Текст книги "Приключения 1985"

Автор книги: Данил Корецкий

– А сам-то… Если бы вы знали, какое он ничтожество!

Она на секунду замолчала и устало махнула рукой.

– Ладно, не хочу сейчас об этом говорить…

– На допросе вы были настроены по-другому. И считали Золотова «нормальным парнем».

– Ну вы же меня спрашивали об убийстве… К этому он отношения не имеет. А мои впечатления и переживания к делу не пришьешь, вас же интересуют факты. И вообще, со следователем лучше не откровенничать…

– Если вы так расцениваете Золотова, то почему же продолжаете с ним… – я запнулся, подбирая слово, – дружить?

– Куда от него денешься? Он как паук – оплетает со всех сторон… – Марочникова уткнулась лицом в спинку скамейки и заплакала. Плакала она тихо, но горько и безысходно…

Эти резкие смены настроения, быстрый переход от смеха к слезам и наоборот выдавали в ней натуру нервную, со слабым типом характера, вынужденную нести в себе какой-то тяжкий груз, который не с кем разделить.

– Ну, мне пора. – Я написал номер своего телефона, протянул листок Марочниковой и встал.

Марочникова подняла голову и смахнула слезы со щек. В глазах продолжала блестеть влага, и мне показалось, что она смотрит с некоторой укоризной. Очевидно, в ее представлении совсем не так должен вести себя мужчина в подобной ситуации.

– Знаете, как мне плохо одной… – Во взгляде теплилась надежда.

Я вспомнил разговор с Лагиным, когда он предостерегал меня от поджидающих следователя искушений.

– Я не гожусь на роль утешителя.

Искушение не овладело мною, так что даже не с чем было бороться. Слишком многое стояло между нами.

Начался мелкий дождик. В асфальте отражались уличные фонари и свет фар проезжающих автомобилей. Было свежо, даже прохладно. И я не мог надышаться чистым, без ароматов, дистиллированным воздухом умытого ночного города.

ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ

На следующий день с утра я занялся текущими делами. Напечатал обвинительное заключение по делу Криницына, подшил его, заполнил карточки статотчетности и пошел к прокурору.

Белов сидел, закопавшись в бумаги, и время от времени делал какие-то пометки большой синей ручкой.

– Дело Криницына, Павел Порфирьевич, – ответил я на его вопросительный взгляд.

– Хорошо. – Белов достал листок учета дел, находящихся в производстве следователей, и поставил птичку. – А что у вас с другими делами?

– Акименко и Годенко – почти окончено.

Белов сделал еще одну пометку.

– Дело Вершиковой, конечно, тоже окончите.

– Не уверен.

И в ответ на вопросительно выгнутую бровь я выложил прокурору все свои сомнения.

– Э, Дмитрий Арсентьевич, признаться, такого от вас не ожидал, – с укоризной проговорил он, когда я закончил.

– Чего «такого»? – не понял я.

– Такого мальчишества, даже, извините, дилетантства! «Кажется, наверное, не похоже…» Да разве это следственные категории? Вы же профессионал и должны оперировать только фактами. Фактами! Ваши внутренние сомнения к делу не приобщишь и в приговоре на них не сошлешься… – Белов говорил устало и даже несколько обиженно оттого, что ему приходится повторять банальные вещи, учить меня прописным истинам, азам следственного ремесла.

– Я это хорошо понимаю, Павел Порфирьевич, и все же…

– …искусство следователя, я имею в виду хорошего следователя, невозмутимо продолжал Белов, – в том и состоит, чтобы уметь интуитивные догадки превращать в доказательства. А все эти голые сомнения… – Он махнул рукой. – Грош им цена.

Белов замолчал, выжидательно разглядывая меня.

– По делу все сделано? – спросил он, не дождавшись реакции на свой монолог.

– Практически все. Осталось получить акт судебно-медицинской экспертизы.

– Получайте и заканчивайте следствие. Ясно?

Все было ясно. Я вел себя как неопытный стажер, еще не распрощавшийся со студенческой инфантильностью, и Белов недвусмысленно указал мне на это. Обидно. И я злился на себя за то, что еще после разговора с Лагиным не отделался от своих навязчивых сомнений. Все, баста! В акте экспертизы, конечно, ничего неожиданного не будет, иначе мне бы уже позвонили. Значит, приобщаю его к делу, составляю обвинительное – и в суд. Хватит плутать в трех соснах!

Действительно, заключение эксперта не содержало неожиданностей. Смерть наступила около полуночи от проникающего ранения сердца, других повреждений не обнаружено. Легкая степень опьянения, ядов в крови нет. Все ясно и понятно, с самого начала можно было предположить, что заключение будет именно таким. Надо заканчивать дело…

Ругая себя последними словами, я набрал номер Бюро судмедэкспертизы и вызвал на допрос Кобульяна.

Это был полный крепкий мужчина с близко посаженными глазами и мясистым носом. Лицо его постоянно имело недовольное выражение неудивительно при такой профессии. Сейчас его недовольству была еще одна причина.

– Не понимаю, что за моду взяли следователи – по каждому делу допрашивать! – брюзжал он. – Вам разве что-то непонятно в акте? Или есть какие-то сомнения? Нет, надо перестраховаться и еще допросить Кобульяна! Ну что я скажу нового, кроме того, что написал в заключении? Скажите, что?

Он обличающе наставил на меня указательный палец.

– Может, что-нибудь и скажете, Гаригин Ованесович. Сами понимаете, читать бумагу – одно, а разговаривать с живым человеком – совсем другое, миролюбиво произнес я. Характер у Кобульяна тяжелый, и излишне раздражать его не следовало. Впрочем, предугадать заранее, что может вызвать его раздражение, было невозможно.

– С живым человеком! – передразнил он меня. – Если бы мы требовали для работы живых людей, то как бы вы расследовали убийства?

Это был уже черный юмор.

– Распишитесь, что будете говорить правду, – холодно сказал я, переходя на официальный тон. – И расскажите о результатах исследования.

Кобульян тяжело вздохнул и, смирившись, начал рассказывать. Он почти слово в слово повторил все то, что написал в акте, и замолчал, ожидая вопросов.

– Скажите, вы ни на что не обратили внимания? Может, какая-то мелкая деталь, которой обычно не придают значения?

– Не было никаких деталей! – отрезал Кобульян. – То, что убийца здоровенный лоб, вы и так знаете, преступление раскрыто, и он арестован.

– Подождите, подождите, Гаригин Ованесович, что значит «здоровенный лоб»?

– То и значит, что удар чудовищной силы, клинок прошел через грудную кость. Средний мужчина так не ударит…

– А женщина? – У меня даже дыхание перехватило: вот оно!

– Что «женщина»? – хмуро переспросил Кобульян.

– Женщина может так ударить?

– А у вас что, подозревается женщина? – оживился он.

Я промолчал.

– Определять, кто нанес удар, не в компетенции эксперта, это задача следствия, – нравоучительно произнес Кобульян. – Но могу высказать свое неофициальное мнение: за двадцать лет работы я повидал всякого, но чтобы женщина могла так сильно ударить – сомневаюсь.

Эксперт понял, что вызван не зря, и настроение у него заметно улучшилось.

– И еще одно, – Кобульян взял со стола линейку и зажал ее в кулаке. Обычно нож держат от себя, в сторону большого пальца, или к себе – в сторону мизинца. Соответственно, раневой канал идет снизу вверх, – он взмахнул линейкой, – или сверху вниз, – он опять показал. – А в данном случае клинок вошел под прямым углом! Если потерпевший лежал, то это объяснимо, а иначе так сильно не ударить!

Кобульян замолчал, выжидающе глядя на меня.

– Нет, по показаниям обвиняемой он стоял… – Уточнение оказалось настолько неожиданным, что я несколько растерялся. – Как же это могло произойти!

– Чего не знаю, того не знаю, – развел руками эксперт. – Что мог сказал, а разобраться во всех тонкостях – ваша задача.

Когда Кобульян ушел, я внимательно перечитал его показания. Это уже кое-что. Если раньше мои сомнения в выдвинутой Вершиковой версии убийства были чисто интуитивными, то теперь они обретали фундамент. Протокол допроса эксперта являлся первым камнем, теперь надо собирать остальные.

Я достал план расследования. Только где они, остальные? Все намеченные мероприятия выполнены, на первый взгляд искать больше нечего и негде… Но я знал, что существует еще один путь – проникновение внутрь событий, во внутренний мир участвовавших в них людей, в хитросплетения их чувств, помыслов, в лабиринт межличностных взаимоотношений, где можно отыскать скрытые мотивы тех или иных действий, их цели…

Одним словом, путь в души участников этого дела.

ПУТЬ В ПОТЕМКАХ. ВЕРШИКОВА

Она уже не плакала. Бледная, с отеками под глазами, с сухим опустошенным взглядом, равнодушная ко всему окружающему. Модное нарядное платье измято, волосы растрепаны.

– Закурить не найдется? – Голос хриплый, чужой.

Я полез в портфель. Тусклый свет слабой лампочки рассеивался в крохотном, без окон, кабинете. Стол прибит к полу, стул и табурет по обе стороны от него тоже прихвачены металлическими уголками. Под высоким потолком лениво вращались лопасти вентилятора, натужно гудел мотор в черном отверстии вытяжной системы. Они включались автоматически, одновременно с электрическим освещением.

Не помогало. Воздух оставался душным, накрепко пропитанным до кислоты застарелым запахом дыма тысяч папирос и сигарет. Их курили взвинченные, издерганные оперативники и усталые следователи, угощали людей, сидящих напротив, – без этого устоявшегося ритуала не обходится почти ни один допрос. Глубоко затягивались подозреваемые, облегчившие душу признанием, нервно глотали дым те, кто был «в отрицаловке». Хотя это и шаблонно, но маленький, начиненный табаком бумажный цилиндрик очень часто оказывал растормаживающее действие и способствовал установлению взаимопонимания.

Я не курил, но всегда носил для подследственных дешевые крепкие папиросы.

– Сколько мне дадут?

Обычно это спрашивают на первом же допросе. И отвечать приходится каждый раз одно и то же.

– Не знаю. Суд решит.

– Суд, суд! Вы же заодно все! Как следователь напишет, так суд и заштампует!

– Это вас соседки по камере научили?

– А хотя бы! Не все же такие дуры, как я!

– Ну-ну… Только не советую у них учиться. Такая «наука» обычно боком выходит!

– А что же вы мне посоветуете? – Вершикова заметно успокоилась и подобралась. – Рассказывать чистую правду? Ладно, расскажу!

Она с силой выпустила тонкую струйку дыма.

– Полез он ко мне! Хватать за разные места начал, платье срывал… Я от него побежала, глядь – на стене кортик висит… Схватила, выставила не подходи! А он налетел с разбегу…

Такое объяснение ставило все на свои места. Но… Во-первых, оно запоздало на два дня. В деле появились показания Кобульяна, и то, что раньше не вызывало бы никаких сомнений, теперь воспринималось несколько в другом свете. А во-вторых, мне не понравилось, как Вершикова говорила: слишком расчетливо. Не понравилась резкая смена занимаемой позиции и настроения. И самое главное – не понравилось, что названный ею мотив, такой удобный, обтекаемый и подходящий к ситуации, Золотов уже пытался исподволь подсунуть следствию…

– Почему же вы сразу об этом не рассказали?

– Не знаю, – глядя в сторону, ответила она. – Да и какая разница когда?

– Действительно никакой. Вы в любой момент можете изменять показания и даже не несете ответственности за лжесвидетельство. Знаете почему?

Вершикова слушала внимательно.

– Потому что ложь – одна из форм защиты. А закон предоставляет подозреваемому право защищаться любыми способами.

– И зачем вы мне это сообщаете?

– Но лучше все-таки говорить правду, – я пропустил ее реплику мимо ушей. – Это не нравоучения, не назидания и не моралистика. Все подследственные сами приходят к такому выводу рано или поздно. Лучше раньше.

– Сейчас я рассказала все как было!

Я молча смотрел на нее, и она не отводила взгляда, в котором отчетливо читался вызов.

– Ну, хорошо. Тогда объясните, пожалуйста, как вам удалось нанести такой удар? – Я положил на стол протокол допроса судмедэксперта.

Читала Вершикова долго, и на лице ее отражалась растерянность.

– Ну, что скажете?

– Не знаю, не помню… Налетел с разбегу… А как все получилось, не могу сказать…

– Придется проверять! Что такое следственный эксперимент, знаете?

– Проверяйте, – упавшим голосом сказала она.

Вершиковой было двадцать два года. Уроженка сельской местности, после окончания школы приехала в областной центр с мечтой поступить в училище искусств. Попытка окончилась неудачей, но домой она не вернулась – сняла угол на окраине и устроилась в парикмахерскую кассиром. Пять лет спустя в ней уже нельзя было узнать прежнюю скромную деревенскую девочку.

Работала маникюрщицей, имела «своих» клиентов, обзавелась обширными связями среди «нужных» и «деловых» людей. Жила на широкую ногу, переехала в изолированную квартиру в центре. Обилие и разнообразие нарядов в ее гардеробе явно не соответствовало скромной зарплате.

– Скажите, Вершикова, за что вас привлекали к уголовной ответственности год назад?

– Никто меня не привлекал, – с оттенком оскорбленности ответила она. – Подозревали в спекуляции, потом разобрались, что ошиблись.

– Давно ли вы знаете Золотова?

– Не очень. Месяц-два.

В голосе чувствовалось напряжение.

– А у меня складывается впечатление, что вы знакомы гораздо дольше. Около двух лет.

– Почему это? Нет, вовсе нет! – Она говорила чуть быстрее, чем требовала ситуация.

– И что вы можете сказать о нем?

– Да что вы ко мне пристали! Ничего я вам больше не скажу! Слышите, ничего!

– Отчего же? Вопрос вам неприятен?

– Отстаньте наконец! Хватит! Я устала! – Закрыв лицо руками, Вершикова разрыдалась.

Продолжать допрос не имело смысла.

ПЕТРЕНКО

Дверь была заперта.

– Только ключа у меня нет, – развела руками хозяйка. – Если убрать надо было, я просила, чтобы он свой оставил.

– Этот? – Я показал ключ.

– Да, этот… – Клавдия Дмитриевна как-то с опаской протянула руку и так же нерешительно отперла замок.

Маленькая комнатка, стены оклеены желтыми обоями, старинный розовый абажур с бахромой, круглый стол, накрытый плюшевой скатертью. Учебники…

– Собирался поступать? – Я полистал «Физику» и «Математику» для десятого класса.

– Да, в мореходное. На штурмана.

Старый платяной шкаф со скрипучей дверцей. Пиджак, брюки, рубашка и плащ. В карманах ничего интересного.

Под кроватью – шикарный импортный чемодан с хромированными замками. Огромный, солидный, матово блестящий натуральной кожей. На дне чемодана свитер, джинсы, несколько открыток со стереоэффектом, россыпь шариковых ручек, значки… Больше, кажется, ничего. Хотя вот, в углу… Странно! Полотняный, явно самодельный мешочек колбаской, с тесемочками…

– Как вы думаете, что это?

Практиканты пожали плечами.

– А это товарищ Федора принес, – вмешалась хозяйка. – Я тоже подивилась, когда увидела.

– Какой товарищ?

– Да этот, представительный, из горисполкома. Валерий! Вот отчества не помню.

– Почему «из горисполкома»?

– Как почему? Он же сам и говорил…

– А почему вы думаете, что это он принес?

– Да я как раз заглянула спросить что-то, вижу, он разворачивает сверток и вытаскивает… Я еще посмеялась – мужчины, а с тряпками возятся. А он говорит: «Что делать, иногда без этого не обойтись».

– И часто он приходил к Петренко?

– Частенько. И девушку с собой приводил. Марину…

– Марину или Иру?

– Марину. Черненькая такая. Феде она, как видно, нравилась…

– А не знаете, что за дела были у Петренко с этим Валерием?

– Да они же старые знакомые, еще со школьных лет. А сейчас встретились – Федя простой моряк, а Валерий какой-то начальник… А дела у них обоюдные. Федя перед экзаменами волновался: желающих много, конкурс большой… Валерий помочь обещался, говорил, на заочном отделении у него есть свои люди. Но ему тоже от Федора чего-то надо было – все его уговаривал, коньяком угощал, золотые горы сулил.

– А о чем шла речь?

– Вот этого не скажу. Я же только отрывки разговора слышала.

– И какое впечатление производил на вас Валерий?

– О, видать человек влиятельный, со связями. Такой если захочет – все сможет.

Ай да Золотов! Услышь он эту восторженность в тоне Клавдии Дмитриевны, был бы на седьмом небе от счастья. Меня так и подмывало разочаровать ее, но я сдержался.

Последние восемь лет из своих двадцати девяти Федор Петренко плавал. В начале в каботаже, потом стал ходить за границу. Сейчас его сухогруз заканчивал профилактический ремонт, значит, была возможность допросить членов команды.

После бесед с замполитом и старпомом я вызвал тех матросов, которые близко знали убитого.

Начальство недолюбливало Петренко: его называли анархистом и демагогом, это означало, что держался он независимо, чинов и рангов не признавал, позволял дерзкие шуточки, любил «резать правду-матку». Товарищи по команде отзывались о нем, в общем, хорошо: «душа нараспашку», смелый, рисковый, немного склонен к авантюрам. Слов на ветер не бросает, уживчив для дальних рейсов это немаловажно.

Больше всех рассказал о Федоре его сосед по каюте Василий Егоров здоровенный парень с красным, задубелым от ветра лицом.

– Влюбился Федька крепко. И было бы в кого, а то девчонка, пигалица, ни тут, ни там… – Он показал руками. – Вначале вроде все у них складывалось, а потом вдруг раз – она ему отлуп! В рейс ушел сам не свой, ходит мрачнее тучи, не разговаривает.

Егор вздохнул.

– Потом у него вдруг идея появилась – учиться пойти! Ни с того ни с сего… Его вообще понять трудно. Парень неплохой, но со странностями. Раз зашел в каюту, а он панель отвинчивает. Снял, посмотрел и на место поставил. Я говорю: «Ты чего?» А он отвечает: «Смотрю, нет ли здесь тараканов».

Свидетель округлил глаза и сделал паузу, чтобы я тоже почувствовал всю нелепость такого поведения.

– А вы что?

– А я говорю: «Ты лучше пойди в трюм, крыс погоняй, если больше заняться нечем. А тараканы у нас пока еще не завелись». В общем, чудаковатый был парень.

МАРОЧНИКОВА

 
Крикливая, бурлящая толпа,
Копыта, высекающие гром.
Таким был этот жаркий день, когда
Я взял тебя с собой на ипподром.
Споткнулся конь или ошибся всадник,
Победа будет равно далека,
Но одному выигрыш – это праздник,
Другому – только горсточка овса.
Обидно за неравенство партнеров,
Вдвойне обиднее, когда глядишь
На лошадей красивых и здоровых
И всадников невзрачных и худых.
И у тебя мелькнет сама собой
Мыслишка, затаенная слегка:
Когда была бы я вон той гнедой,
Не выбрала б такого ездока!
Но скажет вам, не подбирая слов,
И самый завалящийся жокей:
Не лошадь выбирает ездоков,
А всадник выбирает лошадей!
 

– Ну как? – спросила она. – Написано специально для меня!

Я промолчал, обдумывая прочитанное. Очень интересный штрих к характеристике Золотова. Оказывается, у него своя философия… Толпа, лошади, женщины – там, внизу… И он – на трибуне, бесстрастный наблюдатель. Да, пожалуй, не просто наблюдатель. Он претендовал на роль вершителя судеб, этакого сверхсущества. Очень интересно… Кто бы мог подумать!

Выявить это обычными средствами не удавалось: подобные вещи не находят отражения в характеристиках… И опять-таки, если судить по стихам, то Золотову в гораздо большей степени свойственно поведение, которое он и Вершикова пытаются приписать Петренко. Но почему Вершикова? Впрочем, если моя догадка правильна…

– Скажите, какие отношения у Золотова и Вершиковой?

Марочникова помедлила с ответом.

– Ладно. Плевать я на него хотела!

Она сосредоточилась.

– Машка у него была до меня. Уже несколько лет. Он хвастался, что в люди ее вывел…

– Каким же образом?

– В маникюрши устроил, квартиру хорошую снял – у него знакомые где-то в жилуправлении. Приучил делишки разные обделывать… И мне предлагал: «Займись делом – всегда при деньгах будешь!» Но я на Машкином опыте ученная – она из-за этого чуть в тюрьму не села. И держал он ее «на крючке» – чуть-что – сразу: «Смотри, со мной тебе лучше не ссориться!» Боялась она его. И зависела. Пугал: «Из квартиры выселю, пойдешь опять углы снимать…»

Я вспомнил, что Марочникова тоже живет в комфортабельной квартире, снятой по договору…

– Когда такое на даче получилось, он мне перед допросом сказал, как говорить и что… Скрывал почему-то, что с Машкой знаком давно… И что с Федей отношения поддерживал… Вообще, говорил, меньше языком болтай, а то у всех неприятности будут, а у тебя – в первую очередь…

– Зачем ему эта ложь?

– Не знаю. Он же все время врет. Феде голову морочил, обещал в училище устроить. Да и многих дурил: «Приходите ко мне в горисполком, ждите в вестибюле, я спущусь…» А сам за полчаса до встречи зайдет туда и в туалет. К назначенному времени спускается важно по лестнице. Цену себе набивал, чтобы за важную персону принимали. И многие верили…

– А что он от Федора хотел?

– Не знаю. Раньше Федор пару раз привозил ему вещички кое-какие, больше по мелочи – белье, косметику. Потом не захотел. Так Золото Машу научил, чтобы она Феде голову закрутила, влюбила в себя, чтобы он ее слушаться стал…

– Золотов сильный физически?

– Толстый. Жиром заплыл. Какая в жире сила…

– Как ведет себя Золотов после происшедшего? Что говорит о следствии?

– После того вечера в ресторане я его не видела. А вообще напуган: на даче, говорил, засада, за всеми нами следят…

– Почему он так решил?

– Да приятель его, Жора, позвонил туда – ему ответили, показалось, Валерка, а подошел – знака нет… Еле ноги унес.

– Какого знака?

– Условный сигнал: на ручку калитки подкову надевал. Значит, все в порядке, ждет в гости. А если подковы нет – и идти нечего: или родители там, или еще что… Подкова эта обычно с обратной стороны на заборе висела.

– Скажите, Ира, с кем дружил Золотов?

– Да есть некоторые… – Она презрительно сморщилась. – Работают, на собраниях выступают, правильные речи произносят… А сами спекулируют, пьянствуют, развратничают… Как оборотни… Только разве это дружба? При случае один другого с потрохами продаст!

Марочникова назвала несколько фамилий, я записал. Сейчас она держалась совсем иначе, чем на предыдущем допросе, кажется, начала выходить из-под влияния Золотова.

Когда свидетельница ушла, я взял чистый лист бумаги и выписал добытые факты.

Итак, мнение судебно-медицинского эксперта о силе удара противоречит нарисованной Вершиковой версии убийства.

Вершикова полностью зависит от Золотова и подчиняется всему, что он скажет. Похоже, что картина преступления тоже придумана Золотовым.

От Золотова зависит в какой-то степени и Марочникова, что-то удерживает ее от того, чтобы рассказать все известное по делу.

Федор Петренко тоже был тесно связан с Золотовым какими-то взаимными интересами.

Золотов, Золотов, Золотов…

Да, для того чтобы разобраться во всех неувязках и противоречиях, необходимо было проникнуть во внутренний мир Валерия Золотова, через увеличительное стекло заглянуть ему в душу.

Я знал, что ничего хорошего там не увижу, предстояла грязная, неприятная работа, и если бы можно было ее избежать, я бы с удовольствием это сделал. Но иного пути не было.