Текст книги "Под сенью благодати"

Автор книги: Даниель Жиллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Привет, дружище! – закричал Жорж, увидев его. – Тебя с трудом можно узнать. До чего же все-таки меняет человека прическа. От «корсиканца с прилизанными волосами» не осталось и следа. Теперь ты смахиваешь на аристократического пуделя. Вот удивится Сильвия!

Бруно покраснел и поспешил перевести разговор на сломанную ногу Жоржа. Дело в том, что именно мысль о Сильвии заставила его сесть в кресло парикмахера и решиться изменить прическу. Сильвия как-то сказала ему: «Вам следовало бы постричь волосы ежиком. Это удлиняет, лицо и очень бы вам пошло». Госпожа Эбрар была того же мнения; она заявила, что эта прическа придает ее сыну более мужественный вид. А Габи, вскоре присоединившаяся к их компании, язвительно рассмеялась, увидев Бруно, и сказала, что он просто-напросто «собезьянничал», подражая Жану-Луи. С того вечера, который они провели втроем, она, казалось, непрестанно искала ссоры с братом и не упускала случая, чтобы съязвить по его адресу.

Однако за обедом, в котором принимала участие вся семья во главе с самим господином Эбраром, она, заинтересовавшись Жоржем, не задирала брата. Жорж умел мило болтать о всякой ерунде; он был в ударе и буквально покорил хозяина, жестоко высмеяв «этих изможденных юных экзистенциалистов, которых мутит от жизни». Его мальчишеская внешность и белые зубы произвели впечатление даже на госпожу Эбрар, которую он сумел еще больше заинтересовать, заявив, что среди его родственников есть несколько представителей лилльской знати.

Насупившись, Бруно следил за ходом беседы, но не принимал в ней участия. Жорж неоднократно упоминал имя Сильвии, и всякий раз у Бруно замирало сердце. Скрывая смущение, он принимался приглаживать топорщившиеся волосы, но Габи, к счастью, не слишком интересовалась Сильвией.

Бруно рассчитывал сбежать с Жоржем после обеда, но тот засиделся за кофе, всесторонне обсуждая с Габи различные фильмы. Был уже четвертый час, когда оба друга оказались наконец на улице. Бруно думал погулять с Жоржем и заставить приятеля разговориться о Сильвии, но у Жоржа были свои планы. Он предложил пойти к Грюнделю, который в то утро приехал вместе с ним из Лилля.

– Бедняга Циклоп! – сказал Жорж. – Представляю себе, до чего ему, должно быть, тошно сидеть в монастырской келье! У меня такое впечатление, что по вечерам он беспробудно пьет в своей восточной лавке, пьет в одиночку, вспоминая былые путешествия. Иногда он заходит к нам, но Сильвия его недолюбливает. Мадам, видишь ли, претендует на тонкую интуицию, и вот в этом славном Циклопе она, оказывается, чует, угадывает человека, который приносит несчастье. Подумать только! А мне так, жаль его, что я решил сегодня заехать за ним. Мы здорово повеселимся всей компанией, вот увидишь!

– Знаешь, – неуверенно заметил Бруно, – я сейчас на полной мели в смысле финансов.

– Пустяки! Мой отец, талантливый дипломат, вернулся несколько дней тому назад из Аргентины. Ну, я, конечно, немного его попотрошил и теперь купаюсь в золоте!

Еще утром он договорился с Циклопом встретиться в небольшом кафе на бульваре Карно. Когда молодые люди пришли туда, Циклоп сидел за столиком, распахнув свой неповторимый плащ цвета розового дерева, длинные фалды которого свисали до самого пола, и разговаривал с каким-то арабом на его родном языке. После появления молодых людей разговор продолжался на французском языке, на котором уроженец Северной Африки говорил, кстати, довольно хорошо. Вид у Циклопа был озабоченный и далеко не оживленный, что, однако, нимало не охладило Жоржа, твердо решившего весело провести вечер.

– Послушайте, господа, – сказал он после пятнадцати минут бесплодного политического спора, – не оставаться же нам здесь до вечера в надежде, что за это время удастся перестроить мир в соответствии с нашими взглядами! Конечно, в это время дня наш славный город не может нам много предложить, но это не значит, что мы должны покорно сидеть здесь сложа руки. Поработав как следует нашими гениальными мозгами…

Он попросил принести ему «Эко дю Нор», просмотрел репертуар кинотеатров, но ничего интересного не нашел. Араб сказал, что знает одно «совсем неплохое» заведение, которое посещают студенты медицинского факультета. Клиенток там принуждают раздеваться донага, но вот беда: оно открывается только в девять часов. Бруно, всегда немного побаивавшийся коллективных развлечений, молчал. С рассеянным видом он смотрел в окно: погода была великолепная, солнце освещало проезжавшие мимо автомобили, и он подумал, что с удовольствием прошелся бы сейчас с Сильвией по парку Булоннэ. Неожиданно Грюндель вышел из оцепенения.

– Раз уж вы совсем ничего не можете придумать, – сказал он, насмешливо прищурив глаз, – я предложу вашему вниманию игру, которой мы предавались иной раз с друзьями. Она не очень интеллектуальная, но тем не менее достаточно забавная. Так вот: сейчас четыре часа, мы выйдем отсюда, и каждый пойдет куда ему заблагорассудится, а через три часа встретимся в «Славной рожице» на улице Ша-Боссю. За это время каждый должен найти себе спутницу и привести ее туда – подобру или насильно. При этом она не должна быть вашей знакомой и не должна принадлежать к числу тех дам, которых профессия обязывает следовать за любым мужчиной, стоит ему подать знак. Тот, кто вернется один, будет подвергнут штрафу, и, наоборот, тот, кто приведет самую красивую девушку, получит королевское вознаграждение. – Он несколько раз прочесал пальцами свои густые черные волосы и посмотрел на окружающих. – Договорились?

Жорж и араб восторженно отнеслись к этому предложению; Бруно, смущенный устремленным на него насмешливым взглядом Грюнделя, не посмел отказаться от участия в игре. А тем временем трое остальных стали готовиться к роли соблазнителей. Араб провел розовой расческой по курчавым волосам, Жорж послюнявил палец и пригладил брови, Грюндель незаметно снял с безымянного пальца обручальное кольцо, являвшееся, очевидно, символом былой любви. Выпив у стойки по рюмке вина, наши приятели отправились на промысел. Никому ни слова не говоря, Бруно решил, что не придет в условленное место.

Тем не менее все четверо встретились в семь часов в «Славной рожице» среди завываний автомата, прокручивавшего пластинки, безостановочно оглашая зал звуками музыки. Араб пришел в сопровождении пышной белокурой Венеры, которая, однако, не обеспечила ему звания победителя в этой нелепой игре. Жорж появился с накрашенной девицей из бара, которая без умолку смеялась. Грюндель представил собравшимся пухлую дамочку, довольно элегантную, которую, по его словам, он встретил в церкви у подножия статуи св. Антуана. Бруно поостерегся рассказывать о своей первой попытке подражать Дон-Жуану: он увидел в парке юную амазонку в черных брюках, которая показалась ему особой не слишком строгих правил. Однако она отвергла его, грубо обозвав сопляком. После этого он долго бродил по улицам и по крайней мере сто раз клялся, что не пойдет в «Славную рожицу»; но, когда стрелка часов стала приближаться к семи, он вдруг решил снова попытать счастья и отправился к маникюрше, на которую обратил внимание в парикмахерской, где подстригался.

Чтобы уговорить девушку пойти с ним, он рассказал об их игре; она нашла это забавным и охотно согласилась провести с ним вечер. Надушенная, веселая, судя по всему, отнюдь не ханжа, маленькая брюнетка сразу завоевала сердце Грюнделя, который усадил ее подле себя и вскоре забыл ради нее о своей набожной приятельнице. По предложению Грюнделя Бруно был провозглашен победителем турнира.

В этом ночном кабачке Грюндель чувствовал себя, казалось, столь же непринужденно, как в своей келье в «Сен-Море». Душа общества и балагур, он всем распоряжался и разговаривал с официантами так, будто с детства знал их. Он заставил хозяина приготовить по его рецепту крепкую смесь, от которой всем сразу стало весело. Жорж принялся рассказывать сальные анекдоты, которые он слышал в коллеже; араб, вооружившись визитными карточками и носовыми платками, показывал фокусы. Набожная дама, глаза которой так и блестели, предложила выпить по второму кругу – «за дружбу». После третьей рюмки поднялся страшный шум, никто никого не слушал, задремавшая было белокурая Венера говорила без умолку. А Грюндель словно с цепи сорвался: сбросив пиджак, он гримасничал, подражая знаменитым артистам; потом вдруг пустился вприсядку под джаз, за что был награжден дружными аплодисментами. Затем внимание его привлекли прически его новых приятельниц: погладив их по очереди по голове, он неожиданно повернулся к набожной дамочке и без всякого предупреждения с дьявольским проворством выдернул все шпильки из ее волос, так что они волной рассыпались у нее по спине. Араб дал ему свою розовую гребенку, а Марта, маленькая маникюрша, послушно позволила соорудить себе причудливую прическу. Жорж тем временем вышел из-за стола и с блуждающим взглядом самозабвенно танцевал, прижавшись щекой к щеке девушки из бара.

Бруно пил много; он и сам не знал, для чего он это делает: чтобы приспособиться к окружающей обстановке или же, наоборот, чтобы забыть о ней. Несмотря ни на что, его восхищала великолепная непринужденность Циклопа. С самого начала, с той минуты, когда Циклоп предложил эту игру, Бруно знал, чем она должна кончиться, и старался не думать об этом. Хотя сам он уделял не слишком много внимания своей партнерше, его раздражало то, что Циклоп так явно льнет к ней. Он чуть было не рассердился, увидев, что Циклоп целует ее в шею, а она позволяет ему это. Тут Бруно стал в тупик: смущенный, растерянный, он уже сам не понимал, что он видит и что чувствует; его влекло к Марте, и, сколько он ни пытался зацепиться за воспоминания о Сильвии, ничего не получалось. Однако стоило ему положить руку на колено соседки, как он вспоминал о Сильвии. И хотя Марта притягивала его своими пышными формами, в общем-то ему было скучно.

Как только Марта куда-то отошла, Грюндель, несмотря на свои выходки внимательно наблюдавший все это время за юношей, тотчас подсел к нему. Его единственный налитый кровью глаз сверкал, на лоб спускалась прядь сальных, иссиня-черных волос. Бруно был почти рад, что хоть кто-то обратил на него наконец внимание. Он все твердил про себя: «Я уеду с тобой, Сильвия, подальше от всего этого и навсегда», но и сам в это не верил. Ему казалось, что его мысли и желания не принадлежат больше ему и, едва успев зародиться, проваливаются в пустоту.

– Мечтаешь о Сильвии? – вполголоса спросил его Циклоп. – И в то же время борешься с желанием изменить ей с этой очаровательной маленькой Мартой, ведь так? Признайся. Сильвия цветет – весна пошла ей на пользу, и она похорошела. Я видел ее сегодня утром, и, хотя мы обменялись лишь несколькими фразами, она не удержалась и спросила о тебе. Счастливчик, она здорово влюблена в тебя, это в глаза бросается. Ты заметил, какие у нее восхитительные ушки, и до чего же аппетитные!

Он энергично поскреб рукой в темной копне волос, зевнул, о чем-то задумался.

– Жизнь все-таки любопытная и удивительная штука, правда? Обожаешь одну женщину, в мыслях она всегда с тобой, и тем не менее хочешь переспать с другою. Думая о первой, конечно…

– Но, – запротестовал Бруно, шокированный словами Циклопа, – я вовсе не собираюсь… мы с Мартой…

– И напрасно, – заметил Грюндель, – малютка очень недурна. Я берусь ее немного подготовить; вот увидишь, она будет очень мила. – Он наклонился к юноше. – Ты еще не знаешь, что потом твоя любовь к Сильвии станет лишь сильнее, лишь восхитительнее…

Приход Марты прервал его рассуждения; он отодвинулся, чтобы освободить место рядом с Бруно, и тотчас повернулся к ней.

– Правда, он хорош, наш Бруно? – заметил он. – Сразу можно влюбиться. Не разглашая ничьих секретов, могу сказать тебе, милая Марта, что женщины сходят по нему с ума. Я знаю одну светскую даму, которая умирает от любви к нему и отдала бы все, чтобы быть сейчас здесь, на твоем месте.

И он принялся нашептывать что-то на ухо маленькой маникюрше, но Бруно не слышал, что именно. Да он и не пытался узнать, – Марта гладила его руку, и он ощущал рядом приятное тепло ее бедра. Бросив взгляд через плечо, он увидел, как Жорж и его подружка бесшумно исчезли за дверью, расположенной возле стойки. На мгновение Циклоп повысил голос: «Наш милый мальчик еще немного застенчив и не знает, как сказать вам…»

Бруно обхватил голову руками, чтобы не слышать слов Циклопа. Воображение его разыгралось: он видел Габи и объятиях Жана-Луи. В голове мелькали странные мысли: «Чем я буду расплачиваться… У папы наверняка есть любовница… Вот если б Кристиан увидел меня здесь…» Забытая всеми набожная дамочка принялась поглаживать ему колено под столом: он сбросил ее руку – впрочем, без особой резкости. Наконец Марта снова поднялась, – Бруно проводил ее взглядом. Посовещавшись с хозяином бара, она сделала Бруно знак следовать за ней. Он поспешно закурил сигарету и пошел.

На лестнице слышался смех Грюнделя и его приятельницы, шедших за ними следом. Марта толкнула его в одну из комнат и тотчас заперла дверь на ключ. Циклоп ударил по двери кулаком и крикнул: «Желаю успеха». Марта ничего не ответила и лишь пожала плечами. Она привлекла к себе Бруно и принялась его целовать. Он не сопротивлялся. «Жребий брошен, – думал он, – теперь я уже никогда не увижу Сильвию, никогда». От Марты исходил странный аромат, очень сильный, приятный, напоминавший запах каких-то цветов, название которых он забыл; он надеялся, что скоро все будет кончено. Но самое удивительное – он совсем не сердился на Циклопа.

Потушив безобразную люстру с сиреневым абажуром, Марта зажгла лампу у изголовья, села на кровать и посмотрела на Бруно. Он подошел к ней, но она легонько оттолкнула его, не переставая, впрочем, улыбаться.

– Нет, – сказала она, – не надо. Я знаю, что, в сущности, не нужна тебе.

– Неправда, – возразил Бруно. – Я нахожу тебя красивой, мне нравится…

Он потушил сигарету о мрамор столика, стоявшего у изголовья, и хотел было снова поцеловать ее, но она резко отвернулась. Бруно рассердился.

– Послушай, – сказал он недовольным тоном, – ведь ты же сама пригласила меня сюда, а теперь не хочешь даже поцеловать?

– Ну, Бруно, не надо злиться, – сказала Марта, – ты же славный воспитанный юноша, и ты прекрасно знаешь, что я права. Твои друзья, и в том числе Циклоп, который вызывает у меня отвращение, ушли, и можно больше не ломать комедию.

Она встала, и подошла к умывальнику, чтобы выпить стакан воды. Она сняла туфли и без каблуков казалась совсем маленькой.

– К тому же, – продолжала она, – я тоже этого не хочу. Твой омерзительный Циклоп думал заинтересовать меня, сказав, что ты еще ни разу… Негодяй! За кого он меня принимает?

Присев на кровать, она болтала ногами и слегка постукивала ими друг о друга.

– Знаешь, слушая твоего приятеля, я о многом догадалась. Ты можешь не говорить, правильно я поняла или нет. Возможно, я просто это выдумала, но мне кажется, что ты любишь другую, и любишь ее по-настоящему, глубоко, так, как можно любить только в твоем возрасте. Ну и вот, ты не осмеливаешься признаться ей в том, что хочешь обладать ею. А так как это мучает тебя, то ты и хочешь и не хочешь быть со мной… Только со мной это не выйдет!

– Почему? – спросил Бруно, раздосадованный тем, что она видит его насквозь. – Во-первых, все это неправда, сплошная романтика и бред. Но, даже если бы все было так, какое это может иметь для тебя значение? Или ты хочешь, чтобы я сказал, что люблю тебя?

Видя, что она не обращает внимания на его злость и продолжает улыбаться, он умолк и уткнулся лицом в ладони.

– Не сердись, – сказала она. – Но ведь ты не веришь ни слову из того, что здесь наговорил. И, кстати, не думай, что я нахожу тебя смешным, – как раз наоборот. В твоем возрасте я тоже была такой, и дело тут не в том…

– Если так, – воскликнул Бруно, – то я ухожу. Хватит с меня.

Марта взяла его за руку и заставила сесть.

– Почему? – спросила она. – Ты боишься показаться смешным в глазах товарищей? Смешным ты будешь казаться в том случае, если сбежишь. Поэтому не делай так; если же ты останешься, мы можем им рассказать все что угодно. Кстати, мне хотелось бы знать, почему Циклоп имеет на тебя такое влияние. Ведь на самом деле это лишь грязное животное, поверь мне; впрочем, это меня не касается. Знаешь, что мы сделаем? Отсидим здесь положенное время, побеседуем, а потом спустимся вместе вниз. Ты будешь разыгрывать из себя этакого утомленного фата, а я расскажу, как мы провели время. Можешь положиться на меня: я так распишу твои деяния, что твой Циклоп побледнеет от зависти.

И она сдержала слово, когда около полуночи они спустились в бар, где уже находились их друзья. С притворно непринужденным видом Бруно присел подле Грюнделя. Тот, казалось, лишился всей своей живости, щеки у него ввалились, волосы были растрепаны. Опершись обеими локтями о стойку, он жевал огромный бутерброд с ветчиной; на его смуглом, лоснящемся лице проступили глубокие, почти черные морщины. Чуть подальше, взгромоздившись на высокий табурет, Жорж со скучающим видом что-то доказывал хозяину. Расплачиваться предстояло ему, и он с карандашом в руке проверял счет.

– Наконец-то! – воскликнул, криво усмехнувшись, Грюндель при виде Бруно. – Вот и вы! Мы уж думали, что вы с Мартой заснули. Съешь чего-нибудь, дружище. В давно прошедшие времена у меня была приятельница, которая проведя со мной приятно время, вставала среди ночи, чтоб поджарить себе целых два антрекота. Она разоряла меня, и мне пришлось с ней расстаться.

Он подозвал официанта и заказал бутерброд и пива.

– Ничто не может сравниться с бокалом ледяного пива, когда хочешь прогнать привкус пепла во рту, столь дорогой сердцу этого чудака Мориака.

Двумя глотками он осушил бокал и повернулся к Марте.

– Молодой человек вел себя хорошо?

– Да это настоящий чемпион! – ответила Марта. – Вот уж никогда бы не подумала, что он способен на такое.

Циклоп бросил на Бруно недоверчивый взгляд. Расплатившись по счету, Жорж подошел к ним; он не переставая зевал и торопил приятелей. Циклоп, наевшись, решил, что можно уйти, не дожидаясь араба.

– В противном случае, – сказал он, – нам придется сидеть здесь до утра.

И он направился к выходу, забыв о своем плаще цвета розового дерева, но, к счастью, Бруно прихватил его с собой. Рассевшись с грехом пополам в автомобиле, который Жорж взял у брата, они развезли трех женщин по домам. Всю дорогу Бруно держал Марту за руку: ему было немного жаль расставаться с нею.

Вернувшись домой, Бруно долго не мог заснуть. И все не мог решить, расскажет ли он Сильвии о том, что произошло в «Славной рожице».

Глава VII

– Мужайся, мой мальчик! – говорила госпожа Эбрар, прощаясь с сыном в день отъезда. – Еще каких-нибудь три месяца терпения, а потом – университет, красивая жизнь, свобода! Ведь в коллеже, наверно, очень тошно, да? Я помню, как в «Птицах небесных» буквально умирала от тоски. С тех пор прошло столько лет, а меня все еще преследуют кошмары: мне часто снится, будто я грызу шоколад и рыдаю в своей комнатушке!

Естественно, Бруно никогда не доставляло особой радости возвращение в коллеж после каникул, однако на этот раз он не только не был подавлен, а даже рад отъезду. Ведь теперь он увидит Сильвию, которую воображение рисовало ему загорелой, в летнем платье! Конечно, дни в пансионате текут монотонно, и можно с ума сойти от того, как эти монахи обращаются с великовозрастными воспитанниками – точно с детьми, и, однако, Бруно предпочитал все это каникулам вдали от Сильвии. В коллеже он, снова будет наедине со своей любовью, и длинная вереница однообразных дней и часов поможет ему всецело отдаться своей мечте, погрузиться в нее, забыться. Он будет жить, «замуровавшись в стенах любви», как он не без лиризма писал в своем дневнике.

Он даже обрадовался встрече с товарищами, хотя две недели тому назад они раздражали его. Все были в новых галстуках, все покрылись прыщами, и все безумно хвастались: в первый же вечер они принялись рассказывать о своих любовных похождениях во время каникул. Послушать их в большой компании – так это сплошные Дон-Жуаны; но, оставшись вдвоем, они тотчас превращались в нежных Ромео. Кристиан, считавшийся специалистом по части любовной стратегии, рассуждал с важным видом, давал советы, высказывал авторитетные мнения, высмеивал идиллические чувства. Жорж сообщил о походе в «Славную рожицу», прибавив для оригинальности, что был там с китаянкой, – история эта произвела сенсацию. Вскоре она стала легендой, мифом, о ней вспоминали раз двадцать на день. Благодаря ей Циклоп восстановил свой авторитет, в чем он явно нуждался. Впрочем, немало разговоров вызвала и его новая куртка из ярко-синего габардина.

Первые дни ученики почти не замечали отсутствия преподавателя философии отца Космы, но затем в них пробудилось любопытство. Объяснения, которые давались по этому поводу, были довольно путаными и противоречивыми, монахи явно растерялись. Поскольку отец Косма не возвращался, по коллежу поползли самые романтические слухи. Кристиан утверждал, что достопочтенный отец расстался с рясой, что он утратил веру («по-настоящему, а не как ты, мой дорогой Бруно», – добавил он, обращаясь к своему противнику). Другие заверяли, что он неожиданно сошел с ума и во время богослужения стал распевать непристойные песни. Наконец, толстый Робер вопреки всякой очевидности утверждал, будто Косма уехал с какой-то женщиной, «и притом беременной», добавлял он, чтобы смутить «доблестного Шарля». Когда спросили Грюнделя, тот сказал лишь, подражая голосу настоятеля: «Молитесь за него, дети мои, несчастный очень нуждается в этом».

С наступлением хорошей погоды ученики вновь стали увлекаться летним спортом. Вычистили и открыли бассейн для плавания, целыми днями играли в теннис. По правде сказать, корты были очень плохие: площадка, покрытая по предложению монастырского гения отца Жермена смесью шлака с гудроном, плавилась от жаркого солнца, и подошвы игроков прилипали к ней. Тем не менее это не охлаждало пыла любителей, среди которых был и Бруно, увлекавшийся теннисом. Вооружившись новой ракеткой, подаренной матерью, он много времени проводил на площадке, но особое удовольствие он получал, сражаясь против Кристиана, считавшегося лучшим игроком в коллеже. Циклоп часто приходил посмотреть, как он играет, и однажды, после очередной партии, стал издеваться над «этим интеллигентом» Бруно, способным так увлекаться какой-то игрой. Бруно ответил ему в высокопарном стиле.

– Нет, – сказал он, – я играю вовсе не ради удовольствия бить, как вы изволите выражаться, кошачьими жилами по резиновому мячу. Мне доставляет удовольствие, или, вернее, счастье, ощущать, как слушается меня тело, как оно готовится отразить очередной удар – и отразить лучше, чем предыдущий, какую оно вырабатывает тактику в ходе игры; мне нравится разгадывать замысел противника и уметь навязать ему свою волю, нравится, наконец, божественная усталость, которая наступает, когда расслабишь мышцы после игры. Надо, наверно, быть язычником, каким считает меня наш настоятель, чтобы любить и эту дрожь, что появляется в руке, до судорог сжимающей ракетку, и пот, стекающий по спине, и это огромное усилие, какого требует последний удар. Конечно, тому, кто никогда не играл, как, например, вам, не понять этого.

К счастью, план приведения в порядок корта в Булоннэ не был оставлен без внимания. Вернувшись в коллеж, Жорж рассказал Бруно о том, что он там сделал во время каникул с помощью Сильвии. Без особого труда юноши получили от настоятеля разрешение работать в Булоннэ каждый четверг и каждое воскресенье после полудня. Бруно, который даже и не мечтал видеть Сильвию два раза в неделю, был на верху блаженства. Он с трудом мог поверить такому счастью и первое время, отправляясь с Жоржем в Булоннэ, каждый раз боялся, что не увидит ее. Но как только они начинали трудиться, появлялась Сильвия в рабочих брюках и туфлях на веревочной подошве.

Их маленькая бригада весьма энергично взялась за дело, и работа подвигалась быстро. Засучив рукава, юноши толкли деревянной трамбовкой песчаный известняк, которым предполагалось укрепить грунт. Это была тяжелая работа, от которой сильно болели руки; к вечеру у Бруно ломило все тело, он изнемогал от усталости, но был счастлив. А Сильвия чинила металлическую сетку, огораживавшую площадку, красила столбы и соединяла порванные ячейки. Остановившись, чтобы вытереть пот со лба, Бруно частенько посматривал в сторону Сильвии; и она каждый раз, словно только и ждала этого взгляда, махала ему рукой. Она стояла на лестнице, загорелая, стройная, в плотно пригнанном комбинезоне, с обнаженными руками, и, глядя на нее, он вдруг ощущал огромный прилив нежности, от которой у него перехватывало дух.

Сильвия, казалось, не меньше юношей была увлечена ремонтом корта. Она вела настоящий дневник стройки, устанавливала нормы выработки и даже преодолевала леность Жоржа, который испытывал отвращение ко всякому размеренному труду; зато, когда требовалось подбодрить Бруно, достаточно было одного взгляда, одного ласкового прикосновения. Можно было подумать, что приведение в порядок теннисного корта означало для Сильвии победу над безалаберностью, наложившей отпечаток на всю жизнь в Булоннэ. К ней вернулся былой задор, и, покончив с работой, она тщательно подкрашивалась, что немало забавляло юношей.

Когда потребовались деньги, чтобы купить толченый кирпич, этим занялась опять-таки Сильвия. Сумма нужна была значительная, и Юбер упорно отказывался ее дать; чтобы обосновать свой отказ перед не отступавшей женой, он даже заявил в присутствии Бруно, что «всем известно, до какой степени разорена их семья». Сначала Сильвия надеялась на поддержку свекра. Он недавно вернулся из Буэнос-Айреса, где работал советником посольства, и теперь проводил отпуск в Булоннэ. Он был очень любезен с невесткой, надавал ей различных обещаний, а затем, натолкнувшись на упорное сопротивление сына, начал вилять и заговорил в свою очередь о «чрезмерных и ненужных расходах». Жорж упал духом и уже решил, что придется прекратить работы.

Но Сильвия не смирилась с отказом и в один из четвергов, когда юноши пришли по обыкновению в полдень из коллежа, объявила им, что проблема решена. С торжествующим видом она размахивала толстой пачкой тысячефранковых купюр: толченый кирпич был уже заказан. Оба друга радостно захлопали в ладоши. Но Юбер начал брюзжать, узнав, что, стремясь раздобыть денег, Сильвия продала кое-что из рухляди, хранившейся на чердаке.

Бруно решил, что Юбер уже успокоился, как вдруг немного спустя тот появился в саду, – они как раз устроили перерыв в работе и ели, сидя на траве. Юбер, который раньше никогда не показывался на корте, был, судя по всему, в отвратительном расположении духа. Прислонившись спиной к решетке, он засунул руки в карманы старых штанов для верховой езды и, сжав зубы, мрачно смотрел на них. А они, озадаченные его появлением, продолжали молча есть. Сильвия протянула ему кусок кекса, но он отклонил ее предложение, а когда она попыталась настоять на своем, вскипел. После полудня он несколько часов рылся на чердаке и теперь обрушился на жену, упрекая ее в том, что она ради каприза продала вещи, которые могли еще пригодиться, хуже того, продала семейные реликвии! Сначала Сильвия пыталась обратить это в шутку, но, поскольку Юбер распалялся все сильнее, она помрачнела и умолкла. Эта сцена глубоко возмутила Бруно, который до сих пор почти не замечал существования Юбера, и юноша почувствовал вдруг, что ненавидит его.

А Жорж продолжал есть кекс, словно ничего не случилось; он лишь время от времени бросал исподлобья взгляд на брата и потом подмигивал Бруно.

– Почему ты не попросила денег у своих родителей, Сильвия? – кричал Юбер. – Они, правда, и раньше ничего тебе не давали – ничего, ни единого паршивого платьишка! О, если бы пришлось рассчитывать на них…

Жорж пожал плечами. Он быстро проглотил кусок кекса и повернулся к брату.

– Послушай, дружище, – сказал он, – откровенно говоря, ты что-то слишком перегнул палку! Сколько шума из-за того, что Сильвия продала старье, валявшееся на чердаке! Неужели ты рассчитывал воспользоваться дырявым стулом тетки Урсулы или видами Лурда тысяча восемьсот восьмидесятого года? Признай-ка лучше, что Сильвия очень изобретательна. В сущности, она лучше умеет вести дела, чем ты и чем мы. Считаю даже, что следовало бы поручить ей управление остатком нашего состояния.

– Ты, конечно, это приветствуешь, – возразил, багровея, Юбер, – потому что речь идет о твоих развлечениях, о том, чтобы привести в порядок твой драгоценный корт! Ты думаешь только о забавах! Ты не отдаешь себе отчета в том, что мы не можем шиковать и эти деньги могли бы пригодиться для покраски…

– Для покраски чего? – оборвал его Жорж с нескрываемой издевкой. – Скажи лучше, что, если б эти деньги были у тебя, ты побежал бы и купил себе новое ружье или новую охотничью собаку. Разве не так, Сильвия?

– Ну, если мы до этого договорились, – проворчал обиженный Юбер, – если вы все против меня…

И, не кончив фразы, он большими шагами пошел прочь. Бруно, принимаясь за работу, видел, как он некоторое время спустя пересек парк с ружьем на плече. Бруно вспомнил, как однажды Жорж сказал ему: «Юбер живет только охотой; тот, кто сам этим не увлекается, поймет его с трудом, но это его единственная всепоглощающая страсть, совсем как у других карты или женщины». Кипя от гнева, Бруно молча толок щебень деревянной трамбовкой, – ему очень хотелось сказать Сильвии, как ему жаль ее. Он поискал ее глазами: она продолжала водить кистью, словно ничего не произошло. Они проработали еще час, потом Жорж отшвырнул в сторону кирку. Он заявил, что должен сходить за велосипедом, который отдал в починку, и, невзирая на укоры Сильвии, отправился в соседний поселок. Радуясь тому, что они наконец остались вдвоем, Бруно предложил прекратить работу и отложил в сторону инструмент. Ему хотелось еще раз сказать Сильвии, что он любит ее больше всего на свете, но мешало воспоминание о сцене, при которой он присутствовал.

– Раз все меня покинули, – заметила Сильвия с немного наигранной веселостью, – я тоже не буду работать. – Она вытерла тряпкой перемазанные краской, руки и попудрилась. – Пошли домой, Бруно.

– Почему домой? – суховато спросил ее Бруно.

Ему казалось, что после каникул Сильвия хоть и не уклонялась от встреч с ним, однако избегала оставаться наедине. Только раз они снова были в оранжерее и очень редко, да и то украдкой, обменивались поцелуями.