Текст книги "От Альп до Гималаев"

Автор книги: Бронюс Яунишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Вступление

Я очень люблю старый Каунас. От его домов, узких, мощенных брусчаткой улочек веет седой стариной. Особенно волнуют мое воображение сохранившиеся до наших дней руины древнего замка у впадения реки Нерис в Неман. Когда я иногда забредаю сюда, то невольно вспоминается разбойничий тевтонский орден монахов-крестоносцев. Прикрываясь миссией приобщения язычников к христианскому богу, они беспощадно грабили и убивали литовцев. По Неману крестоносцы добирались до каунасского замка, стоявшего на пути захватчиков. Двести лет литовцы самоотверженно сражались с крестоносцами, пока наконец в 1410 году у Грюнвальда объединенные войска литовцев и поляков при участии русских, татарских и чешских полков не разгромили тевтонцев.

Лишь после того как вся Европа приняла христианство, оно распространилось и в Литве. Началось строительство многочисленных костелов, различные католические ордены воздвигали здания монастырей, укрепляя власть и влияние церкви.

Господство католицизма в Литве не прошло бесследно: многие семьи посвящали своих детей служению богу. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и я, юноша, выросший в религиозной семье и поощряемый настоятелем местного костела, готовил себя для миссионерской деятельности в еще не приобщенных к христианству странах. Однако судьба распорядилась таким образом, что мне не довелось побывать в далеких миссиях. Я осознал, что навязывать другим бога более чем нечестно, что любая религия есть лишь иллюзия, самообман, а также обман других.

Но я знаю многих, кто прошел этот путь, неся слово божье „язычникам", основывая миссии в джунглях Южной Америки, в Африке, в Азии. Лишь по прошествии многих лет некоторые из них начали понимать, на что ушли лучшие годы их жизни. Иногда я встречаю таких бывших миссионеров.

Однажды перед зданием каунасской ратуши я вдруг столкнулся с седовласым стариком. Нос с горбинкой, маленькие, глубоко посаженные глаза, шрамы на лице. Так это же он, Викторас Заука! Бывший салезианский миссионер в Индии! Я остановился как вкопанный.

– Разрази меня гром, ты ли это, Викторас?! – я раскрыл навстречу ему объятия.

– Ты не ошибся, это я, – и он обнял меня.

– Живой, здоровый! Значит, ты не вернулся в Индию?..

– Не отважился, брат, не решился, – махнул рукой Викторас. – Хватит с меня и этих шрамов. Совсем немного – и по мне пропели бы „со святыми упокой". Как вспомню, волосы дыбом встают.

– Когда ты в свое время гостил в Салдутишкисе, в нашем монастыре, ты ничего об этом не рассказывал. А ведь я собирался пойти по твоим стопам. А потом поползли различные слухи, будто ты отрекся от религии, женился!

– В то время я еще не мог обо всем рассказать, а позже наши пути разошлись, мы не встречались. Да и сколько лет прошло! Целая вечность!

– Да, годы летят... Но сейчас-то ты не отвертишься... Давай зайдем куда-нибудь, посидим, и ты расскажешь.

– Долго говорить, брат, – отнекивался Викторас, но по его глазам было видно, что он не прочь поделиться воспоминаниями.

– Я ничего не знаю о том, что тебе довелось пережить. А ведь это совершенно неизвестный мир, – настаивал я. – Разве что ты спешишь...

– Да нет, время есть. Я ведь пенсионер. Ну, если у тебя есть настроение... Что же! Пойдём-ка к замку. Оттуда и мое родное гнездо видно, оттуда и мой тернистый путь начинался. Лучшего места нам не найти.

– Пошли. И мне там нравится. Веет каким-то спокойствием.

И вот мы у древней крепости. Рядом с ней скамейки для отдыха. На одну из них мы и присели.

Часть 1

1

Кажется, я никогда ни на минуту не останавливался и не поворачивал назад, а день за днем, час за часом упорно стремился только вперед, – начал свой рассказ Викторас Заука. Иногда он глубоко задумывался, умолкал, словно его что-то угнетало. – Всю жизнь я словно бы взбирался на высоченную гору. И этом неустанном стремлении многократно ошибался, исправлял свои ошибки и делал новые... Сейчас как-то странно заглядывать в свою прошлую жизнь. Сдается мне, будто я теперь нахожусь на вершине и смотрю в бездонную пропасть, разверзшуюся у моих ног.

В нашей семье было пятеро братьев. Я – самый старший. Уже шестнадцатый годок мне пошел. Иногда, взяв тайком отцовскую бритву, сбривал чуть наметившийся пушок над верхней губой. Лишь бы быстрее стали расти настоящие усы, лишь бы поскорее стать настоящим мужчиной. И танцевать, признаюсь, пытался научиться, пробуя где-нибудь в укромном местечке подражать танцующим.

У нас был собственный дом. Впрочем, какой там дом! Лачуга, да и только. Вон там, за теми реставрируемыми зданиями, стояла она, кое-как слепленная из обломков кирпича. Даже двора не было. И теперь, кажется, там ничего не изменилось. Правда, не живет никто. Склад какой-то.

В нашей лачуге была одна-единственная большая комната. И кухня, и гостиная, и спальня – все вместе. Посередине комнаты стоял длинный стол на крест-накрест сбитых ногах. Рядом с ним – несколько шатких табуреток. У стен – парочка так называемых мягких топчанов. На них мы и спали. За широким шкафом был угол родителей.

На стенах висели изображения святых. Посередине – распятие. По обе его стороны было укреплено по свече из чистого воска. Мать зажигала их по вечерам, когда ставила нас для молитвенных песнопений на колени.

Меня мать будила очень рано. Перехватив чего-нибудь, а то и натощак, глотнув только воды, я стремглав бежал в типографию „Жайбас", чтобы успеть получить и распродать кипу газет «Летувос жиниос» («Вестник Литвы»). С газетами я мчался на аллею Свободы занять лучшее место там, где помноголюднее. По пути я бегло прочитывал заголовки и громко выкрикивал их прохожим, чаще всего не понимая сути прочитанного. Быстрее всего расходились те номера газеты, в которых писали об ограблениях, убийствах или о правительственных переворотах. Уж очень люди интересовались этими событиями! Словно их самих грабили или изгоняли из дому. Я уже тогда заметил, сколь узок круг интересов наших горожан. Но, конечно, вовсе не переживал из-за этого. Главным было побыстрее распродать газеты и бежать домой, где ждали мой заработок.

В тот летний день 1930 года мне не везло. Я не нашел в газете даже самого маленького сообщеньица, которое пощекотало бы нервишки обывателям. Я уже хотел было что-нибудь придумать о знаменитом разбойнике Рицкусе[1]1
  Рицкус – разбойник, грабящий богатеев, герой литовских сказаний.


[Закрыть] либо о видении девы Марии, но побоялся. Если совру, газет у меня больше не будут покупать, останусь без работы, ничего не принесу домой, да еще отцовский ремень по мне погуляет.

И вдруг мелькнула мыслишка, что неплохо бы безобидно пошутить. Перекрикивая стоящих рядом и тоже вопящих друзей, я заорал что есть мочи:

«Пожар! Пожар в сердцах людей!..»

Таков был заголовок маленькой заметки. Это подействовало. Газету быстро расхватали.

Купив в хлебном магазине булочек, я помчался к замку. Здесь меня поджидали братья. Мы заранее условились поиграть в этом месте. Братья притащили с собою лук со стрелами и подобие щитов из фанеры с намалеванными на них черными крестами.

Я дал каждому по булочке, и они быстрехонько исчезли в наших животах. А потом мы стали играть. Братья выступали в роли крестоносцев и нападали, а я оборонялся и не намерен был сдаваться. Сражались мы истово, не замечая ничего вокруг. Наконец, устав, присели отдохнуть. Мимо как раз проходил небольшого роста священник в очках. Я частенько встречал его в старом городе. Он всегда вел то одного, то нескольких мальчиков, а иногда и целую группу ребят. На этот раз он был один. Подойдя к замку, ксендз остановился, посмотрел в нашу сторону и удалился.

Вскоре священник вернулся вместе с моим отцом. Они стояли поодаль и смотрели на нас. Мы опять было начали играть, но, заинтригованные, то и дело посматривали на них.

– Так которого вы хотели бы? – наконец спросил отец. Ксендз пальцем ткнул в мою сторону:

– Этого!..

– Виктораса?.. – Отец округлил глаза. – Он ведь за нашими меньшими присматривает, да и семье уже помогает. Нет, уж лучше берите младшего. Вам ведь все равно которого, ведь так?..

– Сколько он учился? – продолжал расспрашивать ксендз, не обращая внимания на слова отца.

Интересно, зачем я вдруг понадобился ксендзу? Ребят, тех, что прислуживают во время богослужения, было и так предостаточно. Да я и вышел, по сути дела, из этого возраста. Для духовной же семинарии я еще слишком молод. Непонятно, зачем я понадобился священнику?..

– Викторас и сейчас учится, – с гордостью ответил отец. – Мы хотя и рабочие, но знаем цену образованию. Еще мой дедушка говорил: «Образование не надо таскать на своем горбу». Да, образованный человек дороже ценится. Вот я литейщиком на заводе Тильманса работаю, но с трудом содержу семью. А если бы в свое время учился, дети мои не страдали бы так. Да и я не боялся бы безработицы. Образованный всегда может прокормиться.

– Это давно всем известно, – стал постепенно раздражаться ксендз. – Скажи-ка лучше, где Викторас учится. В ремесленном училище?

– Где уж нам! Денег бы не хватило. Книжки, тетради, форма, да еще плата за учебу... Он посещает курсы во Дворце труда. Записался на отделение самообразования и даже уже экзамены сдает...

– Ну и сколько он окончил классов?

– Точно не знаю. Уже третий, а может быть, четвертый год посещает курсы. Викторас, кончай играть, подойди сюда. Скажи, сколько ты этих классов окончил?.. Однако, святой отец, я его вам не отдам. Подучится сам, может, и младшим поможет. Мы хотим, чтобы дети получили хотя бы немного образования.

Я стоял, скосив глаза на сутану ксендза, и молчал. – Так все же, сколько классов? – спросил священник, приподняв мой подбородок.

– Почти четыре, – отвечал я, насупившись. – Не сдал лишь немецкий язык. Перепутал роды и падежи. Поэтому и удостоверения не получил. Но я его сдам, дружок обещал помочь.

– Это удостоверение ты обязательно получишь, – заверил меня священник. – А сейчас ступай, забирай из дому свои вещи и пойдешь со мной. Я миссионер салезианской конгрегации Скелтис. Антанас Скелтис.

– То есть как, вот так сразу и забираете ребенка? – Отец был поражен таким оборотом дела. – Ведь это я его на курсы самообразования направил. Хотя бы малость возместили мне за учебу...

Миссионер Скелтис метнул на отца сердитый взгляд и резко ответил:

– Мы его будем учить в монастыре. Определим в гимназию. Даром, без всякой платы. И не здесь, в Каунасе, а в Италии. Мы подготовим из него миссионера. Обращая язычников в Христову веру, он не только сам заслужит царство небесное, но и вам, родителям, откроет его врата. Как же вы этого не цените?! Такое счастье редко кому выпадает...

– Но наша семья его потеряет, – не сдавался отец. – Увезете мальчика куда-то, и может статься – мы его больше никогда не увидим.

– Постыдились бы так говорить! – возмущался миссионер. – Не можете пожертвовать богу одного сына. Странный вы человек, а еще католик. Другие родители и за учебу доплачивают, и пожертвования шлют, лишь бы только их детей приняли. Иметь в своей семье миссионера – это большая честь.

Посмотрев исподлобья на миссионера, я решительно заявил:

– Никуда я не поеду. Мне и здесь хорошо.

– Неужели ты не хотел бы повидать теплые страны?.. – стал уговаривать меня Скелтис, обняв за плечи. Какие там города! О-о... Венеция неповторимая – прекраснейшие здания, построенные на воде. По ее улицам-каналам плавают лодки, называемые гондолами. Повсюду звучат гитары, льются песни. А Рим, этот музей восхитительных памятников! А остров Сицилия с действующим вулканом... Ты увидишь неописуемые прелести мира! А потом, закончив учебу, может быть, направишься в Африку или Азию... Поедешь верхом на слоне в джунгли. Тебе выпало большое счастье. Не воспользуешься им – потом горько пожалеешь. Подумай, пока еще не поздно.

– Нет!.. – отрезал я и, освободившись от объятий миссионера, вернулся к стоящим поодаль братьям.

– Ну, если уж направите учиться, тогда берите, – услышал я голос отца. – Перестань играть! – прикрикнул он на меня. – Ступай и собирайся в дорогу!..

Я притворился, что не слышу этих слов и стал бороться с братьями, лишь бы только взрослые от меня отстали побыстрее. Но отец крикнул сердито:

– Викторас, кому сказано?

Он не любил дважды повторять одно и то же. Ослушаешься – ждут тебя розги. Сказал, – значит, надо собираться. Да к тому же, если говорить честно, мое воображение поразили слова монаха о джунглях, слонах, неописуемой красоте городов.

Авторитет родителей часто определяет судьбу детей. Для многих она складывается счастливо. Но со мной было иначе. Если бы я тогда воспротивился отцовской воле, сегодня не пришлось бы сожалеть о том, что довелось пережить.

В сопровождении Скелтиса мы пришли домой. Мать, увидев входящего в комнату священника, стала суетливо прибираться. Миссионер остановил ее.:

– Не беспокойтесь, мы ненадолго. Вот лучше сына быстрее соберите! С отцом мы договорились: определим мальчика в миссионеры...

– Святой отец, откуда нам такое счастье?.. – мать припала губами к руке Скелтиса. Потом, открыв цветастый сундук, стала собирать мне чистое белье. – Вероятно, сам архангел Михаил привел вас в нашу семью. Это же несказанная радость! Я ведь и мечтать не смела... И вдруг какая небесная благодать. Миссионером!

– У господа бога все равны. Он выбирает того, кто ему больше нравится. Помолитесь же за сына и за меня.

– Я каждый вечер буду горячо молиться, – отвечала сияющая мать. – В часовне святой Гертруды я на коленях буду ходить вокруг чудотворного креста. Никогда не забуду вас, нашего благодетеля, в своих молитвах, каждый день стану за вас бога молить.

Я залез на чердак и отыскал потрепанный отцовский чемоданчик. Мама уложила в него старое пальто, поношенную рубашку, штопаные носки. Я рассовал по углам чемодана конспекты по самообразованию, парочку тетрадей, карандаш. Потом простился с матерью, отцом и братьями. Когда мы уже собирались уходить, младший братишка протянул мне самодельный лук со стрелами и сказал:

– Бери, мы новый себе смастерим.

Его глаза наполнились слезами, подбородок дрожал. Да и у меня в горле застрял комок. Дрогнувшим голосом я сказал ему:

– Береги лук. Когда вернусь, мы еще поиграем...

Чтобы не видеть слез братьев, я вышел раньше миссионера. Душа моя была в смятении: меня, конечно, манил бескрайний, неведомый мне мир, но одновременно я испытывал страх перед новой жизнью и поэтому мечтал о том, чтобы улица, по которой мы шли, никогда не кончалась.

Но вот и площадь Ратуши. Свернув направо, мы подошли к костелу Святой Троицы, за которым виднелись крыши салезианского монастыря и зеленые верхушки деревьев.

Войдя в костел, мы преклонили колени у главного алтаря. По указанию Скелтиса я возблагодарил Иисуса Христа за то, что он призвал меня стать миссионером.

Помолившись, мы встали и прошли через другую дверь в монастырский двор. Затем повернули к зданию, находящемуся рядом с костелом. Поднявшись на второй этаж, мы вошли в комнату, где было уже несколько ребят. Миссионер, указывая на меня, сказал им:

– Вот еще одного товарища я вам нашел. Будьте все как братья.

Когда Скелтис оставил нас, я оглядел своих будущих товарищей. Одни были старше меня, другие – еще совсем дети. Некоторые одеты в гимназическую форму. Видимо, они были из зажиточных семей. Чуть поодаль стоял рослый паренек с угловатым лицом, одетый во все коричневое. Я подошел к нему, дружески улыбнулся и сказал:

– Как тебя звать?

– Ромас Юодейкис.

– Из Каунаса?..

– Нет!.. Из Казлу-Руды.

– Как ты попал в монастырь?..

– Меня продали.

– Как так – продали? – не понял я.

– Продали, да и только. Родители продали. А что, разве не могут продать ребенка?! Отец говорит, что меня бес принес и подкинул. Я, видишь ли, какой-то непутевый. Не боюсь даже с безбожниками говорить. А они ведь поносят бога. Умею ходить по натянутому канату, могу даже сделать двойное сальто. Говорят, что я неугомонный и неуправляемый. Думаю, что мне здесь не место.

– Если не нравится в монастыре, тогда иди в цирк, – сказал я, пораженный его талантами.

– Как же уйдешь, если отец истратил те денежки, которые получил у миссионера? Откуда их взять, если бы даже он захотел их вернуть?

– Сколько же за тебя уплатили? – спросил я с удивлением.

– Не знаю сколько, – Ромас пожал плечами. – Лошадь наша пала, так вот за эти деньги мы другую купили. Черную, у цыган...

– Так ты в монастыре все же останешься?..

– Не знаю. А куда податься? А ты?.. Убежишь?..

– Может, и убегу! Здесь как-то неуютно... Внезапно мне стало очень грустно, я так затосковал по братьям и родителям, что слезы сами хлынули из глаз...

2

Утром нас разбудил тихий звон колокольчика. Кто-то резко сдернул с меня одеяло. Я не сразу сообразил, где нахожусь. Протерев глаза, увидел, что все ребята стоят на коленях и молятся. Я вскочил и тоже стал на колени рядом с ними.

Перед нами на стене висел большой писанный красками портрет, на котором был изображен основоположник салезианского ордена святой Боско. Лицо его было спокойным, над головой – сияние. Рядом со святым, подобно нам, стояли на коленях несколько юношей. Один из них был негром, другой, чуть посветлее, – метисом, остальные – с узкоглазыми восточными лицами. К коленопреклоненным юношам с одной стороны приближался индус в тюрбане, с другой – индеец, голову которого украшали разноцветные перья. Над ними витали два ангелочка, игравшие на трубах, два других держали полотнище, на котором было начертано: «Omnia instau-rare in Christo» («Все возродим во Христе»).

Вскоре появился Скелтис и отвел нас в часовню.

– Священник Боско зрил в своих видениях также миссионеров-литовцев, – объяснил нам Скелтис во время заутрени. – Отныне и вы последуете по миссионерскому пути святого Боско.

– Слава святому Боско, – ответили мои новые друзья и углубились в молитву.

Молились мы недолго, как кто умел. Но вот Скелтис хлопнул в ладоши, велел подняться в спальню, заправить кровати, умыться и вообще навести порядок. Потом отвел нас в трапезную на завтрак. Обступив подковообразный стол, мы вновь перед едой восславили господа. Ели молча. Прошлое словно бы покидало нас.

После завтрака нас повели через площадь Ратуши в костел. В храме было девять великолепных алтарей. Мы шли вразнобой, и наши шаги гулко отдавались под сводами костела.

Подойдя к главному алтарю, мы стали на колени. В окно храма ярко светило утреннее солнце. Алтарь весь сверкал, статуи святых казались прямо-таки живыми.

– Вы зрите вершину Голгофы, а на ней распятого Христа, – объяснял сопровождавший нас миссионер. – У его ног распростерлась Мария Магдалина. Она была большая грешница, но, услышав проповеди Христа, осознала свои заблуждения, раскаялась, исповедовалась, и грехи ее были отпущены. И вы пойдете по пути Христа, неся людям исцеление и благодать.

– Мария Магдалина была любовницей Христа, – шепнул мне на ухо Ромас. – А всего она любила три сотни мужчин.

– Откуда тебе это известно? – спросил я с интересом, боясь лишь, как бы наше перешептывание не заметил Скелтис. – Врешь ведь!

– Видит бог, не вру, – Ромас ударил себя кулаком в грудь.

– Откуда ты это знаешь? Кто тебе говорил?

– Один безбожник. Говорю тебе, что слышал, как безбожники рассуждали об этом. А они о боге знают больше, да и больше рассказывают, чем ксендзы. Гораздо больше. Они даже умнее моего дяди настоятеля...

А миссионер продолжал объяснять:

– Чуть поодаль стоят ученики Христа – апостолы. Они распространяли Христово учение, были первыми миссионерами. И вы решили последовать их примеру. За миссионерскую деятельность апостолов Филиппа и Андрея язычники распяли, как Христа.

– Неужели и нас это ждет? – спросил я с беспокойством Ромаса, словно он все знал и мог объяснить.

– Не знаю, – пожал тот плечами.

– Ближе всего к Христу стоит апостол Симон, – продолжал свой рассказ Скелтис. – Это один из преданнейших учеников Христа. Распространяя христианскую веру, он обошел многие страны. Толпы людей следовали за ним. Мстя ему за это, язычники пронзили Симона копьем. А вот одесную Христа святой Иоанн Креститель. Он долго жил отшельником на скале, питался кореньями и прикрывал свое тело звериными шкурами. Это он стал призывать людей следовать по пути истинному. Именно он окрестил Иисуса Христа. За свои радения о приобщении людей к христианству он также тяжко пострадал. Помолимся же и попросим святых апостолов, чтобы они вдохновили нас, придали стойкости тем, кто готовится проповедовать и распространять учение Христово.

Меня уже не манили дальние страны. Я не хотел даже возносить молитвы первым миссионерам – апостолам. А если доведется столкнуться с язычниками... Ведь им ничего не стоит и нас распять на кресте или разрезать на куски. И мне почудилось, что вокруг нас понаставлено множество крестов. На одном из них распят я, на другом – Ромас.

– Убегу из монастыря, – не выдержав, шепнул я в испуге на ухо Юодейкису и оглянулся. Я знал несколько выходов из базилики, ведь меня здесь обучали катехизису. И дом наш недалеко от базилики. Если отец и вздует как следует, то это все же лучше, чем быть распятым на кресте.

– Не переживай, все это происходило очень давно, – ободрял меня Ромас. – Вряд ли мы повстречаем язычников... В наше время, рассказывал один безбожник, есть всякие религии. Все люди почитают богов, только все – разных. Наш бог самый что ни на есть лучший, поэтому его на других менять не станем. Так учит миссионер Скелтис.

Я успокоился.

– А сейчас пройдемте на середину храма, – сказал Скелтис. – Вы увидите фрески, рассказывающие о жизни других учеников Христа.

Мы неторопливо прошли к середине костела и сели на скамьи. Скелтис поднял руку и, указывая на одну из фресок, сказал:

– Видите там наверху картины? На них изображены лучшие ученики нашего спасителя Петр и Павел. Когда Христос воскрес и вознесся на небеса для вечной жизни, Павел был одним из фарисеев[2]2
  Фарисеи – члены иудейской религиозно-политической секты, отличавшиеся показным благочестием. В переносном смысле – лицемеры


[Закрыть], которые преследовали первых христиан в Палестине. В то время Павел назывался еще Савлом. По поручению фарисеев он отправился в столицу Сирии город Дамаск, чтобы схватить христиан. Внезапно с небес разлился дивный свет и послышался голос Христа: «Савл, Савл! Что ты гонишь меня?» Потрясенный Савл, прибыв в Дамаск, не только не преследовал христиан, но и сам принял крещение. Его нарекли Павлом, и он стал распространять христианство. Павел проповедовал на Кипре, в Малой Азии, в Эфесе. За это его несколько раз бросали в темницу, избивали камнями, истязали плетьми. Однако Павел не отрекся от христианской меры.

В этих же краях проповедовал учение Христа и его любимейший ученик – апостол Петр. Фарисеи его также преследовали, а потом римляне схватили Павла и Петра и приговорили к смерти. На Ватиканском холме в Риме апостола Петра распяли на кресте вниз головой, а Павлу там же отрубили голову. Но голова его вновь приросла. Отрубили еще раз. Голова вновь очутилась на своем месте. И только в третий раз голова Павла была отрублена насовсем. Но многие из палачей, пораженные увиденным чудом, обратились в христианство... Позднее на том месте, где были замучены апостолы, папы создали Ватиканское государство. И вам доведется побывать в нем. Мои возлюбленные отроки, будете ли вы преданы Иисусу Христу? – торжественно вопросил миссионер, сверля нас испытующим взглядом.

– Будем! Будем! – ответили ребята, и их молодые голоса отражали высокие своды костела.

Я опустил голову и крепко сжал губы. Не миссионером, а инженером хотел я стать. Гораздо лучше строить дома, прокладывать железные дороги, чем читать людям проповеди.

А Скелтис продолжал нас испытывать:

– Не побоитесь умереть за Христа?

– Не побоимся! – звучал решительный ответ.

– Будете послушны повелениям святого отца?..

– Будем послушны!

– Я верю в вашу преданность церкви, – произнес с умильной улыбкой миссионер. – А теперь пойдемте в часовню святого Иоанна. Там мы увидим ангелов, которые будут сопровождать вас в дальние страны. Они будут вашими верными хранителями.

В молчании, опустив головы, мы пошли в готическую часовню, которая находилась в боковом нефе. На ее стенах были изображены три огромных ангела с прекрасными крыльями и золотыми ореолами над головами. Один из них держал крест, второй – якорь, третий – книгу. Ниже было начертано: «Fides», «Spes», «Charitas».

– Это вера, надежда и любовь, – пояснил Скелтис. – Если человек не отрекается от бога, эти добрые духи сопровождают его в течение всей жизни.

Я усомнился в истине слов миссионера. Неужели любовь, веру и надежду дают человеку ангелы? Кто же вызывает во мне сомнения, быть или не быть миссионером? Тоже крылатый дух? А может, дьявол?

«Бежать» – вновь мелькнула мысль, однако я но осмелился подняться. Побоялся. А кого? Не знаю, кого. То ли бога, то ли своего отца. Я в самом деле не знал кого, но очень боялся...

Вернулись мы из базилики молчаливые, задумчивые. Я не находил себе места. Отказался играть в мяч, не хотелось читать. Мы с Ромасом отошли подальше от изображения Христа и уселись на скамеечку.

– Бежим, – предложил я своему другу, надеясь, что он меня поддержит.

Но Ромас лишь как-то странно посмотрел, сощурив свои красивые глаза, и задумался.

– А куда я денусь?.. Отец опять погонит в пастухи. Стадо огромное. Одна беда с ним. Когда коровы начинают метаться от укусов слепней, носишься за ними из последних сил. Не удержишь стадо – хозяин прогонит. И отец, конечно, не приласкает. Несколько дней сидеть потом не сможешь. Надоело мне это. А здесь, в монастыре, водят нас по храмам, рассказывают такие красивые и печальные истории о святых. Да и кормят прилично. Только со всем соглашайся и прославляй господа бога. А если еще повезут в Италию или Францию... Не буду больше верить безбожникам. А ты что, сбежишь?! Тебе здесь не нравится? Все ходишь повесив нос...

– Я посещал курсы самообразования. Хочу стать инженером. Пойдем ко мне, мы живем неподалеку. Ты потом вернешься, а я останусь дома. Замолвишь за меня словечко. Пошли...

– Нет, не пойду. Непослушание – это грех. Выгонят из монастыря. А отец не сможет вернуть деньги, полученные за меня. Он меня частенько кнутом учил. Хоть немного разума втемяшил...

– Ну, будь здоров, – неуверенно произнес я и поднялся, все еще не зная, что же мне делать, как поступить. – Напиши мне...

– Писать я буду. А может, останешься? Будем с тобою дружить.

– Не могу. Мне страшно даже подумать, что куда-то увезут. Я никогда еще из дому не уезжал...

– Я тоже...

– Не знаю, хорошо ли, плохо ли делаю, однако... Ну, будь здоров...

Больно было покидать нового друга, которого, казалось, знал давным-давно. Но перед глазами вновь возникли фрески, виденные в костеле, вспомнились рассказы о муках апостолов. Дрожь пробежала по телу. Я с малых лет не переносил боли.

Ромас с предосторожностями проводил меня до калитки в монастырской стене. Я глянул на него. Его глаза были полны слез. Я чувствовал, что Ромас мне завидует. Не выдержав моего взгляда, он прикрыл ладонями глаза и побежал в сторону костела.

Я подошел к дверям, глубоко вделанным в каменную стену, и нажал на массивную ручку. Где-то в отдалении приглушенно прозвучал звонок. Я и не заметил, как появился монах и спросил:

– Куда это ты, братец, собрался?..

Растерявшись, я не знал, что ему и ответить. Но тут же совладал с собою:

– В базилику. Помолиться у креста спасителя.

– А разрешение ты испросил? Я молчал.

– Тот же Христос и в нашем храме, братец, – сказал монах, ехидно улыбаясь. – А молиться, конечно, нужно. Молитвы очищают, даруют сердцу благодать.

Посрамленный и расстроенный неудачей, я повернул обратно, осматривая в то же время каменную стену. Преодолеть такую высоту было немыслимо, тем более что на верху стены блестели вмурованные в нее осколки стекла. Я понял, что из монастыря мне не выбраться.

Было очень стыдно вновь встретиться с Ромасом, но разве я виноват в том, что не смог убежать. За нами повсюду следит недремлющее, всевидящее око всевышнею. Увы, за ошибки приходится расплачиваться.

Я медленно побрел в монастырский храм, отыскал молящегося Ромаса и опустился рядом с ним на колени. И словно оправдываясь, прошептал ему на ухо:

– Нас зорко стерегут ангелы-хранители...

– Да будет на то святая божья воля. Не придется мне и писем тебе писать. Помолимся, чтобы сердце успокоилось.

И мы склонили головы перед изображением Христа.