тропам, по которым гонят скот…

Грек, сидевший на мирной кобыле с широким крупом, выразительным жестом показал на прекрасную мощеную дорогу, что тянулась вдоль Лукринского озера.

– Пожалуй, можно сделать небольшую остановку… – согласился Аврелий.

– Да защитит тебя Адеона, хозяин! – поблагодарил Кастор, взывая к богине счастливого возвращения. – Кроме того… жуткая жара, и у носильщиков пересохло в горле.

Патриций посмотрел на горизонт: середина осени, небо затянуто облаками, ветерок довольно прохладный.

– Ты, наверное, хочешь сказать, что страдаешь от жажды, не так ли, Кастор? – спросил он, холодно глядя на александрийца. – Тебе повезло: вон там фонтан с отличной водой.

Кастор покачал головой, явно обескураженный:

– Неужели ты хочешь, чтобы мы простудились, напившись холодной воды в такую жару?

– Я угощу тебя вином, Кастор, – засмеялась Помпония.

– Перестань баловать его! – упрекнул ее Аврелий, когда грек направился к бурдюкам с вином. – Все говорят, что я слишком потакаю этому наглому бездельнику, но при этом каждый раз, когда я пытаюсь ему в чем-то отказать, у него тут же находится защитник.

– Пусть выпьет, Аврелий, или он остановит нас еще раз десять, и мы опоздаем к Плаутилле. Тем более ехать осталось уже недолго.

Караван и в самом деле приближался к входу в ущелье. Когда поднялись на последний утес, перед ними открылось во всей своей тревожной красоте темное озеро.

– Аверн входит в моду, – заметил Аврелий, удивленный, что так много его сограждан стремилось возвести роскошные дома у самого входа в Тартар, в загробный мир, куда набожный Эней спустился, чтобы посетить его обитателей; здесь пророчествовала сивилла и мертвые вновь обретали голос.[19]19
  Согласно представлениям древних, один из входов в царство мертвых находился у Авернского озера. (Прим. пер.)


[Закрыть]

Почти отвесно над водой возвышались скалистые стены ущелья. Земли, пригодной для строительства, здесь было совсем мало, поскольку весь правый берег озера занимали давно неиспользуемые портовые строения и огромное здание терм. Проезжая дорога, чрезвычайно узкая в некоторых местах, казалось, прямо переходила в ровную гладь Аверна. Озеро считалось когда-то местом истока Стикса – реки царства мертвых; даже карфагенянин Ганнибал, спустившийся сюда с целью разграбить цветущую Кумскую долину, остановился возле этих загадочных вод и принес в жертву Орку[20]20
  Орк (греч.Аид) – бог подземного царства, владыка мертвых. (Прим. пер.)


[Закрыть] стадо черных овец.

– В этой котловине один югер[21]21
  Югер – мера площади, около 2500 кв. м. (Прим. пер.)


[Закрыть] земли стоит сегодня баснословных денег, а когда-то тут жили только бедные крестьяне, – заметил сенатор.

– В самом деле, семья Плавциев поселилась здесь еще тогда, когда дед Гнея был вольноотпущенником. Теперь их владениям нет цены. Старик разбогател на торговле рыбой во время гражданских войн, когда полководцы и политики в перерывах между сражениями старались превзойти друг друга в гастрономических изысках. За двадцать лет он сумел приобрести здесь все земли на юг от ущелья, – разорившимся владельцам и ссыльным пришлось продать свои участки. И вот что из этого получилось! – заключила матрона, указывая на узкую полоску земли, где среди деревьев белело внушительное здание.

– Результат, несомненно, превосходный, – восхитился Аврелий. – Хоть Гней и внук раба, нельзя сказать, что у него нет вкуса.

– Представляешь, Плаутилла Терция пустила слух, что происходит от этрусских лукумонов![22]22
  Лукумоны – старейшины, стоявшие во главе двенадцати союзных государств древней Этрурии. (Прим. пер.)


[Закрыть] И правильно, немного таинственности нашему с ней делу не помешает.

– И что же у вас за дело? – заинтересовался Аврелий.

Способность пышнотелой подруги доставать деньги почти равнялась ее умению их тратить.

– Ароматические масла и эссенции афродизиаков, – ответила Помпония. – Плаутилла знает толк в ароматических травах. Она открыла самую настоящую лабораторию, пригласила лучших неаполитанских мастеров. Я же займусь распространением нашей продукции.

– Распространением? – изумился Аврелий.

– Ну конечно! Разве во время выборов каждый кандидат не нанимает сотни бездельников, чтобы они исписывали его именем стены домов? Все лучшие таверны делают вывески, восхваляющие их кухню, и даже проститутки прославляют свои способности на колоннах Форума. Так что не понимаю, почему этим же путем нельзя продавать и наши средства. А если бы к тому же какой-нибудь знатный патриций позволил нам использовать его имя…

Сенатор ограничился улыбкой и постарался отвести взгляд.

– Сейчас Плаутилла решила во что бы то ни стало женить на себе Семпрония Приска, крайне тщеславного римского аристократа, а для этого ей необходимо солидное приданое. Она хочет продать часть своего наследства, и тут в игру вступаешь ты, мой дорогой Публий Аврелий, как опытный юрист. Ты должен проследить, чтобы братья не обманули ее.

– А как же так случилось, что Плаутилла Терция не имеет приданого?

– Она уже дважды была замужем и все, что имела, пустила на ветер! Не забыл еще, как она выходила замуж за Бальба? – Матрона лукаво улыбнулась. Она знала, что у патриция и подруги была связь еще до той поспешной свадьбы.

– Помню только, как Паулина, ее мачеха, всеми силами старалась держать ее от меня подальше.

– И правильно делала. Бедняжка никогда не нашла бы мужа, если бы ты тогда не отпустил ее, – подтвердила Помпония, которая помнила эту старую историю лучше, чем ее герой. – Ну, вот и приехали! О Артемида, как же здесь мрачно осенью!

Авернское озеро открывалось прямо под ними, недвижное и темное, все ближе и тревожнее. На противоположной стороне виднелась заброшенная пристань. Огромные строения, возведенные всего несколько десятилетий назад, теперь разрушались, постепенно утопая в зыбучем песке.

Повозка остановилась возле нескольких внушительных зданий, окруженных невысокой каменной оградой. На ней под мозаикой, изображавшей мастино, грозная надпись предупреждала: ОСТОРОЖНО, СОБАКА!

* * *

– Аврелий, Помпония! Случилось ужасное!

Плаутилла Терция, запыхавшись, бежала им навстречу. Патриций не без волнения смотрел на прежнюю возлюбленную. Десять лет не прошли бесследно для ее выразительного лица с крупным орлиным носом: кожа, которую Аврелий помнил розовой и гладкой, словно у ребенка, теперь казалась темнее и не светилась, как прежде; фигура нимфы, некогда стройная словно тростинка, округлилась – такую и подобает иметь матроне в расцвете лет, – а на голове громоздилось какое-то сложное сооружение из темных пышных волос с искусственными кудряшками.

– Мой брат Аттик погиб! – смогла наконец проговорить Плаутилла сквозь слезы. – Его нашли сегодня утром в садке с муренами, от правой руки осталась культя!

– Боги бессмертные! – простонала Помпония.

– Он соскользнул в рыбный садок ночью. Никто не слышал, как брат выходил из дома, даже рабы, – объяснила убитая горем подруга.

Патриций по-дружески приобнял ее и сказал, что они немедленно уезжают, дабы не беспокоить семью в свалившемся на нее горе.

– Нет, нет, Аврелий. Прошу тебя, останься! Тут все словно с ума посходили, и мне сейчас особенно нужен надежный друг. Отец почтет за честь, если ты будешь на похоронах. А кроме того, нужно еще составить завещание, и здесь твоя помощь просто бесценна.

– Хорошо. Могу я выразить соболезнование вдове? – спросил сенатор подобающим тоном.

– Да, конечно, – с явной досадой ответила Терция.

– Присцилла своеобразная особа, и все же… – оправдался Аврелий.

Жена первенца Плавциев, неряшливая и сварливая, была одной из самых непривлекательных женщин, каких он когда-либо встречал. Занудная, неуклюжая и плаксивая, она вечно была всем недовольна и вдобавок имела неприятную привычку постоянно лгать.

– Как, ты разве не знаешь? Аттик развелся с ней несколько месяцев назад после двадцати лет совместной жизни. И взял себе в жены эту плоскую как доска, которая… Моложе меня, каждое утро моет лицо свежим молоком и целый час заставляет делать себе прическу. К тому же ее зовут Елена! Больше не стану ничего говорить, сам увидишь.

Аврелий был весь внимание – впрочем, как всегда, когда разговор заходил о женщинах.

– Она была замужем за Невием, которому мой отец отвалил кучу денег, чтобы отделаться от него. За несколько месяцев она сумела своими ужимками обольстить этого простака Аттика и войти в наш дом как законная супруга. И все-то ей не нравится, все недостаточно изысканно. И подумать только, что в Неаполе, где она жила до встречи с моим братом, ей приходилось довольствоваться одной только дряхлой служанкой! Так или иначе, не мое дело. Меня интересует только мое приданое – я хочу выйти замуж.

– Семпроний Приск, семья консула, знаменитая еще со времен Суллы… – заговорила Помпония. – Это будет твой третий муж, не так ли?

– И мне хотелось бы, чтобы последний! За Мезия я вышла замуж по воле отца, а за Бальба – чтобы забыть другого мужчину…

Аврелий, теперь уже питавший к Плаутилле лишь дружеские чувства, сделал вид, будто не понял намека.

– А ты не будешь скучать без этого сада наслаждений? – спросил он, с восхищением оглядывая местные красоты.

В перистиле редкой красоты кое-где еще стояли леса, и на них, несмотря на поздний час, работал какой-то очень низенький человек.

Справа, за большой мраморной аркой, крытая галерея вела через сад прямо к затейливой башенке среди деревьев. Из шпалер открывался вид на просторный парк с небольшим каналом, отделанным мрамором, который сиял белизной среди зелени. В большом вольере гуляла, издавая клекот, какая-то редкая птица, похожая на цаплю.

– Меня здесь ничто не держит. Жизнь вдали от Рима не стоит того, чтобы жить. Помню, когда-то так говорил и ты, – пояснила Терция.

– Я и сейчас так думаю.

– Это тут растут ароматические травы для наших духов? – довольно бестактно поинтересовалась славная Помпония, которую ни несчастье в доме, ни красота панорамы не заставили забыть о делах.

– Нет, эта дорога ведет к болоту, где Секунд выращивает своих птиц. Мой огород в низине, рядом с рыбными садками. Там, в самом большом садке, мы и нашли Аттика.

Аврелий посмотрел в сторону озера, где блестели рыбные садки. Место это в пору цветения могло показаться на первый взгляд диким, запущенным, но сенатор сразу увидел: парк создан по строго продуманному и старательно осуществленному плану. Природа, дикая только на первый взгляд, подчинялась воле человека – дерево за деревом, камень за камнем, – все отвечало художественным требованиям создателя этого ландшафта, бесспорно обладавшего чувством прекрасного.