Текст книги "Проклятие рода Плавциев"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Но как же ты не понимаешь? Рабы тогда просто не будут нужны! – воскликнул молодой человек и сразу же пожалел, что сказал лишнее.

Сенатор посмотрел на него долгим, внимательным взглядом:

– Объясни получше.

– Да нет, я… – смутился Сильвий.

– Что это за чертеж ты делаешь? – настаивал Аврелий.

Сын варварки перевел дыхание и, набравшись мужества, проговорил:

– Это проект водяной мельницы. Я сделал его, следуя указаниям Витрувия.[51]51
  Витрувий – знаменитый римский архитектор и инженер второй половины I века до н. э., автор трактата «Десять книг об архитектуре». (Прим. пер.)


[Закрыть] Греки, конечно, талантливее нас в науках, но как инженеры римляне намного превосходят их. Посмотри, благородный Стаций, вот это соединение умножает силу машины настолько, что она может смолотить сто пятьдесят фунтов зерна за то же время, за какое двое крепких рабов смолотят только двадцать.

Аврелий внимательно рассмотрел чертеж. Потом согласно кивнул:

– Понимаю, что ты хочешь сказать: несколько таких устройств, и…

Да, Сильвий, хотелось ему добавить, как же угнетает тебя положение раба… Мечтаешь о мире без рабов и о машинах, которые их заменят…

Но он промолчал. Рабы ведь существовали, причем в таком множестве, что цена их оказывалась смехотворной. Римские легионы продвигались все дальше за пределы империи и всякий раз, возвращаясь с триумфом, приводили с собой миллионы людей в цепях. Сильвий – наивный человек, мечтатель… Или же безумец, убивший двух человек ради осуществления своих планов?

– Ты хотел бы упразднить рабство, не так ли? – прямо спросил он юношу.

Вопрос из тех, какой могли обсуждать вслух только свободные во многих поколениях люди.

Юноша помолчал, не решаясь ответить.

– Мою мать захватили в плен, но мне повезло: госпожа Паулина отнеслась ко мне с материнской любовью, а хозяин пожелал дать хорошее образование. И все же я помню о корнях и потому почитаю отца, Прокула, – ответил он, по-прежнему не признавая свое истинное происхождение.

– Я видел его; мне кажется, он славный человек. И не такой уж немощный… – заметил сенатор, спрашивая себя, мог ли старик по указке названого сына расправиться с двумя Плавциями.

– Сейчас он еле держится на ногах, но всего несколько лет назад был еще крепок. А я, хоть и вырос на вилле, много времени проводил с ним в эргастуле, где спят рабы.

– Теперь ты станешь управляющим.

– Я еще только набираюсь опыта. Управляющим быть нелегко, особенно если не хочешь прибегать к некоторым средствам.

– К плетям, например?

– Да, плети, темница, голод! – с волнением произнес Сильвий. – Здесь, да и в любом уголке латифундии, люди мрут как мухи из-за невыносимого труда, истощения, самых зверских наказаний. Какое-нибудь незначительное заболевание – и они не выдерживают. Но разве это важно? Ты же сам сказал, рабы – товар, который ничего не стоит!

– Человек, считаю я, всегда ценен, – возразил патриций.

Недоставало только, чтобы какой-то сопляк делал ему внушение – ему, кто всегда очень хорошо обращался со своими людьми, даже слишком хорошо, подумал Аврелий, имея в виду неисправимого хапугу Кастора.

– Вспомни, что тот, кого ты называешь рабом… – заговорил Сильвий.

– Дышит тем же воздухом, испытывает те же страдания и так далее, и так далее, – продолжил Аврелий, жестом выражая досаду. – Да, стоики весьма красноречивы.

– Ты не разделяешь их мысли? – огорчился юноша.

– О, мне очень нравится то, что они говорят, и совсем не нравится то, что делают, – миролюбиво ответил сенатор. – Такой моралист, как Сенека,[52]52
  Сенека, Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.) – римский философ, яркий выразитель идей стоиков. После преследований со стороны Калигулы оказался вовлеченным – уже в царствование Клавдия – в придворную интригу, из-за чего был изгнан на Корсику. Вернувшись в Рим, стал наставником и советником Нерона, но вскоре отдалился от него, не одобряя его политику и образ жизни. Осужденный на смертную казнь за то, что примкнул к заговорщикам, предпочел покончить с собой.


[Закрыть] например, до того, как его отправили в ссылку, имел сотни рабов. И ему этого было мало, так он еще обрек на голодную смерть массу несчастных, одалживая им деньги в рост.

Юноша в растерянности посмотрел на него, и Аврелий решил подвергнуть его испытанию.

– А вот ответь мне, Сильвий. Что бы ты предпринял, если, предположим, стал вдруг хозяином? – поинтересовался он, думая о завещании.

– Это невозможно, – пожал плечами юноша.

– Тогда моли богов, чтобы они никогда не сделали тебя хозяином! – воскликнул Аврелий.

– Почему? Разве так уж трудно быть свободным человеком, римлянином и хозяином? На тебя посмотреть, так не скажешь! – дерзко ответил молодой человек.

Сенатор хотел было резко возразить, но, увидев, как огорчился Сильвий, не стал обижать грубостью столь неординарного человека. Он смягчился и похлопал его по плечу.

– Лучше изучай свои машины, Сильвий. Кто знает, может, однажды и в самом деле что-нибудь построишь, – добродушно сказал он и направился к выходу, провожаемый растерянным взглядом юноши.

12

Шестой день перед ноябрьскими идами

После полудня Аврелий, прихватив простыню, неторопливо шел вдоль портика в судаторий.[53]53
  Судаторий (sudatorium) – парильня в древнеримских банях, нагревавшаяся с помощью труб с горячей водой, проложенных под полом или в стенах.


[Закрыть]

Небо, затянутое свинцовыми тучами, и трагические события на вилле действовали угнетающе, и в этой ситуации ничего нет лучше хорошей парильни. Может, там удастся выбросить из головы заботы и печали.

«Наверное, самое время собрать вещи и вернуться в столицу, – думал он, подходя к термам. – В сущности, то, что творится на вилле Плавциев, меня нисколько не касается…»

Он вспомнил свой большой дом на Виминале, своих служанок, свое пиво, ароматное римское пиво, и даже скучные отчеты Париса о расходах по хозяйству казались не столь скучными…

Сенатор шел по портику, когда ветер донес до него чьи-то неразборчивые голоса, обрывки фраз, заглушаемых шорохом сухой листвы.

– Моя мать… – расслышал патриций и сразу узнал голос Невии.

Любопытство, как всегда, взяло верх, и Аврелий замер возле лаврового куста в позе, которая не слишком-то отвечала его высокому званию.

– Предпочитаешь нашего перезрелого Ганимеда или все-таки решила связаться с мальчишкой-слугой? – с презрением в голосе произнес Фабриций.

– Публий Аврелий – важный господин, а ты всего лишь самонадеянный хвастун!

– Нет, вы послушайте эту сопливую девчонку! Ведь только вчера выбралась из самого грязного квартала Неаполя, еще и груди-то нет, но уже строит глазки всем мужчинам подряд, а потом изображает из себя оскорбленную невинность. Ты блудница почище, чем твоя мать!

Звонкий удар крепкой пощечины прозвучал для Аврелия ясным аккордом цитры.

– Гадкая потаскуха! – загремел Фабриций, занося руку. – Сейчас я тебе задам!

– Ave, Луций Фабриций! – остановил его сенатор, выходя из-за лаврового куста. – Ave, Невия! – с улыбкой произнес он, вставая между ними.

Красавец воин так и замер с поднятой рукой. На щеке его неопровержимым свидетельством бесчестия отпечаталась ладошка Невий. Фабриций медленно опустил руку, бросив на так некстати появившегося патриция убийственный взгляд.

– Мой раб привратник воспитан лучше тебя, сенатор, – произнес он. – Похоже, ты слишком любопытен, чтобы посылать следить за мной слугу, и предпочитаешь это делать сам. Будь ты моим солдатом…

– Увы, благородный Фабриций, я не легионер и даже не твой родственник, слава богам, – спокойно ответил Аврелий. – На твою беду, я римский патриций, и ты надо мной не властен. Так что поубавь свой гнев и лучше пойдем со мной в баню: пусть наша прекрасная Невия сама решает, кто из нас двоих ей больше нравится.

Фабриций колебался, все еще кипя гневом. Сенатор по-дружески взял его под локоть и шутливо-вызывающим тоном произнес:

– Да ладно, неужели тебе нужна эта девчонка? У тебя же есть куда лучше!

Военачальник неохотно последовал за ним в судаторий, где оба разделись донага, отдав одежду рабу.

Опустившись на скамью, окутанные паром, они молча ждали, когда прогреется воздух и по их мускулистым телам струями потечет пот. Расслабляющая обстановка бани несколько успокоила сердитого легионера, и он неожиданно прервал тягостное молчание:

– Признаюсь, не понимаю тебя, сенатор Стаций. Ты аристократ из древнейшего прославленного рода, но, похоже, прекрасно чувствуешь себя среди этих плебеев. Я-то терплю их лишь потому, что они – родственники моей матери. Она же не сама, бедная женщина, попросилась замуж за рыботорговца! Откровенно говоря, их общество мне весьма неприятно, и я солгал бы, если б стал уверять тебя, что у меня сердце кровью обливается из-за гибели сводных братьев…

«А как бы ты возликовал, узнав, сколь богатое наследство обеспечили тебе эти покойники», – подумал Аврелий. Интересно, известно ли суровому полководцу новое завещание или, может, он надеется теперь, когда не стало двух наследников, завладеть при помощи Паулины всем состоянием Плавциев…

– Секунд слыл слабаком, – продолжал между тем Фабриций. – Определенно в нем было что-то ненормальное. Кто-нибудь слышал о человеке, который бы не ел мяса? – добавил он, дабы доводы его выглядели еще весомее.

– Ну конечно, – ответил Аврелий, притворившись, будто понимает с полуслова. – Пифагор, например, Эпикур и многие другие выдающиеся философы…

– Тоже, наверное, были как бабы! И потом, дело не только в еде. Ты когда-нибудь видел этого дохляка с женщиной? Даже служанок не трогал! Окажись в моем легионе такой цветочек, я бы за пару месяцев так вымуштровал его! А что Аттик? – продолжал вояка. – Лавочник, скряга и ничтожество, как и остальные из его сословия: всю жизнь только и делал, что деньги считал!

– Неудивительно, что жена его позволяет себе некоторые развлечения, – с улыбкой намекнул Аврелий.

– А, значит, и ты знаешь, – равнодушно ответил Фабриций. – Похоже, секрета тут уже ни для кого нет. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Он мертв и похоронен, а его женщина надоела мне своими уловками. Думает, достаточно смазливого личика, чтобы вскружить мужчине голову… А дочь – та еще и похуже матери.

– Несколько минут назад казалось, что ты не так уж презираешь ее, – заметил сенатор, указывая на красную щеку Фабриция.

– Потаскуха! – вскипел тот. – Другая сочла бы за честь, что я обратил на нее внимание! Да они все такие! Наглая чернь! На что она надеется, эта девчонка, – выйти замуж за сенатора? – продолжал он, искоса взглянув на Аврелия. – Я скажу тебе, чем она кончит. Ее обольстит какой-нибудь вертопрах, наобещает золотые горы, увезет в Рим и отдаст в лупанарий! Эти провинциалки со своим узким кругозором понятия не имеют, что такое…

– Кстати… – как ни в чем не бывало прервал Аврелий. – Ты находился в постели с Еленой, когда убили ее мужа?

– Убили? – переспросил, бледнея, бравый воин.

– Мурены, разумеется! – коварно улыбнувшись, уточнил патриций.

– Да, мы были в постели, – не смущаясь, ответил Фабриций.

– Когда она ушла от тебя?

– Откуда мне знать? Я спал себе крепким сном.

– Ничего не скажешь! Привычка солдата, надо полагать, – усмехнулся сенатор.

– Совершенно верно, мой изысканный сенатор. Я во всем человек военный, не только в постели. Если у тебя есть какие-нибудь сомнения, я к твоим услугам – когда угодно и где угодно! – обозлился Фабриций, решительно поднимаясь и все больше злясь.

Аврелий тоже поднялся, хмуро глядя на него. Молча прошел в центр комнаты. Они решат свои личные проблемы здесь, вдали от нескромных глаз, как настоящие римские патриции.

И, дав наконец волю сдерживаемому до сих пор гневу, мужчины бросились друг на друга. Нагие, сцепившись в схватке, они покатились по циновке. Тишина лишь иногда прерывалась их приглушенными возгласами.

В окошко под крышей, с трудом удерживая равновесие на ненадежной ветке дерева, на них с улыбкой и волнением смотрела Невия.

13

Пятый день перед ноябрьскими идами

Сенатор Публий Аврелий Стаций прошел по пыльному току, скользя на курином помете. Во дворе находились только старики и дети. Все, кто мог держать мотыгу, работали в полях – там начинали трудиться еще до зари.

Кругом царили грязь и нищета, каморки, где жили земледельцы, выглядели не лучше собачьей конуры. Костлявая рабыня, шедшая впереди, неуклюже покачивала бедрами – злая пародия на вызывающую поступь утонченных римских матрон, которая так восхищала патриция. Сжалившись, Аврелий протянул женщине монету, отведя взгляд от ее униженной, беззубой улыбки.

Лачуга походила скорее на логово какого-то дикого животного, нежели на человеческое жилье: пять или шесть футов на четыре, затхлая соломенная подстилка. На ней сидел старик. Он плел корзину. У ног его лежала старая, облезлая собака, мастино.

– Ты отец Сильвия? – спросил Аврелий.

В глазах старого Прокула мелькнул страх.

– Я взял его мать как жену, когда хозяин привез ее сюда, – ответил он с некоторым опасением в голосе.

– Она была беременна? – прямо перешел к делу сенатор.

Старик молча опустил голову в знак согласия:

– Она была мне хорошей подругой в те несколько месяцев…

– Скажи, как она умерла?

– Ребенок плохо лежал у нее в животе. Хозяйка велела отвезти ее на виллу, позвала акушерку из Кум. Но у нее внезапно начались схватки, и больше я ее не видел.

– Ты ее хорошо помнишь?

Водянистые глаза старика затуманились от сдерживаемого волнения.

– Еще бы не помнить! Эти голубые глаза так улыбались… Она говорила только на своем языке, я ничего не понимал. Очень красивая… Самая красивая из всех, что я когда-либо встречал.

– Паулина не ревновала?

– Не очень-то красиво получилось со стороны хозяина… По отношению к новой жене. Другая неизвестно еще что устроила бы. А госпожа – нет. Знатная дама, благородная и щедрая. Она присылала нам хорошую еду, чтобы ребенок родился здоровым.

– Ты, Прокул, рожден рабом?

– Да, как и моя мать, и мать моей матери, которую купили в Капуе. И я вырос здесь.

– В твоей семье всегда все были рабами?

Старик вздрогнул и собрался было что-то ответить, но передумал и прикинулся равнодушным дураком, каким и должен быть хороший слуга.

– Но ты же хотел что-то сказать, Прокул? – осторожно заговорил сенатор, от которого не ускользнула нерешительность раба.

– Ничего, хозяин.

Аврелий хотел открыть кошелек, но Прокул решительным жестом остановил его. Патриций удивился: с каких это пор жалкий раб отказывается от денег?

– Не все были рабами, – произнес слуга, поднимая голову. – Мой дед умер свободным человеком.

– Он получил вольную? – уточнил Аврелий, хорошо знавший, что многим рабам удавалось, преодолев немало трудностей, освободиться от рабства.

– Нет, он умер на кресте, – твердо ответил Прокул. – Когда рабы убегали от хозяев и восставали… им ведь нечего было терять, кроме цепей…

Капуя! Именно там сто лет назад началось восстание, охватившее весь полуостров и заставившее содрогнуться весь Рим. Да, бессмертный, непобедимый Рим дрожал тогда от страха, какого не знал прежде, сражаясь с пунийцами, македонцами, галлами!

– Твой дед присоединился к восстанию Спартака? – спросил Аврелий, назвав имя, которое рабам запрещалось даже произносить.

– Его распяли, – тихо, с волнением проговорил Прокул. – Вместе с шестью тысячами других. Тогда никто не остался в живых.

Сенатор знал, что даже высокая цена этих крепких, отлично тренированных людей, в основном гладиаторов, не спасла их от казни. Для вечного напоминания всем восставшим кресты с разлагавшимися на них трупами стояли по многу дней – чудовищные штандарты из человеческой плоти словно говорили миру: месть Рима безжалостна и неотвратима.

И в самом деле, разве можно сравнить опасность, создаваемую варварами на границах государства, с этим внутренним войском, коварным и смертельным, солдаты которого делили с римлянами крышу, готовили еду, сторожили по ночам? Чтобы уничтожить когорты Спартака, понадобились все легионы Помпея, Красса и Лукулла – самое большое воинское соединение, какое когда-либо Рим выводил на поле боя.

С тех пор, благодаря строжайшему надзору над рабами, восстаний не было. А если какой-то безумец все-таки осмеливался поднять руку на хозяина, то всех без единого исключения слуг в доме обрекали на смерть вместе с ним…

Да, столкнувшись с гладиатором из Фракии, Рим впервые испытал страх. И теперь старик напомнил сенатору об этом, и в глазах его светилась гордость, которую так и не смогли уничтожить. Гордость, которую пронесли в своей душе три поколения рабов. А Сильвий, сын рабыни, воспитанный на рассказах, передававшихся десятилетиями из уст в уста, стыдится отца, угнетателя, и мечтает дать свободу всем своим настоящим братьям…

– Ребенок родился здоровым?

– Да, но очень слабым. Родился раньше времени и не выжил бы, если б не забота хозяйки.

– Можешь гордиться своим дедом, – сказал Аврелий, вставая. – На его месте я поступил бы так же.

– То, что нормально для свободного человека, для нас – преступление, благородный сенатор, – тихо произнес Прокул. – У раба нет чести, нет гордости. Мы умрем, как и жили, – отбросами общества.

– Воля рока неведома даже самим богам. Мойры решают судьбу человека, они прядут нить его жизни не глядя. И когда наш краткий век подходит к концу, они обрывают ее. Ничья воля не движет ими, никакая забота о справедливости, только случай… – тихо, с волнением произнес Аврелий.

Старик уже не слушал его. Утомившись от работы и волнения, он заснул прямо на своих корзинах.

* * *

– Вот подарок, который я обещал тебе, – объявил хозяин Кастору, помогавшему ему одеться.

– Хозяин, не нужно беспокоиться, – тронутый вниманием Аврелия, заговорил александриец, но, увидев подарок, тут же изменил тон. – И это вознаграждение за мои труды! – воскликнул он, взмахнув фаллосом-талисманом.

– Что? А где благодарность? Ты же сам говорил, что это старинный и очень редкий киммерийский амулет, – усмехнулся Аврелий, довольный, что хотя бы раз ему удалось провести хитрого грека. – Если хочешь, можешь спокойно продать его какому-нибудь суеверному рабу.

– Увы, безвременная смерть Секунда подорвала всю мою торговлю, – пожаловался секретарь. – Может, попробовать продать Деметрию? У рыбовода уже целая коллекция… Эй, а ты помнишь, что этот вольноотпущенник после смерти хозяина получит в наследство кучу сестерциев? Кстати, я разузнал, как он попал в милость к Плавцию. Много лет назад эта толстуха, его жена, была женщиной довольно привлекательной. Гней был еще крепок в то время и, как известно, слыл большим сластолюбцем. И вот Деметрий – поистине преданный слуга, наш знаток мурен – притворился, будто ничего не видит, и за это получил свободу и весьма привилегированное положение.

– Деметрий – крепкий мужчина, и никто лучше его не знает садки, – заключил Аврелий. – Он легко мог столкнуть Аттика с края, заманив его туда под каким-нибудь предлогом. Если бы жертвой оказался Гней, я сразу заподозрил бы его. И все же предназначенное ему ранее наследство осталось без изменений после смерти сыновей Гнея, – рассуждал он, хмуря брови. Потом покачал головой: – Ничего не получается, Кастор. Сколько ни ломаю голову, так и не могу найти убедительный мотив для убийства Плавциев!

– Да ведь он у тебя под носом лежит, господин! – возразил александриец. – Жена, изменяющая мужу, обманутый муж и неудобный свидетель любовной связи. Может, ты не решаешься обвинить Елену, пока бегаешь за ее дочерью… – усмехнулся он.

– Не говори глупости! – приказал сенатор.

Кастор пожал плечами:

– Да я, собственно, ничего дурного не хочу сказать. Просто кое-что вижу. Ты старательно побрился, долго выбирал одежду, надел самую нарядную хламиду из своего гардероба и уже полчаса не можешь выбрать подходящую пряжку. Все это бесспорное доказательство того, что ты идешь на свидание.

Патриций, задетый за живое, рассердился:

– Немного сдержанности тебе не помешало бы, Кастор. Что скажешь об этой яшме?

– Скромно.

– Булавка с гелиотропом слишком броская, и с изумрудом тоже. Наверное, лучше пряжку с ониксом… Но куда она делась?

– Боюсь, ты оставил ее в Риме, патрон, – смущенно покашлял секретарь.

– Но я же надевал ее позавчера!

– Тогда найдется рано или поздно. Только не смотри на меня так, не брал я твою пряжку, клянусь Гермесом.

– Вот именно – богом воров!

– Твои необоснованные подозрения задевают мои чувства, господин. В последнее время ты так неосторожен, так рассеян… И потом, ты же прекрасно знаешь, что нельзя доверять слугам.

– Особенно одному из них!

– Пусть тут же сразит меня своими молниями Юпитер Всемогущий, если я взял эту пряжку, пусть Аид низвергнет меня в Тартар, пусть Венера покроет мое тело бородавками, пусть Марс…

«Даже если бы он поклялся именем своей любимой Ксении, я бы не поверил ему», – подумал Аврелий, выходя в перистиль, чтобы встретиться с Невией.

Девушка ожидала его с улыбкой на устах:

– Так кто же победил?

– Ах ты, маленькая любительница совать нос куда не следует, откуда ты знаешь? – удивился патриций.

– Не так уж трудно догадаться: вы оба вышли из терм совершенно измученные! – хитро улыбнулась девушка.

– Из чего ты можешь сделать вывод: игра закончилась вничью, – подтвердил Аврелий и улегся на траве, освещенной последними лучами осеннего солнца.

– Знаешь, – заговорила дочь Елены от первого брака, – в детстве одна гадалка предрекла мне, что я выйду замуж за богатого человека очень знатных кровей. И я все время думаю: как было бы замечательно жить в Риме, среди всех его чудес. А ты о чем-нибудь мечтаешь, сенатор? Или жизнь уже дала тебе все, что ты хотел, и теперь ты изнываешь от скуки?

– Нет, – ответил Аврелий. – Я, слава богам, очень редко скучаю. Милостью богов мир полон замечательных людей.

– Вроде моей матери? – поинтересовалась Невия. – Разве ты не понимаешь, что она всего лишь продажная женщина?

– Почему ты позволяешь себе судить ее? Изображаешь из себя женщину без предрассудков, а на самом деле всего лишь маленькая моралистка! – заметил сенатор.

– Ты не ответил мне! – продолжала девушка. – Есть что-нибудь, чего бы ты еще желал на этом свете?

– Конечно. Повидать, например, страну, что находится далеко за Индией, откуда привозят шелк. Никто никогда не бывал в том государстве, но некоторые уверяют, будто оно больше и богаче Рима. Говорят, народ, что живет там, владеет секретом молнии Юпитера… Однажды на рабском рынке в Анатолии я познакомился с одним стариком родом оттуда. Кожа – как слоновая кость, а глаза – две узкие щелочки. Никто не хотел покупать его, говорили, будто он приносит несчастье…

– А ты, ясное дело, сразу же купил.

– И не пожалел. Он научил меня некоторым прекрасным приемам борьбы. Я дал ему свободу и денег. И он ушел, пешком, с палкой и котомкой на ней, отправился на родину. Сомневаюсь, что он добрался до дома, ему было восемьдесят лет!

– Ну, я-то думала, у тебя более интересные мечты, – разочарованно протянула Невия, потом, помолчав, тихо произнесла: – Собираешься в дорогу, понимаю. Кто знает, увидимся ли еще…

Аврелий посмотрел на хмурое лицо девочки и с трудом сдержал желание приласкать ее. Почему бы Невии не стать его тайной мечтой? Доступной, конкретной, вполне достижимой… Намерение уехать тут же улетучилось.

* * *

В тот же вечер сенатор вместе с Плаутиллой провел тщательный обыск.

– Мы сдвигали с места всю мебель, выбивали ковры, открывали все ящики… – жаловались служанки, показывая жалкий результат столь старательных поисков: им удалось найти лишь высохшего клопа.

Аврелий осмотрелся. В комнате Плаутиллы все перевернуто вверх дном, деревянная кровать на боку, стулья черного дерева уставлены всякой утварью, повсюду валяется одежда. На инкрустированном столе шкатулки с драгоценностями без стеснения выставляли свои сокровища: браслеты, серьги, пряжки, кольца.

Острый взгляд патриция заметил среди безделушек красивое коралловое кольцо с изображением рукопожатия. Выходит, пропавшее кольцо принадлежало Плаутилле. Может, Аппиана подарила перед смертью. Но в таком случае как могла Паулина заметить его пропажу? Значит, сама дочь взяла его из коробочки, где хранилось предсказание…

– Никаких следов насекомых, хозяйка. Можешь тут спокойно спать, – сказала выбившаяся из сил Ксения.

Убежденная, что согласно зловещему пророчеству следующей жертвой будет именно она, Плаутилла не желала слышать никаких доводов. Не помогло ее убедить и роскошное приданое. Она категорически отказалась ночевать в этой комнате и даже отвергла великодушное предложение Помпонии спать с ней в одной кровати, не сомневаясь, что злая судьба выберет именно ее, например, чтобы случайно задушить во сне.

Она хмуро смотрела на Аврелия, упрямо отказывавшегося играть роль ее личного охранника.

– Кастор! – призвал сенатор.

– Да, хозяин! – прибежал александриец.

– Проследи, чтобы закрыли ставни, а потом встань у двери и стой тут, как часовой, всю ночь, – приказал он.

– Хозяин, – пробормотал Кастор, – есть куда более простая система обеспечить безопасность госпожи. Если бы ты сам…

– И не мечтай! – сухо перебил его Аврелий.

Секретарь покачал головой, словно желая запастись величайшим терпением. Он походил на учителя, разговаривающего с учеником, знатным, но туго соображающим.

– Твое поведение по отношению к бедняжке мне кажется недостойным: выполнить ее просьбу не составит тебе никакого труда, тем более в этом нет ничего зазорного.

– Прекрати! Я уже сказал, что не намерен оставаться с нею на ночь! – отрезал патриций.

– Да, видно, ты не тот, что прежде, патрон! Раньше бы не задумываясь выполнил свой долг, – попробовал подзадорить его грек.

Но Аврелий был неколебим, и, поставив строптивого слугу у дверей Плаутиллы, он удалился.

Однако же сенатор не ограничился тем, что обеспечил подруге надежную охрану. Помня о предсказании, настоящем или поддельном, он поручил следить за пасекой немалому числу слуг, которые под руководством усердного Деметрия готовы были в любой момент отразить неожиданное нападение насекомых.

Сильвий, напротив, не чувствуя себя членом хозяйской семьи, решительно отказался от какой бы то ни было охраны. Тем не менее, по просьбе встревоженной Паулины, Аврелий все же приставил к юноше, без его ведома, молчаливых нубийцев из своего эскорта.

* * *

Наконец сенатор, облегченно вздохнув, решил, что пора отдохнуть. Однако после всех этих вечерних волнений уснуть не удавалось, и он решил выйти в перистиль, подышать воздухом.

Уже стемнело, хотя ночь еще не наступила, и полотнища на лесах ритмично покачивались, вздуваемые холодным ветром с озера. При слабом свете факелов эти развевающиеся простыни казались лицами осужденных на смерть, призраками повстанцев, распятых на дороге из Капуи.

Вдруг порыв ветра шевельнул ткань, накрывавшую последнюю фреску, и на какое-то мгновение нарисованные фигуры словно ожили: голова химеры как бы сжалась в комок, а огненный факел из львиной пасти вспыхнул красноватым отблеском.

Аврелий вздрогнул: ему показалось, что за белыми складками полотнища притаился кто-то, готовый наброситься на него, словно чудовищный пес, вышедший из Аида, чтобы отомстить за покойных Плавциев.

Сенатор отступил, спрашивая себя, почему все-таки мужчины, даже те, кто привык держать в руках меч, дрожат от страха перед тенями.

Он напрягся, весь обратившись в слух. Там действительно кто-то находился, притаившись в темноте, за этим белым занавесом… Он вжался в стену и сощурился, чтобы лучше видеть в темноте. Аврелий не ошибся. За пологом четко вырисовывался профиль и рука, державшая какой-то тонкий и острый предмет, конечно же, кинжал…

Аврелий решительно отодвинул полотнище и молниеносно набросился на противника. Правой рукой он схватил его за запястье, а левой вцепился в волосы.

– Эй, что такое? – возмутился Паллас, и кисть, которую он чистил в этот момент, полетела на мозаичный пол.

– Ты? Что ты тут делаешь? Я принял тебя за наемного убийцу! – воскликнул Аврелий.

– Я забыл почистить кисти. Не вытру вечером – на другой день не смогу работать, – объяснил художник.

– Ну, если ты часто бродишь по ночам, многое, надо полагать, видишь.

– Вижу, что нужно видеть: эти люди хорошо платят мне!

– И долго будут платить при всех этих несчастьях? – поинтересовался патриций. – А я вот строю виллу на Питекузе, и есть у меня одна рабыня – с волосами цвета пшеницы, с чистой кожей, очень высокого роста, которая…

– Ты сказал, очень высокая? – обрадовался Паллас.

– Пилястр, дорическая колонна! – преувеличил Аврелий.

Паллас раздумывал.

– Ну, так что? Не хочешь ведь ты остаться без работы среди зимы, когда строительство прекращается? Придется шута изображать…

– Шута? Я? Никогда в жизни! – рассердился художник. – У меня есть самолюбие, и я ни за что на свете не опущусь до того, чтобы развлекать гостей своим уродливым видом!

– Так что скажешь о работе на моей стройке на острове? – предложил сенатор.

– А та рабыня действительно такая высокая?

– Головы не видно! Но прежде чем взять на работу, хотелось бы убедиться, что у тебя хорошая память.

– Тебя интересует та любовная история в башенке?

– Это уже старые дела.

– И матрона, что переживает за пасынка, которому изменяет жена? – подмигнул Паллас.

– Уже лучше, – согласился патриций.

Паллас подошел к Аврелию с видом заговорщика.

– В ту ночь, когда умер Аттик, – зашептал он, – одна прекрасная госпожа возвращалась очень довольная от своего любовника… И вдруг ей навстречу свекровь, взбешенная, словно фурия, и ну хлестать ее по щекам. – Художник усмехнулся. – Сколькими же словами можно обругать потаскуху! Честное слово, никогда еще не слышал таких изощренных ругательств! Назавтра, грозила старая матрона, муж узнает об измене во всех подробностях.

– Не успела… – невольно заключил Аврелий.

– А Секунд, который все бродил по ночам, один, правда. Уверен, у него между ног явно чего-то недоставало. Потом, еще эта девственница. Ты же понимаешь, хорошая кровь не лжет, а с такой матерью… Я видел не раз, как она обольщала раба-управляющего.

Невия и Сильвий, размышлял Аврелий. Может, Фабриций не так уж не прав… Но почему все это нисколько его не забавляет?

– Смотри и впредь в оба глаза, Паллас! – посоветовал он.

– Наверняка не засну, если эта проклятая собака опять начнет лаять, – пообещал довольный художник и ушел, ругая повариху, которая, кроме всего прочего, еще и храпела.

Как только коротышка художник исчез, Аврелий принялся торопливо искать что-то среди его инструментов.

И вскоре нашел, что искал, – длинный, заточенный скальпель, который можно использовать как пробойник. Убийца пробил череп Секунда именно таким оружием. Его использовали некоторые варвары, и Фабриций, командир рейнского легиона, наверняка это знал.

Миновав мраморную арку, сенатор прошел по крытому проходу к башенке и оттуда в сад. Итак, размышлял он, Паулина знала о любовной связи Елены и Луция Фабриция. Так почему же она, столь благонравная особа, сразу не уличила Елену в измене? Возможна только одна причина: Паулина опасалась, что ее сын окажется под подозрением.

Яркая вспышка молнии осветила уснувшую виллу. Внезапно хлынул проливной дождь, от чудовищного удара грома заложило уши. Плащ тут же промок насквозь, и патриций поспешил укрыться от ливня под портиком. Но он оказался плохим спасением от осенней грозы, поэтому, подняв капюшон и скользя по мозаичному полу, Аврелий поспешил в свою спальню, снять мокрую одежду.

Наконец, раздевшись донага, он лег в постель и, тепло укрывшись, все выбросил из головы. Теперь можно уснуть. Похоже, в эту ночь больше никаких неприятных сюрпризов быть не должно…