Самая красивая женщина в городе и другие рассказы

Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:12

Текст книги "Самая красивая женщина в городе и другие рассказы"

Автор книги: Чарльз Буковски

Жанры:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

"просыпается" и выигрывает от 3 до 10 корпусов при ставке от 5 до 50 к 1. но это – всего лишь животные, не машины. поэтому есть оправдание, оправдание увозить с ипподрома в тачках миллионы, не облагаемые налогом. человеческая алчность не идет на убыль, она будет только продолжать себя подпитывать. будь проклята коммунистическая партия.

ладно, это, значит, само по себе паршиво. возьмем что-нибудь другое. помимо того, что автоматически неправда уже по самому своему инстинкту (спросите биржевого маклера – когда хотите знать, в каком направлении двигаться, двигайтесь прочь от большой толпы с маленькими, пугливыми, зажатыми в кулачке деньгами). что-нибудь другое – это вот что: возможная математика. возьмем долларовую базу – вы вкладываете первый доллар, получаете 85 центов.

автоматический побор. второй заезд – вам уже надо добавить 15 центов, а потом – еще один автоматический побор. возьмем теперь 9 заездов и возьмем 15%-ный побор, на основе выхода по нулям, с вашего первоначального доллара. просто ли это 9 раз по 15% или гораздо больше? чтобы мне это растолковать, понадобится какой-нибудь чувак из Калифорнийского Технического, а я не знаю ни одного чувака из Калифорнийского Технического. как бы то ни было, если вы за мной до сюда следили, то должны уже представлять себе, что "зарабатывать на жизнь" на ипподроме очень сложно, как бы этого ни хотелось каким-нибудь ясноглазым мечтателям.

я – человек "практичный": то есть, в любой день, на любом ипподроме кучу денег у меня отнять не получится; с другой стороны, заработаю я тоже немного.

естественно, у меня случаются хорошие розыгрыши, я буду последним придурком, если кому бы то ни было их открою, поскольку тогда они не будут работать. как только публика на что-то набрасывается, оно издыхает, и все меняется. публике не разрешается выигрывать ни в одной игре, когда бы то ни было изобретенной, включая Американскую Революцию. но для читателей "Открытого Города" у меня есть несколько основных принципов, который могут сэкономить вам денег. внемлите.

а/. следите за прорывами своей подстилки. подстилка – это лошадь, уравнивающая шансы под утренней линией распорядителя бегов. иными словами, распорядитель вносит лошадь с шансами 10 к 1, а она срывает на 6 к 1. деньги – гораздо серьезнее, чем что бы то ни было еще. проверяйте своих подстилок тщательно, и если линия – не просто безответственная ошибка распорядителя, если лошадь не показывает в последнее время быстрой работы и не переключалась на "именного"

жокея, если она не сбрасывает вес и бежит против своего класса, возможно, что вы за свои деньги отымеете недурной заезд.

б/. отказывайтесь от замыкающих. это такая лошадь, которая, скажем, пришла к финишу в 5-10 корпусах от начального сигнала до конечного и все равно не выиграла, а потом возвращается против тех же самых или похожих. толпа любит "замыкающих" из-за страха, нехватки денег и глупости, но замыкающая – обычно лошадь дряблозадая, ленивая и обходит только усталых лошадей, которые бегут, стремясь попасть в передний эшелон. толпа не только обожает такие лошадиные отбросы, но и систематически ставит на них при шансах, меньших, чем 1/3 их цены.

несмотря даже на то, что такой тип лошадей постоянно вылетает, толпа из страха продолжает к ним идти, потому что зажимает деньги, отложенные на квартплату, а замыкающая, как они верят, обладает некоей сверхсилой. 90% скачек выигрываются лошадьми в переднем эшелоне или близко к переднему эшелону всех участников заезда, по правдоподобным и разумным ценам.

в/. если вам все-таки приходится ставить на "замыкающего", делайте это в заездах покороче, 6 или 7 фарлонгов(20), где, как считает толпа, у него нет времени "подняться". тут они жмут на скорость и снова застревают. 7 фарлонгов – лучший заезд для замыкающего во всем этом бизнесе, потому что тут только один вираж.

скоростная лошадь получает преимущество в том, что вырывается вперед и держит отрыв на поворотах. 7 фарлонгов с одним виражом и длинный обратный отрезок – идеальный забег для замыкающего; гораздо лучше мили с четвертью, даже лучше полутора миль. я вам отличный совет тут даю, надеюсь, вы к нему прислушаетесь.

г/. следите за своим тотализатором – деньги в американском обществе серьезнее смерти, и едва ли можно получить что-то за так. если лошадь внесена с шансами 6 к 1 на утренней линии, а стартует с шансом от 14 до 25 к 1, забудьте про нее.

либо распорядитель не похмелился, когда эту утреннюю линию выстраивал, либо конюшня просто не выходит на этот заезд. в этом мире ничего бесплатно не достается; если вы ничего не знаете о бегах, ставьте скорее на тех лошадей, которые стартуют близко к собственной утренней линии. крупные накладки равны нулю и практически невозможны. все бабуськи расходятся по домам жевать горькие гренки своими склеенными зубами, за которые плочено компенсацией фирмы по папиному свидетельству о смерти.

д/. ставьте только тогда, когда можете проиграть. я имею в виду, не ночуя потом на скамейке в парке или пропуская 3-4 обеда. самое главное сначала опустите себе квартплату. избегайте давлений. вам повезет больше. и помните, что говорят профессионалы: "Если суждено проиграть, проигрывайте в первых рядах." иными словами, пускай они побьют вас. если все равно вам предстоит проиграть, ну его к черту. выводите своего танцора из ворот, вы уже почти выигрывали, пока вас не побили, пока вас не обошли. вознаграждение обычно щедро, поскольку публика терпеть не может тех, кого они называют "сачками", – лошадей, выводящих стаю на свет, но все равно потом умудряющихся проигрывать. это в их глазах выглядит плохо. для меня же "сачок" – любая лошадь, не выигрывающая заезд.

е/. любое убыточное предприятие основывается не на количестве победителей, которые у вас были, а на количестве победителей, которые у вас были за данную цену. на четверти цента строились целые империи. но возвращаясь к основам, у вас может быть три победителя 6 к 5 в 9 заездах, и вы можете вылететь, но может быть и один 9 к 1, и вы выкарабкаетесь. это не всегда означает, что 6 к 5 – плохая ставка, но если вы знаете о скачках мало или почти ничего, может быть, лучше всего будет придерживать ставки от 7 к 2 до 9 к 1. или если вам до зарезу необходимо слушаться диких капризов, держите свои ставки между 11 и 19 к 1. на самом деле, множество ставок 18-19 к 1 окупается, если вы найдете тех, кого надо.

в действительности же человеку никогда не дано достаточно знать ни о бегах, ни о чем-либо другом. думая, что он все знает, он только начинает. помню, как-то летом я выиграл 4 штуки в Голлипарке и поехал в Дель-Мар на новой машине, пижонистый, поэтичный, всезнающий, весь мир за яйца держал, и снял себе маленькй мотель возле моря, и появились дамы, как они всегда появляются, когда пьешь и много смеешься, и тебе наплевать, и деньжата у тебя водятся (дурак и деньги его вскоре расстаются), и я каждую ночь устраивал вечеринки, а каждую вторую ночь у меня заводилась новая девка, и шутка у меня тогда была такая: мотель стоял на самом берегу, и я говорил, напившись и наговорившись до упаду, говорил так:

"Крошка, я прихожу с ШОРОХОМ ПРИБОЯ!"

ЕЩЕ ОДНА ЛОШАДИНАЯ ИСТОРИЯ

сезон скачек в упряжке уже открылся, как выражаются, неделю или 2 назад, и я выезжал туда раз 5-6, вероятно, выходя в конце по нулям, а это просто дьявольская трата времени – всё, на самом деле, трата времени, если ты только не ебешься хорошо, не творишь хорошо, не живешь хорошо, или не ползешь к какому-нибудь призрачному любвесчастью. мы все закончим в засаленном горшке разгрома – хоть смертью его назови, хоть ошибкой. слова – не мое дело. хоть я и предполагаю, поскольку человек не перестает приспосабливаться к приливу, что мы можем назвать это опытом, даже если не уверены, что это мудрость. тогда, к тому же, человек всю жизнь может прожить в непрерывной ошибке, в каком-то оцепенелом состоянии ужаса. короче, вы видели такие лица. я видел свое собственное.

поэтому пока не спала тепловая волна, они по-прежнему там, эти игроки: раздобыли где-то немного денег, с большим трудом раздобыли, и теперь пытаются объегорить 15%-ный побор. иногда я думаю, что толпа загипнотизирована, что ей просто некуда больше пойти. а после скачек они забираются в свои старые машины, разъезжаются по одиноким комнатешкам и смотрят там на стены, спрашивая себя, зачем они это сделали – стоптанные каблуки, гнилые зубы, язвы, тупорылые работы, мужчины без женщин, женщины без мужчин. сплошное говно.

посмеяться там тоже можно. не бывает без смеха. зайдя как-то в мужской туалет между заездами, я наткнулся на молодого человека: он давился от тошноты и орал в ярости:

– проклятый урод, какой-то проклятый урод не смыл за собой это говно! ОН ЕГО ТАК И ОСТАВИЛ! вот же урод, я захожу, а оно ТАМ! дома наверняка тоже так делает!

мальчишка вопил. все остальные стояли и занимались своим делом – ссали или мыли руки, думая о последнем заезде, или о следующем. я знаю придурков, которые придут в восторг, наткнувшись на горшок, полный свежих какашек. но так всегда получается – достается он не тому, кому надо.

другой день: я потею, сражаюсь, чешусь, молюсь, дрочусь, только бы удержаться в выигрыше баксов на 10-12, а это очень трудный заезд в упряжке, думаю, сами жокеи не знают, кто победит, а эта здоровая жирная баба, громогласный кит здоровой вонючей ворвани просто, подваливает ко мне, прижимается к моему туловищу всем своим смердящим салом, суется мне в рожу 2-мя крошечными глазками, ртом и всем остальным и говорит:

– кто правит первой лошадью?

– да, кто правит первой лошадью?

– черт бы вас побрал, дамочка, подите вон от меня, не доставайте. прочь! прочь!

она пошла. на ипподроме полно сумасшедших. некоторые приходят, как только открывают ворота. растягиваются на сиденьях или на лавках и спят все бега. ни одного заезда никогда не видят. потом поднимаются и идут домой. другие прогуливаются вокруг, лишь смутно осознавая, что тут какие-то бега происходят.

покупают себе кофе или просто стоят и лыбятся, будто из них всю жизнь вышибли и выжгли. или иногда смотришь: один такой стоит где-нибудь в темном углу, целую сосиску с булкой себе в глотку пихает, давится, кашляет, в полном восторге от того, какое свинство он тут развел. а в конце каждого дня видишь одного-двух, головы между колен. иногда они плачут. куда идут отсюда неудачники? кому они нужны?

в сущности, так или иначе, но каждый считает, что у него есть ключ к тому, как эту штуку обвести вокруг пальца, даже если иногда это ничем не подкрепленное допущение, что, мол, удача должна повернуться к ним лицом, некоторые играют на звезды, некоторые – на номера, некоторые – только на время, другие – на жокеев, или замыкающих, или на скорость, или на имена, или вообще бог знает на что. почти все они проигрывают, постоянно. почти весь их доход уходит прямо в машины тотализатора. у большинства этих людей непереносимо фиксированные эго – они уперто глупы.

1 сентября я выиграл несколько долларов. давайте просмотрим весь формуляр скачек. Мечта Энди выиграла первый на 9/2 от утренней линии из 10. хорошая игра.

неожиданные действия для битой лошади, бегущей от внешнего столба. 2-ой заезд – Джерри Перкинс, 14-летний жеребец, с которым никому неохота связываться из-за его возраста, падает в категорию 15-долларовых ставок. хорошая лошадь, последовательная в своем классе, но приходится брать 8/5 под утренней линией из четырех. выиграл легко. третий заезд выигран Особым Продуктом, лошадью, которая прорывалась в своих последних четырех заездах с неравными шансами. вот и в этот раз он перешел на маховый шаг, подтянулся, выправился и все равно пришел, обойдя фаворита 3/5 Золотого Билла. могло бы оказаться хорошей ставкой, если вы созваниваетесь с Богом, и Бог в этом заинтересован. десять к одному. в четвертом заезде Хэл Ричард, стабильный 4-летка выиграл при трех к одному, выбив два шанса поравнее, показавших лучшее время, но никакой способности к победе. хорошая ставка. в пятом выигрывает Эйлин Колби после того, как Крохотная Звезда и Марсанд сбиваются, и толпа отсылает Апрельского Дурня на 3/5. Апрельский Дурень смог выиграть только четыре заезда из 32, и один местный гандикаппер определяет его как "лучшего, чем те, на пять корпусов". и все это во временном раскладе последнего заезда, когда Апрельский Дурень финиширует, выбиваясь на семь корпусов. толпу опять отымели.

потом в шестом заезде Мистеру Мёду дают утреннюю линию из 10, но отправляют как второй шанс из 5/2, и он побеждает легко, выиграв три из девяти в более сложном классе с равными шансами. Ньюпорт Бьюэлл, лошадь подешевле, отправляется с равными деньгами, поскольку в последнем заезде замыкал при девяти к одному.

плохая ставка. толпа не понимает. в седьмом Биллз Снукамс, победитель в семи из девяти в своем классе и с ведущим наездником Фаррингтоном становится новым фаворитом для 8/5 – и это оправдано.

толпа сбивает ставки на Принцессу Сэмпсон до 7/2. эта лошадь выиграла только 6 заездов из 67. естественно, толпа снова обжигается.

Принцесса Сэмпсон показывает лучшее время в заезде покруче, но просто не хочет выигрывать. толпа торчит от времени. они не соображают, что время определяется шагом, а шаг – скромностью (или отсутствием ее) у ведущих жокеев. в восьмом Эббемайт Вин поднимается из тусовки четырех или пяти лошадей. то был открытый заезд, и именно в него мне не следовало бы влезать. в девятом публике дают отвязаться. Луэлла Примроуз. лошадь последовательно проваливалась с равными шансами и сегодня вышла на собственный шаг без конкурентов. 5/2. одна – за дам, как же они вопили. хорошенькое имечко. а они теряли свои панталоны на протяжении всего соревнования.

большинство формуляров разумны так же, как этот, и казалось бы, можно зарабатывать себе на жизнь на бегах, невзирая на 15% сбора. однако, вас бьют внешние факторы. жара. усталость. люди опрокидывают пиво вам на рубашку. вопли.

на ноги наступают. женщины ноги оголяют. карманники. жучки. психи. я опережал на 24 доллара и шел прямо к девятому заезду, а в девятом игры не было.

у меня, уже уставшего, не хватило силы воли не лезть. еще до старта я спустил 16 баксов, приглядываясь, нащупывая победителя, который так и не появился. потом поиграть на меня напустили публику. 24 доллара в день меня не удовлетворяли. я как-то работал за 16 в неделю в Новом Орлеане. я недостаточно крепок, чтобы довольствоваться прибылью помягче, поэтому и вышел 8-долларовым победителем в тот день. не стоило борьбы: мог бы и дома остаться, бессмертное стихотворение написать.

человек, который может выиграть у ипподрома, может делать все, чего его душа пожелает. он должен обладать характером, знаниями, отстраненностью. но даже с этими качествами заезды круты, особенно, когда тебя ждет счет за квартиру, а язык твоей пробляди вывалился изо рта от нехватки пива. это капканы за капканами за капканами. бывают дни. когда случается все невозможное. как-то они запустили по 50 к одному в первом заезде, 100 к одному – во втором и завершили день с 18 к одному в последнем заезде. когда пытаешься наскрести песо заплатить хозяину за квартиру, а также за картошку и яйца, после такого дня не хочешь, а почувствуешь себя имбецилом.

но если приходишь на следующий день, тебе подбрасывают шесть или семь вполне разумных победителей по нормальной цене. так постоянно бывает, только большинство не возвращается. тут требуется терпение, это трудная работа: думать нужно. это поле боя, а тебя может контузить. я как-то раз увидел там одного своего друга: взгляд остекленевший, весь выбит. день уже клонился к концу, формуляр был нормальный, но все как-то пролетело мимо него, и мне было ясно, что ставил он чересчур много, только чтобы выкарабкаться. он прошел мимо меня, не соображая, где вообще находится. я наблюдал за ним. он зашел прямиком в женский сральник. там завопили, и он выскочил. как раз то, что было нужно. это его вышибло, и он преспокойно захватил победителя в следующем заезде. но я бы не советовал такую систему всем неудачникам.

и смех там есть, и печаль. один старый приятель подошел как-то ко мне.

– Буковски, – сказал он очень серьезно, – я хочу выиграть у лошадок прежде, чем умру.

волосы у него седые, совершенно седые, зубы выпали, и я мог разглядеть в нем себя лет через 15-20, если доживу.

– мне нравится шестая, – сказал он.

– удачи, – пожелал ему я.

и он выбрал жмурика, как обычно. безмазового фаворита, выигравшего всего один заезд из 15 стартов в том году. у общественных гандикапперов эта лошадь тоже наверху была. она выиграла 88,000 долларов в ПРОШЛОМ году. самое лучшее время. я поставил десять на победителя на Мисс Похотливый Город, победителя девяти заездов в этом году. Мисс Похотливый Город оплачивалась 4/1, безмазовый пришел последним.

старик снова подбежал ко мне, весь в ярости:

– какого дьявола! Парадные Тряпки бежал 2:01 и 1/5 в последний раз, и его бьет кобыла с 2:02 и 1/5! эту лавочку вообще пора закрыть!

он колотит по своей программке, рычит на меня. лицо у него так побагровело, что похоже на солнечный ожог. я отхожу от него, иду к окошечку кассы и получаю свою наличку.

когда я добираюсь до дому, в ящике лежит один журнал, КУЗНЕЦ(21), который пародирует стиль моей прозы, и другой журнал, ШЕСТИДЕСЯТЫЕ, который пародирует мой поэтический стиль.

писанина? а это еще что такое, к чертовой матери? кого-то волнует или злит моя писанина. я оглядываюсь – ну, точно: в комнате стоит пишущая машинка. я – какой-то писатель, там существует другой мир – маневров, надувательства, групп и методов.

я пускаю теплую воду, залезаю в ванну, открываю пиво, открываю скаковый формуляр. звонит телефон. пускай звонит. для меня (для вас-то, может, и нет)

сегодня слишком жарко – как ебаться, так и выслушивать какого-нибудь малозначительного поэтишку. у Хемингуэя были свои преимущества. а мне дайте конскую задницу – она доберется туда первой.

РОЖДЕНИЕ, ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ОДНОЙ ПОДПОЛЬНОЙ ГАЗЕТЕНКИ

Сначала дома у Джона Хайанса встречались довольно часто, и я обычно заявлялся под газом, поэтому не очень много помню о зачатии Раскрытой Пизды, подпольной газетенки, и мне только много позже рассказали, что там произошло. Или, скорее, чего я натворил.

Хайанс:

– Ты сказал, что вычистишь сейчас всех отсюда, а начнешь с парня в кресле-инвалидке. Потом он заплакал, а народ стал расходиться. Ты ударил парня по голове бутылкой.

Черри (жена Хайанса):

– Ты отказывался уходить и выпил целую квинту виски, а также твердил, что выебешь меня, прислонив к книжному шкафу.

– И выеб?

– Нет.

– Ах, тогда в следующий раз.

Хайанс:

– Слушай, Буковски, мы тут пытаемся сорганизоваться, а ты только приходишь и все крушишь. Ты – самый мерзкий пьянчуга, которого я в жизни видел!

– Ладно, с меня хватит. На хуй. Кому нужны газеты?

– Нет, мы хотим, чтобы ты делал колонку. Мы тебя считаем лучшим писателем в Лос-Анжелесе.

Я поднял стакан:

– Да это, ебаный в рот, оскорбление! Я сюда не оскорбления слушать пришел!

– Ладно, тогда, может быть, ты лучший писатель в Калифорнии.

– Ну вот, опять! По-прежнему меня оскорбляют!

– Как бы то ни было, мы хотим, чтобы ты делал колонку.

– Я – поэт.

– Какая разница – поэзия, проза?

– Поэзия говорит слишком много за слишком короткое время; проза говорит слишком мало и занимает слишком много.

– Нам нужна колонка в Раскрытую Пизду.

– Наливайте, и я с вами играю.

Хайанс налил. Я вступил в игру. Допил и пошел к себе в трущобный двор, размышляя о том, какую ошибку совершаю. Мне почти полтинник, а ебусь с этими длинноволосыми бородатыми сопляками. Ох, Господи, ништяк, папаша, ох ништяк!

Война – говно. Война – ад. Ёбть, так не воюй тогда. Я уже пятьдесят лет это знаю. Меня это так уже не возбуждает. О, и про дурь не забудьте. Про шмаль.

Ништяк, крошка!

У себя я нашел пинту, выпил, плюс четыре банки пива, и написал первую колонку.

Про трехсотфунтовую блядину, которую я как-то выеб в Филадельфии. Хорошая колонка получилась. Я исправил опечатки, сдрочил и лег спать...

Началось все в нижнем этаже двухэтажного дома, который снимали Хайансы. Возникли какие-то полудурочные добровольцы, затея была новой, и все от нее торчали, кроме меня. Я всё пристреливался к бабам на предмет задницы, но все они выглядели и вели себя одинаково – всем по девятнадцать лет, грязно-блондинистые, маленькие жопки, крошечные титьки, деловые, дуровые и, в каком-то смысле, чванливые, толком и не зная, с чего. Когда бы я ни возлагал на них свои пьяные лапы, они реагировали весьма прохладно. Весьма.

– Слушай, Дедуля, нам хочется, чтобы ты только одну штуку поднимал северовьетнамский флаг!

– А-а, из твоей пизды, наверное, все равно воняет.

– Ох, так ты в самом деле грязный старик! Ты в самом деле... такой отвратительный!

И они отходили прочь, покачивая у меня перед носом этими своими аппетитными яблочками ягодиц, а в руках держа – вместо моей славной лиловой головки – статью какого-нибудь малолетки про то, как легавые трясут на Сансет-Стрипе пацанов и отбирают у них батончики "Бэби Рут". Вот я какой – величайший из живущих на свете поэтов после Одена, а даже собаку в очко вдуть не могу...

Газета слишком распухала. Или же Черри начинала сипятиться, что я валяюсь на диване бухой и пожираю глазами ее пятилетнюю дочурку. Еще хуже стало тогда, когда дочурка начала забираться мне на колени, елозить там, заглядывая мне в лицо, и говорить:

– Ты мне нравишься, Буковски. Поговори со мной. Давай я тебе еще Пиво принесу, Буковски.

– Давай скорее, лапонька!

Черри:

– Слушай, Буковски, старый ты развратник...

– Черри, дети меня любят. Что я с этим сделаю?

Малышка, Заза, вбегала в комнату с пивом и снова лезла ко мне на колени. Я открывал банку.

– Ты мне нравишься, Буковски, расскажи мне сказку.

– Ладно, лапонька. Жили-были, значит, один старик и одна миленькая маленькая девочка, и заблудились они однажды вместе в лесу...

Черри:

– Слушай, старый развратник...

– Та-та, Черри, у тебя в голове действительно грязные мысли...

Черри побежала наверх искать Хайанса, который в это время срал.

– Джо, Джо, мы должны вывезти эту газету отсюда! Я не шучу!..

Они нашли незанятое здание сразу же, два этажа, и как-то в полночь, допивая портвейн, я подсвечивал фонариком Джо, пока тот взламывал телефонный щиток на стене дома и переключал провода, чтобы можно было, не платя, поставить себе отводные трубки. Примерно в это же время вторая в Л.А. подпольная газета обвинила Джо в том, что он украл второй экземпляр их подписного листа.

Разумеется, я знал, что у Джо есть и своя мораль, и принципы, и идеалы – именно поэтому он ушел из крупной городской газеты. Именно поэтому он бросил и вторую подпольную газету. Джо был чем-то вроде Христа. Еще бы.

– Держи фонарик ровнее, – сказал он...

Утром у меня зазвонил телефон. То был мой приятель Монго, Гигант Вечного Торча.

– Хэнк?

– Ну?

– Ко мне Черри вчера ночью заходила.

– Ну?

– У нее был этот подписной лист. Она очень нервничала. Хотела, чтобы я его спрятал. Сказала, что Дженсен вышел на след. Я его спрятал в подвале, под пачкой набросков, которые Джимми-Карлик рисовал индийской тушью, пока не умер.

– Ты ее трахнул?

– Зачем? В ней одни кости. Эти ее ребра бы меня на ломтики располосовали, пока я бы ебся.

– Ну, ты ж ебал Джимми-Карлика, хотя в нем всего восемьдесят три фунта.

– В нем душа была.

– Да?

– Да.

Я повесил трубку...

Следующие четыре или пять номеров Раскрытая Пизда выходила с поговорками типа:

"МЫ ЛЮБИМ СВОБОДНУЮ ПРЕССУ ЛОС-АНЖЕЛЕСА", "ОХ, КАК ЖЕ МЫ ЛЮБИМ СВОБОДНУЮ ПРЕССУ ЛОС-АНЖЕЛЕСА", "ЛЮБИТЕ, ЛЮБИТЕ, ЛЮБИТЕ СВОБОДНУЮ ПРЕССУ ЛОС-АНЖЕЛЕСА".

Любить стоило. Ведь они отымели их подписной лист.

Однажды вечером Дженсен и Джо пообедали вместе. Позже Джо сказал мне, что теперь все стало "в порядке". Уж не знаю, кто кому вставил или что происходило под столом. И мне было все равно...

А вскоре я обнаружил, что у меня есть и другие читатели помимо увешанных фенечками и бородами...

В Лос-Анжелесе стоит новое Федеральное Здание – стекловысотное, модерновое и полоумное, с кафковскими сериями комнат, и в каждой занимаются своими собственными жабодрочками; все кормится со всего остального и процветает как-то тепло и неуклюже, словно червячок в яблоке. Я заплатил свои сорок пять центов за полчаса парковки, или, скорее, мне вручили квитанцию на такое время, и вошел в Федеральное Здание. Внизу там размещались фрески, которые мог бы написать Диего Ривера, если бы ампутировали девять десятых его здравого смысла, – американские моряки, индейцы, солдаты ухмыляются, себя не помня, стараются выглядить поблагороднее в своей дешевой желтизне, тошнотно-гнилостной зелени и обоссанной голубизне.

Меня вызывали в отдел кадров. Я знал, что не для повышения. Они взяли у меня письмо и усадили остывать на жесткий стульчик – на сорок пять минут. Это входит в их старую практику: у тебя в кишках говно, а у нас нет. К счастью, по прежнему своему опыту, я прочел бородавчатую вывеску и расслабился сам, представляя себе, как каждая проходящая мимо девка впишется в постель с задранными ногами или будет брать в рот. Вскоре между ног у меня возникло что-то огромное – ну, для меня огромное, – и я вынудил его смотреть в пол.

В конце концов меня вызвала очень черная, очень гибкая, хорошо одетая и приятная негритянка, с высоким классом и даже чуточкой души, чья улыбка сообщала, что она знает: сейчас меня выебут, – но помимо этого намекала, что и она сама не будет против подкинуть мне дырочку подглядеть. Мне стало легче. Не то, чтобы это имело значение.

И я вошел.

– Садитесь.

Мужик за столом. Все то же самое говно. Я сел.

– Мистер Буковски?

– Ну.

Он назвался. Меня это не заинтересовало.

Он откинулся на спинку кресла на колесиках, уставился на меня.

Я уверен, он ожидал увидеть кого-то помоложе и посимпатичнее, поцветистее, поинтеллигентнее на вид, повероломнее... Я же был просто стар, утомлен, незаинтересован, похмелен. Он сам выглядел серо и солидно, если вы знакомы с тем типом солидности, который я имею в виду. Никогда не дергал свеклу из земли с кучей батраков, не попадал в вытрезвитель раз по пятнадцать-двадцать. Не собирал лимоны в 6 утра без рубашки, потому что знал, что в полдень жара будет 110 градусов. Только нищим известен смысл жизни; богатым и обеспеченным приходится лишь догадываться. Странно, но тут я почему-то подумал о китайцах. Россия помягчела; может, только китайцы это и знают, выкапываясь с самого дна, устав от мягкого дерьма. Но опять-таки политики никакой у меня не было, тут еще одна наебка: история всех нас отымела, в конце концов. Меня же сделали заранее – испекли, выебли, выпотрошили, ничего не осталось.

– Мистер Буковски?

– Ну?

– Гм... Э-э... у нас есть один информатор...

– Ну? Продолжайте.

– ...который написал нам, что вы не женаты на матери своего ребенка.

Я вообразил его тогда за украшением новогодней елки со стаканом в руке.

– Это правда. Я не женат на матери моего ребенка возрастом четыре года.

– Вы платите алименты?

– Да.

– Сколько?

– Этого я вам не скажу.

Он снова откинулся.

– Вы должны понимать, что те из нас, кто состоит на службе правительства, должны поддерживать определенные стандарты.

Не чувствуя себя ни в чем виноватым, я не ответил.

Сидел и ждал.

О, где же вы, мальчики? Кафка, где ты? Лорка, застреленный на грязном проселке, где ты? Хемингуэй, утверждавший, что у него на хвосте ЦРУ, и никто ему не верил, кроме меня...

Тогда пожилая, солидная, хорошо отдохнувшая, никогда не дергавшая свеклу серость повернулась, сунулась в маленький и хорошо отлакированный шкафчик у себя за спиной и вытащила шесть или семь экземпляров Раскрытой Пизды.

Он швырнул их на стол, будто вонючие обсифованные и изнасилованные какашки.

Постукал по ним одной не собиравшей лимонов рукой.

– Нас подвели к мысли, что ВЫ являетесь автором вот этих колонок Заметок Грязного Старика.

– Ну.

– Что вы можете сказать по поводу этих колонок?

– Ничего.

– И вы называете это писательством?

– Лучше у меня не получается.

– Что ж, я обеспечиваю сейчас двух сыновей, которые начали заниматься журналистикой в лучшем из колледжей, и я НАДЕЮСЬ...

Он постучал по листкам, по этим вонючим сраным листам тыльной стороной своей окольцованной, не знавшей фабрик и тюрем рукой и закончил:

– ...Я надеюсь, мои сыновья никогда не станут писать так, как ВЫ!

– У них не получится, – заверил его я.

– Мистер Буковски, наше собеседование окончено.

– Ага, – сказал я. Зажег сигару, встал, поскреб себя по пивному брюху и вышел.

Второе собеседование случилось раньше, чем я ожидал. Я прилежно – как же еще?

– трудился над выполнением одного из своих важных малоквалифицированных заданий, когда громкоговоритель бухнул:

– Генри Чарлз Буковски, явиться в кабинет Начальника Смены!

Я бросил свое важное задание, взял у местного вертухая разрешение на отлучку и пошел в кабинет. Секретарь Начсмены, старый посеревший рохля, осмотрел меня:

– Вы действительно Генри Чарлз Буковски? – спросил он, явно разочарованный.

– Ну да, чувак.

– Следуйте за мной, пожалуйста.

Я последовал за ним. Большое это было здание. Мы спустились на несколько пролетов, обошли длинный зал и вступили в большую темную комнату, которая сливалась с другой большой и очень темной комнатой. Там в конце стола сидело двое, а стол длиной был, наверное, футов семьдесят пять. Сидели они под одинокой лампой. А в конце стола – один-единственный стул, для меня.

– Можете войти, – сказал секретарь. И смылся.

Я вошел. Двое встали. Вот они мы, под одной лампой в темноте. Я почему-то подумал обо всех заказных убийствах.

Потом подумал: это же Америка, папаша, Гитлер уже умер. Или нет?

– Буковски?

– Ну?

Оба пожали мне руку.

– Садитесь.

Оттяг, крошка.

– Это мистер – – – – из Вашингтона, – сказал второй парень, один из местных главных засранцев.

Я ничего не ответил. Хорошая тут лампа. Из человеческой кожи?

Разговор повел мистер Вашингтон. У него с собой был портфель, внутри довольно много бумажек.

– Итак, мистер Буковски...