Текст книги "Моменты"
Автор книги: Даниэла Стил
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Не надо так говорить.
Она не была готова услышать это спокойное признание.
– Мне следовало рассказать тебе, что сделало со мной это лекарство, – продолжал он. – А вместо этого я позволил тебе подумать, что у меня есть какие-то основания обвинять тебя, когда я перебрался из нашей спальни.
– Лекарство? А какое же оно имеет отношение к твоему переселению?
– Так из-за него я и не мог больше спать с тобой. Для некоторых мужчин это – один из побочных эффектов. К сожалению, я оказался в числе таковых. А тебе я не рассказывал потому, что не терял надежды на появление нового лекарства, которое я мог бы попробовать. Я надеялся со временем окрепнуть и опять стать настоящим мужем тебе.
У Элизабет закружилась голова. Ах, если бы только он рассказал ей! Вся их жизнь сложилась бы иначе.
– Я хочу, чтобы ты доверял мне.
– Элизабет, мое молчание никак не связано с недоверием. Я много раз думал об этом и в конце концов вынужден был посмотреть правде в глаза. Я боялся потерять тебя и верил, что, пока есть надежда, ты останешься со мной.
– Неужели ты думал, что я покину тебя в беде?
Этот вопрос и все, что он подразумевал, осторожно, но твердо закрывал дверцу, ведущую ее к Майклу. И осознание этого принесло Элизабет странное чувство успокоения.
– Как жаль, что мы были счастливы такое короткое время, – вздохнул Амадо.
– А ты уверен, что нельзя ничего сделать? Ты был у специалиста?
Он улыбнулся.
– Я был у всех, у кого только можно. Ты, конечно же, не считаешь, что я мог оставить тебя без сопротивления.
Она вспомнила о тех случаях, когда ей не удавалось дозвониться до него в Модесто, о том, как много раз никто после обеда не видел его на винном заводе и она предполагала, что он просто отъехал куда-то поговорить с каким-нибудь фермером о его урожае.
– И что они говорят?
Амадо поколебался с ответом.
– Говорят, что единственная надежда – пересадка сердца.
Эта идея привела ее в ужас. Она знала, что за последнее десятилетие процент успешных пересадок резко повысился, однако никакой гарантии все-таки не было.
– И когда это должно произойти?
– Я им сказал, что не пойду на операцию.
– Не понимаю. Если это единственная...
– Элизабет, мне уже шестьдесят лет. Если бы я был здоровым, у меня впереди еще оставалось много лет плодотворной жизни... но дело в том, что изнашивается не только сердце. Болезнь поразила почки и легкие. Как же могу я с доброй совестью забрать себе какое-нибудь сердце, когда в нем нуждаются так много других людей?
– А почему ты предполагаешь, что они достойнее тебя? И кроме того, если ты получишь сердце, которое будет работать лучше, не поможет ли это твоим почкам и легким?
Амадо закрыл глаза в изнеможении. А когда открыл их снова, взгляд его был устремлен в потолок.
– Как-то раз я был на очередном осмотре в клинике и познакомился с молодой женщиной, которая пришла туда по той же причине. У нее трое дочерей, и она рассказала мне, как готовит их к жизни без нее на тот случай, если умрет, так и не дождавшись донорского сердца. Когда я сказал ей, что, возможно, она излишне запугивает своих детей, она в ответ рассказала мне об одном восемнадцатилетнем парнишке, с которым встретилась в этой клинике годом раньше... Он умер в ожидании донорского сердца. Были там и другие... Так много, что я и счет им потерял. – Он повернул голову, чтобы поглубже заглянуть ей в глаза. – Теперь ты понимаешь?
И тогда Элизабет поняла, что она ничего не сможет ни сказать, ни сделать, чтобы заставить его изменить свое решение.
– Я вынуждена это понять, – ответила она. – Твое самопожертвование – одна из причин того, что я тебя полюбила.
– Значит, мы договорились не касаться больше этой темы?
Спорить было бесполезно.
– Что ж, если ты этого хочешь...
Амадо выпустил ее руку, откинул голову и снова закрыл глаза. Спустя несколько секунд он мягко произнес:
– А ничего, если мы закончим наш разговор утром?
– Ты хорошо себя чувствуешь?
Она вспомнила о множестве случаев за последнее время, когда Амадо исчезал, о «встречах», которые он предположительно посещал, о поздних обедах с другими садоводами... Он просто, должно быть, отдыхал где-то, боясь потревожить ее.
– Я немного устал. День был трудным.
– Может быть, я посижу с тобой, тебе ведь нужна помощь.
– Нет-нет, у меня есть все, что мне нужно.
Элизабет встала, горло сжималось от сдерживаемых рыданий. Ему бы, конечно, не хотелось, чтобы она плакала.
– Извини меня, Амадо.
– Не извиняйся. Господь даже в этом был добр ко мне. Прежде чем дать мне понять, что я умираю, он подарил мне тебя.
Элизабет хотела сейчас только одного – Амадо не должен узнать, что она оказалась совсем не таким удачным приобретением, каким казалась ему. Он должен умереть спокойным. Она наклонилась и легко коснулась губами его лба.
– Я еще загляну проверить, как ты, прежде чем лягу спать.
– Я люблю тебя, Элизабет.
– Я тоже люблю тебя, Амадо.
И разве имело какое-нибудь значение, что ее любовь к своему мужу была не такой, которую воспевают поэты? Во всяком случае она больше не стояла перед необходимостью выбора – он был сделан за нее.
Наступила полночь, а Элизабет все мерила шагами свою спальню, изо всех сил стараясь сформулировать то, что ей следовало сказать Майклу. Она думала, стоит только сосредоточиться, и нужные слова сами к ней придут. Однако какая-то часть ее души шептала, что это вообще не ее дело – сообщать Майклу про болезнь Амадо. И как бы ни были несокрушимы ее аргументы, она не могла убедить себя, что может сохранить в тайне болезнь Амадо. Ведь он нуждался в любви Майкла так же сильно, как полагался на его мастерство.
Наконец Элизабет приняла решение: ничего хорошего от того, что она сообщит Майклу о болезни Амадо, не будет.
Молча выскользнув из парадной двери, она шагнула в густой туман, опустившийся по склону холма и плотно укутавший дома. Ее ноги уже готовы были ступить на крыльцо, но тут внутренний голос остановил ее, не позволив идти дальше. Ведь она могла дать Майклу так мало, а ночь, когда еще есть надежда, показалась ей удивительным даром. Она вернулась тем же путем сквозь туман и тихонько проскользнула в дом. У двери Амадо она приостановилась, чтобы прислушаться к его дыханию, а потом направилась в свою комнату.
На следующее утро в половине седьмого, когда Элизабет брела мимо дома Майкла, чтобы забрать газету, она заметила, что его пикапчика уже нет на месте. Элизабет сочла странным, что Майкл уехал на работу так рано. Но она была поглощена тем, как встретить ей Амадо, когда они через пять минут увидятся за завтраком. Она не стала поэтому особенно тревожиться. Главное, посмотреть в лицо Амадо без сострадания, поговорить с ним без горечи в голосе и как-то жить дальше, изо дня в день стараясь не думать, не окажется ли он для них последним днем, проведенным вместе.
Амадо открыл ей дверь.
– Я не вижу никакой причины, чтобы ты брала на себя походы за газетой, – упрекнул он ее.
– Просто я не спала, ходила по дому и подумала, что...
– ...что ты можешь избавить меня от этой нагрузки?
Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
– Ну, что-то в этом роде.
– Вот именно потому я и выжидал так долго, Элизабет, прежде чем сообщить о болезни. Я не хотел, чтобы ты стала относиться ко мне как к инвалиду. – В его голосе отчетливо слышался гнев. – Такое время наступит довольно скоро. А до тех пор позволь уж мне жить такой жизнью, какой я жил всегда. Уж это-то разреши мне.
Элизабет отступила от него.
– Извини, пожалуйста. Я просто хотела...
– Я понимаю, – его голос смягчился. – Я месяцы привыкал к своему новому состоянию, а в твоем распоряжении были всего лишь какие-то часы, – он положил ей руку на плечо. – Заходи в дом. Я хочу тебе кое-что показать.
Элизабет прошла следом за Амадо в его кабинет и молча ждала, пока он вытаскивал из своего стола какую-то папку. Когда Элизабет увидела внутри нее образцы новых винных этикеток, она была и удивлена, и испытала чувство облегчения. Она-то предполагала увидеть нечто, связанное с состоянием Амадо, и теперь была благодарна ему, что он стремился поскорее восстановить нормальную атмосферу... и неважно, насколько искусственно это было. Элизабет необходимо время, чтобы твердо усвоить и как-то ужиться с этой бедой, а уж потом принимать какие-то решения.
А самое важное – ей надо все же рассказать Майклу, а потом попытаться как-то изменить их отношения, отойти от него. Правда, она не сомневалась, что нужна ему не меньше, чем умирающему Амадо.
Когда позднее в это же утро Элизабет добралась до работы, она поискала глазами на автомобильной стоянке пикапчик Майкла, однако его там не оказалось. Легкое беспокойство овладело Элизабет. Она отогнала это чувство, убедив себя, что он может быть где угодно.
В десять часов ей позвонил Амадо и сказал, что решил взять на этот день отгул, чтобы заняться личными делами и отдохнуть перед вечеринкой, на которую их пригласили Робертсоны. Элизабет подумала, не спросить ли у него, не видел ли он Майкла или не слышал ли что-нибудь о нем, однако ей не хотелось, чтобы Амадо знал о ее беспокойстве.
Когда миновал полдень, а Майкл и не появился на винном заводе к обеду и не позвонил, чтобы сообщить Кристине, где его можно разыскать, Элизабет отложила работу и отправилась на поиски. Но никто ни на заводе, ни в виноградниках не видел Майкла и ничего не слышал о нем. Ей пришло в голову позвонить в Модесто, но и там его тоже не оказалось.
В конце концов Элизабет поехала домой посмотреть, не вернулся ли он. И хотя его пикапа по-прежнему не было на месте, она все-таки решила попробовать заглянуть в его дом. Еще не дойдя до него нескольких метров, она заметила кусочек бумаги, прикрепленный к парадной двери. Растущее чувство беспокойства охватило ее, когда она вступила на крыльцо и увидела, что на конверте написано ее имя.
Открыв клапан конверта, она вынула оттуда листок бумаги.
«Элизабет!
Прости меня, я честно старался, но больше оставаться здесь не могу. Мы с тобой оба все это время понимали, что, независимо от того, как долго мы будем ждать, ничто не сможет измениться.
Почему-то, влюбившись в тебя, я позволил себе смириться с поражением после того, как пообещал, что этого никогда больше не произойдет. Если и следует на кого-то возложить вину, то я полностью принимаю ее на себя. И должен был все предвидеть.
Для Амадо я тоже оставил письмо на винном заводе. В нем я, по-моему, достаточно логично и разумно объяснил причину своего отъезда. Я собирался сказать ему это лично, но потом сообразил, что мне с этим никогда не справиться. Единственный способ – поступить так вот бессердечно, как это, возможно, выглядит.
Майкл.
P.S. Говарда я взял с собой. Он, кажется, не испытывает особого энтузиазма по поводу отъезда, но вообще-то я тоже. Из нас получится та еще парочка, тебе не кажется?»
Прислонившись головой к прохладному стеклу, Элизабет закрыла глаза, чтобы дать полную волю боли. И та окутала ее, словно старый приятель, уверенный, что его примут с радостью. Элизабет горько рыдала от такой несправедливости – потерять разом и Майкла, и Амадо.
– Элизабет?
При звуке голоса Амадо она повернулась. Он пересекал подъездную дорожку, направляясь к ней. Она глубоко вздохнула и поморгала, чтобы убрать влагу из глаз, а потом запихнула записку в карман.
– Я не думаю, что Майкл уже пришел домой, – сказал Амадо, когда они встретились на дорожке. – Во всяком случае, я его не видел.
Элизабет никак не могла сосредоточиться. Она просто не знала, что сказать. Так много за эти часы обрушилось на нее.
– Амадо, он уехал.
– Да, я знаю, – он произнес это медленно, словно говоря на каком-то иностранном языке. – А на винодельне ты не смотрела?
– Там его тоже нет, – она попыталась улыбнуться, чтобы смягчить то, что должно было за этим последовать, но губы отказывались ей повиноваться. – Он нас покинул.
Ободряющий огонек в глазах Амадо поблек.
– О чем ты говоришь?
Ах, как ей хотелось бы оказаться где-нибудь в другом месте! Сбежать, спрятаться, мчаться прочь до тех пор, пока ноги перестанут ее слушаться.
– Майкл решил, что настало время для его переезда. – По дворику пронесся порыв ветра. Элизабет обхватила себя руками, словно опасаясь, что ее вот-вот унесет прочь. – Я полагаю, нам придется подыскать другого главного винодела. Поскольку это довольно трудно, то невозможно сказать...
Амадо вдруг схватил ее, как бы испугавшись, что она может упасть.
– С тобой все в порядке?
– Разумеется. А что такое?
Он колебался с ответом. На его лице было заметно замешательство. В конце концов он вздохнул и привлек ее к себе.
– Тебе не надо больше притворяться. Это я виноват. Я понимал, что это должно случиться. Черт подери, в каком-то смысле я, полагаю, даже планировал, чтобы это случилось.
Его слова доходили до нее довольно долго.
– Что ты имеешь в виду? Что ты понимал? Что должно было случиться? Что ты такое планировал?
– Зайдем в дом. Мне надо о многом тебе рассказать.
Элизабет высвободилась из его объятий.
– Нет, Амадо, думаю, тебе лучше рассказать мне сию минуту.
Он переминался с ноги на ногу, явно стесненный тем, что собирался сказать.
– Элизабет, ты же должна понять, как это трудно для меня.
– Ты знал, что происходило между мною и Майклом, да? – Она не желала верить тому, что говорила. – Бог мой, так вот для чего были нужны все эти поездки в Модесто! Ты планировал их для того, чтобы мы с Майклом остались наедине.
Амадо сложил руки в молящем жесте.
– Я просто не хотел, чтобы ты оставалась в одиночестве, когда меня не станет.
Ужасное подозрение пронзило сознание. Элизабет почувствовала, что ей вот-вот станет дурно.
– Амадо, так все-таки, о чем ты беспокоился: обо мне или о своей драгоценной винодельне?
– Я никогда и не думал нанести тебе такой удар. Ты же знаешь, Майкл всегда был для меня как...
Элизабет вытащила письмо Майкла из своего кармана и швырнула его в Амадо.
– Ты имеешь хоть какое-нибудь представление, черт подери, во что ты втравил нас?
– А откуда мне было знать, что вы влюбитесь друг в друга так быстро?
– Может быть, если бы ты позволил мне ознакомиться с твоими планами с самого начала, я могла бы воспрепятствовать создавшейся теперь ситуации, чтобы лучше соответствовать этим планам.
– Ну, ты придаешь слишком уж большое значение моему участию. И признаю, что подыскивал способы как-то устроить, чтобы вы с Майклом сблизились. Я надеялся, что вы постепенно могли бы... – говоря это, он наклонился, чтобы подобрать с земли брошенный в него Элизабет листок, – найти друг друга.
Прочитав письмо Майкла, Амадо побледнел.
– Бог мой, как же я мог об этом забыть?
Эти слова долетели до Элизабет вместе с безмолвным порывом ветра.
– Что такое, Амадо? – Он выглядел таким потерянным, таким одиноким, что ее гнев обернулся страхом. – О чем ты забыл?
Он поднял голову и посмотрел на нее.
– О том, что он почувствует, будто смирился с поражением. Пожалуйста, Элизабет, ты должна мне поверить: я никогда бы не... – он застонал. – Но как же я мог забыть?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Амадо отвернулся от нее и пристально посмотрел в сторону долины.
– Он никогда не рассказывал тебе о Сюзан и о своем брате?
Даже при том, что рядом с ней был Амадо, Элизабет никогда не чувствовала себя более одинокой. Когда-нибудь она сама попросит его рассказать ей о Сюзан и о брате Майкла, но только не сейчас, не сегодня!
Сегодня слишком уж рано. Боль и так нестерпимо переполняла ее. Когда-нибудь она найдет местечко для боли Майкла. Но пока что его не было.
Ибо, уж как ни назови эту причину – любовь, верность или долг, – но они с Амадо должны быть вместе, покуда смерть не разлучит их. Элизабет потянулась к его руке.
– Тебе не следовало выходить из дома без куртки, – сказала она, и какая-то малюсенькая часть ее сознания отметила, что несмотря ни на что чуткость и забота в ее голосе были неподдельными. – Давай-ка мы отведем тебя в дом, в тепло.
Пальцы Амадо сжали ее руку.
– Дело не только в земле и в винодельне, Элизабет, я беспокоился и о том, чтобы ты была защищена. И о твоем счастье я тоже думал.
Волна сожаления совсем уничтожила ее. Все, с чем ей пришлось столкнуться лицом к лицу, она перенесла бы куда легче, если бы только не поверила ему. Но она поверила.
– Я знаю, Амадо, – сказала она.
ГЛАВА 23
– Это же несправедливо, – возмущалась Алиса, – несправедливо по отношению к вам обоим. Вы ведь нашли друг друга.
– Если бы я позволила себе размышлять о справедливости, я бы была не в силах заниматься чем-либо еще.
Элизабет переложила телефонную трубку к другому плечу и откинулась в кресле. Когда ее взгляд упал на груду писем, которые ей еще предстояло разбирать сегодня, она тут же отвернулась лицом к стене.
– Ты не хочешь, чтобы я приехала к вам? Я могу собраться и сесть на автобус в течение часа.
– Мне хотелось бы оставить тебя про запас, бабушка.
– Элизабет, я же не какой-нибудь хрупкий фарфор. Я совершенно не вижу никакой причины, чтобы...
– Если ты приедешь слишком рано, это станет в своем роде постоянным напоминанием. Амадо так старается сохранить видимость здорового человека. Я не хочу лишних сочувствующих глаз.
– Разумеется. Мне бы следовало самой об этом догадаться. Но только я чувствую себя такой беспомощной.
Элизабет ухватила рукой телефонный шнур и принялась рассеянно теребить его колечки.
– Я тоже, – сказала она.
– А когда он собирается сообщить Фелиции и Элане?
– Они сейчас уже в доме вместе с ним. Ему пришлось едва ли не угрожать Фелиции, чтобы добиться ее приезда.
– Ну и как же, по-твоему, они воспримут это?
– Честно говоря, не знаю.
– Как было бы мило, если бы они воспользовались временем, которое осталось у Амадо, и наладили отношения со своим отцом, да? Как я хотела бы думать, что из всего этого может выйти что-то хорошее!
– И я хочу, только вот не знаю, возможно ли такое. С учетом всего, что творилось в прошлом, даже если Фелиция с Эланой и в самом деле сменят гнев на милость, разве сможет Амадо поверить в их искренность?
Прошло несколько секунд, прежде чем Алиса сказала:
– Ну, поверит-то он во все, во что захочет поверить. И кто осмелится сказать, что это не к лучшему?
С этим доводом Элизабет не могла спорить. В ее собственной жизни было слишком много случаев, когда фантазия смягчала реальность и давала возможность как-то жить дальше.
– Обещай сообщить мне, когда ему станет совсем плохо, – продолжала Алиса. – И не забывай: всегда, когда что-то у тебя отнимается, что-то и дается. Да, трудно жить изо дня в день, зная, что ты умираешь, но раз уж так получилось, у тебя появился шанс разобраться в делах... с кем-то, к примеру, сблизиться, если захочешь. Ты взгляни на это как на дар, Элизабет.
– Я люблю тебя, бабушка.
Они поговорили еще несколько минут и, прежде чем попрощаться, пообещали друг другу вскоре созвониться снова. Когда Элизабет положила трубку, к глазам прихлынули непрошеные слезы. Она никогда не знала, где ее подстережет слабость в ежедневной битве с бедой. Иногда работа приносила несколько часов освобождения. Но как часто ее мучили тяжелые мысли о будущем.
Слезинка выкатилась из глаза. Мысленно отмечая ее путь по щеке, Элизабет сидела совершенно спокойно. Какая-то часть ее сознания, как бы отделившись от боли, породившей эту слезинку, мягко предупредила ее, что скоро этих слез будет гораздо больше.
Вот и опять тот, кого она любила, уходил от нее. Она могла браниться и рыдать во весь голос от этой несправедливости, могла богохульствовать и грозить кулаком небесам, могла найти убежище в работе...
Все напрасно, изменить ничего нельзя.
Амадо умирал... И когда это произойдет, часть ее самой умрет вместе с ним.
– И сколько же у тебя осталось времени? – спросила Фелиция.
Амадо устраивался в кресле, ища положение, которое позволило бы его легким свободнее дышать. Вместо того чтобы обидеться на бесцеремонность ее вопроса, он даже испытал облегчение, что Фелиция не пытается дурачить его неискренним выражением сочувствия.
– Это могут быть месяцы, а возможно, год или даже больше. Вариантов много.
Элана метнула в Фелицию выразительный взгляд, прежде чем с запинкой спросить:
– А ты... а сейчас как ты себя чувствуешь? Я имею в виду, не сможем ли мы что-нибудь сделать для тебя?
– Нет, – ответил он. – Все, что можно делать, и так делается.
Фелиция встала и прошла к окну. Оттолкнув в сторону занавеску, она принялась внимательно разглядывать двор. Так и не поворачиваясь лицом к отцу, она спросила:
– Тогда почему же ты просил нас приехать сюда сегодня? Ты мог бы сообщить нам об этом и по телефону.
– Фелиция, – задыхаясь, сказала Элана, – как ты можешь говорить подобные вещи?
Фелиция резко развернулась и свирепо посмотрела на свою сестру.
– Если бы ты была честна хоть разок в своей жизни, ты бы призналась, что думаешь то же самое. С каких это пор мы собираемся вместе для семейных заявлений?
– Но это же другое дело, – выпалила в ответ Элана.
– Почему же? Потому что папа умирает и мы ему понадобились? – Она повернулась к Элане. – А где же он был, когда умирала мама? И кстати, где была ты сама?
– Фелиция, не надо так вести себя с сестрой. – Амадо протянул к ней руку в просительном жесте. – Ни к чему эти ссылки на твою мать. То, что она сделала...
– Не смей говорить со мной о моей матери! – закричала Фелиция. – У тебя нет на это никакого права.
– Почему бы тебе не выслушать его, Фелиция? – Элана посмотрела на Амадо. – Неужели ты не видишь, что он умирает? Это же наша последняя возможность снова стать одной семьей.
Фелиция внимательно посмотрела на свою сестру, потом на отца. Ее глаза сузились, она раздумывала. Откинув рукой волосы, она сказала:
– Я... я прошу прощения. Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, это шок от... от того, что я узнала о твоей болезни... папа.
Амадо не был уверен в благоприятном исходе их встречи. Он лишь понимал, что это совсем не то, чего он хотел, улыбка Фелиции сродни печальной «искренности» агента налоговой инспекции. Амадо подозревал, что и перепуганное выражение глаз Эланы вызвано не горем, что умирает ее отец, а страхом так близко увидеть умирающего человека.
– Я не хочу умирать, оставляя между нами что-то недосказанное, – сказал дочерям Амадо. – Разумеется, есть вопросы, которые вы хотели бы задать мне, есть вещи, которые вы хотели бы узнать о своем детстве до того, как вы переехали в Испанию со своей матерью. Когда я уйду, не останется никого, кто ответил бы на эти вопросы.
– Откуда тебе знать, какими мы были в детстве? – спросила Фелиция. – Тебя и рядом-то никогда не было.
Амадо медленно кивнул, как бы удовлетворенный ее гневом. Даже если Фелиции и было выгодно промолчать, она не могла сдержать своего стервозного характера.
– Я очень много работал, выращивал самый лучший виноград, делал самые лучшие вина. Этого ожидал от меня мой отец, так же как его отец – от него. Я не знал, что моя работа будет стоить мне семьи. Просто жизнь сложилась именно так.
– Не хочешь ли ты сказать, что теперь ты будешь вести свои дела по-иному? – спросила Фелиция.
– Да, я бы сделал все, чтобы удержать тебя и твою сестру.
Амадо искал в ее глазах понимания, но Фелиция снова смотрела в окно, подчеркнуто отвернувшись от него. Потом она подняла руки и сложила их на груди, готовясь к атаке.
– А как же насчет мамы?
– Я же сказал, что сделаю все, что понадобится, – повторил Амадо.
Фелиция повернулась к нему лицом.
– Означает ли это, что ты сожалеешь о том, как относился к ней?
– Сожалею даже больше, чем могу сказать.
Он решил предоставить Фелиции право истолкования смысла этих слов.
– И как же ты намерен устроить, чтобы мы снова стали одной семьей?
Хотя эти слова Фелиции были как бы примирительными, весь вид говорил о другом.
Перед их приездом Амадо убеждал себя не ждать слишком уж многого. Он чувствовал, как встревожена Элизабет, как сочувствующе смотрела на него за завтраком. Слышал тревогу в ее голосе, когда она сама вызвалась остаться с ним на этот день, вместо того чтобы отправиться на работу. Однако ни Элизабет, ни он сам не в состоянии были сделать ничего, что могло бы подготовить его к разочарованию, которое он сейчас испытывал: даже его грядущая смерть не смягчила Фелицию. А без Фелиции у него не оставалось шансов поладить с Эланой.
– Я надеялся, что мы сможем провести вместе некоторое время, постараться заново узнать друг друга, – сказал он.
Фелиция быстро посмотрела на Элану.
– Я полагаю, что впредь не удастся встречаться довольно регулярно, не так ли, Элана?
Та оказалась захваченной врасплох стремительным виражом своей сестры.
– Разумеется. Я тоже так думаю.
И хотя Амадо следовало испытать облегчение, он почувствовал лишь пустоту.
Судно, перевозившее Майкла через Тихий океан, накренилось на волне, заставив его вцепиться в снасти, которые поддерживали парус в вертикальном положении. Он бросил быстрый взгляд туда, где оставил Говарда, в очередной раз наводившего на себя лоск. Кот встретил его пристальный взгляд этак высокомерно и снисходительно, а потом снова принялся вылизывать лапу.
Они провели в этом путешествии вот уже три недели, а Майкл так до сих пор и не смог привыкнуть к океанской качке. Джереми Эндрюс, слегка чудаковатый капитан, согласившийся взять Майкла на временную работу в обмен на питание и провоз до Австралии, заверил его, что он понемногу приспособится. Это, мол, всего лишь вопрос времени.
И в конце концов, разве время не было тем, чего Майклу хватало сверх всякой меры?
Не так уж много найдется мужчин, которые моги бы сказать, что никуда им не надо спешить и никто их нигде не ждет, куда бы они ни попали. Никогда раньше Майклу не было знакомо ощущение подлинной свободы. И может быть, в один прекрасный день, если только очень постараться, ему даже начнет это нравиться.
Говард встал, потянулся и отправился в путь по палубе. Вот он поставил передние лапы на ногу Майкла и негромко мяукнул. И Майкл, подняв его, водрузил на свое плечо и прижался щекой к боку кота, дав нежной черной шерстке поласкать свою кожу.
– Вот там и виси, Говард, – прошептал он. – Ничто не длится вечно.
Впрочем, последнее в большей степени было сказано для самого Майкла, чем для кота.
В ту ночь, когда Майкл в последний раз забрался в свой пикапчик и укатил прочь из долины Напа, у него не было ни малейшего представления о том, куда же он направляется. Он знал одно: ему пора убраться подальше. Поначалу он направился было на восток, подчиняясь некой тайной мечте, застрявшей в нем еще с детских времен, – повидать Йеллоустонский парк[7]. Однако в Уиннемакке, штат Невада, он вдруг совершенно неожиданно повернул на север, а попозже, уже в штате Айдахо, свернул обратно на запад и в конце концов закончил свой путь в Сиэтле. День он провел, слоняясь по пристаням, настроившись предложить свои услуги в качестве грузчика капитану очаровательного парусника. И вот, в результате случайного разговора о толстых ломтях семги, он, извольте видеть, уже приближался к Гавайским островам.
Он покинул Калифорнию, ища исцеления, в то же время отлично понимая, что его не предвидится.
Странствия, возможно, и не стали бы решением проблемы, но это, черт подери, куда лучше, чем сиднем сидеть на одном месте. Майкл не мог отделаться от ощущения, что если бы он остановился, пусть даже всего на одну минуту, то все, оставленное им позади, все, от чего он бежал прочь, снова настигло бы его. А он пока еще не готов к новой встрече с этим.
И пока он не сумеет отыскать какой-то способ ужиться с мыслью, что он потерял, надо не прекращать движения.
И если для этого потребуется вечность... ну и черт с ним!
ГЛАВА 24
Сент-Хелена. Март 1990 г.
Элизабет стояла у края виноградника. На ней был черный костюм, который она купила еще восемь месяцев назад, готовясь к тому дню, когда ей придется сказать Амадо последнее «прости». Понимая, как тяжело ей будет разгуливать по магазинам в поисках соответствующих вещей, когда придет этот час, Элизабет сочла такое решение не только объяснимым, но и практичным. Но в итоге этот костюм стал непосильной ношей для психики, постоянным дополнительным напоминанием, висевшим в задней части ее стенного шкафа и дожидавшимся возможности оправдать ее решение купить его.
Эти долгие месяцы ожидания выдались трудными по множеству причин: дни были наполнены необходимыми встречами, на которых решалось, как лучше освободить Амадо от его поста главы винного завода, его участия в рекламе «Вин Монтойя», ночами же она сидела около его кровати, наблюдая, как он превращался в тень того мужчины, с которым она познакомилась на Рождественском вечере агентства «Смит и Нобл». Уже ближе к концу Элизабет решила, что не стоит начинать новую рекламную кампанию, лучше дать задний ход, выпуская в эфир все меньше и меньше рекламных сюжетов с участием Амадо, пока они просто не исчезнут. А потом, когда у нее будет возможность заново оценить их положение, она решит, как удобнее разместить «Вина Монтойя» на рынках сбыта.
Элизабет понимала, что идет на огромный риск, рассчитывая, что когда-либо она будет в состоянии вновь завладеть их долей на рынке, но это уже относилось к категории «завтрашних проблем». Заботы о муже занимали все ее время. Она спала по нескольку часов в сутки и кое-как справлялась со своей работой на винодельне.
Как и ожидала Элизабет, Амадо не пожелал спокойно отойти во мрак вечной ночи. Даже когда он был совсем близок к концу, когда каждый его вздох требовал больших усилий, он продолжал сражаться за еще один день. Бывали случаи, когда она стояла в коридоре у двери его комнаты и прислушивалась к его затрудненному дыханию, мысленно умоляя его уйти с миром, довериться часто высказывавшемуся им же самим убеждению, что после этой жизни им суждено снова найти друг друга.
И уже в самом конце, когда его тело больше не могло откликаться на волевой призыв сознания, Амадо проснулся от глубокого сна, чтобы в последний раз без спроса уйти от нее. Глаза его были открыты, сознание ясное, губы, дрожа, шептали ей слова любви...
Когда закончатся похороны и все разойдутся по домам, Элизабет от себя скажет Амадо последнее «прости», выпив бокал сухого красного «Мерло», которое он в вечер их свадьбы решил приберечь, чтобы отпраздновать их десятую годовщину. Она разожжет огонь в камине, выпьет это вино из старинного хрустального бокала, которым он поднимал тост в день их помолвки. А когда вино кончится, бокал полетит в огонь. А черный костюм будет упакован вместе с одеждой Амадо и отправлен в какую-нибудь богадельню, куда угодно – лишь бы подальше от Сент-Хелены.
Прежде чем пойти назад, к дому и поджидавшему ее лимузину, Элизабет в последний раз осмотрелась кругом. Ее взгляд прошелся по искривленным обрубкам лозы, а сама она тем временем старалась, упираясь пальцами ног, удержать равновесие и не дать каблучкам увязнуть в мягкой почве. Если бы Амадо в этом году был в состоянии навещать поля, он бы, конечно, одобрил то, как хорошо нанятые ею обрезчики прислушивались к лозе. Ну, а больше всего он бы гордился ее способностью оценить сделанную ими работу.
