Текст книги "От Альп до Гималаев"

Автор книги: Бронюс Яунишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

16

Мы продолжали посещать тренировки по стрельбе, были активными участниками спортивных соревнований, проводимых и в других городах: Милане, Генуе и даже в Риме. Нередко мы возвращались с соревнований победителями. Завоеванные медали и другие награды вручали ректору, а цветы -Виргинии. На ее машине мы частенько ездили на загородную виллу. Если хозяин был дома, то время проходило в ожесточенных спорах о религии, после которых каждый оставался при своем мнении. Если же хозяин отсутствовал, то мы пили вино и рассуждали о спорте, теннисе, стрельбе. Виргиния стала нам близким человеком, вроде сестры.

Я начал замечать, что Сильвио ведет себя как-то странно. После тренировок он частенько где-то пропадал и просил, чтобы я дожидался его в городе. В ожидании его я заходил то в кино, то в кафе, навещал членов нашей сборной по стрельбе.

Однажды я в шутку спросил Сильвио:

– Уж не притянуло ли тебя духовно-магнитное поле Виргинии?

– Не волнуйся, на меня ее токи не влияют, – усмехнувшись, ответил он. – Я у них читаю светские газеты. В монастырской читальне таких нет.

– И что же ты интересного вычитал?

– Салезианцы в Индии покупают детей.

– Да ты что?! – не поверил я. – Это клевета!..

– Газета социалистов «Лаворо нуово» поместила об этом репортаж, – с горечью произнес Сильвио. – Быть может, и меня когда-то купили?! Хотя монахи утверждают, что я сирота. Но фамилия у меня индийская. Почти все уверяют меня, что я похож на индуса...

– А я тебе говорю, что социалисты клевещут на монахов, – не уступал я. – Не придавай значения тому, что пишут их газеты. Подлинной правды нигде не найти. Да и с Касолой надо прекращать дружбу. Еще где-нибудь проговоришься о покупке детей, и не видать тебе посвящения. Тогда твоим надеждам придет конец, навсегда останешься в Италии.

– А если я был куплен? – упорствовал Сильвио.

Я пожал плечами и ничего не смог ему ответить. Я понимал, как тяжело ему без родины, без родных. Мечется как зверек, запертый в клетке. Мне все-таки легче. Хотя монахи и запрещали говорить на родном языке, я иногда сам с собою разговаривал по-литовски, писал письма родителям, родственникам, друзьям, молился по-литовски. И бог ни разу не наказал меня за это. По-видимому, бог-таки умнее монахов.

Сильвио по-прежнему навещал семью Касола. Случалось, что он долго там задерживался и тем доставлял мне много тревожных минут. Я боялся, что нам могут запретить тренировки. Но пока что везло, нас никто не предал. Кроме нас, никто из семинаристов не мог свободно выходить в город, только мы пользовались этим правом.

Так промчались три года учебы. Подходил к концу четвёртый, когда меня пригласил к себе ректор. Как обычно, он долго и пристально глядел на меня, словно пытаясь проникнуть в самую душу. Я не знал, о чем он будет говорить, однако ничего хорошего не ждал. Но ректор вдруг сделал совершенно неожиданное предложение:

– Мы собираемся, Викторио, послать тебя в Индию, в миссию. Тебе легко даются языки, там же пройдешь практику. Потом вернешься, закончишь учебу и будешь посвящен.

Я давно мечтал об Индии, но думал, что Сильвио для этого больше подходит. Кроме того, он очень хотел выяснить тайну своего происхождения. Может быть, в Индии это ему удастся?

– Спасибо, – поблагодарил я ректора. – Но не лучше ли послать Сильвио? Он интересуется Индией, знает санскрит, хорошо разбирается в индуизме.

– Как же его послать, если он ушел из монастыря? – развел руками ректор.

– То есть как – ушел? – страшно удивился я.

– Очень просто... Вчера он не вернулся от Касолы. Запутали его либералы.

Я стоял пораженный. Новость была столь неожиданной, что я не знал, что и сказать.

– Конечно, может быть, и нецелесообразно посылать тебя в конце учебного года, – продолжал ректор. – Но там, в Индии, на территории Гиманджунгской миссии появился тигр-людоед. Он терроризирует прихожан. Уже растерзал нескольких человек. Всех там охватила паника. Ты хороший стрелок и справишься со зверем. Окажешь миссии большую помощь. Готовься в путь, мой дорогой. Да благословит тебя господь.

Я не знал, радоваться мне или сожалеть, что посылают в миссию. Жаль было расставаться с братством Христофора, стрелковыми соревнованиями. А может, меня посылают вовсе не потому, что я хороший стрелок, а опасаются, как бы я не последовал примеру Сильвио и не бежал на родину?

Но в то же время Индия влекла меня своими тайнами, экзотикой, неизведанной жизнью миссии. Семинария не уйдет, успею ее окончить, не минует меня и посвящение. Лишь бы мне удалось помочь миссии. Сейчас главное – изучить бенгальский язык. Но если ты знаешь несколько языков, нетрудно выучить еще один, если это необходимо...

Я опустился на колени и с волнением воскликнул:

– Благословите, отец мой.

– Мир тебе, – ректор перекрестил меня и поцеловал.

17

Так закончил свой рассказ о жизни в салезианском монастыре в Италии Викторас Заука. Было видно, что воспоминания о годах, проведенных в новициате и семинарии, угнетали его. Хотя ему, сыну рабочего, можно сказать – нищему, казалось, очень повезло. И я сказал:

– На что ты жалуешься? Не так уж тяжело тебе приходилось. Ведь ты многого достиг.

Викторас нахмурил густые поседевшие брови, долго молчал. Потом с горечью сказал:

– Больше всего меня угнетает сознание того, что лучшая часть моей жизни прошла впустую.

– Почему – впустую? Конечно, ты много пережил, однако многому и научился. Если бы не учился, еще не известно, стал бы ты атеистом или нет. Слышал я, что лекции сейчас на антирелигиозные темы читаешь, многим помог покончить с суевериями. Это много, очень много!..

– Может быть, твоя правда, – согласился Викторас. – Но чертовски жаль юности, растраченной в монастырских стенах. А тебе, скажи, разве тяжелее было? Ты ведь тоже был монахом.

– Да, был, но попал к ним с большим трудом. Стучал в двери различных монастырей, писал, ездил, искал протекции. Просителем быть тяжелее, чем приглашенным. Был я и у этих самых салезианцев, но таких мук, как ты, не испытал.

– Разве у вас не было «ангелов-хранителей»? – поинтересовался Викторас.

– Были, но не слишком себя проявляли.

– А группы мучеников?

– О мучениках я лишь от тебя узнал.

– Вот видишь, поэтому тебе трудно меня понять. Ведь монастырь – это подлинная тюрьма, на которую ты сам себя обрек, – с глубокой убежденностью продолжал Заука. – Можно идти на муки, если это имеет смысл. А здесь? Сплошная бессмыслица.

Некоторое время мы молчали.

– А ты не был в Италии? – спросил Викторас.

– Собирался. И если бы поехал туда, то скорее всего пошел бы по твоему пути, – ответил я.

– Жаль, что ты не видел Италию, – огорчился Викторас. -Такая интересная страна.

– Я побывал там совсем недавно. И в Неаполе, и в Генуе, и даже на Сицилии. Там, в Катании, я заглянул к салезианцам.

– И впустили тебя? – поинтересовался Викторас. – Пригласили погостить. Было в самом деле интересно!

– Как они там сейчас живут?

– Как и раньше. У них ремесленное училище, воскресная оратория. Ребят там полно. Забивают .им головы сказками о вечной жизни.

– Ничего другого они и не могут придумать, – махнул рукой Викторас и встал. – Ну, мне пора.

– А об Индии? Когда же ты расскажешь о ней?..

– Как нибудь в другой раз, – пообещал он, посматривая на часы. – Вот внучку должен привести из садика.

– Внучку? – поразился я. – Стало быть, и жена есть?..

– Какой же мужчина без жены!

– Ты что же, привез ее из миссии?..

– Угадал.

– Индуска?

– Расскажу в другой раз. Хорошо? Теперь чаще будем встречаться. Позвони.

– Обязательно!

Часть 2

1

Мы долго не встречались с Викторасом. Все как-то не было подходящего случая. Но однажды я позвонил ему, и мы договорились о встрече. В старый город я пришел несколько раньше назначенного времени. Именно отсюда началась одиссея Виктораса, в которую его втянул миссионер Скелтис.

Я подошел к месту впадения Нерис в Неман, постоял, полюбовался видом, потом побрел дальше. Не заметил и сам, как оказался у костела Витовта. Я вошел в костел. Шла служба, торжественно звучал орган, несколько пожилых людей молились, перебирая четки. Над главным алтарем бросалась в глаза большая картина: Мария возносится на небо, а ее провожает взглядом, став на одно колено, князь Витовт. Он в кольчуге, вид у него весьма достойный. Изображение Витовта в алтаре! Неужто он святой?.. Поразительно! Скорее всего духовенство решило, что его имя укрепит величие церкви. Воистину неисповедимы пути господни. Зато замысел людской понятен.

Я вышел из костела, смотрю, идет Викторас.

– Ты уже здесь? – удивился он.

– Я пришел чуть пораньше и зашел от нечего делать

в костел.

– А ты знаешь, – он на минуту задумался, – уезжая в Италию, мы дали обет Скелтису именно перед изображением Витовта. Он нам объяснил, что Витовт – креститель Литвы, первый литовский миссионер.

– Когда церковникам выгодно, кого угодно сделают святыми, – невольно вырвалось у меня.

– Да, если чувствуют в этом необходимость или пользу, – поддержал меня Викторас. – Так куда же пойдем?

– Может, в какой-нибудь кабачок – в «Гильдию» или «Музу»?

– Давай лучше пойдем к Неману. Я сегодня целый день хожу по городу. Был и в ратуше, и в магазины заходил. Хотелось бы побыть на природе.

Беседуя, мы спустились вниз, к Неману, отыскали укромное местечко, уселись и некоторое время помолчали, каждый углубившись в свои думы. Но вот Викторас начал свой рассказ – неторопливо, с паузами, заново переживая минувшее.

2

Я и духовник Джовани де Бартолини приехали в Геную поездом. В порту у причала чуть покачивался пришвартованный толстыми канатами белый, словно лебедь, красавец пароход «Виктория». На его верхней палубе развевалось множество разноцветных флажков. Из толстенной закопченной трубы вырывались клубы черного дыма. Пароход готовился к отплытию.

Держась за веревочные поручни, мы медленно взошли на судно по металлическому трапу, истертому до блеска множеством ног. Немного оглядевшись, поднялись на палубу с каютами первого класса и отыскали свою. Она была для двоих тесноватой. У одной стены – двухэтажная койка, у окна столик, напротив него – вешалка. Сквозь толстое стекло иллюминатора пробивался мутный свет. Неприветливые сумерки бередили сердце. Плыву куда-то на край света. Вернусь ли? Меня охватил ужас. Мысленно я все время повторял: «Господи, куда ты меня забрасываешь. Увижу ли когда-нибудь свои родные края?»

– Пойду в корабельную часовню, – сказал я Бартолини. – Сосредоточусь, может быть, успокоюсь...

– Ступай, сын мой, помолись и за мои душевные терзания. Да снизойдет на тебя успокоение, – перекрестил он меня. – Я очень устал в поезде, так что прилягу отдохнуть. Потом и я приду в часовню возблагодарить господа за счастливое путешествие. Ступай.

Пестрая толпа пассажиров все еще заполняла палубу. Женщины тащили детей, мужчины несли тяжелые чемоданы. Некоторые шли с пустыми руками, словно собрались на прогулку, – их поклажу отнесли в каюты носильщики.

Мое внимание привлекла панорама города, полукругом опоясавшего порт. Дома с красными крышами поднимались террасами в гору. Выше крыш виднелись верхушки осокорей и пиний. Город гудел, а залив дышал покоем.

Опершись о бортовые поручни, я восхищенно смотрел на голубую воду внизу. Вокруг шныряли парусные яхты, тихо покачивались небольшие лодочки.

Движение на палубе постепенно замирало. Басовито проревел гудок. Внизу у причала взмахнули платками провожающие. Наш пароход тронулся. Медленно он удалялся от пристани, направляясь в открытое море.

Я так и не пошел в часовню. Не мог налюбоваться видом удаляющегося города и открывающимся перед нами морским простором. Человеку необходимо иногда одиночество, лишь тогда он может сосредоточиться и отдохнуть.

На следующий день словно со дна морского выросли силуэт вулкана и густо поросший деревьями большой остров. Это была Сицилия с вулканом Этной. Мне вспомнились слова из прочитанной в детстве книги под названием «Ад»: «На Этне находится огнедышащая пещера. Это адова печная труба». А сейчас я сам ее вижу, и мне ни капельки не страшно.

О «вратах ада» на Этне я за все время учебы в семинарии так ни разу и не услышал. Считалось, что место ада – в человеческом сердце. А в самом деле, где же находится ад? Может быть, он и впрямь только в сердце человека? Я быстро отогнал греховные мысли.

Мы миновали Александрию, широко разветвленную дельту Нила, Порт-Саид, вошли в Суэцкий канал. Появились песчаные дюны и голые скалы, опаленные зноем. Впереди было Красное море. Однажды, выйдя на палубу, я заметил, что люди оглядываются в сторону востока. Заинтригованный этим, и я стал глядеть туда же. Вдали – а может быть, только в моем воображении – появилась знаменитая священная Синайская гора. Чтя святое место, я снял шляпу и преклонил голову. Смотря на эти священные места, я ощущал большой душевный подъем. Мне казалось, что я удостоился божьей благодати.

Подошел Бартолини и уставился на меня недовольным взглядом:

– Дорогой сын, я не застал тебя в часовне. Вероятно, палуба парохода тебе дороже дома божьего?..

– Простите, синьор, но я здесь общался с господом, – отвечал я с достоинством.

– Как это прикажете понимать? – накинулся на меня Бартолини.

– Только что мы проплыли мимо Синайской горы!..

– Синайской горы?! Быть этого не может!

– Все, кто был на палубе, смотрели и видели...

– Господи, прости меня! – духовник снял шляпу и перекрестился. – Я так мечтал увидеть Синай и вот просидел в часовне.

Стремясь его утешить, я сказал:

– Синьор, приближается другое священное место!

– Какое? – удивленно спросил Бартолини.

– Мекка!

– Но ведь она священна не для католиков, а лишь для мусульман. Лучше я вновь отправлюсь в часовню. И тебе, сын мой, советую так же поступить.

Расстроенный тем, что не увидел Синайской горы, духовник ушел молиться. А я размышлял об исламе. Может быть, Аллах, мусульманский бог, – это все тот же христианский бог, только назван другим именем? Ведь и мусульманская и христианская религии весьма схожи. Обе' признают вечную жизнь, воскрешение умерших, рай, страшный ад, благодетельных ангелов и приносящих зло дьяволов. Ислам тоже считает первыми людьми Адама и Еву, признает святыми праведниками Ноя и Моисея – героя еврейского народа. Только Христа он считает не сыном божьим, а пророком. Так, может быть, следует поклониться и Мекке, где Мухаммед начал проповедовать ислам.

В бинокль на побережье Красного моря все чаще можно было разглядеть караваны верблюдов. Верблюды раскачивались в такт ходьбы, на их горбах были укреплены большие ящики и другая поклажа, сидели купцы. В конце караванов, как правило, шли несколько паломников в длинных, развевающихся на ветру одеждах, с черными чалмами на головах. По этой бескрайней пустыне паломники направлялись в Мекку.

Но вот начался сильный ветер, поднявший тучи пыли, которые заслонили побережье. Паломников не стало видно. Вернувшись в каюту, я застал духовника читающим молитвенник. У меня сорвалось с языка:

– Мы проплываем мимо арабских стран, дышим воздухом, которым дышат и мусульмане. Надо бы воздать хвалу исламу.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда вернешься из Индии, – сердито оборвал меня Бартолини, оторвав глаза от книги.

– Почему? – не понял я. – Они ведь с уважением относятся к христианству, признают избранников божьих, уважают Христа.

– Ты говоришь, что мусульмане относятся с уважением к христианству? – иронически усмехнулся Бартолини. – А кто изгнал католиков из Алжира, Марокко, Туниса? Кто?.. Ты это знаешь? Это ведь арабы разрушили храмы, а верующих превратили в рабов...

– Варвары!

– А ты, сын мой, еще восхищаешься ими. И не стыдно тебе? Ты же призван христианством ad majoram dei glo-riam[18]18
  – к вящей славе господней (лат.).


[Закрыть].

После нескольких скучных, довольно однообразных дней плавания по Индийскому океану наш пароход прибыл наконец в Бомбей – морские ворота Индии. Когда „Виктория" пришвартовалась, мы, благословив друг друга, сошли на берег. Там нас встретил архиепископ Матхи – индус в белом одеянии. Его лицо украшала длинная, раздвоенная, огненного цвета борода. Улыбаясь, он обнял нас, словно родных детей.

– Сам господь бог послал вас, – радовался архиепископ. – Настало тяжкое время для наших миссий. Весьма не хватает хороших духовных пастырей! Весьма!

Он усадил нас в свою роскошную, удобную машину, и мы выехали из порта. Город был весь в кипучем движении, перекатывались людские толпы, человеческие голоса заглушал рев моторов. Звенели колокольчики двухэтажных трамваев, сигналили грузовики и легковые автомашины, пронзительно покрикивали рикши. Внезапно шум утих, все остановились, замерли. Мы огляделись... Поперек улицы медленно шествовала корова с загнутыми вверх рогами. Это она заставила всех остановиться и... поклониться ей.

Вот гак мы сразу же и столкнулись с одной из многих индийских святынь.

Мы останавливались по той же причине еще несколько раз, пока наконец не приехали в индийский центр салезианских миссий. Это было двухэтажное здание, ничем не отличавшееся от других городских домов. Там же находились и покои архиепископа.

После небольшого отдыха в скромной комнате, где под потолком вращался большой вентилятор, нас пригласили ознакомиться с городом.

Мы медленно ехали на машине, оглядываясь по сторонам. Из роскошных, непривычного вида особняков выходили женщины, одетые в разноцветные сари, которых сопровождало множество слуг, охранявших их от всяких неожиданностей, главным образом от приставания нищих. А их здесь было великое множество. По улицам бродили словно сошедшие со страниц книг заклинатели змей и факиры.

Мы остановились у храма индуистского бога Шивы. Это было громадное здание из белого мрамора, украшенное множеством скульптур. Странно было наблюдать, как по этим скульптурам лазали обезьяны. Они шныряли и среди прохожих. Одна из них прыгнула мне на плечо, погладила лапкой мою щеку и лизнула ее. Так она выпрашивала угощение.

Внутри храма раздавались звуки бубнов, доносились нежные голоса флейт. Шло богослужение. Я хотел было войти внутрь, но архиепископ Матхи сказал, что во время богослужений вход иноверцам, а тем более духовным лицам запрещен. Рассматривая храм, мы обошли его вокруг. На тротуарах лежали больные люди, по улицам бродили коровы, бегали бездомные собаки.

На обратном пути мы поднялись по узенькой улочке на холм, поросший деревьями. На его вершине стояла круглая, примерно двадцатиметровой высоты башня. Над нею кружились с резкими криками грифы, словно готовясь напасть на нас. Стало как-то не по себе.

– Эти башни принадлежат парсам – огнепоклонникам, – пояснил архиепископ Матхи. – Они называются башнями молчания, хотя здесь все время кричат хищные грифы. Парсы приносят в башни тела умерших, раздевают покойников, ломают им кости и оставляют здесь, дабы мертвые спокойно отдыхали. Вот тогда-то грифы и набрасываются на них, разрывая и расклевывая тела.

– Почему же их не хоронят в земле? – спросил я архиепископа.

– Чтобы человеческое тело не оскверняло землю, а душе легче было с ним расстаться. Так считают парсы.

Во время осмотра города я обратил внимание, что он расположен на островах, соединенных между собой насыпными дамбами и мостиками, напоминающими любимую мною Венецию. Но вот архитектура была совершенно другая. Здания были украшены различными резными и лепными фигурами, башенками. Многие из них имели балконы, лоджии, колонны.

Вечером мы долго беседовали с архиепископом. Он сказал нам, что в Бомбее насчитывается 23 католических храма, 90 мусульманских мечетей, 100 индуистских храмов. Кроме того, в городе проживают буддисты, протестанты, джайнисты, представители других религий, и все они имеют свои храмы.

На прощание архиепископ одел нам на шею кресты миссионеров и пожелал успеха в создании новых многочисленных католических приходов.

Я был очень взволнован новыми впечатлениями, пожеланиями и наставлениями Матхи. Я чувствовал, что наступают большие события в моей жизни, понимал, какая громадная ответственность ложится на меня.

3

Из Бомбея мы отправились поездом в Калькутту. Билеты нам взяли в вагон первого класса. Кроме нас в вагоне ехал магараджа, несколько индусских купцов и английских чиновников. Магараджа был одет в длинный, расшитый золотом кафтан со стоячим воротником, голову его украшал такого же цвета тюрбан из тончайшего шелка с большим бриллиантом.

Купцы были в белых тюрбанах и таких же кафтанах, перепоясанных шелковыми дхоти[19]19
  Дхоти – повязка, носимая на бедрах; иногда ею пользуются как полотенцем.


[Закрыть]. На англичанах – серые европейские костюмы. Только мы выделялись своими черными сутанами.

В вагоне царила тишина. Индусы, как, впрочем, и англичане, держались с достоинством и почти не разговаривали между собой. Мы тоже не смели заговорить с ними и сидели, забившись в угол, рассматривая сквозь запыленные окна незнакомую своеобразную природу. Проплывали лимонные, апельсиновые рощи, большие чайные и кофейные плантации, неоглядные хлопковые поля. Поражали воображение веерные и громадные финиковые пальмы. А конца дороги все не видно. Станция сменяла станцию, на некоторых из них мы подолгу стояли. Так мы ехали несколько дней.

Наконец Калькутта. Пересев в автобус, мы покатили сперва вдоль долины Ганга, а затем вдоль реки Брахмапут-ра В этих краях стали чаще попадаться квадраты рисовых полей, покрытые водой. Выше их росли тутовые деревья, виноград, грецкий орех. Мы видели также следы недавнего урагана: разрушенные дома, рухнувшие мосты. Казалось, что этому путешествию не будет конца.

Мы вздохнули с облегчением, когда достигли города Шиллонга. Он расположен почти у самого подножия Гималаев. На севере, упираясь в небо, белели островерхие гигантские горы, вокруг толпились хребты поменьше. Их прорезали долины быстрых рек.

Католическая миссия находилась почти в центре города. Здесь возвышалось большое здание кафедрального собора, рядом с ним философско-теологический институт, детский приют, несколько воскресных ораторий для городской молодежи. Всю территорию миссии окружала высокая каменная стена с навесами, дававшими укрытие от палящих солнечных лучей.

Встречал нас весь здешний отряд миссионеров, одетых в белые сутаны и широкополые шляпы. Многие из них были худы, с изможденными бородатыми лицами. Миссионеры радушно приветствовали нас, спрашивали, что нового в Европе, как поживают в Турине монахи-салезианцы. Мы старались на все дать исчерпывающие ответы, не желая показать, что многого и сами не знаем.

Среди мессионеров я заметил литовца, которого не раз встречал в семинарии, профессора Юозаса Густаса. Семинаристы утверждали, что это умный, высокообразованный человек. Густас окончил философско-теологическии факультет в Турине и духовную академию в Риме, где получил ученую степень лиценциата. В семинарии я не осмеливался даже здороваться с ним. Здесь же мы бросились друг к другу и долго стояли обнявшись. Потом беседовали по-литовски, и только о Литве.

Я поразился, что Густас, который был довольно крупным мужчиной, склонным к полноте, за несколько лет, проведенных в Индии, как-то усох и словно бы постарел. Неужели его так изнурила непривычная жара? Что же останется от меня, такого худого? Превращусь, чего доброго, в скелет... Смогу ли выдержать?

Отдыхали мы несколько дней. Джовани де Бартолини был оставлен в качестве духовника в Шиллонгском институте, а меня, как и было предусмотрено, определили практикантом в миссию Гиманджунга.

Из Гиманджунгской миссии приехала тонга[20]20
  Тонга – индийская двухколесная арба.


[Закрыть] и двое возниц-бенгальцев. Они были одеты в длинные рубахи, опоясанные традиционными дхоти. Казалось, что им не страшна никакая жара. Бенгальцы привезли для Шиллонгской миссии плоды папайи и початки кукурузы, а на следующий день на обратном пути должны были захватить меня.

Утром, еще до восхода солнца, в тонгу уложили весь мой скарб: ящики с оружием и боеприпасами, капканы и другие принадлежности для ловли зверей. Когда все уже было готово к отъезду, я забрался в своеобразную будку, сплетенную из прутьев, и уселся там на скамеечке напротив дверцы, а возчики расположились перед будкой.

Под крышей я чувствовал себя в безопасности и довольно уютно. Было не слишком жарко. Прохладу давали и огромные, растущие вдоль дороги деревья, названия которых я не знал. Их стволы были покрыты наростами, обвиты лианами, а ветви так переплелись, что образовали туннель, непроницаемый для горячего тропического солнца.

Проехали длинный мост через Брахмапутру. Стало попадаться все больше пальм. Кое-где зеленели бамбуковые рощи. Деревья становились все выше. Как-то незаметно мы очутились в джунглях. Вдруг под ногами лошади я увидел пятна, похожие на спекшуюся кровь. Меня передернуло. Неужели вот здесь, прямо на дороге, звери растерзали кого-то? Может быть, таких же путешественников, как и мы? Тихонько вытащив из ящика ружье и положив его на колени, я стал пристально всматриваться в высоченную плотную стену из деревьев и кустарника.

Ближе к полудню лошади стали проявлять признаки усталости, возницы повернули к росшей невдалеке финиковой пальме и остановились. Рядом была лужайка, поросшая густой травой. Пока бенгальцы возились с лошадью, я, осторожно озираясь, выбрался из плетеного кузова тонги. Вокруг гомонило великое множество птиц. Одни ворковали как голуби, другие монотонно цокали, свистели, верещали, хохотали. Их голоса заглушал иногда звериный рев.

Я долго вслушивался в звуки джунглей, а взгляд мой все чаще обращался к финиковой пальме в поисках плодов – уж больно хотелось их попробовать. Я было собрался уже залезть на дерево, как вдруг неподалеку в джунглях что-то затрещало. Возница испуганно припал к моим ногам и, устремив вверх наполненные ужасом карие глаза, прошептал в страхе:

– Леопард...

Мой лоб покрыла холодная испарина. Казалось, что вот-вот из чащи бросится на нас зверь. Вдруг бенгалец побежал в сторону стены из деревьев, а я, схватив ружье, выстрелил в ту сторону, куда помчался возница.

Бенгалец внезапно остановился. Из чащи медленно, потупя глаза вышел другой мой провожатый. Он приблизился ко мне и упал на колени, словно перед алтарем. Воздев руки вверх и беспрерывно кланяясь мне, он что-то бормотал по-бенгальски.

Возницы стали почему-то заискивающе-вежливыми и все кланялись. Я испытывал к ним чувство благодарности за то, что они, жертвуя собою, пытались спасти меня.

К вечеру, когда в воздухе повеяло прохладой, мы поехали побыстрее, боясь, как бы ночь не застала нас в джунглях. Я считал, что тогда мы непременно подверглись бы нападению хищников. От них не спрячешься ни в тонге, ни на деревьях. Но вот джунгли стали редеть, вдали показались контуры конического храма. И вскоре мы были уже рядом с глинобитными домиками. Я вздохнул с облегчением, хотя и не знал, достигли мы места своего назначения или это просто какая-то деревня. Важно, что я буду спать в помещении, а не под открытым небом.

Оказалось, что это и есть Гиманджунга. В центре ее стояло несколько двухэтажных домов. Поодаль виднелась мусульманская мечеть. Наконец мы подъехали к католической церкви. Это было приземистое здание с колоколенкой, побеленной известью. Рядом с церковью – жилой дом. Вот и вся Гиманджунгская католическая миссия, весьма скромная на вид. Во всяком случае, такой она мне тогда показалась.

У ворот, ведущих во двор, нас встретил священник Камиль Фасати, итальянец, такой же худой, как и возницы-бенгальцы. Мои вещи отнесли в дом, а лошадь поставили под навес.

Не успели мы войти, как я не удержался и похвастал:

– Я прибыл сюда, чтобы охотиться на хищников. С одним уже довелось повстречаться.

– Вот как? – удивился миссионер Фасати и внимательно посмотрел на меня. Но, словно что-то вспомнив, улыбнулся:

– Наверное, бенгальцы ринулись в чащу догонять леопарда? Они всегда пугают европейцев хищниками. А за то, что они прогнали леопарда, не попросили с тебя десять рупий?

– Нет, когда они бросились в джунгли, я с испугу выстрелил, – признался я. – Тогда они вдруг пали передо мной на колени.

– Это потому, что ты показал им свою силу. Они тебе воздали почести, как божеству.

– Не может быть, – засомневался я. – Я сам видел на земле пятна крови. Не растерзали ли кого звери?..

– Ха-ха-ха! – весело засмеялся Фасати. – Это косточки памских орехов. Индусы любят сосать эти орехи вместо табака А выплюнутые косточки образуют пятна, похожие на кровь. Поживешь – привыкнешь к любым индийским диковинкам

Хитро придумано! Знают, что для тебя все внове, все видишь впервые, вот и пользуются этим. Неплохие психологи, хотя и неграмотные. Я немного злился, но больше смеялся над собой, что меня так ловко провели.

Ведя неторопливую беседу, мы вошли в здание миссии. Комната Фасати была небольшой. На стене висело массивное распятие, по бокам – образа святых. В углу стоял старый стол, рядом с ним – несколько стульев. В другом углу комнаты лежала груда циновок и подушек. Видимо, одна половина комнаты предназначалась для индийцев, а вторая – для европейцев.

В комнате уже царил полумрак, и Фасати зажег керосиновую лампу. Я хотел угостить хозяина, достал из чемодана банку консервов и положил на стол. Фасати тут же схватил ее бросил обратно в чемодан и потушил свет.

– Вы не любите консервов? – удивился я. – Это свинина, очень вкусное мясо.

– Да нет, люблю! Очень даже люблю! – прошептал Фасати. – Но... не принято! '

– То есть как? – не понял я. – Почему не принято?!

– Бенгальцы, как и все индусы, вегетарианцы, – объяснил мне Фасати. – И я тоже должен этого придерживаться, иначе они перестанут мне доверять. Поэтому я сейчас не могу попробовать консервы. Еще кто-нибудь в окно увидит. Надо быть осторожным.

– Странные здесь порядки, – я удивленно пожал плечами и вновь отметил про себя, как мало я смыслю в деятельности миссионеров, хотя и готовился к ней. Семинария – это только азбука, подлинная школа – это жизнь.

Фасати вышел во двор, занавесил снаружи окна циновками и прижал их бамбуковыми жердями. Возвратясь в комнату он запер двери на засов, зажег маленькую свечку и сказал:

– Теперь можем и угощаться. Ужасно соскучился по мясу Здесь поневоле становишься аскетом. Жизнь заставляет!

Когда мы закусили и выпили привезенного мною вина, миссионер развеселился. Он открыл шкаф, вынул оттуда шкатулку. Отперев ее двумя ключами, он промолвил, хитро улыбаясь:

– Посмотри, ты только посмотри, что здесь у меня...

Из шкатулки разносился неизвестный мне ароматный запах. Я осторожно заглянул туда. Там были какие-то листья, засохшие цветы, корешки.

– Это чай? – спросил я.

– Нет, не чай, – заговорщически подмигнул мне Фасати. – Это лекарственные травы!.. Ты только посмотри. Мак! В нем много алкалоидов. Отлично успокаивает боль. А вот это цитварное семя. Изгоняет глисты, укрепляет нервы. Эти корешки восстанавливают силы, молодят. Вот так-то!