Текст книги "От Альп до Гималаев"

Автор книги: Бронюс Яунишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

12

Воспитанник миссии Лалус Чаухан учился хорошо. Как принято в Италии, я ставил ему оценки по десятибалльной шкале, обычно «9» или «10». Честный, всегда готовый услужить, староста класса, он, по правде говоря, часто бывал «ангелом-хранителем».

После уроков, всё прибрав в моем присутствии, Лалус торопился на урок рисования. Вначале он рисовал пейзажи, птиц, обезьян. Потом в его тетради появились статуи святых, фигуры молящихся людей, священные коровы. А подучившись еще, он нарисовал портрет пурогита семьи маханта, а затем и самого Магджуру.

Поглощенный делами миссии, я мало интересовался рисунками Чаухана. Но вот однажды, открыв его новый альбом, я увидел в нем изображения одних лишь индуистских богов. Их было так много, что я даже удивился и спросил мальчика:

– Почему ты рисуешь столько индуистских богов?..

– Индуистские боги – боги индусов, мои боги, – ответил он задумчиво. – В них верили мои родители и деды...

Я понял, что это слова маханта Магджуры.

– Ты ведь теперь католик, мы тебя окрестили, ты принял нашу веру. Рисуй христианских святых.

– Но ведь я индус!..

– У индусов есть разные религии. Повторяю, ты ведь католик. Зачем тебе рисовать индуистских богов, они же идолы.

Лалус поджал губы и ответил:

– Все боги – идолы!

– Кто это тебе сказал? – спросил я, пораженный. – Махант Магджура?

– Нет. Падре Фасати. Он еще говорил, что вера в богов – это развлечение для темных, отсталых людей. Просвещенный человек обязан распространять культуру. Вот я и должен быть хорошим художником.

Тем не менее я понял, что Магджура учит мальчика не только рисованию, но и догмам своей религии. А усомниться в истинности религии помог Лалусу конечно Фасати. Он и мне привил сомнения. Я пытался оспаривать его суждения, но иногда у меня просто не хватало аргументов, чтобы их опровергнуть.

И я решил, что дальше держать Чаухана в миссии нельзя – он может ускользнуть из наших рук. А ведь церкви нужны миссионеры из местных жителей. На это указывал и папа Пий XI, издавший в 1926 году энциклику, посвященную работе миссий.

Пришлось ускорить обучение Чаухана: я стал заниматься с ним индивидуально. Перед окончанием учебного года я отправился к маханту Магджуре. Во дворе храма у пруда, на площадке, посыпанной песком, мальчики – кто пальцем, а кто тупой палочкой – чертили различные линии. На некоторых рисунках обозначились контуры храма. Чаухан не рисовал. Он лепил из мокрого песка миниатюрный храм.

– Лалус – способный мальчик, – сказал Магджура. – Он моя гордость.

– Однако придется его забрать из вашей школы.

– Как это? – удивился священник. – Ведь мы еще не закончили курс.

– Пора ему поступать в гимназию, – схитрил я. – Хватит и того, чему вы его научили. Спасибо вам!

– Я не поеду! Никуда не поеду! – вскричал Чаухан, услышав наш разговор. – Я хочу слушать чтение Вед!..

Я глянул на Магджуру, но тот отвел глаза.

– Ты будешь учиться в Шиллонгской гимназии, – уговаривал я мальчика. – Потом в семинарии. Затем получишь высшее образование. Поедешь в Европу, в Южную Америку. А если захочешь, то останешься в Индии... Неужели ты не желаешь дальше учиться?

– Я буду учиться здесь, – упрямился Лалус и все поглядывал на Магджуру, ожидая, что тот скажет.

Но махант молчал, словно разговор его не касался. Однако я чувствовал, что он не одобряет меня.

Я привел Чаухана в миссию. Фасати я сказал, что нельзя больше отпускать мальчика к Магджуре. Надо его отправить в Шиллонг, в общежитие миссии. Услышав это, Лалус обратился к миссионеру:

– Отец, я вам добуду гашиш, только не увозите меня, оставьте, я хочу заниматься искусством. Оставьте!

Услышав про наркотики, я вновь поразился. Неужели Фасати, прикрываясь фразами об освобождении униженных, занимается контрабандой наркотиков? Неужели у него совсем нет совести?

– Поедешь в Шиллонг, – твердо сказал я Чаухану.

В Шиллонге Чаухана сначала не хотели принимать – не вовремя, дескать, привезли. Но когда я объяснил ситуацию, то ректор велел немедленно направить Чаухана в общежитие мальчиков.

У меня щемило сердце, было жалко парнишку, к которому я привязался, как к родному сыну. Я хотел проститься с ним, но он отвернулся. И мне вспомнились мудрые слова римского писателя Публия Сира: «Брать то, чего вернуть не сможешь, есть обман».

13

Однажды, выйдя из церкви, я увидел индуску с обритой наголо головой. Она была молода, почти девочка. Меня несколько удивило то, что у нее ни в ушах, ни в носу не было украшений, которые так любят индуски. Может быть, она вышла из тюрьмы и ей необходима помощь?

Я еще не успел заговорить с ней, как пробегавшие мимо дети стали бросать в нее камни. Я крикнул им:

– Как вам не стыдно!

Но они лишь показали мне язык.

– Не браните их, – сказала индуска. – Во время похорон мужа я не исполнила сати[37]37
  Сати – обычай, согласно которому вдова должна сама взойти на костер и сгореть живьем во время кремации тела мужа.


[Закрыть]. Я виновна.

Я знал, что над вдовами в Индии каждый имеет право издеваться и унижать их. Я не находил слов, чтобы утешить ее, и не знал, чем ей помочь.

– А разве нельзя что-нибудь придумать? – спросил я.

– Можно! Я могу посвятить себя служению богам в храме. Там меня никто бы не обидел, но пришлось бы удовлетворять желания брахманов. Уж лучше буду терпеть издевательства.

– Может быть, вам сосватать другого мужа? – предложил я.

– Другого?.. – она горько улыбнулась. – Ведь я вдова. Меня никто не возьмет, это запрещено. Ко мне даже прикоснуться нельзя, а то осквернишься.

Мне ее было очень жаль, и, ничего как следует не обдумав, я предложил:

– Идите служить в нашу миссию. Никто не будет вас обижать, наоборот, вас станут уважать. Но придется принять христианскую веру.

– Нет. Мой муж погиб во время столкновения с английской полицией. Я могу повредить вашей миссии, – сказала она и ушла.

В доме меня ожидал юноша с умным, открытым лицом. Рубаха его была подпоясана цветной дхоти – знак того, что он принадлежит к высшей касте.

Приложив ладони ко лбу, он с достоинством поклонился.

– У меня горе, – сказал он с печалью. – Большое горе.

– Какое?..

– Умерла моя невеста. Я остался один. Помогите мне.

Я пожал плечами, не представляя, чем можно ему помочь.

– Право же, не знаю как.

– У вас же есть купленные девушки. Не увезете ведь всех в Европу. Сосватайте мне одну из них.

– Но они же католички, – изумился я. – А сами вы индуист. Разве что примете христианство...

– Если иначе нельзя, то я согласен. Мне необходима жена.

– А какую бы вы хотели?

– Женщины все одинаковые. Чего тут выбирать? Решайте вы.

Юноша ушел преисполненный надежды, а я остался в большом сомнении относительно благополучного исхода такого сватовства.

Я отправился в Шиллонг сдавать экзамен. После его благополучного завершения профессор Густас предложил мне на время завершения учебы перебраться в Шиллонг. Он готов был похлопотать, чтобы меня назначили преподавателем физкультуры.

– У меня есть одно несколько необычное дело, – сказал я Густасу.

– Какое? – поинтересовался профессор.

– Один юноша-индус просил помочь выбрать ему невесту из девушек, отданных в миссию.

– А он сам крещеный?

– Пока еще нет, но согласен креститься. Я хотел бы выяснить, есть ли возможность удовлетворить его просьбу.

– Думаю, что это будет нетрудно. Сестры-миссионерки собрали девушек. Густас, оглядев их, спросил:

– Хочет ли кто-нибудь из вас выйти замуж?

Глаза девушек засияли. Они даже не спрашивали, за кого, и быстро подняли вверх руки, украшенные браслетами и кольцами.

– Я, я падре, – кричали они.

– Видишь, сколько невест. Они бы охотно пошли даже в гаремы мусульман. Женщина без семьи как сердце без тела. Выбирай!..

Я попросил одну из миссионерок сделать выбор. Она долго размышляла, каждую девушку осматривала, как бы оценивая. Наконец выбрала, как она утверждала, самую тихую и любящую порядок. Избранница вся просияла и тут же пригласила всех девушек на свою свадьбу.

На следующий день мы с будущей невестой возвратились в миссию. Я был страшно удивлен, застав там ожидавшую меня уже знакомую вдову. Фасати хотел было ее прогнать, но она сказала, что все хорошенько обдумала, желает креститься и на всю жизнь остаться моей служанкой.

Мы ей выделили комнату и поручили хозяйничать вместе со служанками Фасати.

Привезенная воспитанница была обручена с юношей, и мы назначили день их свадьбы. Он совпал с индуистским праздником богини Сарасвати – покровительницы искусства. Считается, что она создала санскритскую азбуку и правила красноречия. Ее изображают стоящей на цветке лотоса в белоснежных одеяниях, с полумесяцем на лбу. В руках у нее вина – народный музыкальный инструмент.

Молодая тоже была одета в белое платье, с венком из цветов лотоса. Когда на городской площади начались танцы, выяснилось, что наша новобрачная танцует не хуже других.

На свадебный пир мы пригласили Магджуру, мусульманина, который сопровождал меня в ашрам, английского полицейского капрала и других представителей властей. По приглашению новобрачной приехали воспитанницы салезианской миссии в Шиллонге, миссионеры.

Такой замечательной свадьбы городок Гимаджунга, как говорили некоторые гости, еще не видел. Она породила во мне иллюзию, что и католики, и исповедующие индуизм, и мусульмане, и представители властей могут найти общий язык и отлично сотрудничать. Позже я понял, что социальные язвы пышными и веселыми свадьбами не вылечишь.

Обрушившиеся внезапно муссонные дожди надолго заперли нас в доме. Двери разбухли, в укромные местечки сползались со всех сторон змеи, во дворе не просыхали огромные лужи, реки вышли из берегов. Лица людей помрачнели, стали какими-то дряблыми. Но ливни, начавшиеся столь неожиданно, так же внезапно и кончились. Все заволокло плотным туманом, однако вскоре сквозь него пробилось солнце. Нас обступили новые заботы, новые дела.

В Гиманджунгу прибыли многочисленные паломники, направлявшиеся в город Варанаси к священной реке Ганг. Паломники шли босиком, особо истовые ползли на коленях.

Варанаси для индуистов то же, что Мекка для мусульман, Ватикан для католиков. Это город-святыня.

Однажды в миссию пожаловал махант Магджура, сына которого я продолжал обучать английскому языку. Я на него не жаловался, поэтому удивился приходу отца.

– После прошедших ливней Ганг стал еще священнее, еще чище, – как всегда издалека начал Магджура. – В такое время он вселяет в души особое спокойствие и благодать, полностью смывает грехи, человек очищается...

– Вы хотите пригласить нас посетить священные места индуистов?

– Мы никогда никому не навязываем свои священные места, – с достоинством отвечал махант. – Я пришел лишь сказать, что наши паломники отправляются завтра утром.

– Мы с Викторио уже давно хотели побывать там, – признался Фасати. – Но думали отправиться автобусом.

– Делайте, как знаете, – не возражал махант. – Хочу лишь заметить, что торжества начнутся послезавтра.

Сказав это, Магджура встал и вышел. Мы так и не поняли, зачем он приходил.

– Он, вероятно, сам хотел бы повести нас в святые места и там обратить в индуизм, – предположил я.

– Что ты? – скептически усмехнулся миссионер. – Помнишь, когда мы были в храме на упанаяне сына Магджуры, он говорил, что индуистские священники не занимаются миссионерской деятельностью. Индусом нужно родиться, стать им невозможно.

– Тогда, быть может, он хочет, чтобы мы охраняли паломников, пробирающихся сквозь джунгли, от хищных зверей?

– Вряд ли. Смерть для них не имеет никакого значения, – усомнился Фасати. – Иной раз ее даже ждут. Ведь каждый индус надеется на лучшее перерождение после смерти.

– Тогда я не знаю.

– Скорее всего пригласил нас из уважения к тебе. Удивляешься? Ты ведь уничтожил тигров-людоедов. Только поэтому мы были приглашены на упанаяну сына маханта. Индуисты чтут божественную силу, которая перешла к тебе от тигров. Готовься в дорогу. Уважение надо ценить. Я буду тебя сопровождать. В миссии без нас ничего не случится.

На следующее утро, надев рюкзаки, мы отправились и храм Шивы. Паломники уже разбились по группам. Большинство из них было в белых одеждах, у каждого на шее несколько ниток деревянных ожерелий из баньяна. Все молчаливые, сосредоточенные. Шествие возглавил сам махант Магджура. Вместе с ним шли брахманы, пурогиты и гуру. Несколько девочек несли урны с прахом родителей, шли также женщины – служительницы храма, факиры со змеями и корзинах.

Магджура прочитал мантры, посвященные защитнику паломников святому Сурье. Он будто бы каждое утро отправляется в путь по небесному своду на повозке, запряженной огненными конями. Сурья прогоняет ночную тьму, неся людям свет и тепло. Затем все паломники совершили обряд омовения в пруду и, поприветствовав восходящее солнце, отправились в путь. А с ними и мы.

Тропинки по обочинам извивающейся дороги были утоптаны и до блеска отшлифованы босыми ногами. На развилках дорог стояли многочисленные часовни. Одни из них были посвящены богам природы, другие богам неба, а некоторые – животным. Гигантские баньяны, в ветвях которых верещали различные птицы, в основном бесчисленные попугаи, тоже считались священными. У каждой часовни паломники читали мантры, трижды обходили их вокруг и украшали цветами.

Наш путь пересекало множество широко разлившихся рек. Через них были переброшены пешеходные висячие мосты из бамбука и лиан. Страшно идти по такому мосту, а индусы знай себе идут без всякой опаски.

Вскоре перед нами открылась незабываемая панорама долин. Покрытые водой квадраты рисовых полей, сочная зелень, воздух чистый и прозрачный, словно хрусталь.

Однако мы недолго любовались видами. На небе вдруг появилась серо-синяя, со стальным отливом туча. От нее исходили непонятные звуки: что-то трещало, шелестело, словно и лесу ломали ветви. Когда облако приблизилось, мы увидели, что это огромное скопище насекомых с зелеными крыльями и красноватым брюшком. Саранча!

Крестьяне, выбежав на поля, громко кричали, били что есть мочи в сковородки, кастрюли, во все, что попадало под руку, лишь бы произвести побольше шума. Паломники встревожились, мы тоже озирались с беспокойством. И вот первые отряды саранчи стали опускаться на землю. Сообразив, что саранчу может отогнать только громкий шум, я выхватил револьвер и, целясь в центр грозного облака, начал стрелять. Моему примеру последовал и Фасати. Саранча поднялась выше и повернула в сторону.

Паломники упали перед нами ниц и стали читать молитвы. Они узрели в нас божественную силу. Мы тоже стали читать свои молитвы, благодаря господа за избавление от саранчи.

Чем ближе Варанаси, тем больше часовен. Но вот вдали стали вырисовываться высокие силуэты бесчисленных храмов. Мы зашли в храм Маха-Каи – бога судьбы. Внутри храма обошли чудотворный колодец. Считается, что, посмотрев в него, человек продлевает свою жизнь.

В одном из пригородов паломники искупались в пруду храма Аускара, ибо его вода смывает якобы все грехи, и отправились дальше. Маленькие домишки сменили многоэтажные дома с балконами и верандами. На тротуарах расположились продавцы различных сувениров. Больше всего было статуэток танцующего Шивы и его сына Ганеши с головой слона. Я видел также многочисленные резные фигурки четырехрукого Вишну и пожирающего огонь Агни. В лавках было полно европейской и индийской одежды. Вокруг – горы ананасов, апельсинов, лимонов и других невиданных мною ранее плодов. Тут же, в тени пальм, продавцы выжимали сок из сахарного тростника и предлагали его прохожим.

Мы изрядно проголодались и остановились у жаровен, на которых в латунных сковородках жарилась баранина, сытно поели. Паломники довольствовались горстью риса, бетелем и плодами.

Затем мы направились к знаменитому храму богини Кали – жены Шивы. Людское море переливалось всеми красками и двигалось беспорядочными волнами во всех направлениях. Стоял такой шум и гам, что даже голова кружилась. Появилось множество нищих – безногих, безруких, слепых, горбатых, покрытых язвами. Все они громко клянчили подаяние. Мы раздавали милостыню, пока не кончились мелкие монеты.

Храм Кали – это громадное сооружение с позолоченными шпилями. У его стен толпились паломники и бездомные, бродили коровы. Рога у некоторых коров были окрашены и красный цвет, у других увиты цветами. Словно чувствуя своё превосходство над богомольцами, коровы горделиво расхаживали и назойливо требовали чего-нибудь вкусного. Они чесались о статуи богов, поедали оставленные там цветы и гирлянды. Они святее пилигримов, прошедших долгий и трудный путь, они неприкосновенны.

Мы протиснулись через толпу и подошли к дверям храма. И нос ударил спертый, затрудняющий дыхание запах горящего сандалового дерева и коровьего навоза. А перед глазами возвышалась статуя десятирукой богини Кали из черного мрамора. На ее лице застыли гнев и ирония. Она ниспосылает на землю чуму, холеру, проказу и другие страшные болезни.

У стены храма было привязано несколько коз, приведенных сюда для жертвоприношения. Их блеяние сливалось с шумом толпы, с глухо гудящими колоколами. Маханты в пурпурных мантиях, брахманы в белых тогах, наполнив сверкающие золотом кубки кровью зарезанных коз, при свете красных фонарей смазывали этой кровью руки, ноги и лицо богини. По всей статуе стекала теплая кровь. Красные блики мерцали на черном мраморе.

– Отвратительное жертвоприношение, – меня передернуло.

– А разве мы, служа обедню, не делаем то же самое? – заметил Фасати. – Только наше жертвоприношение бескровно.

Повсюду, как тени, шныряли маленькие обезьяны. Они перепрыгивали с одной статуи на другую, задевали паломников, дрались между собой.

Магджура провел нас на галерею. Оттуда был хорошо миден весь храм. Одни паломники, охваченные экстазом, то нставали, то вновь становились на колени, поднимали вверх руки и возносили молитвы богине. Другие рвали волосы на голове, били себя кулаками по лицу и всячески истязали свою плоть.

– Фанатизм, порожденный религией, – это отвратительно, – промолвил Фасати.

Я молчал и думал: «А чем отличаются от этих индусов наши монахи-мученики? Эти хотя бы не избивают друг друга».

Загремели тамтамы, зазвучали тамбурины, другие инструменты. От этого шума, казалось, дрожал воздух. А хор пел гимн «Om hari maha devi»[38]38
  «О великая, могучая богиня» (хинди)


[Закрыть].

Спустившись с галереи, мы отыскали своих паломников и направились к Гангу. К реке вели каменные лестницы. Перед ними под черными зонтами стояли выстроившиеся в ряд брахманы. Они брили и стригли каждого паломника, смазывали его лицо священным маслом сандалового дерева.

Приблизившись к реке, паломники падали на колени и целовали пыльные плиты, сползали по ним вниз на животе, громко молились, раскачиваясь из стороны в сторону.

Мы спустились по лестнице Вишванат, перед которой не было брахманов, и по набережной Ганга добрались до шамши[39]39
  Шамши – место кремации.


[Закрыть]. Здесь на огромном пространстве полыхали костры для сжигания умерших. Рядом с ними стояли пурогиты, которые длинными жердями придерживали корчившиеся от жара трупы. А невдалеке родственники усопших ожидали момента, когда можно будет собрать пепел, чтобы тут же развеять его по Гангу.

Вокруг стелился густой черный дым, от него першило в горле.

Когда на закате солнца воды Ганга засверкали, словно в них отразились огни костров, паломники, не обращая ни на кого внимания, разделись и, ухватившись рукой за кончик своего носа, полезли в воду, бормоча при этом: «Рам, рам, рам». Они забирались в реку, кто до пояса, а кто и по шею. Одни богомольцы лили пригоршнями воду себе на голову, другие полоскали ею горло, пили ее. Некоторые старики погружались в воду, чтобы больше не появиться, а их тела плыли по течению, цепляясь за ноги тех, кто стоял в реке. На середине реки покачивались лодки с крышами, с которых можно было спрыгнуть, чтобы утонуть в более глубоком месте. Индусы верят, что, умерев таким образом, улучшаешь свою карму.

Жуткое дело, – сказал я Фасати. Он усмехнулся:

– Я хотел, чтобы ты увидел проявление религиозного фанатизма, в данном случае в индуистском варианте.

– Нагляделся, хватит, едем домой.

Поблагодарив Магджуру, мы отправились на автобусную станцию и, измученные, вернулись в Гиманджунгу.

14

Я всегда с опаской входил в свою комнатушку – боялся змей. То находил их в своей постели, то свернувшимися клубком за оконной занавеской. Однажды обнаружил на полу разбитую стеклянную банку с молоком, а рядом лежала пест-рая змея толщиной в руку. Я схватил стоявшую в углу палку, ударил змею по голове, но промахнулся. Она рванулась ко мне и впилась своими ядовитыми зубами мне в подол рясы. К счастью, не в ногу. Убить ее было нелегким делом. Постоянно приходилось опасаться и скорпионов.

Но вот когда у меня появилась служанка – звали ее Рами Оджа, – я перестал думать об этой нечисти. Она тщательно присматривала за комнатой, убирала постель, заводила будильник. Я был вполне доволен своей жизнью.

Настало время уезжать в Шиллонг. Узнав об этом, Разия расплакалась:

– Я здесь не останусь. Не хочу быть служанкой Фасати.

– Но ведь в Шиллонге тебе придется работать санитаркой, – пугал я ее. – Потом надо будет постричься в монахини.

– Буду монашкой, буду служанкой, но здесь не останусь.

Пришлось взять ее с собой.

Тяжело было расставаться с прихожанами. Со многими из них я успел подружиться. В тот день проповедь моя была посвящена братству. Я говорил о том, что человек могуч не силой, а любовью, преданностью своему ближнему. И вдруг в дверях церкви я увидел черную пантеру. Голова ее была уже внутри храма, она оскалила пасть, но затем повернула обратно. По телу пробежали мурашки. Я пожалел, что под рукой нет винтовки. Разве можно было предположить, что хищник проникнет в храм...

Не прерывая проповеди, я медленно сошел с амвона и направился к двери. Если уж зверь и нападет, то пусть растерзает первым меня, зато будут спасены прихожане. Подойдя к двери, я быстро закрыл ее и задвинул засов. Страх прошел, но я еле держался на ногах, так они дрожали от нервного напряжения. Все же, овладев собою, я вернулся на амвон. И тем не менее мысли мои путались, я не слишком хорошо соображал, о чем говорю, пытаясь возможно дольше задержать верующих, чтобы они при выходе из церкви не повстречались со зверем.

Наконец я закончил проповедь, пожелал прихожанам следовать законам истинного братства, затем подошел к двери, осторожно открыл ее и огляделся. Пантеры не было видно.

Потом я узнал, что в этот же день недалеко от нашей миссии пантера растерзала одного санньяси, направлявшегося из ашрама в святые места. Скорее всего это была та же самая пантера-людоед.

Спустя несколько дней мы с Разией уехали из Гиманджунгской миссии. В Шиллонге меня поместили в одной из келий общежития при семинарии, а Разия стала там же служанкой.

Я тут же вспомнил о профессоре Густасе и вскоре постучался к нему. Его келья в точности напоминала мою. На столике и на полу – груды книг. Низкая деревянная индийская кровать, небольшой платяной шкаф. Под образом святого Боско висел крест.

Густас вскочил со стула, заключил меня в объятия и, радостно похлопывая по плечам, сказал:

– Теперь мы каждый день будем разговаривать и петь по-литовски. Я так истосковался по родине, – и, недолго думая, затянул «Рос в пуще дубок».

Я подпевал, и нам было несказанно хорошо.

– Ну как дела? – спросил наконец Густас.

– Тяжело было расставаться, – отвечал я. – Если бы не ваше приглашение, я не стал бы продолжать учебу... В Гиманджунге я был самостоятелен. И...

– И что?

– Обучая других, я обнаружил множество неясностей. И в отношении Христа, и в этих бесчисленных тайнах...

– А ты и не пытайся все выяснить, – посоветовал мне профессор. – Ты просто верь, и от этого только выиграешь. Все религии – и христианство, и ислам, и индуизм – состоят из великого множества тайн. Религия и должна быть таинственной, мистической, манящей. Да и хватит об этом. Я вот уже изучаю двенадцатый язык, а все потому, что нечего делать.

– Какой же вы изучаете сейчас? – поинтересовался я.

– Тамильский. А ты знаешь, что в Индии люди разговаривают более чем на ста языках, которые состоят из двухсот наречий? А язык – это ключ к человеческим сердцам.

– Открыв их, мы станем обучать индусов тайнам? – усмехнулся я.

– Зря тебя направили в Гиманджунгу, – сказал с сожалением Густас. – Внес Фасати путаницу в твою голову. Но благодаря убитым тиграм ты стал знаменит. Без диплома, а уже станешь преподавателем. Хотя бы во время экзаменов не проявляй своих сомнений. Не забывайся.

Я ничего не ответил профессору, а когда вернулся в свою келью, меня охватило отчаяние. Вновь начинается уже полузабытая монастырская жизнь. Колокольчик – к вечерним молитвам, колокольчик – к ужину, колокольчик – ко сну.

Руководство миссии поручило мне преподавать физкультуру в гимназии и семинаристам-первокурсникам. В свободное время я занимался совершенствованием своих знаний, готовился к посвящению в священники.

Но чем больше я читал трудов по теологии, тем больше у меня возникало вопросов, сомнений. Я страшился своих мыслей!

Я терзался, пытаясь побороть самого себя, вновь принимался за учебу, почти ни с кем не общался. Это было страшно мучительно.

Однажды, вернувшись из читальни, я застал в келье Разию. Она стояла с потерянным видом, а когда я к ней приблизился, упала на колени и заплакала:

– Я утоплюсь...

– Что случилось? Почему? – стал расспрашивать я. – Тебя кто-нибудь обидел?

– Я молилась Христу, молилась Шиве, а тебя я так редко вижу.

Ее слова поразили меня.

– Чего ты хочешь? – спросил я. – Ведь я миссионер.

– Я не хочу жить здесь, – не сдерживая слез, причитала Разия. – Поедем обратно в Гиманджунгу!

– Можешь возвращаться, никто тебя здесь не удерживает. Можешь носить красное сари, остричь волосы, сбрить брови и... вдовствовать, – отвечал я ей. – А я должен принять посвящение и получить диплом. Вот тогда меня, может, и направят в миссию. Ничем больше я тебе помочь не могу.

Разия вышла из кельи, опустив голову. Мне стало жаль ее. И вспомнилась индийская поговорка: «Не бей женщину даже цветком». А как я вел себя?..