Текст книги "Леди в саване"

Автор книги: Брэм Стокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Когда мы прошли меж деревьев немалую часть пути и увидели замковые кровли, будто золоченые под светом луны, она остановилась и, глядя на меня с любовью, произнесла:

– Здесь я должна оставить тебя!

– Что? – Я был ошеломлен, и мое огорчение наверняка отразилось в моем голосе, в тоне неописуемого удивления.

Она поспешно добавила:

– Увы! Это невозможно – я не могу идти дальше; пока не могу.

– Но что удерживает тебя? – спросил я. – Теперь ты моя жена. Это наша брачная ночь, и твое место, несомненно, рядом со мной!

Боль в ее голосе задела меня за живое:

– О, я знаю, знаю! Нет более заветного желания в моем сердце – и быть не может, – чем разделить кров с моим мужем, его кров. О мой дорогой, если бы ты только мог себе представить, что это для меня – быть с тобой навеки! Но я действительно не могу, пока не могу!.. Если бы ты знал, сколького мне стоило то, что произошло сегодня ночью, – да, возможно, еще будет стоить и другим, и мне самой, – ты бы понял меня. Руперт, – (она впервые назвала меня по имени, и я, конечно же, задрожал и не мог унять дрожь), – муж мой, только лишь потому, что верю тебе верой истинной любви и любви взаимной, я не должна была делать того, что сделала сегодня ночью. Но, дорогой, я знаю, что ты на моей стороне, что честь твоей жены для тебя все равно что твоя честь, так же как твоя честь и моя для меня едины. Ты можешь помочь мне – и в этом единственная для меня помощь сейчас, – если будешь верить мне! Терпение, мой любимый, терпение! О, потерпи еще немного! Немного! Как только душа моя освободится, я приду к тебе, муж мой, и мы никогда больше не расстанемся. Смирись на время! Поверь мне, я люблю тебя всем сердцем, и быть вдали от тебя для меня еще горше, чем тебе остаться сейчас без меня! Мой дорогой, я не такая, как все женщины, и когда-нибудь ты это поймешь. Еще какое-то время я буду связана обязательствами, наложенными на меня другими, я приняла эти обязательства из самых святых побуждений и не вправе пренебречь ими. Поэтому я не могу поступить по своей воле. О, поверь мне, мой любимый… муж мой!

Она с мольбой протянула руки. Свет луны, лившийся меж редеющих деревьев, выбелил погребальные одежды на ней. И тогда мысли обо всем, что она, должно быть, вынесла, – о чудовищном одиночестве в мрачной гробнице, стоявшей в крипте, об отчаянии беззащитного перед неизвестностью существа, – нахлынули на меня, накрыв волной сострадания. Что еще мог я сделать, как не постараться уберечь ее от новых мук? И для этого нужно было всего лишь выказать ей мое доверие, поверить ей. Если уж она должна вернуться в страшный склеп, то пусть, по крайней мере, унесет с собой память о том, что любящий ее и любимый ею мужчина – мужчина, с которым она была только что соединена таинством брачного обряда, – полностью доверяет ей. Я любил ее больше, чем самого себя, дорожил ею больше, чем своей душой; и моя неописуемая жалость к ней подавила всякий эгоизм. Я склонил голову перед ней – моей Леди и моей женой – и проговорил:

– Пусть будет так, моя любимая. Я безгранично верю тебе, как и ты мне. И тому доказательство – свершившееся сегодня ночью; даже моя прежде сомневавшаяся душа теперь спокойна. Я буду ждать со всем доступным мне терпением. Но пока ты не придешь ко мне навсегда, навещай меня, давай знать о себе. Для меня тяжелым будет это ожидание, моя дорогая жена, ведь я буду думать о том, как ты одинока, как ты страдаешь. Поэтому будь милостива ко мне, не томи меня долго, подавай почаще надежду. И, дорогая, когда ты действительнопридешь ко мне, ты останешься навсегда!

В этих моих последних словах, в их интонации была жажда получить нерушимое обещание, и прекрасные глаза моей жены наполнились слезами. Дивные звезды в этих глазах затуманились, когда она ответила мне с пылкостью, показавшейся мне неземной:

– Навсегда! Клянусь!

Последний долгий поцелуй, крепкие объятия, жар которых я еще долго ощущал, – и мы отступили друг от друга, расстались. Я стоял и смотрел вслед белой фигуре, скользившей во тьме, что сгущалась вдали, а потом исчезнувшей в глубине леса. И конечно же, мне не привиделось, это был не обман зрения – ее закутанная в саван рука, поднятая в знак благословения или прощания за миг до того, как пропала во мраке.

КНИГА VI
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ В ЛЕСУ

Дневник Руперта. Продолжение

июля 3-го, 1907

Нет иного облегчения от душевной муки, нежели работа, а мои страдания – это сердечные страдания. Порой я думаю, что у меня очень много причин чувствовать себя счастливым, я же не знаю счастья, и это тяжело. Но как я могу быть счастливым, когда моя жена, которую я страстно люблю и которая, как мне известно, любит меня, томится одиночеством, угнетаема ужасом такого свойства, какое человеческий ум постичь почти не способен? Однако нет худа без добра, ведь Синегория теперь моя страна, несмотря на то что я все еще верный подданный доброго короля Эдуарда. Дядя Роджер предусмотрел эту ситуацию, когда говорил, что я должен буду заручиться согласием Тайного Совета Великобритании, прежде чем смогу принять где-то гражданство.

Вернувшись вчера утром домой, я, конечно же, не смог заснуть. События ночи и горькое разочарование, пришедшее на смену моему радостному возбуждению, сделали сон невозможным. Когда я задергивал штору на окне, поднимавшееся солнце только чуть позолотило плывшие высоко в небе облака. Я лег и попытался уснуть, но безуспешно. Однако я заставил себя лежать неподвижно, и если не задремал, то сумел, по крайней мере, расслабиться.

Потревоженный тихим стуком в дверь, я сразу же вскочил и накинул халат. За дверью, когда я открыл ее, стояла тетя Джанет. Она держала в руке зажженную свечу, потому что, хотя и светало, в галереях замка еще царила тьма. Увидев меня, она задышала, казалось, спокойнее и попросила разрешения войти.

Сидя по старой своей привычке на краю моей постели, она проговорила приглушенным голосом:

– Ой, парень, надеюсь, твоя ноша тебе по силам.

– Моя ноша? Что ты имеешь в виду, тетя Джанет? – откликнулся я. Мне не хотелось выдавать себя каким-то конкретным ответом, ведь я понимал, что она вновь увидела что-то во сне или узнала что-то благодаря своему дару ясновидицы.

Она ответила с мрачной серьезностью, как обычно, когда вела речь об оккультных предметах:

– Я видела, как твое сердце истекало кровью, парень. Я знала, что это твое сердце, хотя откуда это знала, не пойму. Оно лежало на каменном полу во тьме, если не считать тусклого голубого света, подобного блуждающим кладбищенским огням. На него была положена большая книга, а рядом было много всяких странных вещей и среди них два венка из цветов, перевитых один серебряным шнуром, другой – золотым. Была также золотая чаша, вроде потира, – перевернутая. Красное вино сочилось из нее и смешивалось с кровью твоего сердца: на той большой книге ведь лежало что-то тяжелое, обернутое черным, и на это что-то ступали по очереди мужчины, их было много, закутанных в черное. Всякий раз, когда кто-то из них придавливал лежавшее на книге, кровь брызгала струей. Твое сердце, парень, твое чистое сердце трепетало и подскакивало, так что при каждом своем биении оно приподымало тот груз, обернутый в черное! Но это еще не все, потому что совсем рядом возвышалась царственная женская фигура, вся в белом, с длинными белым покрывалом из тончайшего кружева поверх савана. И была она белее снега и прекраснее ясного утра, пусть волосы ее были как вороново крыло, а глаза черны, как море ночью, и в глазах ее сияли звезды. При каждом биении твоего чистого, истекавшего кровью сердца она сжимала руки, а ее возгласы надрывали мне душу. Ой парень, парень, что бы это значило?

Я выдавил из себя:

– Не знаю, тетя Джанет, не знаю. Думаю, тебе все это приснилось.

– Ну да, это был сон, дорогой. Сон или видение – неважно, потому что это есть предостережение, посланное Богом… – Неожиданно она заговорила в другом тоне: – Парень, уж не обманул ли ты какую-нибудь девушку? Я тебя не виню. Потому что вы, мужчины, не такие, как мы, женщины, и для вас хорошее и дурное совсем не то, что для нас. Но, парень, женские слезы обременяют, когда женское сердце терзается из-за лживых слов. Это тяжкая ноша для всякого мужчины на его пути, и оттого рождается мука, которой он бы себе не пожелал.

Тетя остановилась и в полном молчании ждала, что я ей скажу.

Я решил, что будет лучше, если ее бедное любящее сердце успокоится, и поскольку не мог разглашать мою тайну тайн, прибег к общим словам:

– Тетя Джанет, я мужчина и веду жизнь мужчины. Но заверяю тебя, всегда меня любившую и учившую быть честным, что на всем свете не найдется женщины, которой пришлось бы проливать слезы из-за моей лжи. А будь такая, что во сне или наяву плачет из-за меня, то причина тут, несомненно, не мои поступки, а что-то помимо меня. Может быть, ее сердце терзается из-за того, что я должен терпеть страдания, как и все мужчины в какой-то мере; но плачет она не из-за совершенного мною.

Тетушка испускала радостные вздохи при каждом моем уверении в невиновности; она взглянула на меня сквозь слезы, застилавшие ей глаза: тетушка была очень растрогана. Нежно поцеловав мой лоб и благословив меня, она удалилась. Она была ласкова и нежна со мной так, что я и выразить это не смог бы; я сожалел только об одном – что не в силах привести к ней жену мою, чтобы и моя жена разделила со мной эту великую любовь. Но это тоже сбудется, даст Бог!

Утром я отправил послание Руку в Отранто и установленным шифром сообщил, что ему надлежит привести яхту к замку Виссарион с наступлением ночи.

Я провел день меж горцев, тренировал их, осматривал их оружие. Я просто не мог оставаться на одном месте. Только благодаря работе я способен был обрести какое-то успокоение, только переутомившись, я бы смог заснуть. К сожалению, сил во мне с избытком, поэтому, когда я вернулся затемно домой, я не чувствовал усталости. Впрочем, я получил каблограмму от Рука, сообщавшего, что яхта прибудет в полночь.

Собирать горцев не было необходимости, потому что люди из замка вполне могли подготовить все, что требовалось для встречи прибывающей яхты.

Позже

Яхта прибыла. В половине двенадцатого дозорный просигналил, сообщая, что моторное судно без огней медленно приближается к ручью. Я побежал к флагштоку и наблюдал, как яхта прокралась в ручей, будто призрак. Выкрашенная голубовато-серой, почти стальной краской, она была почти невидима. Ход у нее отличный. Работа моторов почти не нарушала полной ночной тишины, но двигалась яхта стремительно и спустя несколько минут была вблизи бона. Я едва успел сбежать вниз и дать приказ убрать боновое заграждение, как яхта проскользнула за него и неподвижно встала у причала. Вел яхту сам Рук, и, по его словам, не было еще на свете судна, чтобы так слушалось руля. Яхта – красавица, и насколько я мог видеть в ночной тьме, до последней мелочи – само совершенство. Я решил, что непременно осмотрю ее при свете дня – не пожалею нескольких часов. Команда мне тоже понравилась.

Как бы то ни было, сон ко мне не идет; я потерял надежду заснуть. Работа же не будет ждать, я должен быть готов ко всему, что ни случится, поэтому мне надо постараться заснуть, по крайне мере отдохнуть.

Дневник Руперта. Продолжение

июля 4-го, 1907

Я поднялся с первыми лучами солнца, и к тому времени, как принял ванну и оделся, уже сияло утро. Я спустился на пристань и потратил утренние часы на осмотр судна, которое полностью соответствовало высокой оценке Рука. Яхта выстроена на славу, и нет сомнений, что она в высшей степени быстроходна. О ее броне я могу судить лишь по техническим описаниям, но вооружена она действительно отменно. На ней не только новейшие средства для ведения наступательных боевых действий – торпедные аппараты самого последнего образца, – но и давно опробованные ракетные установки, столь необходимые в определенных обстоятельствах. Она оснащена электропушками, новейшими водяными орудиями Массийона и электропневматическими мортирами для пироксилиновых снарядов Рейнхардта. На ней и легконадувные аэростаты для воздушного боя, и аэропланы экстренной сборки Китсона. Думаю, другой такой боевой яхты на свете нет.

Команда под стать самой яхте. Не представляю, где Руку удалось набрать таких бравых парней. Почти все они военные моряки разных национальностей, но в основном британцы. Все молоды – самому старшему не больше сорока, – и, насколько мне известно, каждый специалист по тому или иному виду военных действий. Мне придется нелегко, но я сохраню эту команду в ее полном составе.

Как я сумел прожить тот день до вечера, не знаю. Я очень старался не переполошить обитателей замка своим поведением, потому что тетя Джанет, в памяти которой еще свеж мрачный сон прошедшей ночи, придала бы иное значение тому, что она провидела. Думаю, мне повезло, потому что она, насколько я мог судить, не обращала на меня особого внимания. Мы расстались, как обычно, в половине одиннадцатого, я ушел к себе и принялся за эти записи в дневнике. Такого беспокойства, как нынешней ночью, я еще не испытывал, но что ж тут удивительного. Я бы все отдал за возможность отправиться в церковь Святого Савы и вновь увидеть мою жену, пусть спящую в своей гробнице. Но я не осмелюсь сделать даже это, ведь она может прийти ко мне сюда, и мы разминемся. Я сделал то, что в моих силах. Окно до полу, выходящее на террасу, открыто, и она сразу же войдет, если появится сегодня. В очаге разведен огонь, в комнате тепло. Есть пища на тот случай, если ей захочется подкрепиться. Комната ярко освещена, и сквозь неплотно задвинутую штору пробивается свет, который будет направлять ее.

Но как же тянется время! Часы пробили полночь. Час. Два. Слава Богу, скоро рассвет, скоро придет день с его обычными заботами! Работа вновь в какой-то мере смягчит мою муку. А пока мне надлежит продолжать мои записи, иначе мною овладеет отчаяние.

Ночью мне раз почудились шаги в саду. Я бросился к окну и выглянул, но ничего не увидел и не услышал. Было начало второго. Я вернулся за письменный стол. Не в силах писать, я сидел какое-то время, склонившись над моими записями. Долго вынести этого я не мог – встал и заходил по комнате. Меряя шагами комнату, я чувствовал, что моя Леди – сердце сжималось всякий раз при мысли, что я не знаю даже ее имени, – где-то неподалеку. Кровь стучала в висках, когда я думал: она идет ко мне! Ну почему я хоть чуточку не обладаю ясновидением, доступным тете Джанет! Я приблизился к окну и, встав за штору, прислушался. Вдалеке вроде бы послышался вскрик, и я выбежал на террасу, но нигде ни души, и я не различил даже шороха. Я решил, что это, должно быть, ночная птица, поэтому вернулся к себе в комнату и вновь принялся за дневниковые записи; писал, пока несколько не успокоился. Наверное, нервы у меня сдают, если всякий ночной звук обретает для меня какой-то особый смысл.

Дневник Руперта. Продолжение

июля 7-го, 1907

В рассветных сумерках надежда увидеть жену покинула меня, и я решил, что, как только смогу выскользнуть из замка, не привлекая внимания тети Джанет, отправлюсь к Святому Саве. Я всегда плотно завтракал, а если бы отказался от завтрака, то, конечно же, возбудил бы у тетушки любопытство, чего мне совсем не хотелось. Поскольку время завтрака еще не подошло, я лег на кровать одетый и – вот она, воля случая – сразу же уснул.

Меня разбудил настойчивый стук в дверь. Открыв ее, я обнаружил кучку слуг, которые принялись оправдываться в том, что разбудили меня без позволения. Главный у них объяснил, что от владыки явился молодой священник с посланием, настолько важным, что настаивает на немедленной встрече со мной, чего бы это ни стоило. Я тотчас покинул свою комнату и нашел его в замковом зале – он стоял перед большим камином, всегда ярко пылавшим по утрам. В руках у него было письмо, но, прежде чем вручить мне послание, он проговорил:

– Я послан владыкой, который настаивал, чтобы я, не теряя ни минуты, отправился на встречу с вами. Время сейчас на вес золота, точнее, ему цены нет. Содержание письма подтвердит мои слова. Случилось ужасное несчастье. Сегодня ночью пропала дочь нашего вождя – та самая, велел он напомнить вам, о которой он говорил на сходке, когда призывал горцев удержаться от стрельбы. Следов ее не обнаружили; полагают, что она была похищена лазутчиками турецкого султана, который уже однажды толкнул наш народ на грань войны, когда потребовал девушку себе в жены. Мне также поручено сказать вам, что владыка Пламенак сам бы посетил вас, но ему было необходимо немедленно держать совет с архиепископом Стефаном Палеологом о том, какие предпринимать действия в связи с этим страшным бедствием. Он отправил поисковый отряд под водительством архимандрита Плазакского, Властимира Петрова, который должен появиться здесь с любыми вестями, вы же распоряжаетесь сигнальным оповещением и можете наилучшим образом распространить вести. Ему известно, что вы, господарь, сердцем наш соотечественник и что вы уже доказали свое дружеское расположение к нам, приложив немало усилий для того, чтобы вооружить нас на случай войны. И он призывает вас, нашего великого соотечественника, оказать нам помощь в беде.

Затем посланец передал мне письмо и почтительно стоял рядом, пока я, сломав печать, читал письмо. Оно было написано торопливой рукой, и под ним стояла подпись владыки.

«Приди к нам в годину испытаний, выпавших нашему народу. Помоги нам спасти самое дорогое для нас, и ты навсегда останешься в наших сердцах. Ты узнаешь, как мужам Синегории любы верность и отвага. Приди!»

Это действительно было ответственное дело – мужское дело. Меня очень тронуло то, что мужи Синегории призывали меня в свои ряды в пору испытаний. Во мне проснулся воинственный инстинкт моих предков викингов, и в душе я поклялся, что они будут довольны моим деянием. Я созвал корпус сигнальщиков, находившихся в замке, и повел их на замковую кровлю, куда захватил и молодого посланца-священника.

– Пойдемте со мной, – обратился я к нему, – и вы увидите, как я отвечу на призыв владыки.

Сразу же был поднят национальный флаг, что, согласно договоренности, означало: страна в беде. На каждой возвышенности, вблизи и вдали, сразу же взмыли флаги в ответ. Вслед за тем был подан сигнал «Боевая готовность».

Один мой приказ сигнальщикам следовал за другим, ведь план поиска у меня складывался попутно. Крылья маяка крутились так быстро, что молодой священник выпучил глаза. Сигнальщиков, получавших приказы, казалось, объял огонь вдохновения. Они интуицией постигли мой план и трудились как боги. Чем шире разнесутся вести, понимали они, тем скорее люди объединятся и начнут совместные действия.

Из лесу в виду замка донеслись оглушительные возгласы одобрения – будто молчавший прежде горный край подал голос. Это ободряло, значит, видевшие сигналы готовы действовать. Я заметил выражение ожидания на лице посланца-священника и порадовался тому волнению, с которым он принялся слушать меня. Конечно же, ему хотелось знать хоть что-то о происходящем. В его глазах отражался, как я видел, блеск моих глаз, когда я с жаром говорил:

– Передайте владыке, что спустя минуту после прочтения мною его послания Синегория пробудилась. Горцы уже на марше, и солнце еще не поднимется высоко, как встанет линия дозорных, один от другого в пределах окрика, вдоль всей границы – от Ангуза до Ислина, от Ислина до Баджана, от Баджана до Испазара, от Испазара до Волока, от Волока до Татра, от Татра до Домитана, от Домитана до Граваджа и от Граваджа до Ангуза. Двойная линия. Люди постарше будут стоять в дозоре, юноши продвинутся вперед, так что от горцев ничто не ускользнет. Они будут и на горных вершинах, и в лесных чащобах, и сомкнутся, в итоге, у замка, который виден всем издалека. Здесь, у замка, стоит моя яхта, и она обыщет берег от одного конца до другого. В быстроходности яхте нет равных, и вооружена она так, что с ней не тягаться целой эскадре. Сюда будут поступать все сообщения. Через час на этом месте, где мы стоим, будет сигнальный пункт, откуда натренированные глаза будут день и ночь наблюдать, пока похищенная не найдется, а похитителям не отомстят. Преступники уже сейчас в кольце, и сквозь него они не прорвутся.

Возбужденный молодой священник вскочил на зубчатую замковую стену и вскричал, обращаясь к толпе, все росшей и росшей внизу, в садах вокруг замка. Подступавший к замку лес прятал часть собравшихся, которых можно было принять уже за армию. Мужчины издавали громкие возгласы, и этот многоголосый крик, поднимавшийся ввысь, напоминал рев зимнего моря. Обнажив головы, мужчины возглашали:

– Бог и Синегория! Бог и Синегория!

Я поспешил спуститься к ним и начал раздавать приказы. Не прошло и нескольких минут, как все они, организованные в отряды, отправились осматривать соседние горы. Вначале они расценили призыв к боевой готовности как свидетельство угрозы для страны, но когда узнали, что захвачена дочь вождя, просто обезумели. Из того, что сказал им посланец, но чего я не уловил или не понял, следовало, что удар, им нанесенный, они воспринимали как личное оскорбление.

Когда основная масса горцев ушла, я взял с собой нескольких человек из замка, а также нескольких горцев, которых попросил задержаться, и вместе мы отправились в известное мне укромное ущелье. Там никого не оказалось, но были явные следы того, что группа мужчин разбивала там лагерь на несколько дней. Мои люди – те, что хорошо ориентировались в лесу и вообще умели читать следы, – пришли к выводу, что останавливалось там человек двадцать. Поскольку моим спутникам не удалось найти никаких признаков, указывавших на то, что неизвестные вместе приходили или же покидали лагерь, возникло предположение, что они приходили поодиночке, из разных мест и собирались там и что подобным же таинственным образом разошлись.

Однако это было своего рода начало поисков, и мои люди разделились, договорившись между собой о том, чтобы осмотреть местность вокруг лагеря с целью обнаружения возможных следов. Если бы кому-то повезло в этом, к нему бы присоединился по меньшей мере еще один спутник, а когда нашлись бы явные следы, новость передали бы посредством сигналов в замок.

Сам я сразу вернулся в замок и поручил сигнальщикам оповестить народ о том, что нам уже стало известно.

Когда обнаруженное моими людьми было без промедлений сообщено флажной сигнализацией в замок, выяснилось, что бандиты уходили каким-то странным петляющим маршрутом. Было очевидно, что в попытке сбить с толку преследователей они старательно избегали мест, которые считали опасными для себя. А возможно, это был просто способ озадачить погоню. Если так, то они преуспели, потому что никому из преследователей не удалось установить, в каком именно направлении они скрылись. И только когда мы проложили маршрут на большой карте в сигнальном пункте (бывшей караульной замка), у нас появились догадки о том, куда они могли направляться. Стало ясно, что у преследователей добавилось трудностей, потому что, не зная главной линии движения, которой держались бандиты, преследователи не имели шанса перехватить их, но должны были вслепую прочесывать местность. А значит, охота предстояла изнурительная и долгая.

Поскольку мы не могли ничего предпринять, пока предполагаемый маршрут бандитов не был проложен более точно, я поручил сигнальному корпусу задачу принимать от подвижных отрядов сведения и передавать их, с тем чтобы, если представится случай, наши люди сумели бы перехватить бандитов. Сам же я взял с собой Рука как капитана яхты и покинул на судне ручей. Мы поплыли в северном направлении, к Далайри, потом на юг – к Олессо, затем вернулись к Виссариону. Мы не заметили ничего подозрительного, за исключением военного корабля далеко к югу, шедшего без флага. Однако Рук, узнававший суда, казалось, каким-то чутьем, сказал, что корабль турецкий; поэтому, вернувшись, мы просигналили всем постам вдоль побережья и призвали их наблюдать за этим кораблем. Рук держал «Леди» – такое имя дал я боевой яхте – в состоянии готовности к немедленному отплытию, если бы пришли тревожные вести. Рук не стал бы церемониться с недругом, а сразу бы атаковал его. Мы были настроены не упустить свой шанс в отчаянной битве, в которую вступили. И в разных подходящих местах поставили наших людей, поручив им следить за обменом сигналами.

Вернувшись в замок, я узнал, что маршрут беглецов, теперь соединившихся в одну группу, полностью проложен. Они двигались на юг, но, явно встревоженные приближавшейся к ним линией дозорных, устремились на северо-восток, туда, где край делался просторнее, а горы неприступнее и менее обитаемы. Передав задачу сигнальной связи священникам-воителям, я собрал небольшой отряд из местных горцев и без промедления двинулся наперерез бандитам. К нам присоединился и только что прибывший архимандрит (аббат) Плазакский. Замечательный человек – настоящий воин и духовное лицо, одинаково успешно применяющий и свой кинжал, и свою Библию, а к тому же такой скороход, что за ним целому отряду не угнаться. Бандиты двигались с чудовищной быстротой, учитывая, что были пешие; поэтому нам тоже нельзя было терять времени. В горах нет иного средства передвижения, как пеший ход. Наши люди проявляли такой пыл, что я не мог не заметить: у них больше, чем у всех, кого я видел, было причин чувствовать себя лично оскорбленными. Когда я поделился своим наблюдением с архимандритом, шедшим рядом со мной, он сказал:

– Ничего удивительного: они сражаются не только за свою страну, но и за то, что им принадлежит!

Я не совсем понял его слова, поэтому начал задавать вопросы, а вскоре для меня прояснилось даже то, о чем он вряд ли подозревал.