Текст книги "От Альп до Гималаев"

Автор книги: Бронюс Яунишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

13

Из Перосы-Арджентины некоторых новициев отправили обратно в Турин обучаться ремеслу, так как у них не оказалось способностей к богословию, других же просто оставили в новициате. Нескольких ребят из группы мучеников, в том числе и меня, послали в духовную семинарию.

Семинария была расположена вблизи давно потухшего вулкана, склоны которого покрывали густые леса. У здания, где мы разместились, росли неведомые нам деревья, ветви которых так переплелись, что образовали настоящую крышу. Вдоль дорожек для прогулок росли платаны, взоры притягивали к себе великолепные магнолии. Перед зданием пестрели громадные цветники.

Это поместье подарил монахам Иосиф Фестини. Здесь в свое время была его летняя резиденция, где он в юности развлекался вместе с друзьями. Стремясь искупить свои прегрешения, он постригся в монахи, а дворец отдал монастырю. Прогуливаясь по великолепным, старательно ухоженным аллеям, я встречал семинаристов, которые разговаривали между собой на французском, испанском, японском языках. Среди них были и негры, и мулаты. Хотелось с ними заговорить, но я не осмеливался. Меня удерживали природная застенчивость и покорность, которую привили мне в монастыре.

В семинарии нам внушали, что вера в бога обогащает человека, раскрывает смысл жизни и приобщает к источнику счастья. Я был преисполнен жажды самосовершенствования, но меня терзало одиночество. Среди литовцев, с которыми я приехал, не нашлось близкого мне по духу человека, с иностранцами же я не сдружился. И вот ходил в одиночестве, словно отверженный. Общение с одним только богом не приносило полного духовного удовлетворения, хотелось спрашивать, слушать, что говорят другие, спорить. Словом, тянуло к общению с людьми.

Меня заинтересовал смуглый, с нежными чертами лица, небольшого роста семинарист, по имени Сильвио Сингх. По его словам, он был родом из Италии, но больше походил на индуса. Откуда, когда и как он очутился у салезианцев, никто не знал. Говорили, что он круглый сирота, подкидыш.

Сильвио Сингх ни с кем не дружил, гулял всегда один, опустив глаза. Сингха считали странным и сторонились его. Мне стало его жаль. Как-то во время перерыва я подошел к нему и о чем-то спросил. Он ответил и сам стал спрашивать меня, откуда я родом, а узнав, что из Литвы, попросил произнести несколько слов по-литовски.

– Девас (бог), – сказал я, указывая на образ Христа.

– Погоди, погоди, – он ухватил меня за руку. – Ведь это похоже на санскритский язык. Девас – дэвас...

– Я слышал, что среди индоевропейских языков литовский и санскрит самые древние. Хотелось бы изучить его.

– Еще что-нибудь скажи...

– Думас (дым).

– Дхумас.

– Шака (ветка).

– Шакха.

– Нактис (ночь).

– Нактис. Ха, ха, ха, – рассмеялся Сингх, и, кажется, я впервые увидел его таким веселым. – А теперь я скажу: кто твои есть? Правильно?..

– Кто ты есть?

– Я изучаю санскрит, научи меня и литовскому языку. – попросил меня Сингх. – Обязательно!

Я согласился.

Во время перерывов мы часто гуляли вместе. Я его обучал литовскому. Мы сравнивали санскритские слова с литовскими. Некоторые из них были весьма схожи, многие имели одинаковые или близкие корни.

Мы обратили внимание, что за нами стал следить куратор курса Джовани де Бартолини. Он был очень подозрительным и постоянно досаждал семинаристам, но нам-то нечего было бояться. Однажды он остановил нас:

– Я не понимаю, синьоры, чем вы занимаетесь?..

– Я учу Сильвио своему родному языку, – ответил я не без гордости.

– Что? – не понял куратор.

– Учу литовскому языку, – повторил я.

– А ты, дорогой сын, разве не знаешь, что в семинарии можно разговаривать только на итальянском, латинском и греческом, ну еще на английском и на хинди. А здесь какой-то провинциальный язык? Больше такими делами не занимайтесь. Предупреждаю вас.

Я почувствовал, как кровь застучала в висках. В душе шевельнулось недоброе чувство. Я заторопился в аудиторию. Сингх, догнав меня, стел успокаивать:

– Наш духовник всегда придирается. Уж я-то его так слушаюсь и все равно не могу угодить. Не переживай, мы и дальше будем изучать литовский язык. Он для меня настоящая находка.

– Неужели ради монастыря я должен забыть и родной язык? – не мог я успокоиться. – Как же, возвратясь на родину, я смогу тогда говорить со своими родителями, родственниками?

– Не горюй, Викторио, – Сильвио пожал мне руку. – Ты можешь гордиться тем, что у тебя есть родина, родители. Вот я... Ни родины, ни родных, никого. Многие даже сомневаются в том, что я итальянец. Как будет по-литовски «kada ratho va hati» («когда колеса катятся»)? Обожди, обожди, я сам скажу: «Kada ratai vaziuoja». Разве не так?

– Да, конечно! – я заставил себя улыбнуться. – Ты очень хороший друг, Сильвио.

– Так пусть же наши колеса катятся дальше.

– Ну что ж. Не будем искать волос на блохе, как говорят у нас. Воздадим хвалу господу!

В свободное время я продолжал обучать Сингха литовскому языку. Учебников у меня не было, так что я сам составил словарь и правила грамматики. Вскоре мы могли говорить с ним по-литовски, а несколько позже Сильвио стал писать мне письма. Однажды в конспектах по философии я нашел записку:

«Викторио, ты мне брат. Я скоро стану настоящим литовцем. Ты мне очень нравишься. Я тебя страшно люблю.

Сильвио Сингх» .

В семинарии вели активную деятельность духовные братства. Одни уговаривали меня вступить в братство четников, другие – в братство общения святых, третьи – в братство евхаристических воинов. Но меня не привлекало ни одно из них, поэтому все предложения я отвергал:

– Я мученик.

И меня оставили в покое. Но группа мучеников в семинарии была незначительная и активностью не отличалась. Самоистязаться мы не могли, потому что в пансионате жили все вместе. Не было у нас и соответствующих кроватей, на которых полагалось спать мученикам. Плеть и цепи валялись без надобности в шкафу. Только иногда, желая показать, что я все-таки мученик, я уходил в келью покаяния, брал с собою плеть и хлестал себя.

Сильвио, как одному из наиболее дисциплинированных, ректор поручил организовать братство святого Иосифа, цель которого состояла в том, чтобы пропагандировать физический труд. Но эта затея успеха не имела. Семинаристы отлично знали, что бог, изгнав Адама и Еву из рая, наказал их именно трудом. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю...» – сказал господь Адаму.

Никому из семинаристов не захотелось вне очереди работать на кухне или в огороде, помогать эконому или сторожу. Каждый норовил погулять в каштановой роще.

Однажды Сильвио, убрав туалетную комнату, обрушился на меня:

– Ты мне друг или нет?

– Друг. А что?

– Тогда почему не вступаешь в братство святого Иосифа? Третий день я один ухаживаю за больными. Никто не хочет выполнять общественные поручения.

– Я принадлежу к мученикам.

– Я слышал – мучеников упразднят. Говорят, что миссионеры, прибывшие из Индии, смеются над индусами – санньяси[15]15
  Санньяси – индуистские монахи.


[Закрыть], которые истязают себя почти до умопомешательства. Они их называют дикарями и варварами. И даже хуже -разумными безумцами.

– А Христос разве не страдал? Вот и мы вместе с ним.

– Христа мучили другие, а вы сами себя. Это варварство. Самоистязание еще не говорит о том, что ты достойный монах.

Слушая его, я вдруг подумал, что он глубоко прав.

– Давай придумаем новое братство, предложил я Сильвио.

– Новое? А зачем?

– Надо всколыхнуть здешнее болото, мы ведь киснем взаперти. Знаешь что, давай организуем братство святого Христофора. Он ведь покровитель спортсменов. Молодым, таким, как мы, спорт должен понравиться.

– Это семинаристам-то?!

– Так ведь они не старики! Чем мы в миссиях будем привлекать к себе молодежь: молитвами, размышлениями? Этого мало. Нужен спорт. Ведь мы не умеем как следует провести спортивное соревнование, не умеем даже играть в баскетбол. Неплохо было бы поучиться самозащите, дзюдо. Неизвестно, кого еще встретишь в джунглях.

– Ты что, совсем спятил? – испугался Сильвио. —Из мученика в спортсмены. Радуйся, что позволяют играть на спортплощадке. Посмотри на камадулов[16]16
  Камадулы – монашеский орден, отличающийся особо строгим уставом.


[Закрыть]. Они вообще заперты в кельях-одиночках, не хуже индуистских санньяси. Лучше и не заикайся об этом, а то может быть еще хуже.

– А я все равно попытаюсь.

– Викторио, ради бога! Я боюсь...

– Мы не камадулы. Их орден создан в мрачном средневековье, наша конгрегация – в новые времена. Они презирают плоть, считают ее преградой для вечной жизни, а мы проповедуем возрождение человечества через молитвы и труд.

Сильвио молчал. Он не мог себе представить, как можно что-либо организовывать, что-то сделать и даже о чем-то думать без ведома отцов-монахов. Но я еще не потерял способности самостоятельно мыслить. Мне хотелось внести что-то новое в жизнь семинарии. Я не мог сидеть сложа руки. Во время перерыва я встал на стул в коридоре и крикнул:

– Многоуважаемые синьоры, приглашаю вас вступить в братство святого Христофора. Кто желает?

Семинаристы смотрели на меня, озирались по сторонам, кто-то усмехался, не понимая, шучу я или говорю серьезно. Но все же окружили меня.

– Что за братство? Чем будем в нем заниматься?

Я объяснял, как умел, говорил, что будут работать различные спортивные секции, будет даже фехтование и конный спорт.

Я составил список желающих вступить в новое братство, не обращая внимания на то, что многие из них были уже членами других братств.

Вскоре мы приступили к тренировкам. Семинаристы охотнее шли на спортивную площадку, чем на занятия других братств. Только Сильвио не появлялся. Я, конечно, нервничал, ждал, что ректор вот-вот вызовет меня для объяснений по поводу этой моей ни с кем не согласованной деятельности. Но меня не вызывали. Неужто он одобрительно отнесся к моей затее?

14

На классных занятиях нас знакомили с различными религиозными течениями. Преподаватели уверяли, что первые люди на земле – Адам и Ева, да и Каин с Авелем и семейство Ноя поклонялись истинному богу, творцу неба и земли. Но впоследствии люди, за исключением еврейского народа, забыли господа бога, ударились в фетишизм, магию, анимизм. Еще позже они стали обоготворять силы природы. Так, египтяне поклонялись богу солнца Ра, богу луны Тоту, богу земли Гебу. Греки представляли себе богов небожителями. Главным из них был Зевс, обитающий на горе Олимп; его жена Гера была покровительницей брака и семьи; Афродита была богиней любви и красоты; Аполлон – богом солнца. Но затем эти религии исчезли, ибо они не были истинными.

Позднее возникли новые религии, существующие и поныне.

Несколько шире нас познакомили с буддизмом, имея в виду, что нам придется работать в странах, где много приверженцев этой религии.

Изучая различные религии, я со временем пришел к выводу, что все они похожи одна на другую.

Христиане, католики и православные, как и приверженцы различных направлений протестантизма, верят в святую троицу: бога-отца, бога-сына и святого духа. Индуисты также признают троицу: Брахму – бога-созидателя, Вишну – бога-хранителя и Шиву – бога-разрушителя.

Сам не знаю, как мне тогда пришли в голову такие сравнения, в какой-то степени принижающие христианскую веру. Боясь таких мыслей, я пытался подвергнуть критике нехристианские религии, стремясь тем самым искупить свои грехи.

Я внушал себе, что истинный бог – это лишь христианский бог уже хотя бы потому, что он создал человека по своему подобию. Лишь когда прародитель людей Адам вкусил запретный плод, бог изгнал его вместе с Евой из рая, одновременно обрекая все человечество на муки и смерть. Но все же бог был к людям бесконечно милостив: изгоняя Адама и Еву из рая, он дал им одежду. Праведнику Ною он помог построить ковчег и тем спас его и его семью от потопа. Позднее на горе Синайской он вручил предводителю еврейского народа Моисею каменные скрижали, на которых были начертаны десять заповедей о том, как нужно жить на земле. Наконец, бог пожертвовал своим сыном Иисусом Христом ради вечного спасения людей. Христос прожил на земле тридцать три года и вместе со своими учениками – апостолами – учил людей, как жить, чтобы очистить свои души и вновь стать достойными божественной благодати.

Вот каков истинный бог! Только к такому богу следует приобщить человечество!

Так как же я осмелился сравнивать языческих богов с христианскими? Наверное, дьявол попутал меня, желая, чтобы я, как и он, восстал против бога. Многие жертвовали собою, наставляя иноверцев в католическую веру. И я твердо решил пожертвовать собой.

Для подкрепления своего решения быть непреклонным на избранном мною пути я направился в часовню помолиться. Неожиданно ко мне подошел духовник Джовани де Бартолини. Он подождал, пока я закончу молитву, и сообщил:

– Тебя вызывает ректор. Я глянул на него.

– Провинился!

«Неужели ректор знает, о чем я думаю? – мелькнуло в голове. – Нет, не может этого быть! Наверное, запретит наше спортивное братство. Ну и посмеются же надо мной семинаристы».

Робко вошел я в кабинет ректора, в котором уже давно не был. Ректор не велел мне повиниться. Зато он молча протянул записку, написанную на литовском языке:

«Викторио, брат мой, не сердись. Я не сомневаюсь в твоем братстве. Я хочу играть вместе с тобою в волейбол, стрелять из лука.

Сильвио Сингх».

Прочитав записку, я так растерялся, что даже покраснел. Сейчас вот ректор возьмет и запретит мне посещать даже те спортивные занятия, которые доступны всем семинаристам.

– Многие святые ценили спорт весьма высоко! – пылко произнес я. – Кроме того, спортивная закалка может пригодиться нам в миссиях...

– Мы приветствуем то, что вы организовали братство святого Христофора, – похвалил меня ректор. – Городская спортивная федерация нашей провинции предлагает организовать соревнования по стрельбе. Есть ли в ваших рядах стрелки?

– Есть! – ответил я радостно. – Я сам неплохо стреляю, и Сильвио тоже большой любитель этого вида спорта. Только он не посмел записаться в братство.

– Но речь сейчас не о том, – строго сказал ректор. – Почему Сильвио пишет тебе по-литовски? Разве ты забыл слова Христа: «Кто приходит ко мне и не питает ненависти к своему отцу, матери, братьям, сестрам и даже к своей жизни, тот не может быть моим учеником». Служа церкви, необходимо отречься не только от своих родных, но и от своего языка. Кто не сделал этого да еще учит другого своему языку, тот грешит. В отпущение твоего прегрешения предашься в часовне размышлениям над словами святого Августина: «Roma locuta, canza finite»[17]17
  «Рим заговорил, дело завершено» (лат.)


[Закрыть].

Я преклонил колено и поцеловал руку ректора. Затем поднялся и, боясь, как бы он меня еще в чем-нибудь не обвинил, быстро ушел. Прибежав в читальню, я отыскал Сильвио:

– Ты знаешь, какую кашу заварил своими записками? – гневно набросился я на него. – Чуть было не погубил братство святого Христофора.

Сильвио округлил глаза и молчал.

– Зачем тебе понадобилось посылать мне записку, вдобавок по-литовски? Ты что, с ума сошел?

– Я только хотел порадовать тебя, – ответил Сильвио, – ты так любишь родной язык.

– Любить – это грех, понимаешь? Монах, если что и любит, должен от этого отказаться. Так сказал ректор. Кого ты просил передать записку?

– Никого! Я вложил ее в учебник греческого языка.

– Где он?

Сильвио вынул из стола книгу и стал ее листать. Записки в ней, конечно, не оказалось. Сильвио с виноватым видом опустил глаза.

– Скорее всего ее забрал духовник, – тихо промолвил он, – просматривал, вероятно, книжки и... забрал. Он по ночам проверяет ящики столов.

– За эту записку на меня наложено покаяние.

– Меня ждет то же самое, – печально продолжал Сильвио.

– Конечно. Кайся, раз ты такой ротозей.

А про себя подумал: «Хорошо, что никто не знает о моих мыслях, а то выгнали бы из семинарии за ересь».

15

На первых тренировках по стрельбе у нас был только один револьвер. Позднее ректор одолжил нам второй, затем каждому подарили по револьверу бывшие миссионеры. Мы упорно тренировались. В чинаровой роще, где было оборудовано стрельбище, то и дело раздавались выстрелы. Приходил пострелять и сам ректор. Случалось, что стрелки забывали про обедню и даже про вечерние моления. Но никто нас за это не бранил – честь семинарии была превыше всего.

Отобрали пять лучших стрелков, в том числе меня и Сильвио. У него от природы был меткий глаз, но все же я частенько выбивал больше очков и очень гордился этим.

Когда наступил день соревнований, мы направились в помещение городской спортивной федерации. Здесь собрались также стрелки из фашистской организации «Молния». Многие из них были в полной военной форме: зеленые мундиры, аксельбанты, на рукавах знаки отличия. У каждого на поясе была кобура с револьвером. Мы же свое оружие прятали в карманах ряс.

Посмотреть на соревнование пришли горожане, особенно много было молодежи. Сенсация! Монахи будут соревноваться с фашистами. Мы были преисполнены чувства огромной ответственности.

Нас поставили перед мишенями. Я молил святого Христофора помочь мне победить и заметил, что мои товарищи тоже поглядывают на небо.

По команде судьи мы вынули револьверы, зарядили их и прицелились. Прозвучали выстрелы, залп следовал за залпом. Судьи объявили результаты по первому упражнению. Оказалось, что лучше всех стрелял Сильвио. Вторым был я, но в целом лучше стреляли фашисты. По второму упражнению результаты были равные, но у нашей команды были некоторые преимущества. Победа была присуждена нам. Проигравшие пытались протестовать, они не могли примириться с тем, что какие-то монахи стреляют лучше их, фашистов. Но судьи утвердили результат в нашу пользу.

Нас окружили зрители, которые на радостях стали даже нас качать. Вокруг только и раздавалось: «Saluto! Saluto!» Когда мы вернулись в монастырь, нас пригласил к себе ректор. Он поздравил команду и сказал:

– Молодость и бог – вот источник сил. Поэтому вы и вырвали победу. Пусть ваш пример поможет привлечь больше душ на сторону истинного бога, – ректор обратился к нам с Сильвио: – Мне звонили из муниципалитета. Сам мэр Касола просил разрешения зачислить вас в команду „Молнии". Я дал согласие – с мнением начальства следует считаться.

– А как же с занятиями? – спросил я с некоторым удивлением.

– И с молениями? – добавил Сильвио.

– Занятия в федерации будут проводиться после обеда, – объяснил нам ректор. – Учебе это не помешает. А от вечерних молений я вас освобожу. Ваши спортивные победы также послужат во славу господа. Ваше участие в «Молнии» придаст популярность нашей конгрегации.

Мы стали посещать совместные тренировки по стрельбе. Было непривычно, что мы одни, без сопровождающих, можем идти в город. Непривычными были также уличный шум и людской поток, которые даже слегка пугали нас. На стрельбище мы чувствовали себя менее скованными.

Я стал замечать, что на нас часто погладывает тренирующаяся вблизи теннисистка. Худощавая, темноволосая, с миловидным личиком. Я старался не смотреть в ее сторону, зная, что „всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем". Но глаза сами отыскивали ее и следили за тем, как виртуозно она отбивает мячи.

И вот однажды она подошла ко мне и, словно мы были давно знакомы, спросила:

– Вы итальянец?

– Нет, литовец, а вот мой друг – итальянец, – ответил я и бистро отвел глаза в сторону, давая понять, что разговор окончен, хотя втайне желал, чтобы она продолжала меня расспрашивать.

Девушка внимательно посмотрела на Сильвио своими большими глазами и произнесла:

– Он индус, а может быть... Нет, он – настоящий индус.

Я вновь улыбнулся. Девушка, тряхнув кудрями, посмотрела на меня и, стараясь не проявить своей заинтересованности, произнесла:

– После тренировки пойдемте к нам. Отец просил вас пригласить. Надеюсь, вы не откажетесь?

Мы с Сильвио переглянулись. Имеем ли мы право принять такое приглашение без ведома ректора? Не нарушим ли устав? А может, данное нам семинарией разрешение посещать стрельбище федерации позволяет бывать везде?

Я спросил у девушки:

– Скажите, кто ваш отец?

– Вы не знаете? Он мэр города. Ведь это он пригласил вас в «Молнию».

Сильвио вопросительно посмотрел на меня, а я подумал, что отказаться невежливо, тем более если приглашение исходит от городских властей. Бросив робкий взгляд на теннисистку, я ответил:

– Если только мы вас не очень обременим...

– Не причиним хлопот, – добавил Сильвио.

– Что вы? – лицо девушки озарила белозубая улыбка. – Мы всегда рады гостям. Моя фамилия Касола. Виргиния Касола.

Мы предложили Виргинии пострелять из револьвера по движущейся мишени. Она попала только один раз. Мы весело смеялись, позабыв, что девушка создает „духовно-электрическое" поле, которым пугали нас в монастыре, что она может нас соблазнить, что любовь – это рана, посыпанная солью.

После тренировки Виргиния повела нас к своей машине. Она села за руль, а мы с Сильвио – на заднее сиденье. Когда машина тронулась, по спине побежали мурашки. Что мы делаем? Семинаристы рядом с девушкой! Я не смел даже глянуть в окно машины, чтобы кто-нибудь невзначай не увидел меня. Сильвио тоже жался в угол сиденья.

Мы подъехали к каменному дому, окруженному высокой металлической оградой. Под сенью развесистых каштанов пестрели цветы. За домом росли пинии. Вокруг царила тишина, как и в нашем монастыре.

У дверей застекленной веранды нас встретил сам господин Касола, с вьющимися с проседью волосами, острым, испытующим взглядом. Он обнял нас, словно старых знакомых:

– Приветствую вас, святые стрелки! Отрадно, что вы не возгордились и приехали к нам... Прошу вас, входите.

В просторном холле на полу лежали шкуры антилоп, на которые мы стеснялись ступать. Стены были украшены картинами. Повсюду масса цветов. Все это нас ошеломило.

Вначале мы стояли, не зная, как вести себя, что делать, о чем говорить. Слова застревали, в горле першило. Я нервничал, боясь показаться бестолковым и неотесанным, бессознательно потирал ладони и морщился.

Хозяин предложил нам посмотреть его картины. Он останавливался у каждой, рассказывал об ее авторе, художественных достоинствах. Мы выпили предложенное вино. Я почув-

ствовал легкое головокружение, думать стало легче, веселее, возникло желание разговаривать, шутить. Постепенно мы разговорились о религии.

– Я очень ценю людей, которые жертвуют собою ради блага других, – разглагольствовал Касола. – Но иногда и религия бывает лицемерной.

Я не понял мысли хозяина, к чему он клонит, поэтому старался не противоречить ему.

– Несомненно, есть религии истинные и не истинные, как и пророки. На Востоке индусы имеют сотни, а может, и тысячи богов. Даже своих брахманов они считают всемогущими и почитают их. Конечно, такая религия не истинная – она сформировалась из народных сказаний и мифов.

– Существуют религии, созданные личностями, известными истории. Как по-вашему, в таких случаях это истинные религии? – обратился к нам Касола.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

.– Ислам, мусульманство, – не раздумывая, ответил Касола. – Эту религию, как мы знаем, создала личность вполне реальная, зафиксированная в истории, Мухаммед. Не так ли?..

– Да, – согласился я. – Он был проводником караванов, позднее стал главой Ятрибского государства. Считается, будто сам Аллах вдохновил его на проповедь новой религии.

– Значит, это истинная религия? – спросил Касола.

– Нет, христианство более истинно, – решительно заявил я. – Его провозгласил сам сын божий.

– Но разве Христос – историческая личность? – усомнился хозяин и сам же пояснил: – Простите меня, но я... старый либерал. Ранее я склонялся в сторону социализма. Но когда мне довелось познакомиться с идеями фашизма... мне показалось, что фашизм – это будущее. Но к какой бы политической доктрине я ни склонялся, меня все время интересуют мировые религии. Возможно, поэтому и поддерживаю связь с духовными лицами. Быть может, им удастся вернуть меня на стезю божью. Ведь бывают же на свете чудеса. Не так ли?..

Несколько придя в себя от такой неожиданности, я запротестовал:

– Почему вы, господин мэр, говорите, что Христос не является исторической личностью, если о нем упоминает в своих трудах ряд историков? Возьмите, например, труды еврейского историка Иосифа Флавия.

– Разве вы не знаете, что фразы о Христе в труде Флавия «Иудейские древности» появились спустя четыре столетия после написания книги, – не уступал Касола. – Вы не сердитесь, но ведь их вставили монахи, переписывая книгу. Это историческая фальсификация.

– Ну, а Цельс? – внезапно включился в разговор Сильвио. – Он упоминает о Христе в своем «Правдивом слове». Цельс был греком. Ему нельзя не верить.

– А Плиний Младший! Он также писал о сыне божьем, жившем на земле, – демонстрировал я свои познания хозяину. – А Светоний, Лукиан...

– Не путайте, они писали не о Христе как основоположнике христианства, а лишь о христианской религии вообще. Само же христианство возникло из других древних религий, сформировалось в Римской империи, здесь, у нас, и отсюда распространялось в разные страны.

– Следовательно, по-вашему, христианство, как и индуизм, берет свое начало из народных мифов, сказаний, песнопений? – спросил я удивленно.

– Вы можете мне не верить, однако я, интересуясь религиями, пришел именно к таким выводам, – признался Касола. – Может быть, моя точка зрения и неверна, но я не могу ее изменить. У меня нет других аргументов.

Я отодвинул в сторону бокал с вином и встал, бросив взгляд на Сильвио.

– Извините, но нам пора в монастырь, – сказал я.

– Таких суждений, господин Касола, я нигде не слышал. Стоило бы подискутировать, – заявил, вставая, Сильвио. – Это очень интересно... Ваши рассуждения заставляют задуматься...

– Заходите почаще, – приглашал нас с улыбкой Касола. – Мы вместе поищем основы божественного. Человек боится бога до тех пор, пока не обрел веры в себя.

Мы откланялись, еще раз поблагодарив за приглашение.

В монастырь мы возвратились возбужденные и огорошенные. Нас поразили и смутили мысли, высказанные Касолой. Да, сразу и не узнаешь, где свил себе гнездо дьявол.