Текст книги "Поиски"

Автор книги: Чарльз Перси Сноу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Ты хочешь сказать, что друзья…

– Первых друзей всегда ценишь дороже, чем они на самом деле стоят. Даже если обнаружишь, что у них вообще нет никаких достоинств, все равно они тебе дороги.

– Мне очень понравился Шерифф, – сказала Рут.

– И Одри мне тоже понравилась, – добавила она. – Мне кажется, я могу понять, почему ты был в нее влюблен.

– Она была гораздо интереснее в двадцать лет, – сказал я. Это была только наполовину правда. Мне было приятно преувеличивать, и это была как бы месть за старое оскорбление. – Она довольно быстро сдала.

Рут кивнула. И потом торопливо добавила:

– И все-таки в ней все еще есть что-то такое, чего недостает другим женщинам.

Она хотела быть великодушной. Это было так мило с ее стороны. Она сказала:

– Я только думаю, достаточно ли она хорошая жена для Шериффа?

Я с удивлением глянул на нее.

– Я хочу сказать, – продолжала Рут, – что он мог бы добиться большего с другой женой, которая относилась бы к нему с большим вниманием.

Рут хотелось бы взять карьеру Шериффа в свои руки, подумал я весело.

– С ним было бы трудно любой женщине.

– Ты уверен? – спросила Рут.

– Он не обладает ни одной из серьезных добродетелей, – сказал я. – У него нет даже тех достоинств, которые помогают делать карьеру. Он нечестен. И в то же время он не бесчестен в общепринятом смысле.

Рут нахмурилась.

– Я не могу отделаться от впечатления, что ты о нем неправильно судишь.

– Большинство людей по его виду подумали бы то же самое, – улыбнулся я. – Помимо таких существенных и неосязаемых достоинств, как обаяние и живость, – сказал я, – о нем удивительно мало что можно сказать. Некоторые остатки благородства вперемешку с жульничеством. Несколько раз, бывало, он платил за еду, когда у него было очень мало денег, а у меня вообще не было. Он принимал горячее участие во множестве моих успехов и планов и никогда не проявлял мелочной зависти. Вот почти и все.

– Ну, а что же на другой стороне медали?

– Я знаю его почти пятнадцать лет, – сказал я. – За это время он наговорил невероятное количество лжи, большей частью совершенно бесцельной. Он занимал у меня деньги всегда, когда я только мог дать их ему, и ни разу не вернул ни шиллинга. Он по крайней мере дважды надул меня с долгами, которые мы делали совместно. Он увел у меня мою девушку. И у меня нет сомнений, что он попытается соблазнить мою жену.

– И тем не менее, – улыбнулась Рут, – ты берешь на себя труд устраивать его карьеру.

– Ну, а почему же нет? – сказал я.

– Может быть, он действительно такой, как ты говоришь. Нет, он, конечно, именно такой, прости меня, – поправилась Рут. – Но, несмотря на все это, я хочу, чтобы ты ему помог. Этот случай может дать ему возможность исправиться.

Я улыбнулся. Это было совершенно невероятно.

– В конце концов, – сказал я, – мне бы хотелось облегчить ему жизнь.

Глава IV. Новое восхождение

1

Последующие несколько месяцев я занимался устройством карьеры Шериффа. Рут принимала в этом живейшее участие, и мы вместе строили планы, сожалея, что придется так долго ждать результатов. Тем не менее я помог ему в начале работы над одной перспективной проблемой, а Рут устроила для него обед, на который пригласила Остина и Константина. Шерифф моментально очаровал их. Я должен был слушать, чуть криво улыбаясь про себя, как Остин говорил, что он очень рад встретить молодого ученого, с энтузиазмом относящегося к своей работе, в наши дни, когда люди становятся слишком темпераментными для тяжкого будничного труда. Остин закончил свою речь тем, что мое отступничество было вызвано не недостатком способностей, которые ему были известны, и не отсутствием склонности к исследованию, чего он просто не мог бы понять, а исключительно моей ленью. А я в это время писал по восемь часов в день, что соответствует четырнадцатичасовому рабочему дню ученого.

Шерифф с уважением посмотрел на Остина и сказал:

– Не думаете ли вы, сэр, что энтузиазм не должен иссякать, даже если труд не приносит успеха? Я уже около десяти лет занимаюсь химией и пока что мало чего добился. Но я испытываю удовольствие от каждой минуты своей работы.

– Правильно, – гудел Остин. – Именно так и должен чувствовать молодой человек.

Константину тоже была приятна обстановка за нашим обедом, он пустился в свои обычные сложные и остроумные рассуждения якобы для того, чтобы спровоцировать меня, а на самом деле, чтобы завладеть вниманием Рут. И она, которая обычно в таких случаях задавала обезоруживающе практические вопросы: «А какая от этого польза? Чего вы этим добьетесь?», – теперь понимала его слабость и бормотала что-то в знак одобрения, и ей вторил Шерифф. Я уже видел, что Константин причислил их обоих к той редкой разновидности человечества, которая способна воспринимать его идеи. Когда Остин уехал, Константин и Шерифф остались, они уже прониклись нежной взаимной симпатией, один говорил, а второй слушал до глубокой ночи.

Мы успешно завершим это дело, думал я, и иногда мне становилось не по себе, ибо я не мог столь же ясно представить себе свое собственное будущее. «Гадаренова свинья» была закончена, и я знал, что в качестве политического обвинительного акта это очень хорошо, но немалое количество молодых людей писали такие же вещи не хуже, а некоторые и значительно лучше. Рут продолжала играть свою роль, хотя я чувствовал, что она все еще таит надежду, что я соблазнюсь и от помощи Шериффу вернусь к активной научной работе. Но она старалась скрывать свои желания и вела себя так, словно полностью удовлетворена настоящим, действуя довольно ловко и успешно. В общем, думал я, если я и потерплю поражение, я его заслужил. Но эта мысль не облегчала мне жизнь в те минуты, когда мной овладевали сомнения.

С другой стороны, руководить Шериффом оказалось проще простого. Он работал удивительно прилежно, его коллега Хенсман нанес мне визит и произвел на меня впечатление человека способного и энергичного. За три месяца они смогли написать статью, представляющую несомненную ценность и открывающую интересные возможности, часть которых я предвидел, а кое-что было совершенно новым. Шерифф привез ее мне, чтобы я посмотрел до представления в Королевское общество. Рут задержалась, чтобы выслушать мои восторги, и ушла, оставив нас наедине в моем кабинете.

– Это превосходно, Чарльз, – закончил я.

– Я же всегда говорил, что я могу работать, – улыбнулся он, – когда у меня есть какая-то цель.

Разговор этот происходил в начале июля.

– Что ты теперь собираешься делать? – спросил я.

Он колебался с ответом.

– Я не знаю.

– Почему ты не знаешь?

– Мне некогда было подумать.

Я рассмеялся.

– Лучше признавайся. Какую глупость ты собираешься совершить?

– Если говорить правду, – начал Шерифф с чуть стыдливым выражением, – то я думал, что было бы неплохо попутешествовать несколько недель по Ирландии. Ты ведь понимаешь, я бы немного встряхнулся. И потом я работал бы еще напряженнее.

– А вместо этого, – сказал я, – ты будешь упорно работать до конца августа. Потом ты возьмешь отдых на три недели и опять будешь работать до рождества, когда у тебя будет две недели отдыха. Вот и все. Ты человек абсолютно здоровый…

– Но я не машина, – проворчал он.

– Я изучаю твои возможности, – сказал я.

Он понял, что я не шучу.

– Я не привык к этому, – сказал он. – Но… раз это нужно для дела… Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я бы ни за что не послушался.

– Чем больше ты сделаешь сейчас, тем лучше, – сказал я. – И еще имей в виду, как только ты пойдешь в гору, все вокруг начнут предупреждать тебя, чтобы ты не слишком много печатался. Не верь им. Есть два вида советов: одни предназначены помогать тому, кто их получает, и другие – тому, кто их дает. Ты будешь получать массу советов второго вида. Публикуй столько, сколько сможешь; если ты мне не веришь…

– Я верю! – весело сказал Шерифф.

– …просмотри количество публикаций действительно удачливых ученых в дни их молодости. Я не имею в виду великих ученых, я подразумеваю удачливых. Ты относишься к этой категории, Чарльз. Публикуй как можно больше, и в соавторстве и самостоятельно. Если ты будешь публиковать все один, завистники скажут, что с тобой невозможно работать, а если ты будешь печататься только в соавторстве, они будут говорить, что ты не способен к самостоятельной работе.

Шерифф рассмеялся.

– Я иногда забываю, – сказал он, – что ты можешь быть очень язвителен.

– Я ничуть не язвителен, – сказал я. – Это жизненный опыт, практически необходимый в любой профессии.

– Я допускаю, – добавил я, – что эта суровая истина может иногда производить ложное впечатление.

– Но насколько лучшее, чем абсолютная истина, – сказал Шерифф. – Хотя бы потому, что короче.

– И еще одно соображение, – сказал я. – Поменьше шуток. Во всяком случае, твоих излюбленных шуток! И еще меньше моих. Выдумывай сколько угодно профессиональных шуток. Но острые шутки – самая опасная форма развлечения в любом обществе. Я узнал это на собственной шкуре однажды… – я вспомнил, как я пошутил в разговоре с Десмондом в Мюнхене. – Гораздо полезнее держать себя повсюду так, как будто ты разговариваешь в клубе «Лосей», пей свое пиво, от всей души смейся над сальными анекдотами и веди себя, как настоящий мужчина.

– Это нетрудно, – сказал Шерифф.

– Да, и упаси тебя бог заводить романы с профессорскими женами. Безопасности ради ты лучше исключи всех жен ученых. Если ты этого не сделаешь, я брошу тебя. У тебя тогда не будет никаких шансов. Нигде. Если окружающие поймут, какую опасность ты представляешь для женщин с твоими приемами, тебе никогда этого не простят.

– А как по-твоему, будет у меня время для сердечных дел? – нагловато хихикнул Шерифф. – Я не уверен. Работать восемь часов в день и сорок шесть недель в году, такая жизнь не для меня. Но я тебе обещаю, Артур, никаких жен ученых. Ни одной. Даже ученых женщин не будет.

Я вернулся к его работе.

– Здесь есть одна побочная линия, – сказал я, – которая взывает к тому, чтобы ею заняться. Если ты не поторопишься, за нее схватится кто-нибудь другой. А ты мог бы закончить ее к рождеству. Вот видишь…

2

Месяцы бежали быстро. Я был очень занят, мое имя начало привлекать к себе некоторое внимание, жизнь с Рут сохраняла прежний ритм спокойного счастья. С радостью и удовлетворением следили мы за успехами Шериффа – один доклад был прочитан на сентябрьском заседании Общества Фарадея, второй опубликован в трудах Королевского общества в ноябре, третий был закончен к рождеству и подготовлен к опубликованию весной. Почти все эти работы были хороши, в них не было ошибок, хотя, на мой взгляд, он слишком часто упускал возможность сделать два вывода вместо одного.

Я был вознагражден, когда однажды встретил Десмонда, барометр научного мира, и услышал, как он радостно сообщил мне:

– Молодой Шерифф занят сейчас серьезной работой… Вы ведь знали его, Майлз?

– Он учился вместе со мной в Королевском колледже в Лондоне, – сказал я.

– Ну да. Мы ведь, кажется, пытались устроить его на работу в институт. А остальные возражали. Похоже, что они были неправы. Так же, как в отношении других. – Он многозначительно улыбнулся. – Кстати, Фейн больше уже не будет заседать в комитетах. Жаль, что вы вышли из игры, старина.

Насчет Фейна он был прав, я уже слышал от Макдональда, что он впал в немилость в высоких сферах; сам Десмонд как раз пошел в гору. Это позабавило меня, я начал отчасти понимать, как возникают в истории личности, от которых по прошествии сотни лет остаются только имя и звание. Десмонд мог бы почти с таким же успехом появиться в эпоху Директории и вести доверительные беседы с генералом Бонапартом, равным образом он мог входить в любое английское правительство. Никто никогда не мог бы объяснить почему. Если не знать очень близко Десмонда и его коллег, было бы невозможно понять, как он занял такое место в науке.

Когда я в тот день расстался с ним, окрыленный новостями, касавшимися Шериффа, меня вдруг поразила мысль о сходстве между, ними; Десмонд, хотя и стоял повыше на общественной лестнице, обладал кое-какими качествами Шериффа, у него была та же быстрая реакция, такое же умение подладиться под собеседника. Как и у Шериффа, у него было одно неоценимое качество: когда он совершал по отношению к кому-либо дурной поступок, его потом никогда не мучила совесть.

При том, что моя собственная карьера продвигалась, хотя и едва заметно, и компенсирующая ее карьера Шериффа развивалась успешно, я жил в ожидании счастья, которое представляет одно из наиболее устойчивых человеческих настроений. Единственно, что нарушило мой покой в ту зиму, был день, когда я получил бандероль от Ханта.

Это была рукопись романа, который я часто советовал ему написать. Я читал его все утро, пока не кончил. Потом я дал прочитать Рут, не сказав ей, кто автор. Перед обедом она вернула ее мне.

– Что ты думаешь об этом? – спросил я ее.

– Это ужасно. Я не могу себе представить, как можно написать такую плохую книгу.

Я кивнул. У меня было такое же впечатление. Это была удивительная книга. Манеру письма нельзя было назвать ни хорошей, ни плохой. В ней не было сюжета, но я и не ожидал его обнаружить. Читать роман было очень скучно, я приготовился вынести и это ради более глубоких вещей. Однако в нем не было ничего. Я ожидал найти проблески его внутреннего мира, как бы ни было плохо все остальное. Такой проблеск искупил бы для меня все, потому что я читаю романы больше ради этого, чем чего-нибудь другого. Но хотя я читал с самыми лучшими чувствами, я ничего там не обнаружил.

– Кто это написал? – спросила Рут.

– Хант, – ответил я. – Я могу поклясться, – вырвалось у меня, – что у него больше понимания, чем у большинства людей, когда-либо писавших книги.

– Этого не видно, – сказала Рут.

– Он не знает никаких литературных приемов, – пожаловался я.

– Хуже того, – сказала Рут, – в этом романе нет никаких признаков, что он может что-либо выразить, если даже у него есть что выражать. Во всяком случае, мне кажется, что можно быть безнадежно плохим писателем и все-таки уметь как-то изложить свои мысли.

– Боюсь, что ты права, – сказал я.

– Такое впечатление, как будто его что-то сдерживает.

Мне было очень тяжело. Рукопись пришла в разгар наших надежд и достижений. От нее некуда было укрыться. Хант значил довольно много в моей жизни; вероятно, любопытство к человеческой личности развилось бы во мне и без посторонней помощи, но если кто-нибудь этому помог, то это был Хант. Его серьезное отношение к жизни, его терпимость, его неверие в себя и превыше всего его страстное и застенчивое стремление понять чужую душу – все это оставило свой след во мне. Для меня он представлял образец умения подойти к человеку, а это не так мало, и в этом смысле я у него в долгу.

Я ничем не отплатил ему. Пожалуй, теперь я уже никогда не буду иметь такой возможности. Там, где ему можно было бы помочь и где он получил бы удовлетворение, я уже ничего не мог сделать. Его книга отняла у меня всякую надежду на это.

Ему никогда в жизни не удастся ничего довести до конца, думал я в эту ночь, сидя за письменным столом долго еще после того, как Рут ушла спать. Да почему же? – хотелось мне закричать. Но я знал ответ: «Такое впечатление, как будто его что-то сдерживает», – сказала Рут. Она была права. Так уж он был создан… Как и в любви: он мог любить только там, где удовлетворение его страсти исключалось, и получал удовлетворение там, где сердце его оставалось холодным. Именно так, думалось мне, он и проживет свою жизнь – бесцельно и бесплодно. Его влекло к задачам, которые он не в силах был решить, как в любви он мог любить только женщину, которая была к нему равнодушна; когда, казалось, появляется какой-то просвет – в работе в студенческие годы, в литературе сейчас, какая-то внутренняя сдерживающая сила, помимо его воли, вторгалась, мешая ему преодолеть самоунижение, неизбежно сопутствующее ему в жизни.

Я чувствовал себя усталым и измученным, глядя на свой письменный стол, и думал уже не о рукописи. Я думал о Ханте. Он никогда не получит вознаграждения. Страдание неотделимо от него. Он будет жить в моем сознании, в сознании еще одного или двух друзей, пока мы не умрем, и больше ничего. Я здесь ничего не мог поделать.

3

Хант приехал к нам провести уикенд, и, хотя я смягчил свое суждение до того, что оно вообще потеряло всякий смысл, он был достаточно чуток, чтобы все понять. Он высказал несколько своих собственных блестящих замечаний. Как всегда, он был спокоен и благожелателен.

Когда он уехал, я, естественно, с еще большим рвением взялся за Шериффа. Я регулярно посылал ему свои советы и замечания, и в марте, как раз перед нашим отъездом, он приехал в Лондон на симпозиум и вновь привез с собой Одри погостить у нас.

Шерифф был полон кипучей энергии. Он вернулся с заседания и выпалил:

– Они заинтересовались! Они задавали вопросы! Они спрашивали мое мнение и кивали своими лысыми головами. Ха! Я им еще покажу, этим седовласым занудам.

Это происходило уже около полуночи, мы сидели и пили чай. Шерифф присел, взял чашку чаю и рассмеялся.

– Ты рассказал им, что последует за этой работой? – спросил я.

– Я был изумителен, – сказал Шерифф. – Я держался скромником и сказал, что не хочу связывать себя преждевременными заявлениями, но полагаю, тут заложен ряд интересных возможностей. Они опять кивнули своими головами, на этот раз весьма мудро.

Я рассмеялся.

– Константин был там?

– Конечно. Он взял слово, как только я кончил, и подчеркнул, насколько существенной является одна из открывшихся возможностей. Он объяснял страшно подробно, и никто его не слушал. Он дал им понять, насколько важен тот факт, что я именно открыл эту возможность, на самом же деле мне она никогда не приходила в голову. Да и тебе тоже, я думаю.

– Очень может быть, – сказал я, – но тем лучше.

– Конечно, – сказал Шерифф, – я очень доволен. Человек должен иметь работу, которая чего-то стоит. Чтобы можно было получать от нее удовольствие. Я рад, что у меня есть такая работа.

Я заметил, как блестят глаза Одри; даже теперь мысль о том, что Шерифф упорно и систематически работает, казалась ей довольно забавной, она-то знала, что только совместные усилия нас обоих и его сотрудника не позволяют ему каждый месяц пытаться взять отпуск, «чтобы встряхнуться».

– Да, – хихикнул Шерифф, – старый Остин представил меня своей жене. Я одержал еще одну победу.

– Старые дамы всегда любили его, – заметила Одри.

– Я подкупил ее, – сказал Шерифф, – согласившись с ней по поводу России. Она мне рассказала, что только что прочла одну книгу, которая, по ее мнению, трактует эту тему непредвзято. До чего же смешно, как все эти старые дамы хватаются за все, что написано о России. Я спросил ее, как называется эта книга. Она считает, что название могло бы быть лучше, – она называется «Бегство от красных дьяволов».

– И что же ты сказал? – спросила Рут.

– Конечно, обещал прочитать. Сказал, что мне никогда еще не удавалось найти книгу о России, которая произвела бы на меня впечатление непредвзятой. Мы с ней очень поладили. И Остин остался мною доволен.

Рут была несколько шокирована.

– А это действительно необходимо? – спросила она.

– Это помогает, – сказал я, – когда борешься за место, как Чарльз. Это не имеет значения, когда ты талантлив, как Константин. Он может быть выше этого.

– Мне хотелось бы узнать, что значит бороться за место, – сказала Рут. – Когда это имеет значение?

– Я могу вам сказать. – Глаза Шериффа улыбались ей, исполненные решимости убрать сердитую морщинку с ее лица, а у меня мелькнула мысль, что в лице его сейчас выражена необычная для него сила. – Я не честолюбивый человек, Рут. Но чтобы заработать себе прочное положение и принести какую-то пользу человечеству… что ж, я могу отрицать то, во что я верю, не говоря уже о России, которая меня вообще не интересует. Есть лишь несколько вещей, которых я не стал бы делать…

– Чего бы вы не стали делать? – спросила Рут.

– Я не стал бы, к примеру, попусту трепать имя Артура. И еще кое-какие святые вещи… – он опять превратил все в шутку.

Одри прервала наш разговор, сказав, что она устала, и они обе ушли. Мы с Шериффом заварили еще один чайник, и я набросал на листке бумаги направление дальнейших исследований. Объем работ был довольно велик, но зато в течение года можно было бы опубликовать две или три солидные статьи.

– Это укрепит твое положение, – сказал я.

– Да, – ответил Шерифф, но по его интонации было ясно, что он совсем не так уж в этом убежден.

– В чем дело? – спросил я.

– Послушай, Артур, – начал он с некоторым колебанием, – разве эта идея Константина не меняет дела – отчасти? – Он поспешил объяснить. – Я хочу сказать, что если она оправдает себя, то не будет ли эта работа выгоднее, чем то, что ты предлагаешь.

– Во много раз, – сказал я.

– Тогда я кое-чего добился бы.

– Да, – сказал я.

– И заняло бы это только месяцев шесть вместо года, – сказал он.

Это, конечно, важно, думал я, но дело еще в том, что он покорно выполнял мои инструкции в течение года, а теперь у него есть возможность проявить самостоятельность. Большинство людей на его месте попыталось бы сделать это раньше.

– Рассуждая со всей объективностью, я считаю, что тебе следует избрать более долгий вариант, – сказал я. – Это дело верное, понимаешь. А в идее Константина такой гарантии нет. Весьма возможно, что в ней все правильно. Его идеи обычно оправдывают себя. Но у него их так много, что всегда есть опасность выбрать ошибочную. Против данной идеи у меня есть предубеждение. Когда-то я пытался разработать вариант, довольно близкий к этому, начав, правда, несколько иначе. Дело выглядело перспективным, но потом начались всякие неувязки, и я отказался от этой темы. Может быть, что-то и вышло бы, если бы я проработал еще несколько месяцев, но я считал, что игра не стоит свеч. Поэтому я решительно против варианта Константина. Ты можешь на этом потерять шесть месяцев, и при том, что все сейчас у тебя идет хорошо, это будет катастрофа.

– Да, – сказал Шерифф, – но может и получиться.

Вид у него был крайне удрученный, помню, как он без всякой нужды мешал и мешал ложкой в чашке. Неожиданно его лицо осветилось. Он торопливо улыбнулся.

– Ладно, – сказал он, – я пойду тернистым путем. И буду закалять характер.

4

До их отъезда нам с Одри удалось перекинуться несколькими словами с глазу на глаз.

– Чарльз добьется своего раньше, чем я предполагал, – сказал я.

– Это правда? – спросила она. – Он настроен очень оптимистически. Впрочем, он почти всегда так настроен.

– Он сейчас превосходно работает, – сказал я.

– А как у тебя?

– Я тоже кое-что сделал. Но Чарльз на самом деле творит чудеса.

– Ты ведь знаешь, он может все. Если только его заставлять.

Она улыбалась, в глазах у нее светилась гордость, лишенная иллюзий.

– Дорогая моя, в том-то все и дело. Ты ведь понимаешь, я не хочу тебя обманывать. За ним и сейчас нужно присматривать, – сказал я. – И это должна сделать ты. Я слишком далеко. Видишь ли, есть две проблемы. Предложенная мною, которая является абсолютно надежной и довольно трудоемкой, и идея Константина – ее можно осуществить быстрее, и она эффектнее, но она может не сработать. Чарльз, конечно, предпочел бы эту вторую. Пойми, Чарльз не имеет права рисковать. Поэтому я взял с него обещание, что он будет работать над моей проблемой. Но я немножко беспокоюсь…

– Естественно, – улыбнулась Одри.

– Мне кажется, что это твоя забота.

– Конечно, – сказала она. – Я прослежу, чтобы он работал над твоей проблемой.

Одри выглядела усталой, она смирилась, не утратив чувства юмора, и – я неожиданно понял – сильно постарела.

– И много тебе еще понадобится времени, чтобы довести его до цели? – спросила она.

– Год или два по крайней мере, – ответил я.

– У меня гора с плеч свалится, – сказала она.