Текст книги "Приключения 1985"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Юзефович,Александр Иванов,Сергей Плеханов,Лев Корнешов,Андрей Измайлов,Игорь Козлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Кабинет начальника разведотдела был на самом верху, в бывшем зимнем саду. Он располагался в стеклянном эркере, и даже в пасмурную погоду в нем было светло и радостно.

Они сидели вдвоем: грузный, широкоплечий подполковник Середин и капитан Тамбовцев.

– Итак, на границу мы встали. – Середин отхлебнул чай. Подстаканник был сделан из снарядной гильзы, и поэтому красивый хрустальный стакан выглядел в нем чужеродно.

– Конечно, порядок наведем, – продолжал подполковник. – Погранрежим установили почти на всей западной границе. Но в тылу неспокойно. Смотри. Отметка 12–44, здесь расположена третья застава. Начальник – старший лейтенант Кочин. Кадровый пограничник, потом командир роты в Красной Армии, отозван к нам. Офицер боевой, знающий. Его участок наиболее вероятен для прорыва в наш тыл. Сразу за заставой на много километров тянутся леса, болота. По нашим данным, в тылу заставы действует банда оуновцев. Так что направляйся туда и разбирайся на месте.

Старшина Гусев вел наряд вдоль пограничной реки. Он шел впереди, два солдата с автоматами сзади. Пели птицы, плескалась рыба в реке, палило солнце, и Гусеву казалось, что никакой войны нет и в помине. Он остановился, вскинул бинокль, долго разглядывая сопредельную сторону.

Тишина.

Гусев опять повел биноклем, запоминая мельчайшие складки местности, подходы к реке.

– Товарищ старшина, – позвал его пограничник, спустившийся с откоса к реке.

– Что у тебя, Глоба?

– Скорей сюда, товарищ старшина.

Гусев опустил бинокль и легко сбежал по откосу к реке.

– Ну что?.. – начал Гусев. И увидел потускневший металлический герб Советского Союза. – Это же погранзнак!

– Стой, старшина! – крикнул вдруг ефрейтор Климович. – Стой!

– Ты чего, Климович?

– Стой, стой.

Ефрейтор снял автомат, положил на траву, расстегнул ремень, опустился на корточки и медленно начал приближаться к засыпанному погранзнаку.

– Отойдите! – повернулся он к старшине и Глобе.

– Зачем? – опять удивился Гусев.

– На фронте вы не были, старшина. Отойдите на двадцать метров.

Старшина и Глоба отошли.

Климович осторожно лег на землю, медленно ведя по ней руками. Медленно и уверенно. Очень осторожно.

Вот левая рука замерла, нащупав еще невидимый проводок.

Ефрейтор достал нож и начал аккуратно расчищать землю вокруг. Лицо его покрылось влажной испариной. А проводок вел его руки, и наконец они нащупали круглый бок противопехотной мины.

– Натяжная, – сквозь зубы сказал Климович.

Он аккуратно расчистил поверхность, обнажая взрыватель. Вот он. Через минуту Климович разогнул усталую спину, поднял погранзнак.

– Все! – крикнул он. – Идите сюда.

Гусев подошел, долго смотрел на взрыватель, на ладони ефрейтора.

Лес ложился на лобовое стекло «виллиса», как на экран. Темной плотной полосой.

– Тут две дороги, товарищ капитан, – сказал, притормозив, шофер, – одна через лес – короткая, другая в объезд.

Тамбовцев посмотрел на уходящее солнце, на темную стену леса и сказал:

– В объезд.

– Может, лесом, товарищ капитан?

– А зачем зря рисковать?

– Да какой здесь риск!

Наезженное полотно дороги уходило в темноту деревьев, разделяясь у самого леса.

…Трое с пулеметом лежали за деревьями на опушке по правую сторону дороги, двое с автоматами по левую.

Один наблюдал за машиной.

А «виллис» все ближе и ближе. И уже невооруженным глазом различимы офицерские погоны. Пулеметчик передернул затвор МГ. Бандиты начали прилаживать «шмайссеры».

Машина на скорости повернула у самого леса и пошла вдоль опушки.

– Кабан! – крикнул бандит. – Пулемет!

А машина, подпрыгивая на разбитых колеях, уходила все дальше и дальше от засады.

Кабан вскочил и, положив ствол пулемета на сук, дал длинную, почти бесполезную очередь вслед.

Подъезжая к заставе, Тамбовцев увидел вышку. Настоящую пограничную вышку и недостроенный забор. Несколько солдат без гимнастерок прибивали светлые, оструганные доски. И хотя забор не охватил всю территорию заставы, у ворот уже стоял часовой. Он шагнул навстречу машине, поднял автомат. Тамбовцев выпрыгнул на землю, расстегнул карман гимнастерки, достал удостоверение.

В углу у забора стояли палатки, под навесом приткнулась походная кухня с облупленным боком, в двух аккуратно вырытых землянках, видимо, расположились склады.

Из палатки навстречу Тамбовцеву шел высокий старший лейтенант в выгоревшей пограничной фуражке.

– Начальник заставы старший лейтенант Кочин.

– Помощник начальника штаба отряда капитан Тамбовцев.

Офицеры пожали друг другу руки.

– Как на границе? – спросил Тамбовцев.

– Пока сложно. Охраняем секретами, подвижными нарядами. Тянем телефонную связь.

– Спокойно?

– Почти. Это не вас обстреляли?

– Нас, из леса.

– Вчера бандиты напали на наряд. Потерь нет. Но вообще на участке непривычно тихо.

– А как у соседей?

– Прорывы в сторону тыла и за кордон. Правда, и у нас почин.

– Что такое?

– Задержали нарушителя погранрежима.

– Интересно.

– Прошу. – Кочин показал на одну из палаток. – Там канцелярия заставы.

И хотя канцелярия помещалась в палатке, но это все же было подлинно штабное помещение. Стол, секретер для документов, в углу стеллаж, на котором разместились четыре полевых телефона и рация. На стойках закрытые занавесками карта участка и график нарядов.

Горела аккумуляторная лампочка, за столом сидел младший лейтенант Сергеев. Увидев Тамбовцева, он встал.

– Товарищ капитан…

– Продолжайте, продолжайте.

Тамбовцев сел на табуретку в темноту, внимательно разглядывая задержанного.

– Гражданин Ярош Станислав Казимирович, житель пограничного села, задержан за нарушение погранрежима и контрабанду.

– Так какая ж то контрабанда! Бога побойтесь, пан хорунжий…

– Называйте меня «гражданин младший лейтенант», – строго сказал Сергеев.

Задержанный закивал головой. Это был мужчина неопределенного возраста, где-то между тридцатью и сорока. Смотрел он на Сергеева прищуренными, глубоко запавшими глазами. Одет Ярош был в табачного цвета польский форменный френч, пятнистые немецкие маскировочные брюки и крепкие сапоги с пряжками на голенищах.

На столе перед Сергеевым лежали пачки сигарет, стояло несколько бутылок, какие-то пакетики, свертки.

– Гражданин Ярош, – строго, даже преувеличенно строго начал Сергеев.

Тамбовцев усмехнулся. Из темноты он разглядывал руки Яроша. Крепкие, с сильными запястьями, они лежали на столе спокойно, по-хозяйски. И хотя всем своим видом задержанный изображал волнение, руки его говорили о твердой воле и полном спокойствии.

– Вы, – продолжал заместитель начальника заставы, – нарушили пограничный режим. Где вы были?

– Так, пан лейтенант, я до той стороны ходил. К швагеру. Родич у меня в Хлеме.

– А вы знаете, что переходить границу можно только при соответствующем разрешении?

– Так я в Хлем подался семь дней назад, ваших стражников еще не было. А обратно шел, они меня и заарестовали.

– Вас не арестовали, а задержали. Что это за вещи? – Сергеев указал на стол.

– Родич дал и сам наменял в Хлеме.

– Значит, так, – вмешался в разговор Тамбовцев. – Ввиду того, что вы, Ярош, пересекли границу до принятия ее под охрану советскими пограничниками, мы вас отпускаем. Но помните, в следующий раз будем карать по всей строгости советского закона.

– Оформите протокол, – приказал Кочин Сергееву. – Вещи верните, они не подлежат изъятию как контрабанда. Все.

Кочин повернулся и пошел к дверям. За ним поднялся Тамбовцев. Задержанный внимательно посмотрел вслед капитану.

Они сидели в палатке и курили. Тамбовцев, Кочин и Сергеев. Полог палатки был откинут, и в темном проеме виднелся кусок неба с огромными, словно нарисованными звездами.

– Как на юге в августе, – сказал Тамбовцев.

– А вы там служили, товарищ капитан? – спросил Сергеев.

– Да нет, пацаном в «Артеке» был. А служил я здесь.

– На этом участке? – удивился Кочин.

– Именно.

В проем заглянул дежурный.

– Товарищ старший лейтенант, к вам женщина.

– Какая женщина? – Кочин встал.

– Гражданская, говорит – учительница местная.

– Зови.

Она вошла, и в палатке словно светлее стало. Будто не маленькая аккумуляторная лампочка горела, а стосвечовка.

Женщине не было и двадцати пяти.

– Вы ко мне? – после паузы спросил Кочин.

– А вы начальник пограничной стражнины?

– Я начальник заставы.

– Вы уж простите, я не привыкла пока.

– Я вас слушаю.

– Пан начальник…

– Товарищ начальник, – поправил Кочин.

– Простите. Знаете, привычка. Я местная учительница Анна Кучера, вот мои документы. – Она протянула Кочину несколько бумажек и паспорт.

Кочин развернул паспорт.

– Довоенный, – усмехнулся он.

– Да, товарищ начальник, при немцах аусвайс выдали, а паспорт сохранился.

– Вы давно работаете здесь?

– С сорок третьего года. Муж погиб. Он был в подполье. Меня после его смерти друзья устроили в деревню.

– Вы садитесь, товарищ Кучера.

Сергеев вскочил, уступая женщине стул. С первой минуты, как только она появилась в канцелярии, младший лейтенант не сводил с нее глаз.

– Я слушаю вас, – сказал Кочин.

– Понимаете, в лесу банда.

– Мы знаем.

– Я понимаю, но по ночам в деревне появляются люди из леса.

– Вы их видели? – спросил Тамбовцев.

– Да. Вчера ночью, двое с автоматами. Они прошли мимо моего дома. Я испугалась и до рассвета просидела у окна. Они вернулись в лес той же дорогой.

– Значит, ночь они провели в деревне? – Тамбовцев встал.

– Да, наверное.

– А у кого?

– Не знаю.

– Но все же?

– Не знаю. Они шли с левой половины.

– А Ярош там живет? – спросил Кочин.

– Нет, он в другом конце.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Нет. Но я очень боюсь.

– Анна Брониславна, – Кочин заглянул в паспорт, – вы бы очень помогли нам, если сказали, к кому они ходят.

– Я боюсь этих людей.

– Хорошо, – Тамбовцев подошел к женщине. – Завтра к вам приедет инспектор из района. Вы понимаете меня?..

Тамбовцев спал в машине, не раздеваясь, только сапоги стянул. Лежать было неудобно, ноги и руки затекали, и он ворочался под шинелью.

– Товарищ капитан, – к машине подошел дежурный по заставе, – два часа.

Тамбовцев вскочил, потянулся длинно и хрустко, начал натягивать сапоги. Над лесом висела луна. Огромная и желтая. В свете ее предметы вокруг казались удлиненно-расплывчатыми. Тамбовцев оделся, накинул поверх гимнастерки трофейную маскировочную куртку, достал из кобуры пистолет, сунул его за пояс.

Он отошел к машине и словно растаял в темноте. Тамбовцев шел вдоль лесной опушки осторожно, неслышно, легко перемещая свое большое и сильное тело.

У поворота к деревне Тамбовцев остановился, прислушался. Никого. Только лес шумит да плещет неподалеку река. Он вытер вспотевшие ладони о куртку и зашагал к деревне. В полукилометре от нее, у леса, стояла заброшенная смолокурня. Тамбовцев шел к ней. Луна освещала ее полуразрушенный остов лишь с одной стороны, и зыбкая, размытая тень его таила в себе неосознанную опасность. Тамбовцев даже остановился на секунду, достал пистолет и шагнул к смолокурне.

Вот она совсем рядом. В темноте он различал чуть приоткрытую дверь. Сделал еще шаг. Дверь, протяжно скрипнув, приоткрылась. И звук этот, неприятно неожиданный в тишине ночи, заставил Тамбовцева вскинуть пистолет.

В смолокурне кто-то был. Тамбовцев ощущал присутствие человека.

– Заходите, капитан, – сказал голос из темноты.

Они обнялись, практически не видя друг друга. Но Тамбовцев хорошо знал, с кем шел на встречу.

– У нас мало времени. На той стороне появился оберштурмбаннфюрер Колецки. Сейчас он полковник Гром, представитель службы безопасности лондонского правительства Миколайчика.

– С какой целью он прибыл? – спросил Тамбовцев.

– Пока не знаю, поэтому завтра опять уйду за кордон.

– А если наши задержат?

– Вы должны организовать мне окно.

– Что вы знаете о банде рядом с заставой?

– Бандеровцы. Главарь у них некий Резун.

Ветви затрещали, и ефрейтор Панин едва успел сорвать с плеча автомат, как тишину разорвала длинная пулеметная очередь. Он упал, уронив бесполезное уже ему ружье.

Младший наряда Карпов, молодой парнишка, не нюхавший пороха, попавший в погранвойска сразу из запасного полка, припал к земле. В рассветной качающейся дымке из леса выдвигались полустертые темнотой фигуры людей.

– Раз, – начал он считать, – два, три, четыре…

Он досчитал до пятнадцати.

– Ракету, – прохрипел раненый, – ракету.

Младший наряда выдернул из чехла ракетницу, поднял ее и нажал на спуск. В небе лопнул красный шар.

Бандиты ударили из автомата. Пули выбили фонтаны земли у головы солдата. Но он уже опомнился, пришел в себя. Страха не было. Пограничник поднял автомат и ударил длинной, в полдиска, очередью. Двое бандитов упали, остальные продолжали приближаться.

Тогда он вынул из сумки гранаты, примерился и кинул их одну за другой. Яркое пламя взрывов разорвало предрассветный полумрак, и он увидел фигуру человека с раскинутыми, словно для полета, руками, чье-то лицо с широко раскрытым в крике ртом.

Солдат снова ударил из автомата. Но стрелял он уже в пустоту. Бандиты ушли. Со стороны заставы, ревя на поворотах, мчался грузовик с подкреплением.

Вернувшись на заставу, Тамбовцев снова забрался в «виллис», но заснуть больше не смог. Когда рассвело, к машине подошел Кочин. Тамбовцев вылез, кивнул начальнику заставы.

– Доброе утро. На, держи, – он протянул Кочину документы.

– Может, возьмешь солдат, Борис?

– Нет. Розыск – дело индивидуальное, – он махнул рукой. – Пошел.

– Думаешь найти бандитов?

Кочин смотрел вслед Тамбовцеву. Смотрел долго, пока тот не скрылся за деревьями.

Лес был действительно гиблым. Мрачный, глухой. Солнце почти не пробивалось сквозь густые кроны деревьев, свет задерживался где-то наверху, а внизу были постоянные сумерки.

Тамбовцев, ступая мягко и пружинисто, передвигался почти бесшумно, внимательно разглядывая землю, деревья, кустарник.

Вот желто блеснул автоматный патрон, а рядом след от сапога. Глубокий след, видимо, тащил человек что-то тяжелое. Еще один след, и еще. Вон бинт в крови, свежий совсем. На траве капли крови. Дальше, дальше по следу. Дерн вырублен. Под ним земля свежая. Это могила. После стычки с пограничниками, о которой говорил Кочин при первой встрече, бандиты унесли своих убитых. Значит, здесь их последнее пристанище.

Тамбовцев искал следы.

Вот уже и солнце начало склоняться к верхушкам деревьев, а он все еще кружил в чаще, по маршруту, понятному только ему одному.

Комната Анны Кучеры была просторной и чистой. Стол покрыт домотканой скатертью с веселыми петухами, на окнах стояли в глиняных горшках букеты полевых цветов.

Младший лейтенант Сергеев, в тесноватом пиджаке, в широких брюках, разглядывал полку с книгами. На ней стояли учебники, книги на польском, белорусском, старые издания Толстого и Некрасова.

Вошла Анна, неся миску с дымящейся картошкой.

– С книгами у нас трудно, – сказала она. – Я уже в роно написала, нужно больше книг на русском языке, особенно советских писателей. А там мне отвечают – ждите. А сколько ждать можно? Скоро учебный год начнем.

– Война, – односложно ответил Сергеев.

Ему очень хотелось помочь этой красивой женщине.

– У меня тут тоже кое-что есть. – Сергеев полез в саквояж, с которым, видимо, раньше ходил по деревням умелый коммивояжер или сельский фельдшер, и вытащил две банки консервов.

– Роскошь-то какая, – сказала Анна, разглядывая пестрые наклейки.

– «Второй фронт», – ухмыльнулся Сергеев, – помощь союзников.

Они сидели за столом. Картошка и колбаса лежали в тарелках с синеватыми цветами. И все это – тарелки, вилки и ножи – смущало Сергеева, отвыкшего за годы войны от подобной сервировки.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказала Анна.

Вошел плотный усатый человек лет пятидесяти. Одет он был в полосатый пиджак, под которым виднелась сорочка, и латаные немецкие брюки, заправленные в желтые краги.

– Я до вас, панна Анна.

– Это вот наш староста, – пояснила хозяйка. – Ковальский.

– Я, дорогой пан товарищ, пока власть в деревне представляю, – сказал Ковальский, внимательно и цепко разглядывая Сергеева. – Так что документы пожалуйте.

Ковальский расстегнул пиджак, и Сергеев увидел широкий ремень и кобуру.

– Я из районного отделения народного образования. Инспектор Ляцкевич Антон Станиславович. Приехал школу перед началом года проверить, – Сергеев протянул документы.

– Хорошее дело, доброе, пан товарищ, – Ковальский взял паспорт, командировку. – Значит, в пограничной стражнице отметились?

– Конечно.

– Добре, – Ковальский вернул документы, покосился на стол.

– А вы садитесь с нами, пан Ковальский, – предложила учительница.

– Це добро, дзенькую бардзо, – Ковальский сел, взял нож и отрезал здоровенный кусок консервированной колбасы.

Ярош шел по улицам польского пограничного городка. Маленький был городок, зеленый, двухэтажный. Его можно скорее назвать местечком. День сегодня был базарный, поэтому скрипели по улицам колеса телег. Везли крестьяне на рынок немудреную снедь.

Военных в городе много было. Русских и поляков. Ярош вышел на площадь. Над зданием повятского старостата висел красно-белый польский флаг. У костела толпились, ожидая службу, одетые в праздничные темные костюмы люди.

Ярош прошел мимо длинной коновязи, рядом с которой вместе с лошадьми приткнулись два военных «студебеккера», и свернул на узкую улочку. На одном из домов висела жестяная вывеска – огромная кружка пива с белой, кокетливо сбитой чуть вбок шапкой пены. И надпись: «Ресторан Краковское пиво». Ярош толкнул дверь и вошел в чистенький, отделанный светлыми досками зал.

На стенах плотно, одна к другой, висели акварели с видами Кракова. За стойкой парил огромный усатый мужчина. Увидев Яроша, он приветливо закивал ему.

– Как торговля, пан Анджей? – Ярош подошел к стойке и облокотился на нее.

– Сегодня все должно быть хорошо – базарный день. Как всегда?

– Да, – Ярош кивнул.

Хозяин налил рюмку бимбера, наполнил пивом две высокие кружки. Беря деньги, он наклонился, словно случайно, и прошептал:

– Пришли двое из лесу, просили показать тебя.

– Где они?

– Ждут сигнала.

– Ну что ж, знакомь.

Ярош выпил водку, взял пиво и пошел к свободному столику.

Хозяин, подождав, пока он сядет, достал из-под стойки пластинку, положил ее на патефонный круг, опустил мембрану. Зал наполнили звуки грустного танго.

Ярош спокойно пил пиво.

Двое подошли к стойке.

– Ну? – тихо спросил один.

Хозяин глазами указал на Яроша. Он пил пиво и слушал довоенное танго.

Младший лейтенант Сергеев проснулся. Он так и не понял, что его разбудило. В классе, где он спал, было темно, только квадрат окна синел в темноте.

Сергеев прислушался. Тихо. Ветер раскачивал ветви деревьев, и они шуршали за окном.

Но не это разбудило Сергеева. Он сел и начал зашнуровывать ботинки. И тут он услышал шепот, похожий на шорох. Говорили за стеной.

Сергеев достал пистолет, спустил предохранитель и подошел к двери класса, что вела в комнату Анны, нажал. Дверь была заперта. Тогда он осторожно, стараясь не шуметь, открыл окно и вылез на улицу.

Огляделся. Никого.

Сергеев сделал первый шаг к крыльцу.

Из кустов двое в приплюснутых «полювках» наблюдали за ним. Сквозь завешенное окно комнаты Анны пробивалась тонкая полоска света. Сергеев припал лицом к стеклу, стараясь рассмотреть комнату. В узкую щель он увидел широкую спину, обтянутую зеленоватым сукном френча.

Младший лейтенант слишком поздно почувствовал опасность.

На крыльцо вышел человек.

– В чем дело, Поль?

– Убрали чекиста.

– Оттащите его подальше. Лучше к дому Ковальского.

Ковальский чистил наган. Масляные пальцы блестели в свете свечи. Свеча была добрая, из костела, толстая, крашенная золотыми полосками. Она горела ярко, чуть потрескивая.

Распахнулась дверь, и свет свечи забился, заплясал на сквозняке. В комнату вошли двое. Зеленые френчи, «полювки», высокие сапоги с твердыми, негнущимися голенищами, автоматы «стен».

Ковальский замер, с ужасом глядя на белых орлов, увенчанных короной, на конфедератках вошедших.

– Ну, – сказал человек с погонами поручика, – здравствуй, пан войт.

Ковальский попытался что-то сказать, но ужас сделал его тело непослушным. Он что-то замычал, глядя на стволы автоматов, на красивое лицо поручика, подергивающееся нервным тиком.

– Я-а-а, – попробовал выдавить он из горла, – па-ан…

Поручик подошел, выбил из-под него стул и уже упавшего ударил сапогом.

– Ты, прихвостень красный… – Поль усмехнулся, передернул затвор автомата.

– Не надо, – прохрипел Ковальский, – не надо… Я не хочу… пан добрый… пан…

Поручик наклонился, прошептал что-то.

– Нет, – ответил Ковальский. Он дополз до стены и теперь сидел, вжавшись в нее спиной. – Не знаю, – выдавил он.

Поручик опять ударил его ногой, и Ковальский начал сползать безвольно и расслабленно.

В комнату вошел Колецки. Он с интересом поглядел на распростертое тело и сказал, доставая сигарету:

– Надеюсь, Поль, вы не убили его.

– Нет, оберштурмбаннфюрер. Простите, пан полковник. Жив, холера.

Ковальский застонал, открыл глаза, увидел Колецки и вскочил. Разом. Словно в нем распрямилась пружина.

– Господин… – начал он.

– Вы простите нас, надеюсь, за маленькое испытание. Мои люди чуть перестарались. Проводите нас к схрону Резуна. – Колецки прикурил, рассматривая Ковальского сквозь дым сигареты.

– Конечно, господин штурмбаннфюрер, давно ждем вас. – Ковальский вытер рукавом разбитый рот, покосился на поручика.

– Пошли, – сказал Колецки, – нам надо управиться до рассвета.

На крыльце Поль спросил Колецки:

– Он ваш агент?

– Да.

– Что же вы меня не предупредили?

– Хотел его проверить. Мне показалось, что он еще может пригодиться.

– Может или пригодится?

– Вы умный человек, Поль, зачем нам свидетель?

– В отряде Резуна есть надежные люди.

– Это издержки нашей профессии, Поль. Хозяевам надо, чтобы на этом участке границы было тихо, как в морге. Нам слишком дорог человек, который встретит резидента. Есть весьма правдоподобная легенда. Практически безупречная. Тем более что люди идут сюда на долгое оседание. Они станут законопослушными гражданами, попытаются вступить в партию, занять соответствующие посты. Их время придет.

– Значит, мы своей кровью мостим им дорогу? – зло спросил Поль.

– Конечно. Наша задача – провести резидента и уходить. Все.

– А как же…

– Поль, пусть поляки сами разбираются с русскими, а русские с немцами. Поверьте, вам тяжело слушать, а мне тяжело говорить. Но, выполнив приказ, мы уйдем.

– Куда?

– К англичанам. Здесь нас никто не должен видеть. Наше дело проводить человека из Лондона. Он в тысячу раз дороже всех костоломов Резуна и людей Жеготы, думающих только о том, сколько они убили коммунистов. Их диверсии – кровавое, бесполезное сегодня, а за тем человеком – будущее. Будущее новой войны с Советами.

– А мы с вами кто же? Кровавое настоящее?

– Нет, Поль, мы с вами автоматически на службе у будущего. И мы очень нужны тем, кто думает о пятидесятых, шестидесятых годах. А пока пошли мостить дорогу в завтра.

– Приедет взвод маневренной группы отряда, ты дашь человек десять – и конец банде Резуна. Понял? – Тамбовцев лег на раскладушку. – Ох, и устал же я, Кочин, если бы ты знал! Как на границе?

– Спокойно.

– Ну, слава богу.

– Ладно, я пойду наряды проверю. – Кочин встал. – А ты спи…

– Товарищ старший лейтенант… – вошедший дежурный так и не успел договорить.

В палатку вбежала Анна Кучера.

Она была в кофте, юбка сбилась, волосы распущены.

– Скорее… Скорее… Там…

– Что?! Что случилось?!

– Сашу убили.

– Сними маскировочные щитки, – приказал Тамбовцев шоферу, – освети место убийства.

Шофер немного повозился, и фары вспыхнули в темноте нестерпимо ярко.

Сергеев лежал, подогнув под себя руки, белая рубашка стала черной от крови. Тамбовцев наклонился, перевернул его.

Кинжал вошел точно под лопатку и остался в теле.

Тамбовцев осторожно вытащил его, осмотрел. На ручке, сделанной из рога, был прикреплен серебряный трезубец.

– Разверни машину чуть вправо, – крикнул он шоферу.

Свет фар побежал по траве, по поломанным кустам, мимо забора.

Рядом с трупом на влажной земле четко отпечатался след сапога с рифленой подошвой.

Тамбовцев полез в машину, вынул чемодан, достал фотоаппарат. Синевато-дымно вспыхнул магний.

– Его убили не здесь, – повернулся он к Кочину. – Сюда они перетащили труп. А зачем?

На подножке машины сидела закутанная в шинель Анна.

Тамбовцев поднялся, сел рядом с ней, закурил.

– Как вы обнаружили труп?

– Я… Я спала… Потом шум услышала… Я встала… Смотрю, Саша мимо дома крадется…

– Что вы еще видели?

– Потом двух людей видела с автоматами.

– Они шли в ту сторону, что и Сергеев?

– Да.

– Кто видел Сергеева у вас?

– Ковальский. Он у нас вроде как староста, до выборов в сельсовет.

– Кочин, – Тамбовцев встал, – пошли людей за Ковальским. А мы пока к школе подъедем.

У здания школы шофер вновь зажег фары. В их мертвенно-желтом свете кусты, стволы деревьев, трава потеряли свои краски и стали однообразно темными.

Тамбовцев увидел раскрытое окно, подошел к нему, осветил классную комнату фонарем. Потом луч фонаря побежал по траве. Остановился на секунду. Опять побежал.

Тамбовцев шел за лучом, фиксируя каждую мелочь.

Луч фонарика добежал до кустов. И тут Тамбовцев снова увидел тот же след гофрированной подошвы.

– Товарищ капитан, – подошел старшина Гусев, – Ковальского нет.

– Как нет? А кто у него дома?

– Он одинокий. В доме пусто, а вот в конторе…

– Пошли.

Он сразу увидел все. Непогашенную свечу, несобранный наган, опрокинутый стул, окурки на полу.

Вошел Кочин, быстро осмотрел комнату.

– Били они его.

– Да, – Тамбовцев подошел к столу, собрал наган, подкинул его на ладони. – Били и в лес увели. Но ничего, завтра мы с бандой покончим.

– Уже сегодня, – усмехнулся Кочин.

Они вышли на крыльцо. Над леском появилась узкая полоса света. Она увеличивалась с каждой минутой, и предметы стали вполне различимы.

Они погрузили тело Сергеева в машину, накрыли его шинелью. Машина двинулась осторожно. Шофер вел ее аккуратно, словно вез раненого.

…Выстрелы, приглушенные расстоянием, они услышали, подъезжая к заставе.

Навстречу машине бежал дежурный.

– Товарищ начальник! У соседа справа прорыв в сторону границы. Просят подкрепления.

Теперь машину вел сам Тамбовцев. Стрелку спидометра зашкалило у предельной отметки. «Виллис» бросало из стороны в сторону, иногда на колдобине машину подкидывало, и казалось, она вот-вот взлетит. Звуки боя все приближались, и за ревом мотора пограничники точно определяли вид оружия, из которого велась стрельба. Как музыканты определяют голоса инструментов.

Вот тяжело ударил пулемет Горюнова, его поддержали звонкие голоса ППШ. Им ответил басовито и гулко МГ и шипящие очереди автоматов «стен».

Когда Тамбовцев затормозил, бой уже заканчивался, потерял свою цельность, рассыпался на маленькие очаги.

На земле лежали трупы, валялось оружие.

К Тамбовцеву подбежал начальник заставы.

– Прорыв, товарищ капитан. Группа, человек пятнадцать. С того берега их поддержали огнем.

– Ваши потери?

– Один убит, двое раненых.

– У них?

– Шесть человек, одного взяли.

Тамбовцев шел по берегу. Убитые лежали в самых различных позах, на всех были польские мундиры.

Подошел Кочин.

– Поляки.

– Да какие это поляки! – Тамбовцев бросил фуражку. – Поляки на фронте дерутся с немцами, а это бандиты. Фашисты польские.

…На лице у задержанного была кровавая ссадина, мундир порвался, и из-под него выглядывала несвежая белая рубашка.

Он был немолод, лет около сорока, на среднем пальце правой руки намертво засел серебряный перстень с черепом и костями.

– Вы поляк, – сказал Тамбовцев, – а носите эсэсовский перстень.

– Я не поляк, господин капитан.

– А кто же вы?

– Белорус.

– Ваша фамилия и имя.

– Грошевич Олесь Янович.

– Почему вы в польской форме?

– Что со мной будет?

– Это зависит от вас. Если вы скажете правду, то она будет учтена при решении вашей судьбы.

– Судьбы…

Задержанный помолчал.

– Судьбы… – повторил он. – Дайте закурить, капитан.

Тамбовцев протянул ему папиросы и спички.

Грошевич закурил, глядя куда-то поверх головы капитана.

– Слушайте, Грошевич, ну зачем тянуть время? Говорите правду. Вы же прекрасно знаете, что наши органы располагают обширным материалом на всех предателей Родины. Что вы выигрываете? Убежать вам не удастся. Мы доставим вас в город и через неделю, пускай через десять дней, будем знать о вас все.

– Ладно. Пишите. Фамилия моя Кожух, имя Борис, отчество Степанович. До войны был инструктором Осоавиахима в Минске. В сорок первом спрятался от мобилизации. Пришли немцы, предложил свои услуги. Работал инструктором по стрелковой подготовке в минской полиции.

– Участие в расстрелах принимал?

– Нет. Это вы легко проверите. Я учил полицаев стрелять. В сорок третьем вызвали в референтуру СД, беседовал со мной оберштурмбаннфюрер Колецки. Предложил пойти в специальную школу. Я согласился.

– Что это за школа и где она находилась?

– Под Гродно, на двадцатом километре Минского шоссе.

– Чему вас учили?

– Обучали только приемам и навыкам ближнего боя.

– Готовили диверсантов?

– Я бы не сказал. Нас было пятнадцать человек. Готовили группу. Наш командир, бывший польский поручик, мы его звали Поль, часто повторял, что нас готовят для одного боя. Больше мне ничего не известно. Мы взяли какого-то человека, он проводил нас до бункера бандеровцев, и мы их уничтожили.

– Как уничтожили? – изумился Тамбовцев.

– Ножами, – спокойно ответил Кожух. – Всех до одного.

– Зачем?

– Не знаю, клянусь вам.

– Когда вы видели последний раз Колецки?

– Час назад. Он был с нами, его псевдоним – полковник Гром.

Четверо пограничников копали могилу. Прямо в лесу, рядом со схроном банды Резуна. Трупы лежали в стороне, накрытые раскатанным брезентом.

– Двадцать два человека, – сказал Кочин. – Умельцы!

– Немцы эту сволочь хорошо готовили, – ответил Тамбовцев.

– Ты не забудь, чтобы санинструктор хлорку засыпал.

– Слушай, Борис, для чего это они стали нам помогать?

– Пока не знаю. Но скажу одно: на твоем участке готовится какая-то акция. Смотри, чтобы ребята несли службу…

Верхушки кленов разлапились по стеклам зимнего сада. Уходящее солнце высвечивало их неестественно бронзовым светом. И поэтому Тамбовцеву казалось, что он сидит внутри большого красивого фонаря.

– Любопытный у тебя кабинет, Середин.

Полковник Губин, прилетевший из Москвы, стоял спиной к офицерам, любуясь закатом.

– Кабинет на зависть, – Середин потер руки. – Только вот как зимой его топить, не знаю.

– Здесь же зимний сад был? – Губин подошел к стеклу. – Я такие особняки в Антверпене видел. Значит, под полом трубы проложены. Ты в городе мастеров найди, пусть проверят систему отопления. Представляешь, зимой город в снегу, солнце висит красное, а ты сидишь в своем фонаре в полном тепле и любуешься на эту красоту.

– Пал Петрович, – Середин встал, – что в Москве-то слышно?