Текст книги "Китай: краткая история культуры"

Автор книги: Чарльз Фицджеральд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

Глава XVI. «Золотой век» поэзии

До периода Тан китайская поэзия отставала от литературы в целом. В классический период был составлен «Ши цзин» – антология песен, стихов и ритуальных гимнов. В глазах конфуцианского ученого «Книга песен» в любом случае всегда стояла бы выше всех позднейших поэтических творений, и не столько в силу художественного совершенства, сколько по причине содержащихся в ней «нравственных наставлений» и приписывания книги традицией самому Конфуцию. Великий поэт III века до н. э., министр царства Чу Цюй Юань создал новый поэтический жанр, который, однако, распространился только на юге. Хотя после смерти поэта он нашел немало подражателей, в целом этот стиль не оказал большого влияния на поэтическое творчество в других частях Китая. Самая знаменитая из его поэм – «Ли сао» («Скорбь изгнанника») – аллегория, напоминающая о том, как министр впал в немилость при дворе. Цюй Юань бросился в реку Мило (Хунань), и, по преданию, великолепный праздник «драконовых лодок» призван увековечить поиски тела поэта. Эпоха Хань не стала великим веком поэзии. Конечно, жившими и творившими тогда поэтами восхищаются до сих пор, но в сравнении с ханьской прозой поэзия малозначима. В период «Шести династий» на духовную жизнь огромное влияние оказывали буддизм и даосизм в его новых формах. Поэзия этого времени не слишком высоко ценится китайцами, хотя именно ему она обязана важными нововведениями. Шэнь Юэ (441–513) стал первым поэтом, использовавшим тональный рисунок. Так появился стихотворный жанр «люй ши». Китайский язык, хотя и моносиллабический, очень богат амофонами, то есть словами, различающимися только тонами. В «люй ши» тональный рисунок должен был соответствовать определенным правилам, о чем и говорит само название – «выверенные стихи». До этого тоном просто пренебрегали. Старая поэзия (гу ши) не была полностью вытеснена «тональными» стихами. Она существовала и при Тан и благополучно дожила до наших дней. Лишь сто лет спустя после смерти Шэнь Юэ танские поэты, восприняв его идею, подняли искусство стихосложения на небывалую высоту, оставшуюся недосягаемой для всех последующих столетий. Три века Тан несомненно были «золотым веком» китайской поэзии. Хотя едва ли существовало какое-то художественное направление, в котором не преуспел бы гений этой эпохи. В первой половине VIII века величайшие живописцы, поэты и скульпторы собирались при дворе Сюань-цзуна, который сделал Чанъань самой цивилизованной столицей мира, ставшей для других династий предметом восхищения и тоски. Из литературных жанров именно поэзия, казалось, наиболее соответствовала духу времени. Количество созданных стихов огромно, список поэтов династии Тан насчитывает около трех тысяч имен. Естественно, что не все танские поэты были первоклассными, и случись им жить в другую эпоху, их, может быть, и не ценили бы так высоко. И все-таки величайшие поэты Китая творили именно тогда. Одна специфическая черта культуры танской эпохи была особенно близка поэзии и в меньшей степени соответствовала классической традиции, вдохновлявшей философов ранних и поздних династий. Тан – это романтический век Китая. Долгие царствования У-хоу во второй половине VII века и Сюань-цзуна в первой половине VIII века не только взлелеяли изысканную культуру, но и стали временем нововведений и экспериментов. Конфуцианский традиционализм временно отошел на второй план. С того времени, как он превратился в ортодоксальную доктрину, не было больше периода, когда влияние классической учености являлось бы менее слабым. У-хоу была ревностной буддисткой, а сам Сюань– цзун более склонялся к даосизму, чем к традиционному учению. За исключением Тай– цзуна, ортодокса, но вполне терпимого, ни один из танских императоров не приветствовал всем сердцем конфуцианскую этику. Естественно, что такое негативное отношение не означало отказа от классического учения, на котором основывались вся система образования и нравственный авторитет правителя. Да и сами поэты, за исключением, возможно, великого Ли Бо, были конфуцианцами по взглядам, но даосами по вдохновению. В танскую эпоху, более изысканную по сравнению с Хань и менее утонченную по сравнении с Сун, китайской цивилизации удалось достичь гармонического равновесия между конфуцианской объективностью и даосским самопогружением, что создало идеальную атмосферу для развития искусств. Чанъаньское общество не было таким уж фривольным, да и двор не был всецело занят потворствованием капризам таких дам, как Ян Гуй-фэй. Век художников и поэтов стал также веком ревностных буддийских паломников и проповедников и яростной экспансии приграничных полководцев. Это многогранное время по сравнению с другими периодами оказалось менее сдерживаемым запретами и более восприимчивым к новым веяниям. Излишне говорить, что из всех искусств поэзия наиболее национальна по характеру и трудна для восприятия людям, не знакомым с языком оригинала. Перевод может передать дух, но неизбежно утратит форму стиха, а если структура и звучание двух языков глубоко различаются, то трудности перевода возрастают неимоверно. Европейский читатель, конечно, найдет между поэзией китайской и западной расхождения, не зависящие от языковых и технических вопросов. Любовь, столь значимая для европейской поэзии, – довольно редкая тема в китайской. Метафоры редки, а сравнения ограничены. Зато намеки, непонятные для всякого, не воспитанного на китайской классике, встречаются очень часто. Это превратилось в настоящий порок поздней китайской поэзии, ибо сводило ее к рафинированной, но безжизненной искусственности. В танскую эпоху болезнь еще была в зачаточном состоянии и не возымела результатов, позднее сделавших минскую и цинскую поэзию сухой и полной условностей. Отсутствие любовной лирики в китайской литературе явилось следствием социальной системы, не признававшей ухаживания или свободного выбора супруга. Мужчина женился на девушке, выбранной родителями без учета его собственного мнения. Он не мог видеть невесту вплоть до конца свадебной церемонии, а если это случайно происходило, то могло стать причиной разрыва помолвки. Любовь начиналась после брака, если начиналась вообще. Недозволенное чувство, ставшее позднее сюжетом многих романов, не могло обсуждаться таким высокоученым искусством, как поэзия. Одним из итогов брачных обычаев стало повышение эмоциональной ценности мужской дружбы, что сделало дружеские отношения самыми тесными и крепкими после уз семьи. В китайском обществе дружба накладывает обязательства, которые на западе показались бы чрезмерными. Даже самый ярый приверженец «старой школы» в Англии вздрогнет от мысли, что его школьные друзья будут жить у него в доме неопределенное время только потому, что у них нет связей в этой части страны. В Китае это считалось обычным делом. Узы дружбы и, как дурное следствие, дух семейственности и групповщины, пронизывающий всю китайскую социальную и политическую жизнь, является доминантной темой в литературе. В китайской поэзии дружба занимает то место, которое в западной отведено любви, а эмоциональный кризис дружбы, момент расставания или проводов вдохновлял поэтов на создание лучших стихов. Обстоятельства их жизни делали разлуку частой и продолжительной. Поэты принадлежали к ученому сословию, поставлявшему чиновников на государственную службу. Неграмотные стихотворцы едва ли могли существовать в стране идеографической письменности, где требовалось учиться несколько лет, чтобы начать читать и писать. Более того, стихи создавались на литературном языке, использовавшем идиомы, не употреблявшиеся в повседневной жизни. Получить необходимое образование могли только сыновья состоятельных людей или обучавшиеся на деньги влиятельных членов клана. Все великие поэты Китая были выходцами из среды ученых, хотя и не все они служили чиновниками. Занимая должность или живя в уединении, они расставались с друзьями, которых в любой момент могли отправить служить в отдаленную провинцию или изгнать из столицы вследствие переворота. Огромные просторы китайской империи, трудности путешествия и отсутствие коммуникаций – все это делало разлуку друзей долгой и порой окончательной. Они могли больше никогда не встретиться. Именно это придает глубинный смысл столь часто встречающейся в китайской поэзии теме расставания. Дружба и разлука – вместо любви и разочарования. Война также трактуется с совершенно иной точки зрения. В Китае не было воинов-поэтов (ведь ученые не становились воинами), и если китайский поэт пишет о войне или сражении, то скорее для того, чтобы описать ее ужасы и бедствия, чем воспеть славу и упоение битвой. По этой же причине мимо них прошел и патриотизм военного дела. Китайский ученый, с детства впитавший положенные в основу образования конфуцианские принципы, почитал войну бедой вне зависимости от того, оказывалось императорское оружие победоносным или нет. Сама необходимость развязывания войны полагалась обусловленной недостаточной добродетелью Сына Неба, ибо конфуцианцы всегда утверждали, что у подлинно достойного правителя не может быть врагов. Сила его моральных качеств была бы достаточной для поддержания мира в империи и усмирения варваров за ее пределами. Восстание свидетельствовало о плохом управлении, а внешние войны – о слабой добродетели. Даосизм, по крайней мере в танскую эпоху, оказывал на поэзию влияние не меньшее, чем конфуцианская мораль. В его учении поэты черпали вдохновение. Даосизм отвергал мир и его почести, утверждая, что истину можно обрести, лишь затворившись среди высоких гор и диких лесов, в убежище бессмертных, познавших секрет долголетия и обретших Дао. Воздействие даосизма на живопись и поэзию огромно, хотя конфуцианцы не желали признавать его. Особенно это влияние пронизывает стихи Ли Бо. Жизнь Ли Бо, считающегося самым великим китайским поэтом всех времен, во многом типичная для ученого-поэта танского периода, выявляет противоречие между конфуцианским долгом и даосским идеалом отрешения от мира. Хотя Ли Бо претендовал на происхождение

от самого Ли Гао, правителя Западной Лян в IV веке и предка правящего императорского дома, отдаленное родство – если император признавал его – не дало семье поэта никаких особых привилегий. Он родился в Сычуани, скорее всего в 701 году, и его семья не была ни состоятельной, ни влиятельной. По преданию, он был развитым ребенком и уже в раннем возрасте комментировал классиков. Возможно, такое усиленное изучение конфуцианства вызвало у него неприязнь, ибо еще в юности он удалился на гору Миньшань, где вместе с отшельником изучал даосизм. Кроме того, он так и не предпринял попытки получить должность, ибо, покинув гору, он отправился не в столицу, а в путешествие по стране. В 724 году, находясь в Шаньдуне, он создал общество "Шести бездельников из бамбуковой рощи" – явный намек на цзиньских "Семерых мудрецов из бамбуковой рощи". Путешествуя по Хэнани и Шаньси, ему однажды случилось оказать помощь одному бедному воину, впоследствии спасшему поэту жизнь. Этим воином был никто иной, как Го Цзы-и, после мятежа Ань Лу-шаня ставший главнокомандующим армии, первым министром империи и покровителем несторианской церкви в Китае. В 738 году в Шаньдуне Ли Бо встретил своего великого современника Ду Фу, поэта, равного, а, по мнению многих китайских ученых, превосходящего Ли Бо. Они стали друзьями, и их отношения воспеты во многих стихах того и другого. Лишь в 742 году Ли Бо впервые прибыл в столицу, где был представлен двору ученым– даосом, которого он встретил в свое время, путешествуя по Чжэцзяну. При дворе тогда правила балом прекрасная Ян Гуй-фэй. Ли Бо, уже знаменитого поэта, представили императору как "изгнанного бессмертного" – божественного гения в облике смертного, и Сюань-цзун немедленно дал ему синекуру, обязав писать стихи в честь дворцовых торжеств. Похоже, это оказалось не слишком обременительным делом, ибо у Ли Бо оказалось достаточно времени, чтобы предаваться винопитию и наслаждаться обществом друзей– единомышленников. Они называли себя "восемь бессмертных винной чаши" . Об этих знатных и образованных людях Ду Фу написал свое великолепное стихотворение [в котором упоминаются выдающиеся друзья Ли Бо, о которых можно сказать несколько слов] . Ли Ши-цзи был министром, пока не подал в отставку, чтобы укрыться от клеветы соперников; Цзинь, принц Жуян, принадлежал к правящему дому; Цзуй Цзун– чжи, близкий друг Ли Бо, был историком, а Чжан Сюй – каллиграфом; Су Цзинь исповедовал буддизм, что не мешало ему наслаждаться вином; Хэ Чжи-чжан – друг Ли Бо, впервые обративший на него внимание императора. В течение трех лет поэт наслаждался обществом друзей и благосклонностью Сюань– цзуна, пока, в результате дворцовых интриг, не вынужден был покинуть Чанъань. Клевета и враждебность исходили как от завистников, так и от могущественного главного евнуха Гао Ли-ши. Говорят, что однажды во время застолья пьяный Ли Бо заставил евнуха снять с него сапоги – такое унижение Гао Ли-ши простить не мог. Ли Бо написал стихотворение в честь весеннего праздника в саду пионов, а Гао Ли-ши нашептал Ян Гуй-фэй, что Ли Бо, якобы воспевая ее красоту, на самом деле сравнил ее с "Летящей ласточкой" (Фэй Янь), красавицей времен ханьской династии. Это был бы двусмысленный комплимент, ибо Фэй Янь обманула императора и была опозорена. Ян Гуй-фэй возмутилась и потребовала изгнать поэта из дворца. Покинув Чанъань, которой вскоре суждено было познать ярость воинов Ань Лу-шаня, Ли Бо отправился в Шаньдун, где в резиденции "тянь ши" (Небесного Наставника), духовного главы религии, изучал даосизм . Затем поэт вновь направился на юг и добрался до Нанкина, где встретил старого друга Цзуй Цзун-чжи, также изгнанного в ссылку. Мятеж Ань Лу-шаня застал поэта в Лояне, из которого он бежал перед тем, как восставшие захватили город. Ли Бо оказался на юге, где присоединился к ставке Ли Лина, принца Юна, организовавшего сопротивление Ань Лу-шаню в долине Янцзы. Ли Лин, однако, попытался воспользоваться неразберихой, царившей после отречения Сюань-цзуна, и провозгласить себя императором. Его план не удался, принц был лишен титула, а Ли Бо посажен в тюрьму как его сообщник. Поэта ждала смерть, но его спасло вмешательство Го Цзы-и, главнокомандующего императорскими войсками, не забывшего услуги, оказанной ему поэтом за тридцать лет до того. Приговор отложили, но Ли Бо сослали в пограничный округ Елан (в нынешней провинции Гуйчжоу). Медленно продвигаясь к месту изгнания, он путешествовал вверх по Янцзы, подолгу останавливаясь у друзей. За три года он добрался лишь до Ушани в Сычуани, а в это время объявили всеобщую амнистию. Он был уже стар, а слава империи Сюань-цзуна померкла. Ли Бо поплыл обратно в Тайпин – провинция Аньхой, где служил чиновником его родственник. Там он и умер в 761 году . Ли Бо был не единственным блестящим поэтом в правление Сюань-цзуна. Его друзья Ду Фу (713–768) и Мэн Хао-жань (689–740) знамениты не меньше. Поэзия Ду Фу – более "строгая", он четко соблюдал форму "люй ши", на что Ли Бо порой не обращал внимания. Ду Фу подчас называют поэтом ученых, в то время как стихи его друга доступны и менее образованным людям. Китайские исследователи в целом отдают пальму первенства Ду Фу, но поэзия Ли Бо, благодаря ее универсализму, может быть лучше понята в переводах. Ду Фу тоже не преуспел на государственной службе. Он провалился на экзаменах, как говорят, из-за зависти экзаменаторов к его таланту. Позднее ему все-таки удалось сдать экзамены, и он занимал скромные должности в столице и других местах перед восстанием Ань Лу-шаня. Во время последовавшего за падением столицы хаоса он испытал множество бед и лишений. Его захватили разбойники, и даже когда он бежал и присоединился к находившемуся в изгнании Су-цзуну, преемнику Сюань-цзуна, он пребывал в такой бедности, что некоторые его дети умерли от истощения. Тем не менее последние годы он прожил достаточно спокойно в Сычуани, благополучной провинции, избежавшей ужасов войны. Ду Фу умер в 768 году во время путешествия по горам восточной Сычуани. Мэн Хао-жань и Ван Вэй (699–759) были чуть старше своих великих современников. Первый умер за несколько лет до злосчастного мятежа. Стихотворение Ли Бо "Покидаю Мэн Хао-жаня около Башни желтого журавля" написано еще до его поездки в Чанъань. Мэн Хао-жаня высоко ценят в Китае, но, к сожалению, его поэзия переводилась мало. Ван Вэй, не менее знаменитый как художник, был буддистом и при Сюань-цзуне занимал важные государственные посты. Когда столица попала в руки мятежников, Ань Лу-шань увез его в свою ставку в Лоян и заставил служить себе. Тайно ему удалось отправить письмо Су-цзуну, в котором он говорил о своей преданности. Ван Вэй смог бежать, и эта предосторожность спасла ему жизнь. Хотя его приняли, простили и вновь назначили на должность, Ван Вэй не мог забыть своего позора: ведь он предпочел жизнь на службе повстанцам конфуцианскому идеалу "смерти преданного слуги", и вскоре подал в отставку. В своем убежище среди гор он провел последние годы жизни за изучением буддизма, а после смерти его имущество было отдано на строительство монастыря. Имя Бо Цзюй-и, еще одного из величайших корифеев китайской поэзии, обычно ставится наравне с именами Ли Бо и Ду Фу. Поэт принадлежал уже к следующему поколению, на долю которого выпала тихая и спокойная жизнь после того, как Го Цзы– и подавил последние очаги восстания. Он родился в 772 году в северной провинции Шаньси, там же, где и Ван Вэй. В отличие от почти не служивших Ли Бо и Ду Фу, Бо Цзюй-и почти всю свою жизнь занимал чиновничьи должности и получил высокий ранг. Его карьера была отмечена обычными для китайского чиновника взлетами и падениями; милостью, изгнанием, повышением и разжалованием, но в конце жизни он стал губернатором Хэнани. Его резиденция находилась в Лояне, второй столице танской династии. Ждать этого назначения пришлось долго. Большую часть жизни он занимал скромные посты на юге: в Сычуани, в долине Янцзы, в Чжэцзяне, где был губернатором Ханчжоу. При дворе же он служил мало. Даже когда в 831 году Бо Цзюй-и удалился от дел, убежищем для него стала заброшенная деревня Лунмэнь, известная своим буддийским храмом (недалеко от Лояна), где он и провел последние четырнадцать лет своей жизни. Именно в часы отдыха от службы Бо Цзюй-и написал огромное количество стихов, уже при жизни завоевавших ему славу великого поэта, хотя самыми популярными стали не те творения, которые ценил он сам. Бо Цзюй-и был конфуцианцем и ортодоксом; стихи, выражавшие эти взгляды, не снискали ожидаемого интереса. Его имя помнят в первую очередь благодаря романтическим стихам. "Вечная печаль", восхитившая современников – одна из самых длинных поэм на китайском языке. Это история трагической любви Ян Гуй-фэй и Сюань-цзуна, богато украшенная даосскими легендами. Когда Сюань-цзун, старый и сломленный, вернулся в разрушенную столицу, оставленную мятежниками, он попытался с помощью магических искусств отыскать душу возлюбленной. Наконец даос нашел ее: не на Небе, не в подземном царстве, но на зачарованном острове бессмертных Пэнлае в Восточном море, куда никогда не мог ступить простой человек. Там Ян Гуй-фэй смогла подарить надежду императорскому посланнику. Однажды, в будущем, возвестила Ян Гуй-фэй, она и император соединятся снова, но время не в силах стереть "вечную печаль", на которую Сюань-цзун обрек себя, пожертвовав возлюбленную разъяренным воинам. Понятно, что в то время, когда история была лишь недавним прошлым, поэма стала столь известной, что даже танцовщицы знали ее наизусть. Бо Цзюй-и, не считавший ее своим лучшим творением, так и не смог добиться, чтобы его "высоконравственные стихи" ценились больше романтических, таких, как "Великая печаль" с ее явно неконфуцианской моралью. Таков был романтический дух времени. Блеск танской поэзии не должен заслонять и другие литературные достижения. Среди современников великих поэтов были буддийские мыслители, конфуцианские историки и ученые, а также первые авторы таких прежде неизвестных жанров, как

драма и новелла. Корни любого литературного направления в позднейшей китайской истории – за исключением только сунской философии – могут быть прослежены в танском периоде. Искусство драмы, единственное интеллектуальное достижение монгольской династии, родилось при дворе Сюань-цзуна, которого актеры до сих пор почитают как своего покровителя. Романы минской и цинской династий развивались из коротких новелл эпохи Тан. Самым знаменитым автором прозы всеми признан Хань Юй (768–824), который равно считается одним из величайших конфуцианцев Китая, и не только потому, что в вольную эпоху придерживался непоколебимой ортодоксии, но и за силу и ясность стиля. Его также рассматривали как связующую фигуру между ханьскими конфуцианцами и сунскими философами. Мировоззрение Хань Юя великолепно отражает присущие китайскому уму практичность и оптимизм. Оно олицетворяет собой не подверженный времени реализм конфуцианской традиции, противостоявшей и одерживавшей верх над буддизмом. Однако Хань Юй не был слепым консерватором, без конца твердящим о нравственных заповедях и далеким от практики. Он доказал, что конфуцианская теория управления на основе морального авторитета не является пустым идеалом. Он имел дух и мужество не только открыто выступать против увлечения двора буддизмом, но и пойти без оружия в лагерь мятежников, чтобы проповедовать конфуцианскую верность непокорному губернатору. За свои антибуддийские взгляды он был сослан в отдаленный уезд провинции Гуандун, которая была тогда диким пограничным углом империи. Хань Юй, тем не менее, смог подняться над несчастьями. Находясь в ссылке, он применил свои принципы в управлении уездом и оставил его счастливым и процветающим, когда вновь был вызван в столицу. В то время, поколения спустя после мятежа Ань Лу-шаня, император более не имел абсолютной власти над далекими губернаторами. Наместников восточных провинций невозможно было приструнить, не втянув страну в новую гражданскую войну. Пользуясь этим, они все менее подчинялись двору и передавали власть на местах своим сыновьям и внукам. В 822 году начальник одного из уездов в Хэбэе вышел из повиновения и напал на своего соседа в надежде добавить земли к своему уделу. Императорская армия, плохо оплачиваемая и лишенная провианта, не смогла привести его к покорности. Тогда император послал Хань Юя в надежде убедить мятежника словом, раз не удалось силой. В сопровождении лишь нескольких телохранителей Хань Юй отправился в лагерь восставших и потребовал встречи с их командиром. Его аргументы произвели впечатление на начальника, а особенно на его офицеров, которые, сопротивляясь трону, больше теряли, чем приобретали. Опасаясь, что открытое неповиновение может вызвать бунт в войсках, главарь мятежников согласился на предложенные условия, а Хань Юй с триумфом вернулся в Чанъань, подтвердив незыблемость авторитета императора и конфуцианской теории управления. В 819 году император Сянь-цзун, поклонник буддизма, предложил доставить из монастыря Фамэньсы (Фэнсян) в Чанъань драгоценную реликвию – палец самого Будды. В столице реликвия должна была сначала три дня храниться во дворце, а затем выставляться в различных храмах. Тогда Хань Юй отправил трону свою знаменитую петицию против буддизма. В официальной истории ее содержание представлено так: "Будда – божество западной страны, и если Ваше величество почитает его и поклоняется ему, то только в надежде обрести долголетие и утвердить спокойное и счастливое правление. Но в древности Хуан-ди, Юй, Тан-победитель, Вэнь-ван и У– ван – все они были долгожителями, а их подданные жили в нерушимом мире, хотя в те времена не было Будды. Это учение появилось при императоре ханьской династии Мин-ди, и с тех пор войны и беспорядки сменяют друг друга, принося огромное зло и разрушая царствующие династии. Учение Будды начало распространяться только при "Шести династиях", а это время не столь уж далеко от нас. Из всех правителей этих династий только лянский У-ди царствовал сорок восемь лет, и что он только ни делал, чтобы получить от Будды счастье и мир. Три раза он продавал себя в рабство монастырю, а какую награду он получил за это? Только голодную смерть, когда его скрутил Хоу Цзин. И при этом он всегда говорил, что все столь малоподходящие для императора поступки он совершает в надежде, что Будда дарует ему счастье, но это принесло ему одни лишь беды. Ибо Будда был всего лишь варваром западного царства, не признававшим ни верности, привязывающей подданного к правителю, ни покорности сына отцу. Если бы он жил сейчас и явился ко двору, Ваше величество могло бы один раз принять его в зале Сюаньчжэнтан, пригласить его на пир в ведомство Либинь, одарить его и сопроводить до границ империи, не давая ему возможности говорить с людьми. Но этот человек, Будда, давно уже умер и сгнил, а сейчас высохшая кость, якобы его палец, предлагается Вашему величеству для внесения в императорский дворец. Осмелюсь просить Ваше величество передать эту кость судьям, чтобы они уничтожили ее огнем или водой и покончили с этим вредным учением. Если Будда на самом деле такой, каким провозглашает себя, и если он обладает властью делать людей счастливыми или несчастными, тогда я молюсь, чтобы все зло, возникшее из такого поступка, пало бы на меня одного. Я убежден, однако, что у него нет такой власти". Именно за эту петицию Хань Юя сослали в Гуандун. Когда при следующем императоре Му-цзуне он вернулся ко двору и занял высокий пост, его протест еще не стерся в общественной памяти. Хань Юй был назначен императором в военное ведомство, что давало ему право следить за дисциплиной в армии. Поведение солдат значительно улучшилось, и люди стали говорить, что человек, готовый сжечь палец самого Благословенного Будды, не остановится перед наказанием простых солдат. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Или просто "восемью бессмертными пьяницами". – Прим. ред. 2 В английском оригинале приводится текст стихотворения, опущенный здесь во избежание профанации поэтического текста по причине двойного перевода. Стихи Ли Бо неоднократно переводились на русский язык такими известными переводчиками, как Гитович и Эйдлин, и читатель легко может познакомиться с ними по различным сборникам (например, "Три танских поэта"). – Прим. ред. 3 Текст в квадратных скобках для связи текста, возникшей из-за пропуска стихотворения, добавлен редактором. 4 Нынешний "Небесный Наставник" жил на горе Лунхушань в Цзянси, пока в 1928 году не был изгнан оттуда коммунистической красной армией. Здесь имеется в виду 63-й Небесный Наставник Чжан Энь-пу, до 1947 года, кстати, еще возвращавшийся в Лунхушань. Нынешний 64-й иерарх живет на Тайване (подробнее см. выше). – Прим. ред. 5 По легенде Ли Бо попытался обнять отражение Луны в водах Янцзы и утонул. На месте его гибели, на утесах Цайшицзи, в 15 милях от Нанкина, поставили храм. 6 Это не так, поскольку у сунских неоконфуцианцев тоже были предшественники: Ван Тун, Ли Ао и Хань Юй (последнее отмечает ниже и автор). – Прим. ред.