Текст книги "От Альп до Гималаев"

Автор книги: Бронюс Яунишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Вы лечите людей? – спросил я миссионера.

– Нет, не я. Посылаю травы своему брату в Италию... А я врачую здесь души индусов...

Я не разбирался в лечебных травах, поэтому с большим уважением смотрел на миссионера. Даже захотел узнать, чем излечивают ревматизм. Мать постоянно жаловалась на боли в суставах. Может быть, здесь можно приобрести нужные снадобья для облегчения ее страданий. Я отправил бы тогда посылочку. Однако спросить не осмелился. Вероятно, это дорогая штука, ведь Фасати хранит травы в несгораемом ящике, следит за тем, чтобы чужие глаза их не видели. А возможно, их запрещают собирать и хранить? Кто знает? Здесь столько странностей.

4

Было воскресенье. Пока не наступила жара, Фасати собрался в церковь, чтобы провести богослужение. Облачившись в белую сутану из индийского шелка, расчесав черную с сильной проседью бороду, он надушил розовым маслом лоб, как это делают бенгальцы. Я пошел с ним.

Перед церковью не было никакого дворика, не росло ни одного дерева. Вид прямо-таки убогий. Бедность царила и внутри. Алтарь, эдакий продолговатый и низкий ящик, сбитый из досок, стоял посередине. Покрыт он был белой скатертью с бахромой. Рядом с алтарем – исповедальня.

Меня поразило, что помещение было разделено на множество отсеков. В них толпились женщины, задрапированные в красочные сари. В руках четки, у некоторых молитвенники. Были и мужчины в белых рубахах, перехваченных дхоти.

– Почему верующие собираются по разным отсекам? – спросил я Фасати в ризнице.

– Разве ты не знаешь, что индийцы разделены на касты?! – удивился он.

Странным и непонятным было для меня это приспособление христианства к кастовой системе. Я вспомнил, что в семинарии нам говорили об индуизме и кастах. Индуизм гласит, что миром правит тримурти: бог-создатель – Брахма, бог-хранитель – Вишну и бог-разрушитель – Шива. Человека, как и весь мир, сотворил Брахма. Однако людей разных каст он создавал из различных частей своего тела: брахманов -из своих губ, чтобы они могли стать жрецами и исполнять священные обряды; кшатриев-воинов – из своих рук; вайшьев – земледельцев, ремесленников, торговцев – из своих чресл; шудров – из своих ступней, дабы они могли всем прислуживать. Кем ты родился, тем ты и обязан оставаться до смерти, заслуживая своим поведением более высокое положение при следующем рождении. Вайшья, будучи добросовестным и трудолюбивым, может родиться вновь кшатрием; храбрый и дисциплинированный кшатрий в будущем перерождении может стать брахманом; если ты хороший брахман, то после своей смерти можешь воссоединиться с божественной оболочкой тримурти – атманом. Если же ты не достигнешь требуемой степени совершенства, то после своей смерти не только не поднимешься в высшую касту, но можешь перейти в более низкую, а то и вовсе воплотиться в животное.

– Выходит, и христиане, которые провозглашают равенство людей, должны тем не менее делить верующих на касты? Тогда наша религия теряет свой смысл, – сказал я, обращаясь к Фасати.

– Если мы здесь не станем считаться с кастовой системой, никто, даже нищие, не перейдет в христианство. Зря бы только трудились, да и вообще пришлось бы отказаться от миссий, – ответил миссионер.

– Так кто же все-таки переходит в католическую веру?

– Только те, кого исключают из каст, и поэтому они обречены заново родиться уже животными. Иначе индуист не приемлет другой религии, хоть ты посули ему рай на земле.

– Интересно, а за что исключают из каст?

– Скажем, кто-нибудь нечаянно или из-за голода убьет животное. Такого тотчас же исключают.

– Ну а кого еще? – заинтересовался я.

– Тех, у кого была интимная связь с женщиной из другой касты, либо тех, кто не соблюдает ежедневного пуджа – жертвоприношения богам у домашнего алтаря. Или, скажем, не в состоянии содержать своего семейного жреца – пандита. Это главные проступки в отношении касты.

– А как исключают из каст?

– Обыкновенно: собирается в храме панчаят – совет касты. Приглашают обвиняемого и судят его. Поначалу, конечно, устанавливают наказание, но если он его не исполняет, то исключают. Такой исключенный из касты хуже прокаженного. Вот такие-то и приходят к нам, а мы совершаем над ними обряд крещения.

– Так зачем же тогда соблюдать принцип разделения на касты? – вновь удивился я. – Куда деваться исключенному из касты? Он все равно придет к католикам.

– Но ведь в Индии действуют не только католики, – усмехнулся Фасати. – Исключенных из каст заманивают мусульмане, протестанты, огнепоклонники и представители целого ряда других религиозных течений. Мы придерживаемся принципа разделения на касты, чтобы люди не чувствовали даже внешней разницы между католической и индуистской религиями. Мы достигнем большего, влияя на них постепенно.

– Скажите, Камиль, – допытывался я, – сейчас в костеле собрались верующие из какой касты?

– Только вайшьи. Сейчас начнется богослужение для них.

– Но почему они не держатся вместе?

– Видишь ли, каждая каста разделяется еще на отдельные группы, согласно исполняемым обязанностям. Вот собираются крестьяне: отдельно богатые и отдельно малоземельные. Ремесленники тоже разделяются на категории – ни один из них не зайдет туда, куда ему не положено. А если бы такое и случилось, нарушителя порядка тут же выдворили бы вон. Пришлось бы и мне вмешаться.

После разъяснений миссионера и я стал различать, где кто собрался. В некоторых отсеках не было никого. Вообще верующих в церкви было мало.

Фасати одел кружевную белую комжу и накинул фиолетовую стулу. Он хотел было преклонить колени возле алтаря и помолиться, но только махнул рукой и пошел в исповедальню. Сев там на скамеечку, он исповедовал нескольких зажиточных крестьян. Потом перетащил легкую исповедальню к торговцам. И так по очереди, кочуя со своей исповедальней то к одним, то к другим, он выслушал исповеди всех верующих.

Потом он взял чашу со святыми дарами и, прочитав «Ессе Agnus Dei»[21]21
  «Вот агнец божий» (лат.)


[Закрыть], совершил обряд причащения. Начал его с богатых крестьян и так по очереди с верующими из каждой группы, соответственно их общественному положению, чтобы никого не обидеть. В проповеди миссионер подчеркнул, что душа человека бессмертна и не может воплотиться в других людей, а тем более – в животных; душа также никогда не воссоединится с божественной оболочкой, как учат Веды[22]22
  Веды – священные книги индуистской религии.


[Закрыть]. Если человек жил на земле согласно христианскому учению, душа его обретет вечную жизнь в царстве небесном; если он провинился перед богом и людьми и не покаялся, душа его попадет в чистилище; если же человек не соблюдал заповедей божьих, жил и умер во грехе, душа его попадет в ад, где будет вечно мучиться. Кто хочет достичь вечной жизни на небесах, тот, во-первых, должен жертвовать на церковь, помогать неимущим, заботиться о душах умерших и твердо верить в христианского бога.

По окончании богослужения торжественно заиграл орган. Я рассчитывал на то, что тотчас же освобожусь и смогу ознакомиться с городом, его окрестностями. Но пока органист играл, в другие отсеки костела стали собираться новые верующие. Они были почти голыми. Даже грудь у женщин не была прикрыта. Я не смел глядеть на них и даже рассердился: разве можно допускать в храм божий голых?

Я поспешил в ризницу к Фасати.

– В костеле собираются какие-то голые, – встревожен-но сказал я.

– Какие – голые? – не понял миссионер. – А, это скорее всего шудры.

– Не знаю, кто они. Приходят в храм раздетыми. Я не в силах даже смотреть на это зрелище. Как им не стыдно?!

Фасати пожал плечами. Он выглянул из ризницы, огляделся и ответил:

– Это шудры! Видишь, сколько их собралось. Больше, чем вайшьев. Есть среди них и неприкасаемые, их еще называют хариджанами. Они вообще лишены каких-либо прав. Другие касты считают их «говорящими животными». Им нет места среди людей. Только мы принимаем их в храме. Индуистские святыни они обязаны обходить далеко стороной.

– Но ведь они голые! – повторял я возмущенно.

– А откуда им раздобыть одежду, если они даже не в состоянии заработать себе на пропитание и вечно голодают? Да и в церковь они приходят только потому, что я раздаю им иногда по горсточке риса. Тяжкая у них доля.

Я знал, что шудры не имеют права есть в присутствии брахманов, пить из колодцев людей зажиточных. Они обязаны всегда держаться в стороне от других каст, их дети не имеют права учиться, заниматься каким-либо ремеслом. Однако я и представить себе не мог, что шудры так бедны. Мне их стало очень жалко.

– В следующее воскресенье надо будет пригласить их вместе с вайшьями, – предложил я Фасати. – Это будет по-христиански, как учит святое евангелие.

– Я это пробовал, – признался миссионер, – да только ничего не вышло. И одни и другие разбежались. Брахманы пожаловались архиепископу, что я нарушаю закон каст. Если бы архиепископ не перевел меня из той миссии, где я это затеял, брахманы потребовали бы вовсе отстранить меня от миссионерской деятельности. Да и в этой церкви как только я впустил в нее шудров, хотя и после богослужения, вайшьи потребовали «очистить» храм раствором коровьего навоза. Правда, сейчас они уже попривыкли.

– Выходит, что евангелие подействовало на них?..

– Выходит, что да. Но разве так уж важно слово евангелия? !

– А что?..

– Главное – это уравнять шудров с другими кастами. Необходимо добиться того, чтобы и их дети могли учиться. Теперь же шудры считаются самыми что ни на есть ничтожными и темными людьми. Кроме того, они, дескать, все лентяи, лжецы, озлобленные и сварливые. Шудры – воплощение всего дурного. На самом же деле они всего лишь необразованные, отсталые и вечно преследуемые, словно бродячие собаки, люди. Участь их воистину ужасна.

Я подошел к алтарю, зажег свечи, поправил цветы. Но на этих голых людей все равно не смел глядеть.

Закончив богослужение для шудров, Фасати произнес проповедь. Но содержание ее было совсем не христианским. Он наставлял шудров не мириться со своей участью, не уступать вайшьям, работодателям, требовать большего вознаграждения за работу, сокращения рабочего дня, добиваться того, чтобы хоть один ребенок в семье мог посещать школу миссии и обучаться грамоте.

Я не разобрался в замыслах миссионера Фасати, но его наставления мне импонировали. Более того, он растрогал меня, когда после богослужения стал раздавать женщинам, пришедшим в церковь с детьми, рис. Женщины, получившие несколько горсточек риса, становились перед миссионером на колени и целовали, словно у какого-то святого, край его рясы.

– Горсточка риса – это не заманивание в церковь, – пояснял он мне. Это только пример их угнетателям. Конечно, брахманам не нравится, что я раздаю рис. Они даже предупредили меня, чтобы я не подстрекал шудров. Но вообще-то запретить мне это делать они не могут, так как боятся возмущения неприкасаемых.

– Подаяние – это по-христиански, – поддержал я Фасати.

После второго богослужения мы вышли из церкви. К Фасати подошла красивая индуска в оранжевом сари. В носу у нее блестела золотая серьга, руки украшало несколько золотых браслетов, на пальцах сверкали кольца. Видимо, она принадлежала к высшей касте. С собою она привела совершенно голого, худенького мальчика лет десяти.

– Ночью его мать растерзал тигр, – сказала она на бенгальском языке. – Возьмите сироту в приют. Я из комитета благотворительности.

Фасати оглядел мальчика и спросил:

– А отец его где?

– Он погиб во время урагана.

– Так, может, родственники заберут мальчонку?

– Какие там родственники – шудры! Они сами голодают, а у вас он будет сыт, да и обучится грамоте...

– Принять примем. Но как же так – совсем без одежды? А вы не смогли бы что-нибудь дать? У нас в миссии сейчас ничего нет.

Индуска посмотрела на сироту с некоторым удивлением и вместе с тем презрительно:

– Он недостоин носить одежду. Ведь это шудр.

Фасати взял мальчика за руку, но тот вырвал ее и, плача, попытался убежать. Мы помчались вдогонку. Я догнал мальчика, взял на руки, и, крепко прижав к себе, понес в миссию.

«Вот таким же путем мог очутиться в салезианской конгрегации и Сингх, – подумал я. – Зря он ушел из монастыря. Здесь, в миссии, вместе с нами он мог бы помочь здешним беднякам бороться против унижения и страшной нищеты».

Когда женщина ушла, Фасати вдруг спохватился:

– Мы ведь не спросили ее, в какой деревне объявился тигр-людоед, – и обратился ко мне: – Присмотри за мальчиком, а я отыщу женщину и расспрошу ее, где произошло несчастье. Мы отправимся туда и устроим облаву на хищника.

Пытаясь успокоить мальчонку, я достал привезенные из Италии конфеты и протянул их сироте. Тот удивленно посмотрел на конфеты, потом схватил их и запихал себе в рот. Прожевав конфеты, мальчик стал просительно смотреть на меня, не дам ли ему еще. Я обнял его и прижал к себе. Он сидел тихонько. Как мало нужно, чтобы подкупить голодного ребенка. Но все же во что одеть несчастного?

В это время в миссию пришла худая заплаканная женщина с лицом, изборожденным морщинами, одетая в тряпье.

На руках она держала маленького ребенка. Протянув его мне, она произнесла:

– Берите!

Думая, что и эта женщина принесла сироту, я протянул руки, чтобы принять у нее ребенка, но она отстранила меня.

– Сколько дадите? – сердито спросила она и утерла слезы. «Неужели хочет продать?» – растерялся я.

– Не купите – отдам зверям! – попыталась она взять меня на испуг и ждала, что же я предприму.

«Быть может, краденый? – пришло мне в голову. – Надо это выяснить».

– Обождите, сейчас придет старший, – я оглянулся, не видно ли Фасати. – Не знаю, имеем ли мы право покупать детей. А сколько вы хотите за него?

– Пятьдесят рупий, – проговорила женщина.

– А двадцати не хватит? – попытался я было торговаться.

– Мало, – она еще больше сморщила и без того морщинистое лицо. – Зачем же я его тогда растила? Сорок рупий. Младенец ведь здоровый! Берите... Очень вас прошу. Вся семья помирает с голоду.

– Не знаю, что и делать... Старшего-то нет. Женщина повернулась, чтобы уйти.

– Тридцать рупий! – крикнул я, хотя столько у меня не было.

Но тут пришел Фасати. Женщина его узнала, низко поклонилась, смахнула рукою пыль с его ботинок.

– Продает ребенка, – пояснил я. – Просит сорок рупий.

– Какого возраста?..

– Кажется, годовалый. Такой тощий, что даже оторопь берет.

– Мальчик или девочка?..

– Кажется, мальчик.

– Дай тридцать, – сказал Фасати. – Или нет. Пускай уносит, подрастет, тогда посмотрим. Авось не умрет...

– Грозится, что отдаст зверью. Говорит, что вся ее семья умирает с голоду.

– Вроде бы и жалко мальчонку. Дай, сколько просит, – подобрел миссионер. – Вот деньги.

– А если он ворованный?.. – засомневался я.

– Не беспокойся, у них и своих предостаточно. Родятся и родятся, как котята. Девочек даром отдают. Маленьких мы даже не берем. Такова доля хариджан...

Я взял у миссионера рупии. Женщина, увидев деньги, подскочила, выхватила их у меня из рук и, оставив нам ребенка, убежала. Я долго не мог прийти в себя после случившегося, чувствовал свое бессилие перед царящей здесь нищетой, страданиями, голодом.

«Неужели человек на земле приговорен к одним лишь страданиям?» – подумал я, но постарался побыстрее прогнать эту мысль, чтобы не прогневить господа, однако мне это не удалось. Мне казалось, что нищета отнимает у человека буквально все: и веру в жизнь, и веру в самих людей. Человек становится нищим и духовно, и умственно. Это ужасно! Купленного младенца я отнес в миссию и передал служанке Фасати. В небольшой комнатке уже находилось несколько детишек. Служанка присматривала за ними до тех пор, пока их не передавали в пансионат Шиллонгской миссии.

5

Фасати узнал от индуски, которая привела мальчика-сироту, что женщина, растерзанная тигром, уже сожжена и прах ее брошен в реку. Никто точно не мог указать место, где на нее напал тигр. Во время проповеди в церкви миссионер попросил, чтобы в будущем на месте, где тигр-людоед совершит нападение, не трогали тел убитых им людей. Только тогда можно будет отыскать хищника и расправиться с ним. Фасати поручил мне обучать взрослых индийцев, собирающихся перейти в католическую веру, катехизису. Это были люди из различных каст, которых за „тяжкие прегрешения" изгнали из общин.

Однажды, когда я обучал катехизису нескольких женщин, в церковь вошел молодой индиец. Он подошел ко мне и заявил, что принадлежит к касте шудров, батрачит у вайшьи и решил жениться на дочери хозяина. Шудры, которых приняли в католическую веру, сказали ему, что душа христиан не перевоплощается в людей других каст, что все души могут достичь нирваны и соединиться с богом.

Я поправил его, сказав, что души христиан не только не возрождаются в новом виде, но и не воссоединяются с богом, как он это себе представляет, а попадают в рай или в ад.

Я спросил его:

– Скажи, что тебе надо от миссионера? Он посмотрел на меня и неохотно ответил:

– Пурогит не венчает меня с дочерью хозяина, поэтому я и пришел к вам. Могу ли я перейти в католики?

– А почему пурогит не желает обвенчать вас? – поинтересовался я. – Может, ты в чем-то провинился? Не изгнали ли тебя из касты?

– Нет, не изгнали. Но я шудр, а моя невеста из касты вайшьев. Если я перейду в католики, вы обвенчаете нас?

– Но нужно будет учить катехизис, – подчеркнул я. – Затем принять крещение, исповедоваться, причаститься и все время посещать церковь. Точно так же должна будет поступить и твоя невеста. Вы согласны?

– А вы нас дома обвенчаете?..

– Нет, в церкви. Вы оба должны будете носить обручальные кольца, как символ семейной верности. Так принято у католиков.

– А если бы я один принял католическую веру?

– А невеста осталась бы индуисткой?

– Да!

– Нет, так нельзя. Это был бы недействительный брак.

Юноша призадумался. Я видел, как нелегко ему разобраться в столь сложных вещах, а еще тяжелее потерять любимую девушку, тем более что родители давали за девушкой участок земли в два акра вместе с постройками. Сейчас у того же хозяина он работал за горсть риса, а после женитьбы сам бы стал землевладельцем.

Так ничего определенного не сказав, он ушел. Видимо, хотел посоветоваться с родителями невесты, ее родственниками. Для индуса не сдержать слово – смертный грех, ведь в таком случае он возродится к новой жизни в низшей касте, а то и в обличье животного. А кто же хочет стать четвероногим?.. Никто!

На следующий день юноша не появился. А в воскресенье я увидел его в церкви с девушкой. Смуглолицая, красивая, она была одета в голубое сари. Я подумал о том, что любовь сокрушает даже кастовые преграды.

Тут в ризницу вошла старушка. Она низко поклонилась, затем воздела руки и сказала:

– Я честная женщина, добрая христианка, а ведь рядом со мною стоит шудр. Я не в силах молиться. Если вы его не прогоните, мы все уйдем из церкви.

Вот тебе и христианская любовь и равенство! Как теперь быть с юношей? Я хотел было пригласить его в миссию, но должен был читать проповедь. Поэтому, подойдя к алтарю и став рядом на колени со служившим обедню Фасати, я шепнул ему: „Продли чтение евангелия". А юношу вместе с девушкой я пригласил в ризницу. Там я вручил им катехизис на бенгальском языке и велел читать его до моего возвращения. Но юноша отодвинул книжечку:

– Я не умею читать. Шудров никто не учит грамоте. В нашей чери[23]23
  Чери – деревня шудров.


[Закрыть] даже староста неграмотный.

– Так, может быть, невеста почитает, – предложил я.

– Разве кто обучает женщин грамоте? – удивился он.

Я не знал, как быть. У алтаря меня уже дожидался Фасати. Если эта парочка вновь появится в церкви, верующие разойдутся. Как их тогда вернуть обратно? Если же выпроводить помолвленных, они больше никогда к нам не вернутся и мы лишимся новых прихожан. Волей-неволей пришлось прибегнуть ко лжи:

– Во время богослужения иноверцам нельзя находиться в храме, – объявил я молодым людям. – Кстати, такого же правила придерживаются и брахманы. Так что зайдите после окончания службы.

Постояв в нерешительности, молодые ушли из ризницы, а я поспешил к амвону. На ломаном бенгальском языке я начал проповедь. В своей проповеди я старался убедить прихожан в том, что католический бог не признает каст, что он провозгласил равенство людей, братство и любовь между ними. Я видел, что многим эти слова пришлись не по душе.

Тем не менее паству надо было приблизить к христианству, к новой религии и новому богу. Ведь это основная цель миссионеров.

Молодые влюбленные долго не появлялись в миссии. Но вот однажды я вновь увидел их в церкви. Сосредоточенные, преисполненные внимания, они старались все понять. Если чего и недопонимали, тотчас же спрашивали, выясняли. Но сами отвечали неохотно, односложно и даже сердито. Казалось, их раздражает то, что они обязаны отвечать на мои вопросы.

В конце концов они приняли крещение, исповедовались и причастились. Приближался день их свадьбы, и я объяснил им, что согласно церковному обряду в храме должны присутствовать их родители, друзья и подруги, сваты и шаферы. Я наставлял, как невеста обязана провести последний вечер перед свадьбой, как должна проститься с родителями, – словом, познакомил их со всеми известными мне литовскими свадебными обрядами и традициями.

Жених и невеста согласились со всеми моими наставлениями и даже радовались, что свадьба будет такая интересная. Но вскоре в миссию пришли родители помолвленных, и тогда оказалось, что отец девушки со многим не желает согласиться и настаивает на том, чтобы во время свадьбы были совершены и индуистские обряды. Он начал со мной то ли спор, то ли торг.

– А вы знаете, что пурогит проклял нас. А гиманджунгский махант[24]24
  Махант – глава индуистского храма.


[Закрыть] подал на нас в суд за то, что мы разрешили окреститься нашим детям. Вы должны понять сложность нашего положения. Разрешите хотя бы соорудить дома пандал[25]25
  Пандал – трон молодых, украшенный гирляндами цветов; невысокий помост под навесом.


[Закрыть].

– Пандал, пожалуйста, да и свадебную процессию в деревне можете организовать, – сказал я им. – Но индуистских молитв я читать не стану.

– А вы будете участвовать в свадебном обряде? – спросил меня отец невесты.

– Если пригласите, – отвечал я с улыбкой. – Я ведь не являюсь духовником вашей семьи и сам приходить к вам не могу.

– Мы очень просим вас руководить нами и в храме и дома, – сказали родители, низко кланяясь.

– Но за исполнение обряда придется вам пожертвовать церкви какое-нибудь золотое украшение, – вмешался в наш разговор Фасати.

Я с удивлением посмотрел на него. Зачем это? Миссионерам, которые дали обет жить в бедности, запрещено принимать подношения.

Родители помолвленных опустили головы.

– Не надо нам никаких драгоценностей, – вмешался я. – Миссионер Фасати пошутил.

Фасати виновато улыбнулся, но ничего не сказал. Не в его правилах, видимо, было отказываться от подарков. Это меня возмутило.