Текст книги "Красобор"

Автор книги: Даир Славкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Ночные гости

Однажды ночью в окно к Будникам тихо постучали. Костя, который спал возле окна, припал к замерзшему стеклу, силясь разглядеть, кто стучит.

Встал отец, открыл дверь. В хату вошли люди. По стуку металла о дверную скобу Костя понял: вооруженные.

– Не зажигайте свет, – негромко прозвучал низкий, хрипловатый голос. – Сначала окна чем-нибудь прикрыть надо.

Мать тоже поднялась.

– Вы на кухню пройдите, там окно занавешено, – услышал Костя ее голос.

В кухне при свете коптилки мальчик рассмотрел неожиданных гостей. Их оказалось трое. Один был в вытертой, полинявшей красноармейской шинели, его товарищи – в тулупах. Все – в зимних шапках, за плечами – винтовки. Старший по возрасту был подпоясан широким командирским ремнем, на котором висел маузер в деревянной кобуре.

Человек с маузером сел на скамью, пристально взглянул на Николая Романовича.

– Вы товарищ Будник, кузнец лесозавода «Рысевщина»? – спросил он в упор.

– Я самый, – спокойно ответил хозяин дома.

– Хотелось бы поговорить с вами наедине.

– Пойдем, Кастусь, спать, – позвала Алена Максимовна. – Нас с тобой эти разговоры не касаются.

Как жалел сейчас Костя, что не догадался сразу шмыгнуть за печь! Мальчик с неохотой поплелся за матерью.

– Подождите, – остановил их военный с маузером. При имени мальчика в глазах гостя мелькнул явный интерес. – Это ваш сын был проводником в группе Уколова? – Военный вопросительно посмотрел на кузнеца.

Николай Романович откликнулся, казалось, удивленно:

– Никакого Уколова мы не знаем.

– Понятно, – усмехнулся гость. – Можешь остаться, если хочешь, – обратился он к Косте.

Алена Максимовна ушла, а Костя отступил к печи, прислонился спиной к еще тепловатым кирпичам.

Мужчина сидел задумавшись. Его большие руки лежали на столе. Костя увидел на безымянном пальце правой руки глубокий шрам. Человек перехватил взгляд мальчика, улыбнулся:

– На финской царапнуло.

Костя смутился.

– Я так просто…

– Не будем играть в прятки, – сказал мужчина, опять прямо взглянув на кузнеца. – Мы партизаны. Я командир, старший лейтенант Романов. К вам пришли по рекомендации Александра Шибко из деревни Александрово. Знаете такого?

– Как не знать! – Николай Романович с облегчением вздохнул. – Слушаю вас, товарищи.

Костя во все глаза смотрел на ночных гостей. За поимку их узденский комендант давал большое вознаграждение: деньги, деревянный дом и дойную корову в придачу. Так вот они какие, неуловимые партизаны…

– У нас к вам сразу несколько дел, товарищ Будник, – продолжал Романов. – Первое: помогите связаться с теляковскими подпольщиками. Нужна постоянная связь с ними.

– Это несложно, – сказал Николай Романович.

– Второе. Вы сможете починить ручной пулемет и две винтовки?

– Надо посмотреть.

– Дорохов, Кравец, – приказал Романов, – принесите оружие.

Партизаны вышли.

– Третье. Вам давали задание получить в Узде медикаменты.

Кузнец кивком головы показал на Костю:

– Сын ездил в Узду, привез.

– Молодец! – Глаза старшего лейтенанта потеплели. – Страшно было, герой?

– Не очень, – живо откликнулся Костя. Он и сам в этот момент искренне верил в то, что ездил по занятому немцами райцентру без всякого страха. Надо будет, снова поеду.

– Придется, брат, поехать. И скоро. Пионер? Девиз пионерский не забыл?

– Всегда готов! – Костя вскинул руку к голове.

– Именно: «Всегда готов!» – Гость поднялся со скамьи, в волнении прошелся из угла в угол. – Вот и настало время платить по счетам наших девизов и присяг.

В кухню вошли партизаны, внесли пулемет и винтовки.

– Кладите на стол, тут светлее, – сказал кузнец.

«Дегтярев», – определил марку пулемета Костя.

– С винтовками все ясно, – сказал спустя минуту Николай Романович. – Починим.

Они склонились над пулеметом. Партизаны стали объяснять, какие в нем неисправности.

– Папа! – не утерпел Костя. – Если что… помогу! Я «дегтярь» и разбирать, и собирать умею.

Партизаны засмеялись. Николай Романович недовольно наморщил лоб:

– Как-нибудь без тебя управлюсь. Было время: юнкеров и колчаковцев сам из «льюиса» и «шоша» крестил. Не забыл.

– Значит, исправим? – обрадованно спросил Романов.

– Вылечим, – кузнец любовно погладил исковерканный корпус пулемета. – Только время требуется.

– Договорились! – Романов обогнул стол, опустился на скамейку, жестом пригласил сесть рядом с собой Николая Романовича. – И последнее. Нам нужна связь с минским подпольем. Знаем: у вас она есть. Поможете?

– Сделаем, – согласился кузнец. – Ступай, сынок, разбуди тетю Тоню, позови сюда.

Отцовская благодарность

Это случилось спустя два дня.

Алена Максимовна уже укладывала младших детей спать, как в дверь громко постучали.

– Кто там? – спросил Николай Романович.

– Отоприте! – послышался нетерпеливый мужской голос.

В хату вошли люди в красноармейских шинелях.

– Ты что, старик, долго не открывал? Своих не узнаешь? – спросил остроносый военный.

– Свои у меня были штаны, – невозмутимо ответил кузнец. – Да и те забрали люди с винтовками.

– Хитрец! – усмехнулся остроносый. – Как живется в лесу?

– Как гороху при дороге. Кто ни идет, то сорвет, то потопчет, – снова ответил присказкой кузнец.

Костя стоял у окна и не сводил с военного глаз. Он никак не мог вспомнить, где он встречал этого человека.

– Ты что, старый пень, нос воротишь? Не по душе тебе партизаны? – Военный вплотную подступил к кузнецу, притянул его к себе за рубаху. – Смотри мне. А то у нас быстро под пулемет да в яму! – Он легонько оттолкнул Николая Романовича. – Отвечай: часто у вас бывают немцы?

Костя наконец узнал говорившего.

– У нас ни партизанам, ни немцам делать нечего: семья, бедность.

Мальчик понял: отец раскусил этих «партизан». Только бы мать или сестры не сказали чего лишнего.

– Нам надо связаться с партизанским командиром по кличке Кулик. Помогите, – снова доверительно заговорил остроносый.

– Не слышали про такого. – Голос отца звучал спокойно, убедительно. – Я же говорил: не ходит к нам никто.

Остроносый открыл было рот, чтобы сказать кузнецу еще что-то, но тут Костя со всем простодушием, на какое был способен, спросил:

– Дяденька Пупок, а почему вы в прошлый раз ловили «куликов» на узденском мосту, а нынче сняли полицейскую шинель и по лесу рыщете?

Спектакль был сорван. Разыгрывать из себя партизан больше не имело смысла. Один из участников этого маскарада расстегнул красноармейскую шинель – под ней оказался немецкий мундир с белым орлом и свастикой.

Начался обыск. Он шел одновременно в доме кузнеца, на половине Соколовых и в хате тетки Мальвины…

Марию, Лену и Костю арестовали. Забрали и тетю Тоню. Всех отвезли в Узду. Дочерей кузнеца и Костю допросили, избили, но, ничего не добившись, отпустили домой. Антонину Михайловну переправили в тюрьму СД.

Подпольщики сообщили: Соколову выдал провокатор из Минска. Он знал ее в лицо, пронюхал, где живет. Кроме того, у нее при обыске нашли партийный билет.

К большой семье Будников добавилось еще двое: маленький Валерик, сын Антонины Михайловны, и ее старая мать.

Партизанам были хорошо известны повадки оккупантов. Узнав про обыск, предупредили Николая Романовича: ждите новый! Вы теперь на заметке.

И точно. Недели через три полицейские пришли еще засветло, без немцев, одетые в свою «воронью» форму. Все в хате перевернули, даже перины вспороли штыками.

Руководил обыском долговязый полицейский в черной пилотке. Важно оттопырив нижнюю губу, он стоял на середине комнаты, левую руку держал на кобуре, прикрепленной как у немцев – на животе, правой покручивал резиновую палку. Это был начальник полиции Тумас. Костя, Мария и Лена испробовали на себе его палку в Узденской тюрьме, когда он допытывался у них, приходят ли к кузнецу партизаны.

Полицейские тщательно обшаривали все – погреб, чердак, хлев… Поочередно забегали в хату и докладывали Тумасу о результатах обыска. Впрочем, никаких результатов не было. Когда дошли до кузницы, Костя не на шутку взволновался: ведь там был партизанский пулемет! Но все обошлось. Отец, понял мальчик, спрятал его надежно.

Уже начало смеркаться, а полицаи все еще рыскали по заводской территории, осматривали цеха.

Тумас теперь сидел у стола и, нетерпеливо поглядывая на часы, поторапливал своих подчиненных.

– Эй, хозяйка! – вдруг повернулся он к Алене Максимовне. – Зачем твоя дочь в Минск ходила?

– За солью, пан начальник, – ответила женщина. – За вещами теплыми для меньшеньких.

– Гляди у меня! Квартирантку вашу, Соколову, повесили. И для прочих веревку можем найти.

«Антонину Михайловну повесили!.. – похолодел Костя. – Ну, гады… Погодите!»

– Да, да! – не унимался Тумас. – Веревка и для тебя, старая, найдется. Небось недаром квартирантку такую взяла.

– Что вы прицепились к больной женщине? – перебил полицейского молчавший до сих пор кузнец. – В темной бабе врага увидели.

– Не твое дело, наковальня хромая! – взъярился Тумас. – Молчи, если не хочешь и себе схлопотать место в тюрьме.

– Кабы что лучшее… Ваша сила… – Кузнец смотрел в пол, и Костя понимал, какого усилия стоит отцу разыгрывать смирение.

– Наша! – Тумас стукнул подкованным каблуком по полу. – И сила, и то, увидишь ты завтрашний день или нет, вот здесь! – Он хлопнул ладонью по кобуре. – Развели большевистскую крамолу! Весь район мутите!

– Я-то при чем? – удивленно вскинул брови кузнец.

– Знал бы я, при чем здесь ты… – Начальник полиции прищурился, – другой разговор был бы. Запомни, кузнец: если узнаем, что с партизанами снюхался, с живого шкуру спустим. И не только с тебя. Но и с них. – Тумас махнул резиновой палкой в сторону Алены Максимовны и детей.

Полицейские ушли. Минут через двадцать Николай Романович быстро оделся.

– Пойду я, мать. Очень уж смело толклись они у нас дотемна. Не иначе засаду оставили поблизости. Надо предупредить наших…

– Ой, Николай, поймают – убьют.

Алена Максимовна схватила его за руку.

– Не поймают. В лесу живем. А где Кастусь?

– Только что был в хате.

…Темнота поглотила кузнеца. Он крался так осторожно, что ни мерзлая земля, ни корни деревьев на тропке не выдавали его шагов. Неожиданно рядом треснула веточка. Пальцы Николая Романовича до боли сжали топорище.

– Кто? – спросил он хрипло.

– Это я, папа.

Из-за дерева выскользнула знакомая фигурка сына.

– Костя!

– Я бегал к Лещанину. Предупредил. Партизанам передадут, чтобы пока не приходили на Рысевщину.

– Родной ты мой… Спасибо!

Отец крепко обнял сына.

Рудик

Рудик был ладным годовалым псом с лохматой грудью, большой головой и острыми торчащими ушами. Его сильные лапы, постоянно раскрытая пасть с красным языком и белыми клыками создавали обманчивое впечатление грозной собаки, и посторонние Рудика побаивались. На самом же деле у пса был добрый нрав, покладистый характер, и дети, особенно Костя и Толик, души в нем не чаяли.

Немало лакомых кусков перепадало лохматому любимцу из ребячьих рук. Вот и сейчас, воспользовавшись тем, что мать отвернулась от стола, Толик хотел сунуть в карман ячменный блин. Но не успел. Алена Максимовна обернулась, увидела.

– Опять Рудику? – рассердилась она. – И так откормили: не собака, лошадь. Хоть в сани запрягай.

– А мы и собираемся, – хвастливо выпалил Толик и прикусил язык: Костя предупреждающе толкнул его локтем, молчи, мол.

– Чего это вы собираетесь? – спросил кузнец, с любопытством посмотрев на сыновей.

Отступать было уже поздно.

– А что тут такого? – опять заговорил Толик. – Костя хомут, седелку уже сделал, полшоры сошьет, и можно Рудика запрягать.

– Да кто же на собаках ездит? – всплеснула руками Алена Максимовна. – Отец, образумь ты их!

Но Николай Романович неожиданно принял сторону мальчишек и сказал миролюбиво:

– Война войной, а детство ребятам один раз дается.

Николай Романович не только разрешил сыновьям ездить на Рудике, но сам смастерил легонькие сани, приладил к ним небольшие оглобельки, сделал и маленькую дугу.

И вот настал незабываемый день. Рудик спокойно позволил обвязать себя брезентовыми ремнями, ничего не имел против саней, только удил ни за что не пожелал брать в рот. Их пришлось отцепить, чтобы не лязгали, не пугали пса.

Рудик радовался и снегу, и легкому морозу, и вниманию к себе, и новой игре.

– Тпру-у! Рудик, тпру-у! Не спеши, буланый наш! – Костя изо всех сил натягивал вожжи и тормозил лаптями из лозы.

– Подождите-е! – кричал Толик. Он вывалился в снег еще на первом круге и теперь пытался догнать санки. На веселую кутерьму смотрели Валя, Лена, тетка Мальвина, Николай Романович и хохотали до слез.

Через неделю Рудик слушался Костю, будто бы всю жизнь ходил в упряжке. Братья привозили на собаке дрова из-под навеса, катали Валерика и Лину, даже девятилетнюю Валю.

Как-то понадобилось срочно отвезти в Слободку заказ – окованный железом камень для жерновов. Рыжего дома не было: на нем уехала Маня в соседнюю деревню.

– Как же камень доставить? – ломал голову кузнец. – Может, сынок, сходишь, скажешь, чтобы люди сами приехали?

– Давайте, папа, я его на Рудике домчу! – предложил Костя.

– На Рудике… – усомнился Николай Романович. – А если выбросит и тебя, и жернов где-нибудь по дороге, а сам – домой?

– Не выбросит!

Рудика запрягли. Тяжелый камень отец и сын едва подняли и вкатили на санки. И помчался пес. Только снег за санями завихрился искристым веером.

Часа через два Костя вернулся веселый и довольный. Еще и сена привез для Рыжего: заскочил на болото, из своего стога надергал.

Алена Максимовна в конце концов примирилась с поездками на Рудике. От резвящихся на снегу ребятишек и собаки веяло чем-то таким мирным, довоенным, что, глядя на них, женщина порой забывала о великой беде, которая пришла на их землю.

Между тем война напоминала о себе ежедневно и ежечасно. Маня снова ездила в Минск. Иногда по ночам в хату осторожно стучали: к Будникам заходили партизаны… Костя еще раз побывал в Узде по поручению подполья – привез медикаменты, новые батареи для приемника, листовки. А вернувшись, рассказал о массовых расстрелах мирных жителей. Очевидцы говорили, что земля и снег на свежих братских могилах шевелились еще долго: вместе с убитыми закопали и раненых…

Почти весь день Николай Романович чинил немецкую пишущую машинку с чужими, незнакомыми буквами. Работа тонкая, не для кузницы со слепыми окошками. Но партизанам была очень нужна эта машинка. Они смогут печатать на ней немецкие пропуска и разные другие документы. И кузнец, напрягая зрение и ругая свои огрубевшие пальцы, копался в мелких деталях, измазанных фиолетовой краской.

Под вечер Николай Романович кликнул сына.

– Кастусь, – сказал он, – запряги Рыжего, отвези машинку Лещанину. К нему ночью за этой штукой придут.

– Я мигом, папа, – обрадовался мальчик. – Только не Рыжего запрягу, а Рудика. Он целый день на привязи, отдохнул. И если увидит кто, то ничего подозрительного: катается пацан на собаке, и все.

Рудик привычно помчался галопом, чутко слушаясь вожжей. Едва пересек дорогу, как из-за поворота показалась вереница саней. Костя сразу увидел черные шинели с серыми воротниками. Полицейские! «В лес поворачивать поздно, – мгновенно сообразил мальчик. – Подумают, убегаю. Будут стрелять. Лучше придержать Рудика».

Трое саней проскочили мимо Костиной упряжки, а разрисованный возок и еще одни сани остановились. В возке приподнялся, пьяно качнулся и снова сел высокий человек в каракулевой кубанке и длинной черной куртке с белой повязкой на рукаве. Костя сразу узнал в нем начальника полиции Тумаса. Этого только не хватало. Мальчик незаметным движением надвинул шапку на самые глаза – может, спьяну не разглядит, не вспомнит его…

– Эй, шпаненок! – Ту мае опять приподнялся.

– Вы меня, дяденька? – изменив голос, простодушно спросил Костя.

– Тебя! – Полицай пьяно качнулся. – Кто разрешил на волке кататься!

– Это не волк, дяденька, это собака. Рудик его зовут.

– Если собака, то документ покажи, что это действительно собака, а не волк!

На санях и в возке подобострастно захохотали.

– Вы, пан начальник, если скажете, так уж скажете!

– То-то! – Полицай выпятил живот. – Знайте Тумаса!

– Поехали, пан начальник, а то от своих отстанем, – попробовал утихомирить Тумаса пожилой полицейский.

– Помолчи, Сыцкий! Пока я командую. И я хочу этого волка убить с трех выстрелов.

В руках начальника полиции появилась винтовка.

Костя побледнел. Ведь убьет гад Рудика!

Мальчик рванулся с саней и прикрыл собой четвероногого друга.

– Не дам убивать собаку! – отчаянно крикнул он.

– Это мне нравится, – усмехнулся Тумас. – Обоих щенков прошью одной пулей. А вы, голубчики, – обернулся он к подчиненным, – поставите мне три гляка самогонки за меткость.

Ствол винтовки качнулся и уперся Косте в лицо. Мальчик отвел взгляд от дула. Глаза его отыскали кузницу. Там отец. И двери открыты. Крикнуть бы что есть силы: «Па-а-па!» – как он маленьким звал отца, когда попадал в беду. Отец всегда приходил на выручку и все страхи обращал в шутку. Но разве можно звать его сейчас?

«Вот и все!» – обреченно подумал Костя.

Рудик почуял опасность, прижался к хозяину.

– Пан начальник, – снова подал голос пожилой полицейский, – в такую мишень каждый дурак попадет. Да еще за три гляка самогонки. Вы лучше большевистский флажок сразите.

– Какой еще флажок? – Тумас перестал целиться в Костю.

– А вон, на трубе завода. Со звездой, серпом и молотом.

Над высокой заводской трубой и в самом деле был виден маленький металлический флажок, прикрепленный к громоотводу.

– Ах ты, зараза большевистская! – Тумас рывком вскинул винтовку. Гулко бахнул выстрел, за ним – другой, третий…

– Проиграли, пан начальник, – засмеялся кто-то.

– Пулемет! – взревел раздосадованный неудачей Тумас.

Ему подали ручной пулемет. Начали стрелять и другие полицаи. Однако сбить флажок никому не удалось. Костя воспользовался суматохой, вскочил на санки и тихонько свистнул Рудику. Пес рванулся со всех ног. Мальчик уже был далеко, когда Тумас приказал:

– Ящик гранат и две мины под угол печи! Взорвать трубу!

Полицейские развернули сани и поехали к заводскому корпусу выполнять приказ шефа.

Беспорядочная стрельба насторожила Николая Романовича. А когда на территории завода появились полицаи и стали подводить мины под печь, он не выдержал: «Погубят завод!» И поспешил к возку с полицейским начальством.

– А, это ты, наковальня хромая! – Начальник полиции выбрался из возка. – Под большевистским флагом живешь? Ну на этот раз ты так просто не выкрутишься! Сейчас мы рванем твой флаг, а потом с тобой я поговорю отдельно.

Кузнец не успел ответить – со стороны Борок послышался гул моторов. Он все нарастал, и, наконец, показался отряд мотоциклистов. Следом двигались танкетка и две тупоносые машины с немецкими солдатами. Поравнявшись с возком, колонна остановилась. Из танкетки вышел на дорогу офицер в теплом кожаном пальто, из машины выскочил и подбежал к нему еще один немец, видимо, переводчик. Офицер сказал ему несколько слов, и тот спросил у Тумаса:

– С кем вы здесь воюете, господин начальник полиции? Комендант района господин Гундермарк ждет ответа.

– Большевистскую заразу вывожу, – отвечал Тумас, пытаясь удержать равновесие.

Офицер перевел взгляд на кузнеца. Николай Романович встретился с ним глазами. Ну, была не была! Он решительно шагнул к Гундермарку.

– Господин начальник полиции… – Кузнец кивнул на Тумаса, – хочет взорвать завод только потому, что на трубе прикреплен флажок со звездочкой. Флажок повесили еще когда возводили трубу. Завод пока не работает. Но немецкие власти, наверно, захотят пустить его в ход? А полицейские уже мины под печь подложили.

Гундермарку перевели слова кузнеца. Комендант отдал короткую команду. Два мотоциклиста рванулись к заводу. Гундермарк подошел к Тумасу и рукой, затянутой в кожаную перчатку, со всего размаху ударил полицая по щеке. Тумас плюхнулся в возок. Гундермарк что-то сказал переводчику.

– Вам, – переводчик повернулся к кузнецу, – комендант района выражает свою благодарность. А с вами, господин Тумас, – он подошел к возку, – разговор будет особый. Почему вы не сообщили, что в этом лесу есть завод? И почему так спешите его взорвать?

Мастерская старого балтийца

Полицейские до поры до времени оставили в покое семью Будников. Николай Романович получил от теляковского старосты официальное разрешение «на работу в кузнице в свою пользу, пока завод не будет пущен в ход». Правда, для этого пришлось основательно «позолотить» ручку старосты. Зато в кузницу начали открыто приходить заказчики: кто лемех в плуге наточить, кто борону наладить, кто коня подковать, привозили даже швейные машинки. Николай Романович никому не отказывал: чем больше людей толклось в кузнице, тем легче было затеряться среди них партизанским связным.

Весть о разгроме фашистских войск под Москвой докатилась до Белоруссии и послужила сигналом для новых ударов по врагу. Ширились ряды народных мстителей. В канун нового, 1942 года ушли в лес теляковские патриоты: и председатель колхоза Данила Николаевич, и раненые командиры, которые жили в хате Виктора Колоса. Ушел со своими людьми и руководитель местного подполья Макар Данилович, по кличке Бэнок.

– Будет скоро у меня работы по самое горло! – хитро посмеивался в усы Николай Романович.

Костя теперь часто помогал отцу в кузнице. И как подручный, и как сторож, если Николай Романович выполнял заказ, который не должны были видеть посторонние.

Сегодня не было надобности таиться, но у мальчика уже вошло в привычку следить за дорогой, протоптанной к кузнице, и он нет-нет да и посматривал в открытую дверь. Вот и сейчас бросил он мимолетный взгляд на заснеженный двор и очень удивился:

– Папа, к нам кто-то с сеном едет. Вы просили привезти? У нас же еще свое есть!

Кузнец в ответ тоже удивленно хмыкнул. Он отложил в сторону тяжелый молот, сунул в угли длинную ось, над которой «колдовал», и подошел к дверям. В самом деле, буланый конь, запряженный в сани с сеном, легкой рысцой приближался к кузнице.

Человек в рыжем кожушке, им оказался объездчик Шибко, подогнал коня к самому порогу и вылез из саней.

– Здорово, Николай! – приветствовал он Будника-старшего.

– Здорово, Алесь! – отвечал кузнец. Мужчины пожали друг другу руки.

– Что слышно на Рысевщине? – спросил гость.

– Стучим по наковальне да надеемся: лихо перекуется – добро будет. А у вас в Александрове?

– У нас жизнь стала дешевле пареной репы. – Приезжий понизил голос. – Тебе Романов привет передавал. – Мужчина зорко взглянул на Костю. – Сын?

– Сын, – ответил кузнец. – Можно при нем говорить все. Романов ему доверяет.

– Как заказ?

– Винтовки готовы. Пулемет заканчиваю. Ложе еще обтачивать на верстаке надо. Приношу в хату по вечерам. А вечером при коптилке какая работа? Дня через два будет готово. Костя, достань винтовки!

Пока мальчик разгребал уголь, сваленный в углу кузницы, и доставал из-под него завернутые в старые мешки винтовки, гость рассказывал Николаю Романовичу о том, что делается на Дзержинщине.

– Недавно неподалеку от Даниловичей бой был. Задали хлопцы воронью! Мало кто из них в живых остался. А к тебе, Николай, новая просьба: «максим» надо отремонтировать.

– Где он?

– Под сеном.

Достали пулемет. Николай Романович осмотрел его. Коротко сказал:

– Сделаю.

– Ну, будьте здоровы! – попрощался приезжий. – Мне пора. Как говорят, не спеши на базар, спеши с базара.

– Если на беду не заплутаешь, к ночи домой не опоздаешь, – тоже присказкой ответил кузнец.

Окна комнаты занавешены тщательней обычного. В комнате светло: над верстаком горит семилинейная лампа. Николай Романович вылил в нее весь запас керосина. Алена Максимовна не удержалась.

– Сегодня мы со светом, как на балу паны, а завтра – что в щели тараканы.

– Не горюй, мать, – сдержанно улыбнулся кузнец, сноровисто орудуя стамеской. – Ради такой работы и последний керосин вылить не жалко. Пообещал Алесю пулемет через два дня, надо успеть.

Яркое освещение собрало всю семью вокруг отца. Уже поздно, но никто не спит. Линочку с Валериком и тех не уложить: сидят на полу, стружки перебирают.

– Папа, а что вы делаете? – спрашивает Толик.

Николай Романович сдвигает очки на лоб, отвечает с улыбкой:

– Лопату, песок грести. Весна же идет.

– Неправда! – смеется Толик. – Я сегодня два раза босиком на улицу выбегал. Снег каким был колючим, таким и остался.

Валя приносит из кухни две небольшие кружки с заваренной сушеной черникой для Лины и Валерика. Толик тотчас пристает к сестре:

– И мне, Валечка, налей.

– Не проси! – строго говорит Валя. – Сахарину чуть-чуть осталось, малышам только, а ты уже большой.

Толя недовольно сопит.

– Налей, дочка, и ему, – говорит мать. – Пусть полакомится.

– Вот время настало! – вздыхает Лена. – О сахаре дети забыли, сахарину и того нет.

– Ничего, ребятки, выдюжим. В гражданскую и осьмушки хлеба на брата не перепадало, а выжили, победили. – Голос отца звучит спокойно, уверенно.

– Папа, расскажите о революции, – просит Костя. – Или о гражданской войне.

– Расскажите, папа! – Лена садится к столу поудобнее, готовится слушать.

– Ты, Николай, вспомни, как с Колчаком дрался да как я тебя раненого нашла, – подсказывает хозяйка.

– Нет, – подумав немного, говорит Николай Романович. – Я лучше расскажу вам, как довелось мне Ленина видеть.

В комнате становится тихо.

– Первый раз я увидел Ильича в апреле семнадцатого года, когда он из Финляндии приехал и с броневика выступал на вокзале, – начинает свой рассказ кузнец. – Вечер, тьма, только прожекторы светят. Народу – не сосчитать. И конечно, шпиков полно. Нашему отряду матросов приказ был: охранять вождя. Словом, мы держались начеку. Одним глазом на броневик с Ильичем смотришь, другим – на толпу: где что делается. Поэтому не всю я тогда ленинскую речь услышал. Второй раз я видел Ленина уже после победы, в октябре семнадцатого года. Нас послали охранять Смольный. Ну, известное дело, и снаружи, у центрального входа, стоять довелось, пропуска на штык накалывать, и внутри здания караул нести. Как-то стою я в коридоре, возле одной комнаты. Там совещание только что кончилось, народ выходит. Вдруг вижу: Ильич! Я подтянулся, винтовку к ноге, замер по стойке «смирно». «Добрый день, товарищ!» – здоровается со мной Ильич. «Здравия желаю!» – говорю я ему в ответ. «Вольно, вольно!» – улыбается он и руку мне подает. «Как ваша фамилия?» – спрашивает. «Будник. Николай Будник», – отвечаю. «По произношению догадываюсь: вы – белорус». – Это Ленин мне. «Так точно, Владимир Ильич! Белорус. Минской губернии, Игуменского уезда, Узденской волости». – «Семья есть в деревне?» – спрашивает Ленин. «Жена там», – говорю. «А как с землей?» – «Земли, – отвечаю, – у мужика нет». – «Будет! Теперь земля будет принадлежать крестьянам». – Ленин вплотную ко мне придвинулся, говорит, а сам указательным пальцем легонько так постукивает по моей груди, будто мысли свои в душу мне вкладывает. И вдруг спрашивает: «Что вы собираетесь делать после того, как буржуазию и помещиков окончательно победим?» – А сам хитро так на меня поглядывает. «В деревню, – говорю, – вернусь, товарищ Ленин. Думаю, что там будет много работы для революционных балтийцев из Питера». Понравился мой ответ Ильичу, руки довольно потирает, улыбается. «Это вы хорошо сказали, товарищ Будник! Отлично! – И тут же: – Завтракали сегодня?» – «Никак нет, – говорю. – Я в карауле. Сменюсь, тогда и позавтракаю, и пообедаю разом». Ленин собрался было уходить. Вдруг на мои ботинки взглянул. «Что это у вас с ногами?» – спрашивает. Заметил-таки! А мне ботинки малы, пальцы в них подвернуты. «Пустяк, Владимир Ильич!» – говорю. И чувствую: краснею. Досада меня взяла: как же я ногу-то ровно не удержал? Пятно на весь отряд! «А все-таки?» – допытывается Ленин. «Да ботинки на номер меньше попались», – пришлось признаться.

Тут к Ленину подошли, позвали его. Подал он мне на прощанье руку. Задержал мою ладонь в своей. «Так хватит работы в деревне революционным балтийцам, товарищ Будник?» – спрашивает. «Так точно, хватит, Владимир Ильич!» – отвечаю. Через час сменили меня, вызывают к командиру. «Ты что, шаланда дырявая, про тесную обувь молчал? – напустился на меня командир. – Мне из-за тебя от самого товарища Ленина попало. Поешь – и марш на склад за сапогами!»

Николай Романович замолчал, надел очки и снова взялся за стамеску.

– Счастливый вы, папа, – вздохнул Костя. – Вы и в революции участвовали, и в гражданскую беляков били, и Ленина видели…

– Что ж, – серьезно согласился с сыном кузнец, – мне на жизнь обижаться не приходится. Да ведь каждому поколению свое.