Текст книги "Очерки Боза, Наш приход"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

– Мисс Мейплсон выходит за вас?

– Мисс Мейплсон? Нет, миссис Мейплсон!

– Боже мой! – воскликнул Хикс, падая на стул. – Вы женитесь на матери, а я на дочери!

– Чрезвычайно странное совпадение! – ответил мистер Колтон. – И к тому же весьма неприятное; дело в том, что Матильда намерена держать все в тайне от дочерей, пока бракосочетание не совершится, и поэтому не хочет просить никого из своих друзей быть посаженым отцом. По некоторым веским причинам мне тоже не хотелось бы до поры до времени посвящать в это дело своих знакомых; вследствие чего я послал за вами, дабы узнать, не сделаете ли вы мне одолжение выступить в роли отца?

– Я был бы счастлив, уверяю вас, – сказал Хикс сочувственным тоном, но, понимаете, я выступаю в роли жениха. Одно часто бывает следствием другого, но совмещать обе эти роли как-то не принято. А Симпсон? Я уверен, что он с радостью вам поможет.

– Мне бы не хотелось обращаться к нему, – ответил Колтон. – Он такой осел.

Мистер Септимус Хикс поднял взор к потолку, потом опустил его на пол, и, наконец, его осенило.

– Пусть отцом будет хозяин дома, Тибс, – предложил он и привел двустишие, удивительно подходившее и к Тибсу и к парочке:

 
О силы неба! Что за страшный вид!
Отец на пару бедную глядит!
 

– Эта мысль уже приходила мне в голову, – сказал мистер Колтон, – но, видите ли, Матильда по неизвестной мне причине очень не хочет, чтобы миссис Тибс узнала об этом, пока все не будет кончено. Естественная стыдливость, знаете ли.

– Он добрейшее существо, если уметь подойти к нему, – сказал мистер Септимус Хикс. – Велите ему ничего не говорить жене, убедите его, что она не рассердится, – и он тут же согласится. Мой брак должен остаться тайным из-за ее матери и моего отца; поэтому Тибсу надо приказать хранить молчание.

В эту минуту у парадной двери послышался робкий двойной стук, равный одному самоуверенному. Это был Тибс. Это мог быть только он, потому что никто другой не тратил пяти минут на вытирание ног. Он ходил уплатить по счету булочнику.

– Мистер Тибс, – ласковым голосом позвал мистер Колтон, перегнувшись через перила.

– Сэр? – откликнулся обладатель грязной физиономии.

– Будьте так любезны, поднимитесь сюда на минутку.

– С удовольствием, сэр, – ответил Тибс, в восторге от того, что его заметили. Мистер Колтон тщательно затворил дверь. Тибс положил шляпу на пол (как часто делают застенчивые люди), сел на предложенный стул и огляделся с таким изумлением, словно его вызвали на суд инквизиции.

– Довольно неприятное событие, мистер Тибс, – произнес Колтон внушительно, – вынуждает меня обратиться к вам за советом и просить вас не сообщать того, что я собираюсь сказать, вашей супруге. Тибс изъявил согласие, недоумевая про себя, какого дьявола тот натворил, и предполагая, что он по меньшей мере перебил все парадные графины.

Мистер Колтон продолжал:

– Я оказался, мистер Тибс, в довольно неприятном положении.

Тибс поглядел на мистера Септимуса Хикса так, словно думал, что именно присутствие мистера Хикса, придвинувшего кресло столь близко к собрату-жильцу, и составляет неприятность этого положения, но, не зная, что сказать, ограничился восклицанием: «Неужто?»

– Теперь, – продолжал молоток, – разрешите мне просить вас не проявлять никаких признаков удивления, которые могла бы услышать прислуга, когда я скажу вам – подавите чувство изумления! – что двое из обитателей этого дома намерены завтра утром сочетаться браком. – И он отодвинул свое кресло на несколько футов, чтобы получше насладиться эффектом столь неожиданного сообщения.

Если бы Тибс опрометью выскочил из комнаты, шатаясь, спустился бы с лестницы и упал в обморок в нижнем коридоре, если бы он, вне себя от удивления, выпрыгнул из окна в извозчичий двор, расположенный за домом, его поведение показалось бы мистеру Колтону менее необъяснимым, чем то спокойствие, с которым он просто сунул руки в карманы невыразимых и, чуть ли не хихикнув, сказал:

– А как же.

– Вы не изумлены, мистер Тибс? – вопросил мистер Колтон.

– Да нет, сэр, чего же, – отозвался Тибс. – В конце концов это естественно. Когда молодые люди часто видятся, сами знаете…

– Конечно, конечно, – сказал Колтон с неописуемым самодовольством.

– Вы, значит, не видите в этом ничего необычного? спросил мистер Септимус Хикс, все это время в немом удивлении взиравший на Тибса.

– Нет, сэр, – ответил Тибс. – Я тоже был таким в его годы, – и он самым настоящим образом улыбнулся.

«У меня, значит, дьявольски моложавый вид!» – с восторгом подумал старый фат, знавший, что он на добрых десять лет старше Тибса.

– В таком случае перейдем сразу к делу, – продолжал он. – Я хотел бы знать, согласны ли вы быть посаженым отцом?

– Разумеется, – ответил Тибс, все еще не проявляя ни малейшего изумления.

– Согласны?

– Само собой, – подтвердил Тибс, по-прежнему спокойный, как портер, с которого сдули пену.

Мистер Колтон горячо пожал руку порабощенному мужу и поклялся ему в вечной дружбе. Хикс, преисполненный удивления и радости, последовал его примеру.

– Признайтесь же, – спросил мистер Колтон у Тибса, поднимавшего с пола свою шляпу. – Были вы удивлены?

– И не говорите! – ответила эта высокая персона, взмахнув рукой. – И не говорите! Когда я услышал об этом в первый раз…

– Так неожиданно, – сказал Септимус Хикс.

– Понимаете, так странно – обращаться ко мне, – сказал Тибс.

– В общем и целом – необыкновенно! – воскликнул престарелый жуир, и все трое рассмеялись.

– Послушайте, – начал Тибс, притворив открытую было дверь и давая полную волю подавляемому дотоле смеху. – Меня беспокоит одно – что все-таки скажет его отец?

Мистер Септимус Хикс поглядел на мистера Колтона.

– Да, но смешнее всего то, – произнес последний, в свою очередь поддаваясь веселью, – что у меня нет отца. Хе-хе-хе!

– У вас-то отца нет, зато у него есть, – сказал Тибс.

– У кого? – поинтересовался мистер Септимус Хикс.

– Как у кого? У него.

– У кого – у него? Вам известна моя тайна? Вы обо мне говорите?

– О вас? Нет. Вы же знаете, о ком я говорю, – отвечал Тибс, выразительно подмигивая.

– Ради бога, о ком вы говорите? – спросил мистер Колтон, которого, как и Септимуса Хикса, эта путаница совсем сбила с толку.

– О мистере Симпсоне, разумеется, – ответил Тибс. – О ком же еще?

– Я понял все, – сказал любитель Байрона, – Симпсон завтра утром женится на Джулии Мейплсон.

– Само собой, – ответил Тибс с глубоким удовлетворением, – конечно, женится.

Потребовался бы карандаш Хогарта, чтобы изобразить – наше слабое перо не в силах его описать – выражение, появившееся на лицах мистера Колтона и мистера Септимуса Хикса при этом неожиданном заявлении. Равным образом невозможно описать, – хотя, быть может, наши читательницы без труда вообразят, – к каким хитростям прибегли три красавицы, чтобы так прочно поймать каждая своего поклонника. Каковы бы ни были их уловки, они увенчались успехом. Мать прекрасно знала, что ее дочери собираются выйти замуж, а дочки равным образом были осведомлены о намерениях своей достопочтенной родительницы. Однако будет приличнее, решили они, если каждая притворится, будто ничего не знает о двух других помолвках, было также желательно устроить все свадьбы в один и тот же день, чтобы один из тайных союзов, став явным, не повлиял неблагоприятным образом на другие. Отсюда недоразумение между мистером Колтоном и мистером Септимусом Хиксом, и отсюда же предварительный уговор с неосторожным Тибсом.

На следующее утро мистер Септимус Хикс вступил в брак с мисс Матильдой Мейплсон. Мистер Симпсон также соединился «священными узами» с мисс Джулией, посаженым отцом которой был Тибс – «впервые в этой роли». Мистер Колтон, не столь пылкий, как эти молодые люди, был порядком обескуражен двойным открытием, и поскольку он затруднялся найти человека, который вручил бы ему его невесту, он подумал, что лучший выход из создавшегося положения – вовсе от нее отказаться. Его нареченная, однако, «воззвала», как выразился ее адвокат на слушании дела «Мейплсон против Колтона нарушение брачного обязательства», «с разбитым сердцем к поруганным законам своей страны». Ей было присуждено возмещение ущерба в размере одной тысячи фунтов, каковую сумму несчастному дверному молотку и пришлось уплатить. Мистер Септимус Хикс как-то ушел та больничный обход, да так и не пришел обратно. Его оскорбленная жена проживает в настоящее время с матерью в Булони. Мистеру Симпсону, имевшему несчастье потерять жену через шесть недель после свадьбы (она сбежала с офицером, пока супруг ее временно пребывал во Флитской тюрьме, куда попал, не будучи в состоянии оплатить счетец, представленный ее модисткой) и лишенному наследства отцом, который вскоре после этого умер, посчастливилось, однако, найти постоянную работу в модной парикмахерской, поскольку уход за волосами был наукой, к которой он всегда проявлял большой интерес. Занимаемая должность, естественно, открывала перед ним широкие возможности для ознакомления с обычаями и образом мыслей избранных кругов английской аристократии. Этому счастливому обстоятельству мы обязаны появлением блестящих творений гения, его великосветских романов, которые, пока существует тонкий вкус враг литературы, испорченной романтическими преувеличениями, чопорностью или пошлыми шутками, – будут неизменно поучать и развлекать мыслящую часть общества.

Остается добавить, что в результате этого нагромождения неурядиц пансион бедной миссис Тибс лишился всех своих обитателей, за исключением одного, без которого она как раз могла бы обойтись, – ее мужа. Несчастный вернулся домой после свадьбы в состоянии легкого опьянения и под влиянием винных паров, возбуждения и отчаяния дошел до того, что осмелился перечить своей разгневанной супруге. С этого рокового часа ему было предписано питаться на кухне, пределами которой его остроумие и будет отныне ограничено: по приказанию миссис. Тибс туда перенесена для его исключительного пользования складная кровать. Возможно, что в этом уединении он сможет, наконец, докончить свой анекдот о волонтерах.

В утренних газетах снова появилось объявление. Описание его результатов откладывается до следующей главы.

2

«Что ж! – сказала себе низенькая миссис Тибс как-то утром, сидя в большой гостиной дома на Грейт-Корэм-стрит и занимаясь починкой ковровой дорожки с площадки второго этажа, – все кончилось не так уж плохо, и если придет благоприятный ответ на объявление, все комнаты снова будут заняты».

Миссис Тибс опять принялась штопать дорожку шерстяной ниткой, настороженно прислушиваясь к тому, как почтальон (доставка письма – два пенса) выстукивает свой путь по улице из расчета – пенни за удар молотка. В доме царила глубокая тишина, нарушаемая одним только тихим звуком: несчастный Тибс чистил в чулане сапоги джентльменов, аккомпанируя себе слабым жужжаньем – жалкой пародией на звонкую песню.

Почтальон приблизился к дверям. Он остановился; миссис Тибс – тоже. Стук – легкая суматоха – письмо оплаченное.

«Т. И. желает здравствовать И. Т. и Т. И. просит передать, что я видела объявление И она доставит себе удовольствие самой сделать вам Визит в 12 часов завтрешнего утра.

Т. И. извиняется Перед И. Т., что не предупредила раньше Но я надеюсь это вас не утрудит

Искренне ваша

Среда вечером».

Низенькая миссис Тибс несколько раз внимательно перечла этот документ, и чем больше она в него углублялась, тем больше запутывалась в смешении первого и третьего лица, в переходе от «Т. И.» к «я» и появлении «вы» вместо «И. Т.». Почерк напоминал спутанную нить размотавшегося клубка, а бумага была хитро сложена точным квадратом, в правом углу которого стыдливо ютился адрес. Обратную сторону этого изящного послания украшала большая красная облатка, в сочетании с разнообразными кляксами удивительно напоминавшая раздавленного таракана. Сбитой с толку миссис Тибс было ясно только одно кто-то должен прийти в двенадцать часов. Поэтому в гостиной немедленно – в третий раз за утро вытерли пыль, сдвинули с места несколько стульев и художественно разбросали соответствующее количество книг, чтобы создать непринужденную обстановку. Упомянутую дорожку отправили на ее место, вниз, а миссис Тибс отправилась наверх «приводить себя в порядок».

Часы на Новой церкви св. Панкраса пробили двенадцать. Воспитательный дом с похвальной вежливостью отозвался через десять минут, еще какой-то святой отбил четверть, и затем громкий удар дверного молотка возвестил прибытие дамы в ротонде цвета начинки сливового пирога, в такой же шляпке с целой оранжереей искусственных цветов, в белой вуали и с зеленым зонтиком, отороченным каймой из тончайших кружев.

Посетительницу (толстую и краснолицую) провели в гостиную, миссис Тибс представилась, и переговоры начались.

– Я пришла по объявлению, – сказала незнакомка таким голосом, словно она две недели без передышки играла на губной гармонике.

– Да! – сказала миссис Тибс, медленно потирая руки и глядя будущей жилице прямо в лицо – в подобных случаях она непременно проделывала и то и другое.

– За деньгами я не постою, – заявила дама, – но желаю жить в тишине и объединении.

Миссис Тибс, разумеется, согласилась с таким совершенно естественным желанием.

– Я нахожусь под постоянным наблюдением моего собственного врача, продолжала владелица ротонды. – Одно время я страдала ужасным буддизмом – я совсем покоя не знаю с тех пор, как скончался мистер Блосс.

Миссис Тибс взглянула на вдову усопшего Блосса и подумала, что он в свое время тоже совсем не знал покоя. Этого она, разумеется, сказать не могла, и потому на ее лице отобразилось глубокое сострадание.

– Я вам буду причинять много беспокойств, – сказала миссис Блосс, – но за беспокойства я готова платить. У меня курс лечения, который требует постоянного внимания. В половине девятого я принимаю в кровати одну баранью котлету и в десять утра – вторую.

Миссис Тибс, само собой разумеется, выразила бедняжке свое глубокое сочувствие, и плотоядная миссис Блосс начала с удивительной быстротой договариваться об остальных условиях.

– Значит, не забудьте, – сказала она, когда все было улажено. – Моя спальня будет на третьем этаже и выходить на улицу?

– Да, сударыня.

– И вы найдете, где поместить мою горничную Агнес?

– Ну, конечно.

– И выделите погреб для моего портера в бутылках?

– С величайшим удовольствием. Джеймс приготовит его для вас к субботе.

– А я присоединюсь к обществу за завтраком в воскресенье утром, сказала миссис Блосс, – я специально поднимусь с постели.

– Очень хорошо, – согласилась миссис Тибс самым любезным образом, потому что солидные рекомендации были взаимно «предъявлены и затребованы» и не могло быть никаких, сомнений в том, что новая жилица очень богата.

– Такое странное совпадение, – продолжала миссис Тибс, изображая на лице то, что она считала чарующей улыбкой, – у нас сейчас проживает джентльмен очень слабого здоровья – некий мистер Гоблер. Он занимает заднюю гостиную.

– Соседнюю комнату? – спросила миссис Блосс.

– Соседнюю комнату, – подтвердила хозяйка.

– Какая близость! – воскликнула вдова.

– Он почти никогда не встает, – сообщила миссис Tибс шепотом.

– Господи! – вскричала миссис Блосс тоже шепотом.

– А если он встанет, – продолжала миссис Тибс, – нам никак не удается уговорить его снова лечь.

– Боже мой! – ахнула изумленная миссис Блосс, пододвигая свой стул поближе к миссис Тибс. – А чем он страдает?

– Дело в том, видите ли, – с большой охотой объяснила миссис Тибс, что у него совсем нет желудка.

– Чего нет? – переспросила миссис Блосс в неописуемой тревоге.

– Желудка нет, – повторила миссис Тибс, покачивая головой.

– Господи помилуй! Какое необычайное заболевание! – пролепетала миссис Блосс, поняв это сообщение буквально и изумляясь тому, что джентльмен без желудка счел необходимым где-то столоваться.

– Я говорю, что у него нет желудка, – объяснила словоохотливая миссис Тибс, – в том смысле, что пищеварение у него так расстроено, а внутренности в таком беспорядке, что ему от желудка нет никакого проку – скорее только неприятности.

– В первый раз слышу такое! – воскликнула миссис Блосс. – Его состояние, пожалуй, хуже моего.

– О да, – ответила миссис Тибс, – конечно.

Она сказала это с уверенностью: широчайшая ротонда сливового цвета показывала, что болезнью мистера Гоблера миссис Блосс во всяком случае не страдает.

– Вы разбудили мое любопытство, – сказала миссис Блосс, поднимаясь, чтобы удалиться. – Как я жажду его увидеть!

– Он обычно раз в неделю обедает за общим столом, – ответила миссис Тибс. – Я думаю, в воскресенье вы его увидите.

И миссис Блосс, которой пришлось удовольствоваться этим приятным обещанием, стала медленно спускаться по лестнице, все время подробно описывая свои болезни, а миссис Тибс провожала ее, испуская на каждой ступеньке сочувственный возглас. Джеймс (на этот раз кирпичного цвета – он чистил ножи) взлетел по кухонной лестнице и отворил входную дверь, после чего миссис Блосс, распрощавшись, медленно удалилась по теневой стороне улицы.

Представляется излишним объяснять, что дама, которую мы только что проводили до дверей (и которую две служанки рассматривают сейчас из окон третьего этажа), была крайне вульгарна, невежественна и себялюбива. Ее отошедший в иной мир супруг в свое время успешно занимался изготовлением пробок и нажил таким образом приличное состояние. У него не было родственников, кроме одного племянника, и не было друзей, кроме собственной кухарки. В один прекрасный день первый имел наглость попросить заимообразно пятнадцать фунтов; в отместку дядюшка на следующее утро сочетался браком со второй и тут же составил завещание, содержавшее излияния справедливого гнева на племянника (который вместе с двумя сестрами жил на сто фунтов в год), и назначил новобрачную единственной наследницей всего своего имущества. Как-то после завтрака он заболел и после обеда умер. В богатой церкви, прихожанином которой он был, красуется похожая на каминную полку мраморная доска, исчисляющая его добродетели и оплакивающая его кончину. Он не просрочил ни одного векселя и не дал ближнему ни одного гроша.

В характере вдовы и единственной душеприказчицы этого благородного человека странно сочетались хитрость и простодушие, щедрость и скупость. По ее понятиям не было ничего приятнее жизни в пансионе, а поскольку ей нечего было ни делать, ни желать, она, естественно, вообразила, что опасно больна, – убеждение, усердно поддерживавшееся ее врачом, доктором Уоски, и ее горничной Агнес, у которых были свои причины потакать ее самым вздорным фантазиям.

Со времени катастрофы, описанной в предыдущей главе, миссис Тибс побаивалась юных жилиц. В настоящее время под ее кровом проживали только представители сильного пола, и когда все собрались за обеденным столом, она воспользовалась случаем, чтобы сообщить о предстоящем приезде миссис Блосс. Джентльмены приняли это известие со стоическим равнодушием, а миссис Тибс всецело отдалась приготовлениям к приему страдалицы. Третий этаж чистили, скребли и мыли так, что на потолке большой гостиной появилось сырое пятно. Сверкающие, как хрусталь, графины, синие кувшины, мебель красного дерева, белоснежные покрывала, занавески и салфетки увеличивали комфорт и делали помещение еще более роскошным. Оно постоянно обогревалось жаровней, а камин топился каждый день. Движимое имущество миссис Блосс прибывало по частям. Сперва бутылки портера в большой плетеной корзине и зонтик; затем бесчисленные сундуки; затем пара башмаков и шляпная картонка; затем кресло с надувной подушкой; затем набор пакетов подозрительного вида и, наконец, «последними по порядку, но не по важности», миссис Блосс и ее горничная Агнес – в шерстяном платье вишневого цвета, ажурных чулках и легких туфельках, как переодетая Коломбина.

Шум и суматоха при водворении герцога Веллингтона в Оксфорде в качестве почетного ректора университета и в сравнение не идут с шумом и суматохой, поднявшимися при водворении миссис Блосс в ее новое жилище. Правда, на сей раз ученый доктор гражданского права не произносил речи, построенной по лучшим классическим образцам, но зато здесь присутствовали всякие другие старые бабы, которые говорили столь же уместные вещи и столь же хорошо понимали, что говорят. Процедура переезда так утомила пожирательницу котлет, что она отказалась в этот день покинуть свою комнату; поэтому ей наверх отнесли баранью котлетку, пикули, пилюлю, пинту портера и другие лекарства.

– Что бы вы думали, мэм? – вопросила хозяйку пронырливая Агнес на третьем часу их пребывания в доме миссис Тибс. – Что бы вы думали, мэм? Владелица-то пансиона замужем.

– Замужем! – воскликнула миссис Блосс, принимая пилюлю и запивая ее портером. – Замужем! Не может быть!

– Ей-богу, мэм, – настаивала Коломбина, – и ее муж, мэм, живет хи-хи-хи – живет на кухне, мэм.

– На кухне!

– Да, мэм, и – хи-хи-хи – горничная говорит, что его пускают в комнаты только по воскресеньям, и что миссис Тибс заставляет его чистить сапоги джентльменам, и что он иногда моет окна, и что как-то рано утром, когда он на балконе мыл окно большой гостиной, он увидел на той стороне улицы джентльмена, который раньше здесь жил, и крикнул ему: «Эй, мистер Колтон, как поживаете, сэр?» – тут прислужница так расхохоталась, что у миссис Блосс возникли серьезные опасения, как бы она не довела себя до припадка.

– Ну и ну! – сказала миссис Блосс.

– Да! И с вашего разрешения, мэм, служанки иногда угощают его джином, и тогда он плачет и говорит, что ненавидит свою жену и жильцов, и начинает их щекотать.

– Щекотать жильцов! – вскрикнула встревоженная миссис Блосс.

– Нет, мэм, не жильцов – служанок.

– Ах, только-то! – сказала миссис Блосс, совершенно успокоенная.

– Он хотел было поцеловать меня, вот сейчас, когда я шла по кухонной лестнице, – негодовала Агнес, – но я ему показала, коротышке!

Эти сведения, к сожалению, совершенно соответствовали истине. Непрерывные унижения и пренебрежение, дни, проведенные на кухне, и ночи на складной кровати окончательно сломили остатки воли несчастного волонтера. Ему не с кем было делиться своими обидами, кроме служанок, и они волей-неволей стали его наперсницами. Правдой, как ни странно, было и то, что маленькая слабость, которая, вероятно, появилась у него, когда он подвизался на военном поприще, казалось, росла по мера того, как его удовольствия урезались. Он стал прямо-таки донжуаном подвального этажа.

На следующий день, в воскресенье, завтрак был накрыт в парадной гостиной к десяти часам утра вместо обычных девяти, потому что по праздникам всегда завтракали на час позже. Тибс облачился в воскресный костюм – черный сюртук, чрезвычайно короткие потертые штаны, очень длинный белый жилет, белые чулки, белый галстук и блюхеровские башмаки – и поднялся в вышеозначенную гостиную. Там еще никого не было, и от скуки он начал осушать молочник при помощи чайной ложки.

По лестнице зашаркали чьи-то туфли. Тибс метнулся к стулу, и в комнату вошел суровый господин лет пятидесяти, с лысиной на макушке и воскресной газетой в руках.

– Доброе утро, мистер Ивенсон, – смиренно сказал Тибс, сопровождая приветствие чем-то средним между кивком и поклоном.

– Здравствуйте, мистер Тибс, – ответил владелец туфель, затем уселся и, не прибавив ни слова, погрузился в свою газету.

– Вы не слышали, сэр, мистер Уисботл сегодня в городе? – осведомился Тибс, не зная, что сказать.

– Слышал, – ответил строгий джентльмен. – В пять часов утра он высвистывал «Легкую гитару» ^{63} у меня за стеной.

– Свист для него – первое удовольствие, – сказал Тибс, слегка ухмыляясь.

– Да. А для меня – нет, – лаконично ответил Ивенсон.

Мистер Джон Ивенсон обладал приличным доходом, источником которого служили дома, расположенные в пригородах Лондона. Это был мрачный брюзга и убежденный радикал, посещавший всевозможные собрания с единственной целью возмущаться веем, что там предлагалось. Мистер Уисботл, наоборот, был заядлым тори. Он служил в министерстве Лесов и Рощ в качестве клерка и считал свою должность весьма аристократической. Он знал книгу пэров наизусть и мог без запинки сообщить адрес любой знатной особы. У него были хорошие зубы и превосходный портной. Мистер Ивенсон глубоко презирал подобные качества, и в результате они с Уисботлом постоянно спорили к вящей пользе остальных обитателей пансиона. Следует добавить, что помимо пристрастия к свисту мистер Уисботл обладал еще глубокой уверенностью в своем певческом таланте. Кроме них двоих и джентльмена в задней гостиной, в пансионе проживали еще мистер Альфред Томкинс и мистер Фредерик О'Блири. Мистер Томкинс был конторщиком у виноторговца и тонким ценителем живописи с необычайно развитым чувством прекрасного. Мистер О'Блири был недавно импортированный ирландец; он находился еще в совершенно диком состоянии и приехал в Англию с целью стать аптекарем, клерком в одном из правительственных учреждений, актером, репортером, вообще – чем придется: он не отличался привередливостью. Он был на дружеской ноге с двумя малозаметными членами парламента от Ирландии и устраивал всем жильцам бесплатную пересылку писем. У него не было никаких сомнений, что его природные достоинства откроют ему путь к блестящей карьере. Он носил клетчатые невыразимые и, проходя по улице, заглядывал под все дамские шляпки. Манерами и наружностью он напоминал Орсона.^{64}

– Вот и мистер Уисботл, – сказал Тибс; и действительно, появился мистер Уисботл в голубых туфлях и пестром халате, насвистывая «Di piacer».^{65}

– Доброе утро, сэр, – снова сказал Тибс. Это была почти единственная фраза, с которой он к кому-либо обращался.

– Здравствуйте, Тибс, – снисходительно ответил любитель музыки и, подойдя к окну, засвистел еще громче.

– Прелестная ария! – прорычал Ивенсон, не отрываясь от газеты.

– Рад, что вам нравится, – отозвался весьма польщенный Уисботл.

– А не кажется ли вам, что она выиграет, если вы будете свистеть погромче? – спросил бульдог.

– По-моему, нет, – возразил ничего не подозревающий Уисботл.

– Вот что я вам скажу, Уисботл, – начал Ивенсон, который уже несколько часов копил злобу, – в следующий раз, когда вы ощутите желание высвистывать «Легкую гитару» в пять часов утра, я попрошу вас предварительно высунуть голову в окно. Не то я выучусь играть на цимбалах, выучусь, разрази…

Появление миссис Тибс с ключами в крохотной корзиночке перебило эту угрозу и помешало ее закончить.

Миссис Тибс извинилась за опоздание; прозвучал колокольчик; Джеймс внес чайник и выслушал распоряжение доставить неограниченное количество гренков и поджаренной грудинки. Тибс пристроился в конце стола и, подобно Навуходоносору, принялся за кресс-салат.^{66} Появились Томкинс и О'Блири. Произошел обмен утренними приветствиями, и был заварен чай.

– Боже мой! – вскричал Томкинс, смотревший в окно. – Ах… Уисботл… умоляю, идите сюда… скорей!

Мистер Уисботл встал из-за стола, все остальные подняли голову.

– Вы видите, – говорил знаток живописи, устанавливая Уисботла в правильную позицию, – немножко подвиньтесь… вот так… вы видите, как чудесно освещена левая сторона сломанной трубы на доме номер сорок восемь?

– Господи! Конечно! – ответил Уисботл восхищенным тоном.

– В первый раз вижу, чтобы предмет так бесподобно выделялся на фоне чистого неба! – ахал Альфред.

Все (за исключением Джона Ивенсона) поспешили присоединиться к его восторгам, ибо мистер Томкинс обладал репутацией человека, замечающего красоту там, где никто другой не мог ее разглядеть, – и репутацией вполне заслуженной.

– Я часто любовался печной трубой на Колледж-Грин в Дублине – она была намного эффектней, – сказал патриотически настроенный О'Блири, который никогда не допускал, чтобы Ирландию хоть в чем-нибудь превзошли.

Его заявление было встречено с очевидным недоверием, поскольку мистер Томкинс объявил, что никакая труба в Соединенном Королевстве – будь то сломанная или целая – не может сравниться по красоте с трубой дома N 48.

Дверь неожиданно распахнулась, и Агнес ввела миссис Блосс, одетую в муслиновое платье цвета герани и щеголяющую огромными золотыми часами, соответствующей цепочкой и великолепным набором колец с гигантскими камнями. Все кинулись предлагать стул, все были представлены. Мистер Джон Ивенсон слегка наклонил голову, мистер Фредерик О'Блири, мистер Альфред Томкинс и мистер. Уисботл кланялись, как китайские болванчики в колониальной лавке; Тибс потер руки и начал описывать круги по комнате. Кто-то заметил, что он закрыл один глаз и ритмично задвигал веками другого; это было истолковано как подмигивание, и говорят, что оно адресовалось Агнес. Мы опровергаем эту клевету, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.

Миссис Тибс шепотом осведомилась о здоровье миссис Блосс. Миссис Блосс с великолепным презрением к памяти Линдли Меррея^{67} самым обстоятельным образом ответила на различные вопросы, вслед за чем наступила пауза, во время которой кушанья начали исчезать с ужасающей быстротой.

– Не правда ли, мистер О'Блири, вам очень понравились позавчера дамы, которые ехали на прием во дворец? – спросила миссис Тибс, надеясь, что завяжется разговор.

– Да, – ответил Орсон с набитым ртом.

– Вам вряд ли приходилось видеть что-либо подобное прежде? – подсказал Уисботл.

– Да, – кроме утренних приемов у вице-короля.

– Неужели они могут сравниться с нашими приемами?

– Они куда роскошнее.

– Ах, не скажите, – заметил аристократ Уисботл, – вдовствующая маркиза Пабликкеш была одета просто великолепно, да и барон Шлаппенбахенхаузен тоже.

– По какому поводу он представлялся ко двору? спросил Ивенсои.

– По поводу своего прибытия в Англию.

– Так я и думал, – проворчал радикал. – Что-то не слышно, чтобы эти господа представлялись по поводу своего отъезда. Они не так глупы.

– Разве кто обяжет их синетурой, – слабым голосом сказала миссис Блосс, вступая в разговор.

– Во всяком случае, – уклончиво заметил Уисботл, – это замечательное зрелище.

– А вам не приходило в голову, – вопросил неугомонный радикал, – вам не приходило в голову, что эти бесценные украшения общества оплачиваете вы сами?

– Мне это, конечно, приходило в голову, – сказал Уисботл, уверенный, что приводит неопровержимый довод, – мне это приходило в голову, и я согласен их оплачивать.

– Ну, так мне это тоже приходило в голову, – возразил Джон Ивенсон, – и я не согласен их оплачивать. С какой стати? Я говорю – с какой стати? продолжал любитель политики, откладывая газету и стуча пальцем по столу. Существуют два великих принципа – спрос…

– Дорогая, будь добра, чашечку чая, – перебил Тибс.