Текст книги "Очерки Боза, Наш приход"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА V
Горацио Спаркинс
перевод Н.Дарузес

– В самом деле, мой друг, прошлый раз на бале он очень ухаживал за Терезой, – сказала миссис Молдертон, обращаясь к своему супругу, который после утомительного дня в Сити отдыхал перед камином, накинув на голову шелковый платок, и потягивал портвейн, положив ноги на каминную решетку, очень ухаживал; и я опять-таки повторяю: следует ему оказывать всяческое поощрение. Решительно надо бы пригласить его к нам на обед.

– Кого это? – вопросил мистер Молдертон.

– Ну ты же знаешь, кого я имею в виду, мой друг, – того молодого человека с черными бачками и в белом галстуке, который недавно появился в собрании, и все девушки только о нем и говорят. Молодого… господи! Ну как же его зовут? Марианна, как его зовут? – продолжала миссис Молдертон, обращаясь к младшей дочери, которая вязала кошелек, стараясь при этом иметь томный вид.

– Мистер Горацио Спаркинс, мама, – со вздохом ответила мисс Марианна.

– Ах да, совершенно верно, Горацио Спаркинс, – подтвердила миссис Молдертон. – Решительно самый благовоспитанный молодой человек, какого я только видела. И, конечно, в том прекрасно сшитом фраке, который на нем тогда был надет, он походил на… на…

– На принца Леопольда, мама, – столько благородства, столько чувства! восторженным тоном подсказала Марианна.

– Не забывай, мой друг, – продолжала миссис Молдертон, – что Терезе уже двадцать восемь лет и, право, давно следовало бы что-то предпринять.

Мисс Тереза Молдертон была девушка очень маленького роста, довольно пухленькая, с румяными щечками, добродушного нрава, однако до сих пор ни с кем не помолвленная, хотя, надо сказать по совести, отнюдь не потому, что она мало старалась. Напрасно она кокетничала десять лет подряд; напрасно супруги Молдертон прилежно заводили обширные знакомства среди молодых холостяков Кемберуэла и даже Уондсворта и Брикстона, не говоря уже о тех, которые заезжали к ним из Лондона. Мисс Молдертон была известна не меньше, чем лев на крыше Нортамберленд-Хауса, и шансов на замужество у нее было ровно столько же.

– Я уверена, что он тебе понравится, – продолжала миссис Молдертон, он такой воспитанный!

– Такой умный! – сказала мисс Марианна.

– А как говорит! – прибавила мисс Тереза.

– Он очень тебя уважает, мой друг, – сообщила мужу миссис Молдертон. Мистер Молдертон кашлянул и поглядел на огонь.

– Да, он очень дорожит папиным обществом, – сказала мисс Марианна.

– Ну еще бы, – отозвалась мисс Тереза.

– Право, он сам мне в этом признался по секрету, – заметила миссис Молдертон.

– Ну что ж, – отвечал мистер Молдертон, до некоторой степени польщенный, – если я его увижу завтра в собрании, то, может, и приглашу к нам. Душа моя, надеюсь, ему известно, что мы живем в Кемберуэле?

– Разумеется, и что ты держишь лошадь и экипаж – тоже.

– Посмотрим, – сказал мистер Молдертон, собираясь задремать, посмотрим.

Мистер Молдертон был из тех людей, чей умственный горизонт ограничен Ллойдом, Домом Ост-индской компании, биржей и Английским банком. Несколько удачных спекуляций вознесли его из ничтожества и сравнительной бедности до положения богача. Как часто бывает в таких случаях, и он сам и его семья вместе с благосостоянием приобрели чрезвычайно возвышенный образ мыслей: они стали перенимать моды, вкусы и прочие глупости у высших классов и возымели самое решительное и весьма подобающее отвращение ко всему, что могло почитаться низменным. Мистер Молдертон был гостеприимен из тщеславия, ограничен по невежеству и полон предрассудков из чванства. Самомнение и хвастовство заставляли его держать отличный стол: ради выгоды и любви к благам мира сего у него бывало много гостей. Он любил принимать у себя образованных людей или таких, которых сам считал образованными, потому что про это было лестно рассказывать; зато терпеть не мог таких, которых называл «умниками». Вероятно, он питал к ним неприязнь из сочувствия к своим сыновьям, ибо ни тот, ни другой не давали родителю ни малейшего повода опасаться за них в этом отношении. Все семейство стремилось заводить знакомства и связи не в своем кругу, а среди вышестоящих; и одним из неизбежных последствий этого стремления, соединенного с полным незнанием света за пределами своего узкого мирка, было то, что всякий, кто только претендовал на знакомство с высшим светом, мог запросто обедать у них в Оук-Лодж, Кемберуэл.

Появление мистера Горацио Спаркинса в собрании вызвало немало толков и расспросов среди завсегдатаев. Кто бы это был? Он, видимо, очень сдержан и, видимо, полон грусти. Может быть, это духовное лицо? Он слишком хорошо танцует. Адвокат? Он сам сказал, что нет. Слог у него самый изысканный, и говорит он очень много. Может быть, это знатный иностранец, приехавший в Англию для того, чтобы описывать страну, ее обычаи и нравы; а на публичных балах и обедах он бывает для того, чтобы ближе познакомиться с высшим обществом, тонкостями этикета и английской воспитанностью? Нет, он говорит без иностранного акцента. Может быть, он медик, сотрудник журналов, автор модных романов или художник? Нет, и эти предположения были опровергнуты вескими доводами. «В таком случае, – решили все, – он, должно быть, какое-нибудь важное лицо». – «Скорей всего, так и есть, – рассуждал про себя мистер Молдертон, – он заметил, что мы лучше других, оттого и оказывает нам столько внимания».

На следующий вечер после того разговора, который мы только что передали, были танцы в собрании. Экипаж было селено подать к подъезду Оук-Лодж ровно в девять. Сестры Молдертон были одеты в небесно-голубой атлас, с разбросанными по нему искусственными цветами, а миссис Молдертон (коротенькая, толстая женщина), одетая точно так же, была похожа на свою старшую дочь, помноженную на два. Мистер Фредерик Молдертон, старший сын, в черном фраке, являл собою идеал франтоватого официанта, а мистер Томас Молдертон, младший сын, в жестком белом галстуке, синем фраке с блестящими пуговицами и красной ленточкой для часов сильно смахивал на интересного, но неосторожного молодого человека по имени Джордж Барнуэл.^{73} Все они твердо решили поближе познакомиться с мистером Горацио Спаркинсом. Мисс Тереза, понятно, намеревалась быть любезной и милой, как это и подобает девице двадцати восьми лет, ищущей жениха. Миссис Молдертон готовила улыбки и комплименты. Мисс Марианна хотела попросить, чтобы он написал ей стихи в альбом. Мистер Молдертон собирался осчастливить знатного незнакомца, пригласив его на обед. Том намерен был исследовать глубину его познаний касательно сигар и нюхательного табака. Даже сам мистер Фредерик Молдертон, семейный авторитет по части вкуса, туалета и всяких светских новшеств, который имел отдельные апартаменты в Лондоне и свободный доступ в театр Ковент-Гарден, был одет всегда по моде последнего месяца, два раза в неделю во время сезона греб на Темзе и имел друга, который когда-то знал одного джентльмена, жившего прежде в Олбени,^{74} – даже он решил, что мистер Горацио Спаркинс, должно быть, отличный малый, так что он, Фредерик, сделает ему честь и пригласит его сыграть партию на бильярде.

Первым, на кого обратились полные надежды взгляды встревоженного семейства, был интересный Горацио, сидевший на диване в задумчивой позе, со взором, устремленным на потолок, и волосами, зачесанными со лба кверху.

– Вот он, мой друг, – шепнула миссис Молдертон мистеру Молдертону.

– Как похож на лорда Байрона! – вполголоса воскликнула мисс Тереза.

– Или на Монтгомери!^{75} – прошептала мисс Марианна.

– Или на портрет капитана Кука! – заметил Том.

– Том, не дури! – остановил его отец, который постоянно одергивал его, вероятно опасаясь, – впрочем, совершенно напрасно, – как бы он не попал в «умники».

Пока все семейство пересекало залу, элегантный Спаркинс с большим успехом принимал самые выигрышные позы. Затем он вскочил на ноги с очень естественным выражением восторга и удивления, приветствовал весьма сердечно миссис Молдертон, поклонился девицам с очаровательной учтивостью, пожал руку мистеру Молдертону почтительно, даже чуть ли не благоговейно, и ответил на поклон обоих братьев так любезно и так покровительственно, что они совершенно убедились в том, что это должно быть, очень важное лицо и в то же время очень обходительное.

– Мисс Молдертон, – сказал Горацио с низким поклоном после обычных приветствий, – могу ли я надеяться, что вы удостоите меня удовольствия и чести…

– Я, кажется, еще не на все танцы приглашена, – сказала мисс Тереза, неудачно прикидываясь равнодушной, – но, право, так много знакомых…

Горацио очень изящно изобразил разочарование.

– Буду очень рада, – жеманно пролепетала, наконец, интересная Тереза. Физиономия Горацио сразу засияла, словно старая шляпа под летним дождем.

– Очень вежливый молодой человек, без сомнения, – сказал польщенный мистер Молдертон, после того как раболепный Спаркинс со своей дамой стали в пару для объявленной кадрили.

– Он держится безупречно, – сказал Фредерик.

– Да, отличный малый, – вставил Том, который никогда не упускал случая попасть пальцем в небо, – говорит, как аукционист.

– Том, – сурово сказал ему отец, – я, кажется, уже просил тебя не дурить.

Том нахохлился, точно петух в дождливое утро.

– Как прелестно, – сказал интересный Горацио своей даме, прогуливаясь по зале в перерыве между фигурами кадрили, – как прелестно, как освежительно удалиться от грозовых туч, от превратностей и тревог жизни хотя бы на краткое, быстролетное мгновение и провести это мгновение, сколь оно ни хрупко и преходяще, в благословенном обществе той особы, чье неодобрение было бы смертью, холодность – безумием, измена – гибелью, чье постоянство было бы счастьем, чья любовь была бы высшей и лучшей наградой, какую бог может послать мужчине.

«Сколько чувства! сколько души!» – подумала мисс Тереза, повисая всей своей тяжестью на руке кавалера.

– Но довольно… довольно! – продолжал элегантный Спаркинс трагическим тоном. – Что я сказал? что мне до… до подобного рода чувств? Мисс Молдертон, – тут он остановился, – могу ли я надеяться, что вы примете…

– Право, мистер Спаркинс, – отвечала восхищенная Тереза, краснея от приятнейшего волнения, – вам следует обратиться к папаше. Без его позволения я никогда не решусь…

– Но он, верно, не будет против…

– Ах, нет! Право же, право, вы его совсем не знаете! – прервала Спаркинса мисс Тереза, отлично зная, что опасаться нечего, – ей только хотелось, чтобы их беседа как можно больше походила на сцену из романа.

– Не может же он быть против того, чтобы я предложил вам стакан глинтвейна, – с удивлением возразил обольстительный Спаркинс.

«И это все? – подумала разочарованная Тереза. – Сколько шума из пустяков!»

– Мне доставит величайшее удовольствие, сэр, если вы отобедаете у нас в Оук-Лодж, Кемберуэл, в пять часов в будущее воскресенье, при условии, что у вас нет в виду ничего лучшего, – сказал мистер Молдертон в конце вечера, когда он и оба его сына стояли, беседуя с Горацио Спаркинсом.

Горацио поклонился в знак признательности и принял это лестное приглашение.

– Должен сознаться, – заметил отец семейства, протягивая новому знакомому свою табакерку, – что я не такой уж охотник до этих собраний: гораздо лучше домашний уют, я бы даже сказал – роскошь Оук-Лодж. Для пожилого человека здесь мало привлекательного.

– А в конце концов, что такое человек? – вопросил философ Спаркинс. Что такое человек, спрошу я вас?

– Да, совершенно, верно, – отвечал мистер Молдертон, – совершенно верно.

– Нам известно, что мы живем и дышим, – продолжал Горацио, – что у нас есть потребности и желания, страсти и склонности…

– Разумеется, – с глубокомысленным видом произнес Фредерик Молдертон.

– Я говорю, нам известно, что мы существуем, – повторил Горацио, возвышая голос, – но это и все; здесь предел нашего познания, вершина наших постижении; к этому мы приходим в конце концов. Что еще нам известно?

– Ничего, – отвечал Фредерик: он, как никто другой, мог ручаться за себя в этом отношении.

Том отважился было сказать что-то невпопад, но, к счастью для своей репутации, вовремя поймал грозный взгляд папаши и поджал хвост, словно щенок, уличенный в воровстве.

– Честное слово, – сказал мистер Молдертон-старший, когда они возвращались домой в экипаже, – этот мистер Спаркинс замечательный молодой человек. Такие удивительные познания! такие необыкновенные сведения! и такая красноречивая манера изъясняться!

– Я думаю, это, должно быть, какое-нибудь инкогнито, – заметила мисс Марианна. – Как очаровательно и романтично!

– Говорит он очень громко и складно, – несмело сказал Том, – только мне не совсем понятно, о чем речь.

– Том, я уже надежду потерял, что ты хоть когда-нибудь что-нибудь будешь понимать, – сказал его отец, который, без сомнения, очень много вынес из беседы с мистером Спаркинсом.

– Мне кажется, Том, – сказала мисс Тереза, – что ты нынче вечером вел себя просто глупо.

– Ну конечно! – воскликнули все разом, и несчастный Том сжался в комок и забился в угол. Этим же вечером мистер и миссис Молдертон имели долгую беседу относительно устройства судьбы своей дочери и ее видов на будущее. Мисс Тереза отошла ко сну, терзаясь сомнениями, следует ли ей поощрять визиты теперешних своих подруг, в случае ежели она выйдет за титулованную особу; и всю ночь напролет ей снились переодетые вельможи, многолюдные рауты, страусовые перья, свадебные банты и Горацио Спаркинс.

В воскресенье утром много было высказано предположений насчет того, каким образом доберется до них долгожданный Горацио Спаркинс. Держит ли он выезд? возможно ли, что он приедет верхом? или, быть может, снизойдет до дилижанса? Эти и другие соображения того же рода и не меньшей важности поглощали внимание миссис Молдертон и ее дочерей все утро после церкви.

– Честное слово, дута моя, такая досада, что этот твой вульгарный братец напросился нынче на обед, – сказал мистер Молдертон жене. – Я нарочно поостерегся и не пригласил никого, кроме Флемуэла, именно из-за того, что у нас будет нынче мистер Спаркинс. А тут, только представь себе: твой братец, какой-то торгаш – просто немыслимо! Я не потерплю, чтоб он толковал при новом госте о своей лавочке, – нет, ни за что на свете! Если б у него хватило здравого смысла скрывать, что он позорит всю семью, – это бы еще куда ни шло; так нет же, он до того любит свое гнусное дело, что непременно сообщает всем и каждому, кто он такой.

Мистер Джейкоб Бартон, о котором шла речь, был крупный бакалейщик, до такой степени вульгарный и до того нечувствительный ко всяким деликатностям, что он и вправду ничуть не стеснялся своего дела: он на нем деньги нажил, и пускай хоть все об этом знают, ему наплевать.

– А! Флемуэл, дорогой мой, как поживаете? – воскликнул мистер Молдертон, когда в комнату вошел маленький суетливый человечек в зеленых очках. – Вы получили мою записку?

– Да, получил, поэтому я и приехал.

– Не знаете ли вы этого мистера Спаркинса, хотя бы по фамилии? Вы ведь всех знаете.

Мистер Флемуэл был один из тех господ, обладающих самыми обширными сведениями, каких иногда можно встретить в обществе и которые кичатся тем, что всех знают, на самом же деле не знают ровно никого. В доме Молдертона, где любые анекдоты о великих мира сего выслушивались с жадностью, он был, что называется, любимчиком; и, отлично понимая, с кем имеет дело, он давал волю своей страстишке и, не зная удержу, хвастался знакомством со всеми значительными людьми. У него была довольно оригинальная манера врать как бы в скобках, с видом величайшей скромности, будто опасаясь, что его сочтут хвастуном.

– Да нет, под этой фамилией я его не знаю, – отвечал Флемуэл, понизив голос и с самым многозначительным выражением. – Не сомневаюсь, однако, что я его знаю. Он высокого роста?

– Нет, среднего, – сказала мисс Тереза.

– Волосы черные? – наудачу осведомился Флемуэл.

– Да, – с готовностью подтвердила мисс Тереза.

– Нос довольно короткий?

– Не-ет, – отвечала огорченная Тереза, – нос у него римский.

– Я и сказал, римский нос, не так ли? – вопросил Флемуэл. – Он хорошо одевается?

– О, конечно!

– И прекрасно держится в обществе?

– О да! – отвечало все семейство хором. – Вы его, должно быть, знаете.

– Да, я так и думал, что вы его должны знать, если он значительное лицо, – торжествующе воскликнул мистер Молдертон. – Как, по-вашему, кто он такой?

– Судя по описанию, – в раздумье произнес Флемуэл, понизив голос почти до шепота, – он очень похож на виконта Огастеса Фиц-Эдварда Фиц-Джона Фиц-Осборна. Высокоталантливый молодой человек и при этом большой оригинал. Весьма вероятно, что он временно переменил фамилию для какой-нибудь цели.

Сердце Терезы сильно забилось. Неужели это в самом деле виконт Огастес Фиц-Эдвард Фиц-Джон Фиц-Осборн? Какое имя, если его изящно отпечатать на двух глазированных карточках, соединенных белой атласной лентой! «Виконтесса Фиц-Эдвард Фиц-Джон Фиц-Осборн!» Головокружительная мысль!

– Без пяти минут пять, – сказал мистер Молдертон, взглянув на свои часы, – надеюсь, он нас не обманет.

– Вот он! – воскликнула мисс Тереза, когда послышался громкий стук в парадную дверь. Все постарались принять такой вид, – как это обычно делается, когда гостя ждут с особенным нетерпением, – будто они даже и не подозревали о его приходе.

Дверь в комнату отворилась. «Мистер Бартон!» объявил слуга.

– Черт бы его взял! – пробормотал Молдертон. – А! Дорогой мой, как поживаете? Что новенького?

– Да ничего нет, – отвечал бакалейщик привычно грубоватым тоном. Ровно ничего особенного. Ничего такого не слыхал. Здравствуйте, мальчики и девочки! Мистер Флемуэл, очень рад вас видеть, сэр.

– А вот и мистер Спаркинс, – заметил Том, глядевший в окно, – да еще на какой лошади!

И действительно, Горацио Спаркинс на крупной вороной лошади выделывал такие курбеты и пируэты, словно работал наездником в цирке Астли. После долгого отпускания и натягивания поводьев под аккомпанемент храпенья, фырканья и стука копыт лошадь согласилась остановиться ярдах в ста от калитки, где Горацио спешился, доверив животное заботам молдертоновского конюха. Церемония представления была проделана по всей форме. Мистер Флемуэл глядел на Горацио сквозь зеленые очки с таинственным и значительным видом, а галантный Горацио глядел на Терезу так выразительно, что и сказать невозможно.

– Это и есть виконт Огастес, как его там? – шепотом спросила миссис Молдертон Флемуэла, который вел ее в столовую.

– Н-нет, то есть не совсем так, – отвечал этот великий авторитет, – не совсем так.

– Кто же он тогда?

– Тс-с! – произнес Флемуэл со значительным видом, говорившим, что он отлично знает, но никак не может открыть эту важную тайну по соображениям государственного порядка. А может, это кто-нибудь из министров знакомится таким образом с умонастроением народа?

– Мистер Спаркинс, – вне себя от радости сказала миссис Молдертон, сядьте, пожалуйста, между дамами. Джон, поставьте стул для гостя между мисс Терезой и мисс Марианной. – Эти ее слова относились к слуге, который обыкновенно работал то за конюха, то за садовника; но так как надо было произвести на Спаркинса впечатление, то его заставили надеть белый галстук и башмаки, причесали и пригладили, чтобы он мог сойти за второго лакея.

Обед был превосходный, Горацио усиленно ухаживал за мисс Терезой, и все были настроены как нельзя лучше, кроме мистера Молдертона, который, зная наклонности своего шурина, терпел невыносимые мучения того рода, какие, если верить газетам, испытывают все живущие по соседству с кабаком, когда сиделец вешается на сеновале, что «гораздо легче вообразить себе, нежели описать».

– Флемуэл, давно ли вы виделись с вашим другом, сэром Томасом Нолендом? – спросил мистер Молдертон, искоса поглядывая на Горацио, чтобы проверить, какое впечатление произведет имя этого великого человека.

– Да нет, не так давно. А вот лорда Гоблтона я видел третьего дня.

– Вот как! Надеюсь, его милость в добром здоровье? – спросил Молдертон с живейшим участием. Едва ли нужно говорить, что до этой минуты он и не подозревал о существовании такой особы.

– О да, он здоров, вполне здоров. Отличный человек. Я его встретил в Сити и долго с ним разговаривал. Да, я с ним довольно близко знаком. Однако мне не удалось поговорить с ним как следует, потому что я торопился к одному банкиру – очень богатый человек и член парламента, с ним я тоже знаком довольно близко, можно даже сказать, очень близко.

– Знаю, о ком вы говорите, – с важностью изрек Молдертон, на самом деле зная на этот счет не больше самого Флемуэла. – Дело у него солидное.

Этим была затронута опасная тема.

– Кстати о деле, – вмешался мистер Бартон, сидевший наискосок от хозяина. – Один джентльмен, которого вы, Молдертон, очень хорошо знали еще до того, как вам удалось провести ту первую спекуляцию, на днях зашел к нам в лавку и…

– Бартон, положите мне, пожалуйста, одну картофелину, – прервал его несчастный хозяин дома, надеясь удушить рассказ в самом зародыше.

– Пожалуйста, – отвечал бакалейщик, нисколько не подозревая об умысле зятя, – и он мне сказал напрямик…

– Рассыпчатую, будьте добры, – опять прервал его Молдертон, дрожа за конец анекдота и опасаясь слова «лавка».

– Вот он и говорит, знаете ли, – продолжал преступник, передав картофелину, – и говорит: как идет ваше дело? А я ему говорю, так, шутя, вы же меня знаете, говорю ему: я своим делом не гнушаюсь, думаю, что и дело меня гнушаться не будет.

– Мистер Спаркинс, – начал хозяин, тщетно пытаясь скрыть тревогу, стаканчик вина?

– С величайшим удовольствием, сэр.

– За ваше здоровье.

– Благодарю вас.

– Мы говорили в тот вечер, – продолжал хозяин, обращаясь к Горацио, отчасти с целью блеснуть ораторским дарованием нового знакомого, отчасти же в надежде заглушить анекдоты бакалейщика, – мы говорили тогда вечером о природе человека. Ваши доводы показались мне очень убедительными.

– И мне тоже, – сказал Фредерик. Горацио ответил любезным наклонением головы.

– Скажите, какого вы мнения о женщинах, мистер Спаркинс? – осведомилась миссис Молдертон. Девицы жеманно улыбались.

– Мужчина, – ответил Горацио, – мужчина, бродит ли он среди светлых, веселых, цветущих долин второго эдема или же в более унылых, бесплодных и, можно сказать, прозаических местах, с которыми мы волей-неволей должны мириться в наше время; мужчина в любых обстоятельствах, в любом месте клонится ли он под бременем губительных вихрей арктической зоны, или иссыхает от зноя под лучами полуденного солнца, – мужчина без женщины одинок.

– Я очень рада слышать, что вы держитесь такого похвального образа мыслей, мистер Спаркинс, – сказала миссис Молдертон.

– И я тоже, – прибавила мисс Тереза. Горацио взглядом выразил, как он счастлив, а молодая особа покраснела.

– А я думаю так… – начал мистер Бартон.

– Я знаю, что вы хотите сказать, – прервал его Молдертон, решившись не давать больше хода своему родственнику, – и я с вами не согласен.

– Что такое? – спросил изумленно бакалейщик.

– Мне очень жаль, Бартон, что я расхожусь с вами во мнениях, – сказал хозяин таким решительным тоном, словно и в самом деле противоречил какому-то его утверждению, – но я не могу согласиться с тем, что считаю в высшей степени нелепым.

– Да ведь я хотел сказать…

– Вы меня не убедите, – сказал Молдертон с видом непреклонной решимости. – Никогда.

– А я не могу вполне согласиться с доводами мистера Спаркинса, – сказал Фредерик, вступая в бой вслед за папашей.

– Как! – воскликнул Горацио, который пустился рассуждать еще более отвлеченно и туманно, когда увидел, что дамы слушают его с восторженным изумлением. – Как! Разве следствие не есть результат причины? Разве причина не предшествует следствию?

– Вот в чем суть, – сказал Флемуэл.

– Разумеется, – сказал мистер Молдертон.

– Ибо, если следствие есть результат причины, а причина предшествует следствию, то вы ошибаетесь, насколько я понимаю, – прибавил Горацио.

– Положительно так, – сказал угодливый Флемуэл.

– По крайней мере таково будет верное и логическое заключение, насколько я понимаю? – вопросительным тоном прибавил Спаркинс.

– Без сомнения, – опять ввязался Флемуэл. – Это решает дело.

– Что ж, может быть, и решает, – сказал Фредерик. – Раньше я этого не понимал.

«А я и теперь не очень-то понимаю, – подумал бакалейщик, – однако надо полагать, что это правильно».

– Какой у него глубокий ум! – шепнула миссис Молдертон дочерям, когда они выходили в гостиную.

– Ах, он просто прелесть! – отвечали обе девицы разом, – говорит, как оракул. Он, должно быть, много видел и знает жизнь.

Когда мужчин предоставили самим себе, воцарилось молчание и у всех был такой мрачный вид, словно их совсем доконала философская глубина состоявшейся перед этим беседы. Первым нарушил молчание Флемуэл, твердо решивший выведать, кто и что такое на самом деле Горацио Спаркинс.

– Извините меня, сэр, – начал этот всезнающий человек. – Если я не ошибаюсь, вы готовитесь к адвокатуре? Я и сам когда-то подумывал об этом, да, в самом деле, и довольно близко знаком с первыми светилами этой выдающейся профессии.

– Н-ну, не совсем, – ответил Горацио, слегка поколебавшись.

– Но вы давно вращаетесь среди шелковых мантий, если я не ошибаюсь? почтительно спросил Флемуэл. – Почти всю свою жизнь, – отвечал Спаркинс.

Вопрос, таким образом, был благополучно разрешен для мистера Флемуэла. Горацио – это молодой джентльмен, который скоро станет адвокатом.

– Не хотел бы я быть юристом, – сказал Том, впервые раскрывая рот и оглядывая стол в надежде, что хоть кто-нибудь обратит внимание на его слова. Никто на это ничего не ответил.

– Не хотел бы я носить парик! – отважился Том сделать еще одно замечание.

– Том, очень прошу, не выставляй себя на посмешище, – сказал ему отец. – Слушай, пожалуйста, и поучайся из разговора старших, но не делай все время нелепых замечаний.

– Хорошо, папаша, – ответил несчастный Том, который не произнес ни слова с тех пор, как попросил в четверть шестого второй кусок говядины, а теперь было восемь.

– Ну ничего, Том! – заметил его добродушный дядюшка. – Я с тобой согласен. Мне бы тоже не хотелось носить парик. Уж лучше фартук.

Мистер Молдертон сильно закашлялся. Мистер Бартон продолжал:

– Потому что, ежели человек гнушается своим делом…

Кашель возобновился с удесятеренной силой и не прекращался до тех пор, пока незадачливый его виновник, встревожившись, не позабыл совершенно о том, что собирался сказать.

– Мистер Спаркинс, – сказал Флемуэл, возобновляя атаку, – не знаете ли вы мистера Делафонтена, с Бедфорд-сквера?

– Я обменялся с ним карточками; после чего я, правда, имел случай быть ему полезным, – отвечал Горацио, слегка краснея – без сомнения, оттого, что ему пришлось сделать такое признание.

– Это большая удача, если вам довелось оказать услугу такому важному лицу, – сказал Флемуэл, всем своим видом выражая глубокое уважение.

– Не знаю, кто он такой, – по секрету шепнул он Молдертону, когда они переходили в гостиную следом за Горацио. – Однако совершенно ясно, по профессии он юрист и лицо очень важное, с большими связями.

– Без сомнения, без сомнения, – поддакнул его спутник.

Остаток вечера прошел самым восхитительным образом. Мистер Молдертон, избавившись от своих опасений в силу того обстоятельства, что Бартон уснул крепким сном, был в высшей степени любезен и снисходителен. Мисс Тереза сыграла «Падение Парижа» – мастерски, как объявил Спаркинс, и оба они, с помощью Фредерика, пробовали спеться, разучивая без конца дуэты и трио, так как сделали приятное открытие, что их голоса прекрасно гармонируют. Конечно, все они пели первую партию, а Горацио, помимо того небольшого неудобства, что он был абсолютно лишен слуха, еще и не знал ни одной ноты. Все же они провели время очень приятно, и был уже первый час ночи, когда мистер Спаркинс попросил, чтобы подали его коня, похожего на траурный катафалк, причем просьба его была уважена только на том условии, что он опять приедет к ним в следующее воскресенье.

– Но, может быть, мистер Спаркинс присоединится к нам завтра вечером? предложила миссис Молдертон. – Мистер Молдертон собирается повезти девочек на пантомиму.

Мистер Спаркинс поклонился и пообещал зайти к ним в ложу N 48 в течение вечера.

– На утро мы вас освобождаем, – с очаровательной игривостью сказала мисс Тереза, – мама везет нас в город за покупками. Я знаю, мужчины терпеть не могут этого занятия.

Мистер Спаркинс опять поклонился и заявил, что он был бы в восторге, но утром у него важное дело – он занят. Флемуэл выразительно посмотрел на Молдертона. «Судебная сессия!» – прошептал он.

К двенадцати часам на следующее утро экипаж был подан к крыльцу, чтобы миссис Молдертон с дочерями могла отправиться в задуманную на этот день экспедицию. Пообедать и переодеться для театра они собирались у знакомых. Сначала они завезли к ним все свои картонки, а затем отправились на Тоттенхем-Корт-роуд сделать кое-какие покупки у Джонса, Спраггинса и Смита, после чего им надо было заехать на Бонд-стрит к Редмейну, а уже оттуда в такие лавки, о которых никто никогда не слыхивал. Барышни старались разогнать дорожную скуку, превознося Горацио Спаркинса, браня свою мамашу за то, что она везет их в такую даль ради какого-то шиллинга экономии, и гадая, когда же они доберутся до места своего назначения. В конце концов экипаж остановился перед довольно грязной мануфактурной лавкой со всякого рода товарами и всех размеров ярлыками на витрине. Там были раздутые, словно от водянки, семерки с крохотными тремя фартингами в уголке, совершенно невидимыми простым глазом; триста пятьдесят тысяч дамских горжеток, ценою от одного шиллинга полутора пенсов; башмачки из настоящей французской лайки по два шиллинга девять пенсов за пару; зеленые дамские зонтики по такой же дешевке и «всевозможные товары на пятьдесят процентов дешевле себестоимости» по словам владельца лавки, – а кому же это лучше знать, как не ему.

– Господи, мамаша, куда это вы нас завезли? – сказала мисс Тереза. Что подумал бы мистер Спаркинс, если б он нас увидел!

– Да, действительно! – сказала мисс Марианна, ужасаясь этой мысли.

– Садитесь, пожалуйста, сударыни! Что прикажете? – осведомился церемониймейстер заведения, в белом шейном платке и строгом галстуке, очень походивший на плохой «портрет мужчины» с академической выставки.

– Я хочу посмотреть шелка, – ответила миссис Молдертон.

– Сию минуту, сударыня. Мистер Смит! Где мистер Смит?

– Я здесь, сэр, – послышался голос в глубине лавки.

– Будьте любезны, поторопитесь, мистер Смит, – сказал церемониймейстер. – Вас никогда нельзя найти, когда вы нужны, сэр.