355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чарльз Буковски » Самая красивая женщина в городе и другие рассказы » Текст книги (страница 12)
Самая красивая женщина в городе и другие рассказы
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:12

Текст книги "Самая красивая женщина в городе и другие рассказы"


Автор книги: Чарльз Буковски



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

они тебе все мозги эдак высосут, если их не остановить. наверное, друг с другом они такое же проделывают, когда меня рядом нет.

я дошел до старицы с бегами.

– смотри сюда, – сказал я Тито. – вот эта лошадка подрезала какое-то доли 22-х и одной пятой за четверть, значит она – 44 и 4/5-х на половину, затем один ноль девять на 6 фарлонгов, наверное, подумала, что заезд на 6 фарлонгов...

чавк чмок уууумч цывааа ууупц чам чав чам чав чам – ...это миля с четвертью, он пытается рывком уйти от остального сброда, на 6 корпусов обходит, последний поворот уже – и назад, умирает лошадь просто, ей в конюшню хочется...

чмоооок чмок чам чав чав чам чав чав – а теперь посмотрим на жокея если это Блюм, он на кончик носа выиграет; если Вольске – то на 3/4 корпуса. а тут Вольске. выигрывает на 3/4. ставка снижается с 12 до 8. все деньги конюшне, публика Вольске терпеть не может. они ненавидят Вольске и Хармаца. поэтому конюшни сажают этих парней на хороших лошадок по 2-3 раза за состязание, чтоб публика не совалась. если б не два этих великих наездника, да еще и в нужное время, я б на 5-й Ист-Стрит уже жил...

– уууух ты, сволочь! – Тито подняла голову и заорала, вышибла газету у меня из рук. потом вернулась к своей работе. я не знал, что и делать. она действительно рассердилась. тут подошла Лапуся. у Лапуси были очень хорошие ноги, и я задрал на ней лиловую юбку и посмотрел на нейлонки. Лапуся наклонилась и поцеловала меня, языком аж до горла достала, а я всю ляжку ей облапал. я в капкане. я не знал, что мне делать. нужно выпить. 3 идиота, запертые вместе. о стон о полет последней синей птицы в зеницу солнца, детская игра, глупая игра.

первая четверть, 22 и 1/4, половина за 44 и 1/5, вот она выдала, победа на голову, калиф. дождь моего тела. фиги, славно разломленные напополам, словно огромные красные потроха на солнце, и высосанные до шкурки, а мать тебя ненавидит, отцу хочется тебя убить, а забор на заднем дворе зеленый и заложен Банку Америки, Тито выдавала по полной, а я тем временем зажаривал пистон за пистоном Лапусе.

потом мы разлучились, каждый дожидался своей очереди в ванную вытереть сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и взял одну из винных бутылок, подошел к окну и выглянул.

– Лапуся, скрути мне еще покурить.

мы жили на верхнем этаже, на 4-м, на самой верхотуре. но можно смотреть сверху на Лос-Анжелес и хрена не видеть, вообще ни хрена. все эти люди внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо. глупо, глупо и ужасно.

а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый или голубой, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, пошли.

Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший город. мы сидели, ждали солнца и того, чего бы там потом ни было. мне мир не нравился, но в осторожные и легкие времена его почти что можно было понять.

не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были хороши:

щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые коленки. все краски платьев и трусиков, давать Полиции Лос-Анжелеса тоже подзаработать зелененьких.

ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже не будут такими.

ПИЗДАТАЯ ИНТРИЖКА

Я сидел на мели – снова – только на этот раз во Французском Квартале, Новый Орлеан, и Джо Бланшар, редактор подпольной газетенки ПЕРЕВОРОТ, отвез меня в то место за углом, такое грязно-белое здание с зелеными ставнями, ступеньки чуть ли не вертикально вверх взбираются. Это было в воскресенья, и я ожидал гонорара, нет, аванса за неприличную книжку. Которуя я написал для немцев, только немцы все время тюльку мне на уши вешали, чего-то про хозяина писали, про папика, пьянь конченую, а поэтому они оказались в заднице – старик снял все их сбережения со счета, нет, даже перебор там получился из-за его запоев и беспрерывной ебли, а следовательно они обанкротились, но старику они дают под зад, и как только, так сразу...

Бланшар позвонил.

Подходит к двери эта толстая деваха, фунтов 250-300, наверное. На ней как бы такая широченная простыня вместо платья, а глазки малюсенькие. Наверное, единственное, что в ней есть маленького. Мари Главиано, хозяйка кафе во Французском Квартале, очень маленького кафе. Вот еще что в ней было невелико – ее кафе. Но очень славненькое местечко, скатерки красные с белым, дорогое меню и никакого народу внутри. Возле входа торчала одна из таких старомодных кукол – черная нянька. Черная нянька символизировала добрые времена, старые времена, старые добрые времена, только старые добрые времена давно прошли. Туристы теперь стали зеваками. Им нравилось просто гулять и все рассматривать. Они не заходили в кафе. Они даже не напивались. Ничего больше не окупалось. Добрые времена миновали. Всем было насрать и ни у кого больше не водилось денег, а если и водились, то за них держались. Настал новый век, причем не очень интересный. Все как бы только наблюдали за тем, как революционеры и свиньи рвут друг другу глотки. Хорошее развлечение – бесплатное, денежки в кармане остаются, если они вообще есть.

Бланшар сказал:

– Привет, Мари. Мари, это Чарли Серкин. Чарли, это Мари.

– Здорово, – сказал я.

– Здрасьте, – ответила Мари.

– Давай, мы зайдем на минутку, Мари, – сказал Бланшар.

(С деньгами только две штуки не так: когда их слишком много и когда их слишком мало. А я как раз снова попал в фазу "слишком мало".)

Мы взобрались по крутым ступенькам и пошли за нею по такому длинному, разросшемуся вбок дому – то есть, где сплошная длина и никакой ширины, и тут же оказались на кухне, за столом. На нем стояла ваза с цветами. Мари вскрыла 3 бутылки пива. Села.

– Ну вот, Мари, – произнес Бланшар. – Чарли – гений. Грудью на нож. Я-то уверен, что он выкарабкается, но тем временем... тем временем, ему негде жить.

Мари посмотрела на меня:

– Вы в самом деле гений?

Я хорошенько приложился к бутылке.

– Ну, если честно, трудно сказать. Гораздо чаще я чувствую себя каким-то недоразвитым. Будто у меня в голове такие здоровые белые блоки воздуха.

– Он может остаться, – изрекла Мари.

То был понедельник, единственный ее выходной, и Бланшар встал и оставил нас сидеть на кухне. За ним хлопнула входная дверь, и он вымелся оттуда.

– Чем вы занимаетесь? – спросила Мари.

– Живу наудачу, – ответил я.

– Вы напоминаете мне Марти, – сказала она.

– Марти? – переспросил я, думая: боже мой, вот оно. И оно наступило.

– Ну, вы же безобразны, знаете ли. Я не имею в виду, что вы урод, я в том смысле, что вы биты жизнью, знаете. А жизнь вас действительно побила, вы биты даже больше Марти. А он был драчун. Вы были драчуном?

– Это одна из моих проблем: драться хоть как-нибудь стояще я никогда не умел.

– Как бы то ни было, вид у вас такой же, как у Марти. Вас побило, но вы добрый.

Мне такой тип знаком. Я узнаю мужчину, когда увижу мужчину. Мне нравится ваше лицо. У вас хорошее лицо.

Не имея возможности ничего сказать о ее лице, я спросил:

– У вас не найдется сигарет, Мари?

– Ну конечно же, голубчик, – она сунула руку в эту свою широченную простыню платья и вытянула пачку откуда-то из-под сисек. У нее там могло бы поместиться продуктов на неделю. Смешно. Она открыла мне еще пива.

Я хорошенько хлебнул, а потом сказал ей:

– Я мог бы, возможно, ебать тебя, пока слезы из глаз не брызнут.

– Послушай-ка сюда, Чарли, – сказала она в ответ. – Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали. Я – приличная девушка. Мама меня правильно воспитала.

Еще поговоришь так – и вылетишь.

– Прости, Мари, я просто пошутил.

– Так вот: мне не нравятся такие шутки.

– Конечно, я понимаю. У тебя виски не найдется?

– Скотч.

– Скотч пойдет.

Она вынесла почти полную квинту. 2 стакана. Мы смешали себе скотча с водой. Эта женщина много чего повидала. Как пить дать. Вероятно, она видала все это лет на десять дольше меня. Что ж, возраст – не преступление. Просто многие стареют плохо.

– Ты совсем как Марти, – снова сказала она.

– А я никого, похожего на тебя, никогда не видел, – ответил я.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она.

– У меня нет другого выхода, – сказал я, и никаких соплей на этот раз она на меня не вывалила. Мы пили еще час или два, главным образом – пиво, но раз-другой разбавляя его скотчем, а потом она отвела меня к моей постели. А по дороге мы прошли мимо одного места, и она, разумеется, сказала:

– Это моя кровать. – Она была довольно широка. Моя кровать стояла впритык к другой. Очень странно. Но это ничего не значило.

– Можешь спать на любой, – сказала Мари, – или на обеих.

Что-то в этом отдавало обломом...

Ну и, разумееется, наутро у меня башка раскалывалась, а я слышал, как она громыхает на кухне, но не обращал внимания, как и подобает мудрому мужчине, и слышал, как она включила телик посмотреть утренние новости, телик работал на столе в обеденном уголке на кухне, и слышал, как у нее кофе заваривается, запах был недурен, но вони яичницы с беконом и картошкой я не переваривал, и звука утренних новостей я не переваривал, и поссать хотелось, и пить хотелось, но не хотелось, чтобы Мари знала, что я уже проснулся, поэтому я ждал, слегка обоссался (хаха, да), но хотел остаться один, хотел, чтобы весь дом был моим, она же все ебошилась, ебошилась по дому, и я, в конце концов, услышал, как она пробегает мимо моей кровати...

– Пора бежать, – сказала она. – Я опаздываю...

– Пока, Мари, – отозвался я.

Когда дверь захлопнулась, я поднялся, зашел в сортир и уселся, и ссал, и срал, и сидел в этом Новом Орлеане, далеко от дома, где бы ни был мой дом, и тут увидел паука – тот сидел в паутине в углу и смотрел на меня. Я это точно знал, поскольку паук сидел там давно. Гораздо дольше меня. Сначала я подумал: а не убить ли его? Однако, он был такой жирный, счастливый и уродливый, просто хозяин всего заведения. Надо будет немного выждать, пока время не придет. Я встал, подтер задницу и смыл. Когда я выходил из сортира, паук мне подмигнул.

Мне не хотелось забавляться с тем, что осталось от квинты, поэтому я просто сидел в кухне голышом и понять не мог: как это люди могут так мне доверять? Кто я такой? Люди – сумасшедшие, люди – простаки. От этого я запсиховал. Да еще как, черт возьми. Десять лет уже живу без профессии. Люди дают мне деньги, еду, места, где кости кинуть. Неважно, кем они меня считают, идиотом или гением. Я-то сам знаю, что я такое. Ни то и ни другое. Меня не касается, почему люди дарят мне подарки. Я их беру, причем беру, не ощущая ни победы, ни принуждения.

Единственное условие для меня: я не могу ничего просить. Больше того: уж лучше на макушке мозга у меня постоянно крутится одна и та же пластинка: и не пытайся и не пытайся. Ничего так себе идейка, кажется.

Как бы там ни было, после ухода Мари я уселся в кухне и выдул 3 банки пива, которые нашел в холодильнике. До еды мне никогда особенного дела не было. О том, как люди любят поесть, я слыхал. Мне же от еды становилось только скучно. С жидкостью все в порядке, а вот груз навалом – тоска смертная. Мне нравилось говно, мне нравилось срать, какашки мне нравились, но сдохнуть легче, чем их насоздавать.

После 3 банок пива на табуретке рядом я заметил дамскую сумочку. Разумеется, на работу Мари взяла с собой другую. Не такая же она глупая или добрая, чтобы деньги оставлять? Сумочку я открыл. На дне лежала десятидолларовая бумажка.

Что ж, Мари меня проверяет, и я окажусь достойным ее проверки.

Я забрал десятку, вернулся к себе в спальню и оделся. Мне было хорошо. В конце концов, что человеку надо, чтобы выжить. Ничего. Это правда. А у меня даже ключ от дома имелся.

Поэтому я вышел наружу и запер дверь, чтобы воры не залезли, хахаха, и вот уже я стою на улице во Французском Квартале, ну и дурацкое же это место, но придется смириться. Все должно было мне служить, так всегда было. Поэтому... ах, да, иду я, значит, по улице, а беда с Французским Кварталом в том, что тут нигде ни одного винного магазина, как в других приличных частях света. Может, они это специально. Можно было догадаться, что от этого процветали ужасные выгребные ямы на каждом углу, которые они тут зовут барами. Первым делом, когда я заходил в один из этих "оригинальных" баров Французского Квартала, мне хотелось блевать.

Обычно я так и делал, добежав до какого-нибудь воняющего мочой очка и извергая всё – тонны и тонны яичниц и недожаренной жирной картошки. Потом возвращался, уже стравив, и смотрел на них: более одиноким и бессмысленным, чем клиенты, выглядел только бармен, особенно если он же был и хозяином. Ладно, поэтому я гулял по всей округе, зная, что бары туфта, и знаете, где я нашел три своих упаковки? В бакалейной лавчонке с черствым хлебом, где всё, даже облупившаяся краска, сочилось такой наполовину половой улыбочкой одиночества... помогите, помогите, помогите... ужасно, да, даже света в ней не хватало, электричество – оно же денег стоит, и тут я такой, первый парень, купивший упаковку пива за последние 17 дней, и первый парень, купивший три упаковки за последние 18 лет, и господи ты боже мой, она чуть не обкончалась прямо на кассу... Это было чересчур. Я смел сдачу и 18 больших банок пива и выскочил на дурацкий солнцепек Французского Квартала...

Остаток сдачи я сложил обратно в сумочку на табуретке и оставил ее открытой, чтобы Мари заметила. Потом сел и откупорил пиво.

Хорошо побыть одному. Однако, я был не один. Всякий раз, когда нужно было поссать, я видел этого паука и думал: ну, паук, тебе пора – уже скоро. Ты мне просто не нравишься в этом темном углу: сидишь себе, ловишь мух и жучков, сосешь из них кровь. Видишь, какой ты негодяй, мистер Паук. А вот я – я в норме. По крайней мере, мне нравится так считать. А ты просто гребаный темный безмозглый прыщ смерти, вот что ты такое. Соси говно. Тебе кранты.

На заднем крыльце я нашел метлу, вернулся в сортир и сокрушил его прямо в паутине, принес ему его же смерть. Все в порядке, это нормально, он доехал до нее быстрее меня почему-то, что я тут могу поделать. Но как же Мари могла пристраивать тут свою обширную задницу на обод стульчака и смотреть на эту тварь? Она ее вообще видела когда-нибудь? Вероятно, нет.

Я вернулся на кухню и выпил еще пива. Потом включил телевизор. Бумажные люди.

Стеклянные люди. Я почувствовал, что схожу с ума и выключил эту дрянь. Отхлебнул еще. Потом сварил два яйца и поджарил две ленточки бекона. Удалось поесть.

Иногда о еде забываешь. Занавески пробило солнцем. Я пил весь день. Пустые швырял в мусорку. Время шло. Затем открылась дверь. Просто слетела с петель. То была Мари.

– Господи ты боже мой! – завопила она. – Ты знаешь, что произошло?

– Нет, нет, не знаю.

– Ох, черт бы его побрал!

– Чё такое, милая?

– У меня подгорела клубника!

– Вот как?

Она бегала по кухне кругами, обширная задница ее тряслась. Ненормальная. Совсем сбрендила. Бедная старая жирная пизда.

– У меня кастрюлька клубники на огне стояла в кухне, а тут зашла эта туристка, богатая сучка, первая посетительница за сегодня, и ей понравились такие маленькие шляпки, что я делаю, знаешь... Ну, она как бы милашка такая, и на ней все шляпки хорошо сидят, поэтому у нее проблема, и тут мы про Детройт заговорили, у нас там какие-то общие знакомые нашлись, и тут я вдруг принюхиваюсь и СЛЫШУ!!! КЛУБНИКА ГОРИТ! Бегу на кухню, да уже слишком поздно...

что я за растяпа! Клубника вся выкипела, везде разбрызгано, воняет, горелым, руки опускаются, ничего уже не исправишь, ничего! Ад кромешный!

– Сожалею. Но ты ей шляпку-то продала?

– Я продала ей две шляпки. Она все никак решиться не могла.

– Жалко клубнику. А я паука убил.

– Какого паука?

– Я так и думал, что ты не знаешь.

– Что знаю? Что такое пауки? Просто жучки.

– Мне говорили, что паук – не жучок. Там как-то по числу ног определяют... Я на самом деле не знаю, да и плевать.

– Паук – не жучок? Что это за говно тогда?

– Не насекомое. Так люди говорят. В любом случае, я эту чертову тварь прикончил.

– Ты лазил в мою сумочку.

– Конечно. Ты ж ее тут оставила. Мне нужно было пива.

– Тебе все время нужно пиво?

– Да.

– С тобой будут проблемы. Ты ел что-нибудь?

– 2 яйца, 2 ломтика бекона.

– Голодный?

– Да. Но ты устала. Расслабься. Выпей.

– Я расслабляюсь, когда готовлю. Но сначала мне нужно в горячую ванну.

– Валяй.

– Ладно. – Она протянула руку и включила телевизор, а потом ушла в ванную.

Пришлось слушать телевизор. Выпуск новостей. Изумительно уродливый ублюдок. 3 ноздри. Изумительно омерзительный ублюдок, разряженная бессмысленная куколка, потеет, лыбится на меня, произносит слова, которые я едва понимаю или на которые вообще плевать. Я знал, что Мари готова смотреть телевизор часами, поэтому придется приспосабливаться. Когда она вернулась, я смотрел прямо в стекло, отчего ей стало лучше. Выглядел я безобидным – как человек с шахматной доской и спортивной страницей под мышкой.

Мари вышла, обернутая еще в один наряд. Она бы могла даже выглядеть хорошенькой, если б не была так дьявольски жирна. Ладно, как бы то ни было, я не на скамейке в парке все-таки ночую.

– Хочешь, чтобы я приготовил, Мари?

– Нет, все в порядке. Я уже не так устала.

Она начала готовить еду. Поднявшись за следующим пивом, я поцеловал ее за ухом.

– Ты хорошая баба, Мари.

– Тебе хватит выпивки на остаток ночи? – спросила она.

– Конечно, маленькая. Еще и квинта осталась. Все прекрасно. Мне просто хочется тут посидеть, посмотреть телик, тебя послушать. Ничего?

– Разумеется, Чарли.

Я сел. У нее что-то варилось. Пахло хорошо. Очевидно, что она была хорошей поварихой. По стенам просто ползал теплый запах еды. Не удивительно, что она такая толстая: и готовит хорошо, и пожрать не дура. Мари готовила рагу. То и дело вставала и добавляла что-нибудь в кастрюльку. Луковицу. Кусок капусты.

Несколько морковок. Знаток. А я пил и смотрел на эту большую, неопрятную на вид толстую деваху, а она сидела и мастерила самые волшебные на свете шляпки: руки ее пробирались в корзинку, подбирали сначала этот цвет, за ним другой, третий, такую ленту, такую, сплетала их, сшивала, пристраивала к шляпке, а эта двухцветная солома сама по себе казалась еще одним чудом. Мари творила шедевры, которых никогда не обнаружат – они будут гулять по улицам на макушках богатых сучек.

Работая и помешивая рагу, она говорила.

– Сейчас не то что раньше. У людей денег нет. Везде аккредитивы, чековые книжки, кредитные карточки. У людей просто нет денег. Они их с собой не носят.

Всё в кредит. Парень зарплату получает, а она уже тю-тю. Закладывают всю свою жизнь, чтобы один дом купить. А потом обязательно надо набить этот дом говном и машину купить. Они у этого дома на крючке, а власти это знают и давят их до смерти налогами на недвижимость. Ни у кого денег нет. Маленьким предприятиям просто не выжить.

Мы уселись за рагу – оно было изумительным. После ужина вытащили виски, она принесла мне две сигары, мы смотрели на телевизор и много не разговаривали.

Казалось, я живу тут уже много лет. Она продолжала мастерить шляпки, то и дело заговаривая со мной, а я отвечал: "ага", "правильно" или "вот как?" А шляпки все слетали с ее рук, шедевры.

– Мари, – сказал я, – я устал. Пойду-ка я спать.

Она разрешила мне взять виски с собой, и я так и сделал. Но вместо того, чтобы улечься к себе в постель, я откинул покрывало на кровати Мари и вполз туда.

Предварительно раздевшись, естественно. Прекрасный матрац. Прекрасная постель.

Такая старомодная, с высокими столбиками и деревянной крышей или как их там называют. Наверное, если уебешься до того, что крышу снесет, значит, получилось. Мне же эту крышу не снести никогда без помощи богов.

Мари по-прежнему смотрела телевизор и мастерила шляпки. Потом я услышал, как она его выключила, погасила свет на кухне и вошла в спальню, миновала кровать, не заметив меня, и упылила прямиком в нужник. Просидела там некоторое время, а потом я полюбовался, как она скидывает свою одежу и влатывается в здоровенную розовую ночнушку. Она поебошилась немножко со своей физиономией, махнула рукой, нацепила пару бигудей, развернулась, направилась к постели и увидела меня.

– Господи, Чарли, ты не в ту постель попал.

– Не-а.

– Послушай, голубчик, я – не такая женщина.

– О, кончай базар и заваливайся!

Она завалилась. Боже мой, одно мясо. На самом деле, я немного испугался. Что же делать со всем этим хозяйством? Так, я в ловушке. Вся постель со стороны Мари провалилась.

– Послушай, Чарли...

Я схватил ее за голову, развернул к себе, мне показалось, что она плачет, и тут губы мои накрыли ее рот. Мы поцеловались. Черт возьми, хуй у меня затвердел.

Боже милостивый. Что это такое?

– Чарли, – сказала она, – тебе вовсе не нужно...

Я взял ее за руку и обхватил ею свой хуй.

– Ох черт, – вымолвила она. – Ох черт!

Тут она уже поцеловала меня, взасос. Язычок у нее оказался небольшой хоть что-то маленькое, – и он трепетал туда-сюда, довольно-таки слюняво и страстно.

Я отстранился.

– Что такое?

– Ща, погоди.

Я дотянулся до бутылки, долго и хорошо приложился, поставил ее на место, а потом подлез и приподнял эту огромную розовую ночнушку. Немного помацал и уж не знаю, что именно нащупал, но мне показалось – то, что надо, хоть и очень маленькое, но в нужном месте. Да, то была ее пизда. Я ткнулся в неё своим краником. Затем дотянулась она и направила меня куда надо. Еще одно чудо. Штука эта оказалась тугой. Чуть шкуру с меня не содрала. Мы заработали. Мне хотелось поскакать подольше, но плевать. Она меня имела. Лучшая ебка в моей жизни. Я стонал и верещал, затем кончил, скатился. Невероятно. Когда она вернулась из ванной, мы немного поговорили, потом Мари заснула. Но она храпела. Поэтому пришлось ретироваться в свою кровать. И проснулся я только на следующее утро, когда она уходила на работу.

– Пора бежать, Чарли, – сказала она.

– Конечно, крошка.

Как только она ушла, я сходил на кухню и выпил стакан воды. Она оставила там сумочку. Десять долларов. Я их не взял. Вернулся в ванную, хорошенько посрал, уже без паука. Потом принял ванну. Попробовал почистить зубы, слегка сблевнул.

Оделся и снова вышел на кухню. Раздобыл кусок бумаги и карандаш:

Мари, Я люблю тебя. Ты ко мне очень хорошо отнеслась. Но я должен уйти. Даже толком не знаю, почему. Спятил, наверное. До свиданья, Чарли

Я прислонил записку к телевизору. Мне было нехорошо. Хотелось плакать. Там было так спокойно, как раз то спокойствие, которое мне нравилось. Даже печка с холодильником выглядели человечески, то есть – по-хорошему человеческими, казалось, что у них есть руки, голоса, что они говорят: потусуйся тут немного, парнишка, тут хорошо, тут может быть даже очень хорошо. В спальне я нашел то, что осталось от квинты. Выпил. Потом в холодильнике отыскал банку пива. Выпил и ее. Потом встал, прогулялся по этому узкому коридору – долго, чуть не сотню ярдов. Дошел до двери и вспомнил, что у меня ключ остался. Вернулся, вложил ключ в записку. Потом снова посмотрел на десятку в кошельке. Оставил ее там.

Прогулялся еще раз. Дойдя до двери, я уже знал, что как только я ее закрою, обратного пути не будет. Закрыл ее. Окончательно. Вниз по ступенькам. Я снова был один, и всем плевать. Пошел на юг, затем свернул направо. Шел себе, шел и вышел из Французского Квартала. Пересек Канал-Стрит. Прошел несколько кварталов, а потом свернул, миновал еще какую-то улицу и свернул в другую сторону. Я не знал, куда иду. По левую руку оказалось какое-то заведение, в дверях стоял человек, он спросил меня:

– Эй, мужик, работа нужна?

Заглянул я в ту дверь: целые ряды людей выстроились вдоль деревянных столов с молотками в руках, они разбивали какие-то штуки в раковинах, похожие на моллюски, они ломали эти раковины и что-то делали с мясом, и там стояла темень; казалось, эти люди лупят по самим себе молотками и выбрасывают то, что от них остается, поэтому я ответил человеку:

– Нет, мне не нужна работа.

Я шел, и солнце светило мне в лицо.

Оставалось 74 цента.

Нормальное такое солнышко.

КАКОЙ ПИЗДЫ НИ ПОЖЕЛАЕШЬ

Гарри и Дьюк. Пузырь примостился между ними в номере дешевого лос-анжелесского гадюшника. Субботний вечер в одном из самых жестоких городов мира. У Гарри лицо было довольно круглым и глупым, выглядывал только кончик носа, а глаза его вызывали только ненависть; фактически, ненависть с одного взгляда вызывал и сам Гарри, поэтому на него не глядели. Дьюк был помоложе, хороший слушатель, лишь слабенькая улыбочка мельтешила на лице, когда слушал. Слушать он любил; люди для него были самым грандиозным зрелищем, к тому же за вход денег не брали. Гарри был безработным, а Дьюк работал дворником. Оба они сидели и сядут снова. Оба это знали. Не имело значения.

Квинту опорожнили уже на треть, а на полу валялись пустые пивные банки. Мужики вертели самокрутки с естественным спокойствием людей, чья жизнь была трудна и невозможна до 35 лет, но они до сих пор живы. Они знали, что все вокруг – ведро навоза, но бросать не хотелось.

– Видишь, – сказал Гарри, отхлебывая, – я тебя выбрал, чувак. Я могу тебе доверять. У тебя очко не заиграет. Я думаю, машина у тебя потянет. Разделим ровно напополам.

– Рассказывай, – сказал Дьюк.

– Ты не поверишь.

– Рассказывай.

– Ну что – там лежит золото, прямо на земле, настоящее золото. Надо только выйти и подобрать. Я знаю, что похоже на бредятину, но оно там, я его видел.

– А в чем загвоздка?

– Ну, это армейский артиллерийский полигон. Бомбят весь день, а иногда – и ночью, вот в чем загвоздка. Надо не зассать. Но золото – там. Может, его снарядами из земли вывернуло, не знаю. Но по ночам обычно не пуляют.

– Значит, поедем ночью.

– Правильно. И просто подберем его с земли. Разбогатеем. Какой пизды ни пожелаешь – любая нашей будет. Подумай только – какой пизды ни пожелаешь.

– Неплохо.

– А если начнут пулять, прыгнем в первую же воронку. Туда они по-новой целиться не будут. Если собьют мишень, им этого хватит. А если нет – в следующий раз бахнут куда-нибудь еще.

– Логично.

Гарри нацедил немного виски.

– Но есть еще один прикол.

– Во как?

– Там змеи. Поэтому нужно ехать вдвоем. Я знаю, ты хорошо с оружием управляешься. Пока я буду золото собирать, ты постоишь на васаре, змеям головы поотшибаешь. Там гремучки водятся. Мне кажется, ты как раз подходишь.

– Чего не попробовать, к чертовой матери?

Они сидели, пили и курили, обдумывая.

– Все это золото, – промолвил Гарри, – любая пизда.

– Знаешь, – сказал Дьюк, – а может, этими пушками они старый клад разворотили.

– Что б там ни было, золото есть.

Они еще немного поразмышляли.

– А откуда ты знаешь, – спросил Дьюк, – что как только ты соберешь все золото, я тебя там не пришью?

– Что ж, придется рискнуть.

– Ты мне доверяешь?

– Я никому не доверяю.

Дьюк открыл еще пива, разлил еще выпивки.

– Бля, значит, на работу в понедельник нет смысла ходить, так?

– Уже нет.

– Я уже чувствую, как разбогател.

– Я как бы тоже.

– Человеку просто как-то оторваться нужно, – сказал Дьюк, – и тогда к нему начнут относиться как к джентльмену.

– Ну.

– А где это место? – спросил Дьюк.

– Увидишь, когда приедем.

– Делим напополам?

– Делим напополам.

– Ты уже не волнуешься, что я тебя пришью?

– Чего ты твердишь одно и то же, Дьюк? Ведь и я тебя пришить могу.

– Господи, я об этом не подумал. Но ты ж не будешь в кореша стрелять, правда?

– А мы кореша?

– Н-ну, да, я б так сказал, Гарри.

– Там хватит и золота, и пизды на обоих. На всю жизнь втаримся. Никаких тебе больше судебных приставов. Никакого мытья посуды за гроши, когда подопрет. Бляди с Беверли-Хиллз будут сами за нами гоняться. Всяким хлопотам конец.

– Ты в самом деле думаешь, мы этот шмат оторвем?

– Еще бы.

– А там в самом деле золото есть?

– Слушай, чувак, я же тебе уже сказал.

– Ладно.

Они еще некоторое время пили и курили. Не разговаривали. Оба думали о будущем.

Стояла жаркая ночь. У некоторых постояльцев двери были распахнуты настежь. У большинства оставалось лишь по бутылке вина. Мужчины сидели в одних майках, расслабленные, разбитые, в непонятках. У некоторых даже имелись женщины – не сильно-то и леди, но вино в желудке держать умели.

– Давай-ка еще пузырь возьмем, – сказал Дьюк, – пока не закрылось.

– У меня денег нет.

– Я достану.

– Валяй.

Они поднялись и вышли за дверь. Свернули в коридор и направились к черной лестнице. Винная лавка стояла дальше по переулку, слева от выхода. На верхних ступеньках черного хода, загораживая путь, валялся мужик в перепачканной и мятой одежде.

– Эй, это ж мой старинный приятель Фрэнки Кэннон. Ну, он сегодня дал копоти...

Наверное, стоит его от дверей оттащить.

Гарри приподнял его за ноги и отодвинул в сторону. Потом наклонился над ним.

– Интересно, до него кто-нибудь уже добрался?

– Не знаю, – ответил Дьюк, – проверь.

Дьюк вывернул у Фрэнки все карманы. Прощупал рубашку. Расстегнул штаны, проверил пояс. Нашел только спичечный коробок, гласивший:

УЧИТЕСЬ РИСОВАТЬ ДОМА Вас ждут тысячи высокооплачиваемых заказов

– Наверное, кто-то его уже пощупал, – сказал Гарри.

Они спустились по черной лестнице и вышли в проулок.

– Ты уверен, что золото – там? – спросил Дьюк.

– Слушай, – ответил Гарри. – Ты меня просто бесишь! Ты что думаешь – – я совсем чокнулся?

– Нет.

– Так не спрашивай меня тогда больше!

Они зашли в винную лавку. Дьюк заказал квинту виски и полудюжину больших банок пива. Гарри спер пакет с разными орешками. Дьюк заплатил за свое, и они вышли.

Не успели они ступить в проулок, как к ним подошла молодая женщина; ну, для этого района молодая, около тридцатника, хорошая фигура, но волосы нерасчесаны и речь слегка невнятна.

– Что у вас, парни, в этом пакете?

– Кискины сиськи, – ответил Дьюк.

Она подвалила к Дьюку поближе и потерлась о пакет.

– Я вина не хочу. У вас там вискач есть?

– Конечно, малышка, пошли.

– Дай бутылку посмотреть.

Дьюку она показалась ничего. Стройная, платье узкое, жопку как надо обтягивает, черт побери. Он извлек пузырь.

– Ладно, – решила она, – пошли.

Он пошли по переулку, девка – посередине. Ляжкой она стукалась о Гарри. Тот облапал ее и поцеловал. Она вырвалась.

– Сукин ты сын! – заорала она. – Пусти сейчас же!

– Ты все испортишь, Гарри! – сказал Дьюк. – Еще раз так сделаешь, и я тебе вломлю!

– Не вломишь.

– Только попробуй!

Они дошли до черного входа, поднялись, открыли дверь. Девка посмотрела на распростертого Фрэнки Кэннона, но ничего не сказала. Вошли в комнату. Девка села и закинула ногу на ногу. Ноги у нее были хорошие.

– Меня зовут Джинни, – сказала она.

Дьюк разлил.

– Я Дьюк. Он Гарри.

Джинни улыбнулась и взяла стакан.

– Один засранец, с которым я сейчас живу, голой меня держал, всю одежду в чулане запер. Я там неделю просидела. Потом дождалась, пока он вырубится, сняла с него ключ, забрала вот это платье и сбежала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю