Текст книги "Леди в саване"

Автор книги: Брэм Стокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Из дневника Руперта

июля 14-го, 1907

Около недели мы ждали послание из Константинополя в уверенности, что нам либо объявят войну, либо поставят вопросы в такой форме, что война станет неизбежной. Национальный Совет остался в замке Виссарион как гость воеводы, которому, согласно завещанию моего дяди, я приготовился передать все его имущество. Между прочим, вначале он отказывался, и только когда я показал ему письмо дяди Роджера и убедил его прочесть акт передачи, заранее составленный мистером Трентом, он сдался на мои уговоры. И наконец сказал:

– Поскольку вы, мои добрые друзья, так устроили дело, я должен согласиться – пусть даже из уважения к воле покойного. Но запомни, я соглашаюсь сейчас, оставляя за собой право отказаться потом, если я так захочу.

Константинополь молчал. Гнусные интриги турок следовало бы отнести к разряду «подстроенных дел», которые являются частью государственной политики низкого сорта: в них признаются в случае удачного исхода, их отрицают в случае провала. Ситуация была такова: Турция бросила игральную кость и проиграла. Ее люди погибли, ее судно было конфисковано. Прошло дней десять с того самого дня, как корабль лишился экипажа – точнее, всего живого, что было на борту (сломал себе шею, по выражению Рука), – и наш адмирал, приведя корабль в ручей, поставил его в док за бронированными воротами, и вот тогда мы увидели в «Рома» заметку от 9-го июля, перепечатанную из «Константинополь джорнэл».

ПРОПАЛ ТУРЕЦКИЙ БРОНИРОВАННЫЙ

КОРАБЛЬ СО ВСЕМ ЭКИПАЖЕМ

Из Константинополя пришло сообщение о гибели одного из новейших и лучших кораблей турецкого военно-морского флота, «Махмуд», который со всей командой и капитаном Али Али затонул в штормовую ночь 5 июля недалеко от Кабреры у Балеарских островов. Ни спасшихся, ни обломков затонувшего корабля не было обнаружено судами «Пери» и «Мустафа», шедшими на выручку; не поступило никаких сведений такого характера и с побережья островов, где были проведены тщательные поиски. «Махмуд» имел на борту удвоенный экипаж: дополнительную команду взяли в учебный рейс на этом оснащенном по последнему слову военной науки корабле, несшем службу в Средиземном море.

Когда мы с воеводой обсуждали эту тему, он высказался так:

– Что ни говори, эти турки изворотливы. Они, конечно же, знают, что их побили, но не хотят, чтобы дурные вести предстали совсем уж скверными в глазах всего света.

Нет худа без добра. Если «Махмуд» пропал у Балеарских островов, значит, это не он высадил бандитов на наш берег, не он наводил пушки на Илсин. Из чего мы заключили, что тот корабль был пиратским, а значит, оставшийся без экипажа в наших водах, он теперь всецело наш. Он наш, и это первое судно такого класса во флоте Синегории. Я склонен думать, что, даже если судно было – и по-прежнему является – турецким, адмирал Рук не захотел бы упустить его. А что до капитана Десмонда, то я полагаю, он лишился бы рассудка, если бы кто-нибудь потребовал у него вернуть судно.

Жаль было бы столкнуться с новыми неприятностями, потому что наша жизнь теперь переменилась к лучшему. Воеводе, думаю, кажется, что все это сон. Тьюта абсолютно счастлива, а настоящая симпатия, возникшая между ней и тетей Джанет, когда они познакомились, меня очень радует. Я рассказал Тьюте о тетушке, чтобы при знакомстве моя жена неумышленно не причинила ей огорчения и сама не огорчилась. Но как только Тьюта увидела тетушку, она подбежала к ней, подхватила своими сильными молодыми руками ее, будто дитя, и расцеловала. Потом, усадив в кресло, опустилась рядом на колени и положила голову ей на колени. Надо было видеть тетушкино лицо: я сам не смог бы сказать, что на нем было написано в этот миг – крайнее удивление или удовольствие. Но в следующий миг сомнений у меня уже не оставалось. Тетушка просто засветилась от радости и воскликнула, обращаясь к коленопреклоненной Тьюте:

– Дорогая, моя дорогая, я так рада! Вы, жена Руперта, и я – мы должны крепко полюбить друг друга.

Видя, что они обе смеются и плачут, сжимая друг друга в объятиях, я посчитал за лучшее удалиться и оставить их вдвоем. И нисколько не почувствовал себя одиноким. Я знал, что там, где находятся две эти дорогие мне женщины, там пребывает и мое сердце.

Когда я вернулся, Тьюта сидела на коленях у тети Джанет. Пожилая леди, казалось, поступила несколько опрометчиво, ведь Тьюта была такой статной.

Моя жена попыталась вскочить на ноги, завидев меня, но тетя Джанет удержала ее со словами:

– Не беспокойся, дорогая. Мне так приятно держать тебя на коленях. Руперт всегда был моим «маленьким мальчиком», но, хотя такой великан теперь, им и остается. И ты тоже, ты, которую он любит, должна быть моей маленькой девочкой – пусть ты дивно красивая и сильная. И должна сидеть у меня на коленях, пока не посадишь вместо себя дитя, дорогое нам всем дитя, что заставит меня вновь почувствовать себя молодой. Когда я впервые увидела тебя, я поразилась: я никогда прежде не видела тебя и даже не слышала о тебе и, однако, почему-то знала твое лицо. Сиди, сиди. Это же только Руперт, а мы обе любим его.

Тьюта взглянула на меня и залилась краской, но продолжала сидеть, как сидела, и прижала бледную пергаментную тетушкину руку к своей молодой груди.

Записки Джанет Макелпи

июля 8-го, 1907

Я привыкла думать, что, когда Руперт решит жениться – или обручится, готовясь к женитьбе, – я встречу его будущую жену с той же любовью, которую всегда имела к нему. Теперь я знаю, что на самом деле в моих мыслях жила ревность, что на самом деле я боролась со своими инстинктами и притворялась, что не ревную. Но если бы я имела хотя бы малейшее представление о том, какой женщиной она будет, у моей ревности не было бы оснований. Ничего удивительного, что мой дорогой мальчик полюбил ее, ведь, по правде сказать, я и сама ее полюбила. Вряд ли когда-нибудь я встречала создание – женщину, я имею в виду, – со столькими достоинствами. Даже страшно говорить такое – вдруг я ошибаюсь, – но, думается, она так же хороша, будучи женщиной, как Руперт, будучи мужчиной. А можно ли сказать больше? Мне кажется, я любила ее, верила ей и знала ее, насколько это возможно, еще до того, как впервые увидела ее. Сегодня утром я сидела в своей комнате – ее до сих пор считают моей. Руперт сообщил мне по секрету, что, согласно воле его покойного дяди, все поместье Виссарион, замок и все прочее, на самом деле принадлежит воеводе, но хотя того и убедили принять это условие, он (воевода) не захочет ничего менять. Даже слышать не станет о том, чтобы я уехала отсюда, или сменила комнату, или еще что-то там. Руперт поддерживает его в этом, и Тьюта тоже. Что же остается, как не подчиниться: пусть мои дорогие решают по-своему.

Так вот сегодня утром, когда Руперт с воеводой были на заседании Национального Совета в большом зале, ко мне пришла Тьюта. Закрыв за собой дверь на задвижку, что меня немного удивило, она приблизилась, опустилась возле меня на колени и уткнулась головой в мои колени. Я провела рукой по ее прекрасным волосам:

– Что такое, Тьюта, дорогая? Что-то случилось? И зачем ты закрыла дверь на задвижку? Что-то не так с Рупертом?

Когда она взглянула на меня, я увидела, что ее чудесные черные глаза, с сиявшими в них звездами, полны слез. Но она улыбнулась сквозь слезы, и они так и не пролились. Я увидела ее улыбку, и у меня отлегло от сердца. Не подумав, я сказала:

– Благодарение Богу, с Рупертом все в порядке.

– Я тоже благодарю Бога, дорогая тетя Джанет! – произнесла она мягко.

Я обняла ее и прижала ее голову к моей груди.

– Ну, дорогая, скажи же мне, что тебя беспокоит?

Теперь из глаз ее закапали слезы, она опустила голову, пряча от меня лицо.

– Боюсь, я обманула тебя, тетя Джанет, и ты не… не сможешь… простить меня.

– Господи сохрани тебя, дитя! Нет ничего, что бы ты сделала, а я бы не простила. Если только ты не совершишь низкий поступок – потому что такое трудно простить. Скажи, что тебя тревожит?

Она бесстрашно посмотрела мне в глаза – слезы ее почти высохли – и гордо произнесла:

– Дочь моего отца не совершит обдуманно низкий поступок, тетя Джанет. Больше того, если бы я когда-нибудь сделала что-то недостойное, меня бы здесь сейчас не было, потому что… потому что я бы никогда не стала женой Руперта.

– Так что же это тогда? Скажи же твоей старой тете Джанет, миленькая.

Она ответила мне вопросом:

– Тетя Джанет, ты знаешь, кто я и как впервые встретилась с Рупертом?

– Ты воеводина Тьюта Виссарион, дочь воеводы или, точнее, была; теперь ты миссис Руперт Сент-Леджер. Ведь он по-прежнему англичанин и верный подданный нашего доброго короля.

– Да, тетя Джанет, – сказала она, – это так, и я этим горжусь, наверное, горжусь даже больше, чем гордилась бы, будучи той, чье имя ношу, – королевой давних дней. Но как и где повстречала я Руперта?..

Я не знала этого, о чем ей прямо и сказала.

Тогда она сама ответила на свой вопрос:

– Впервые я увидела Руперта в его комнате ночью.

В глубине души я понимала, что не могло быть ничего плохого в том, что она делала, поэтому молча сидела и ждала продолжения.

– Я была в опасности, я смертельно боялась. Боялась, что умру, – нет, не смерти. Мне хотелось помощи и тепла. И я была одета не так, как сейчас!

В этот миг я догадалась, откуда я знала ее лицо, почему узнала его, увидев в первый раз. Я решила подбодрить ее, смущавшуюся своих признаний, и сказала:

– Миленькая, мне кажется, я все понимаю. Не наденешь ли ты то платье… ту одежду… то одеяние, которое было на тебе тогда ночью, чтобы я смогла увидеть тебя в нем? Это не любопытство, дитя мое, но кое-что намного важнее такой глупой причуды.

– Подожди минуту, тетя Джанет, – сказала она, поднимаясь. – Я долго не задержусь. – И вышла из комнаты.

Спустя несколько минут она вернулась. Ее вид некоторых напугал бы, потому что она была одета в саван. Ноги ее были босы, но она пересекла комнату поступью императрицы и встала передо мной, потупив взор. Когда же она подняла голову и встретилась со мной глазами, по лицу ее пробежала улыбка. Она снова бросилась на колени передо мной, обняла меня и проговорила:

– Я боялась, что напугаю тебя, дорогая.

Понимая, что я честно могу успокоить ее в этом отношении, я сказала:

– Не тревожься, моя дорогая. Я не робкая по натуре. Я из воинской породы, давшей немало героев, и принадлежу роду, наделенному даром ясновидения. С чего бы нам бояться? Нам все известно! Больше того, я видела тебя в этом одеянии раньше. Тьюта, я видела, как ты и Руперт венчались!

Теперь, казалось, настала ее очередь удивляться.

– Как мы венчались?.. Как ты умудрилась оказаться там?

– Меня там не было. Благодаря ясновидению мне открылось все это заранее! Скажи, дорогая, в какой день или, скорее, в какую ночь ты впервые увиделась с Рупертом?

– Не знаю. Увы, я потеряла счет дням, когда лежала в гробнице, в той чудовищной крипте.

– Твой… твоя одежда была промокшей в ту ночь? – спросила я.

– Да. Мне пришлось покинуть крипту, потому что был сильный прилив, и церковь оказалась затопленной. Я вынуждена была искать помощи… тепла, потому что боялась погибнуть. Но я взялась выполнить трудную задачу и торжественно поклялась, что выполню ее. Выполню ради моего отца, ради моей страны. Вот почему я считала, что мой долг – выжить. И продолжала жить, когда смерть была бы избавлением. Поэтому я и пришла к тебе сегодня, чтобы рассказать об этом. Но как же ты могла видеть меня… нас… венчающимися?

– О дитя мое, это было еще до венчания. Наутро после той ночи, когда ты приходила в мокром, а меня мучили страшные сны, я поспешила к Руперту – узнать, все ли с ним в порядке. И я забыла про сон, увидев мокрый пол, привлекший мое внимание. Но потом, утром после того, как Руперт первый раз затопил камин у себя в комнате, я рассказала ему, что видела во сне; ведь, девочка моя дорогая, я видела тебя невестой на том венчании, в тонких кружевах поверх савана и с флердоранжем в черных волосах; и я видела звезды в твоих красивых глазах, в глазах, которые я люблю. Но, моя дорогая, когда я увидела саван и догадалась, что это могло значить, я уже думала, что вижу, как черви ползают у твоих ног. Не попросишь ли ты своего мужа, чтобы он рассказал тебе то, что я ему рассказала тем утром? Тебе будет интересно узнать, как сердце мужчины откликается на сны. Он никогда ничего такого тебе не рассказывал?

– Нет, дорогая, – просто ответила она. – Наверное, боялся, что кто-нибудь из нас, а может быть, мы оба расстроимся, если он расскажет. Видишь, он ничего не рассказал и тебе о нашей встрече, хотя, я уверена, он бы обрадовался, узнав, что нам обеим все известно и что мы с тобой все открыли друг другу.

Это было так славно с ее стороны и так разумно во всех отношениях, что я сказала слова, которые, думаю, пришлись ей по душе, а вообще-то – правду:

– О девочка, такой и должна быть жена, так жена и должна поступать. Руперт осчастливлен тем, что его сердце отдано тебе.

По ее горячему поцелую я поняла, что мои слова ей понравились.

Письмо Эрнста Хэлбарда Мелтона из Хамкрофта, графство Сэлоп, к Руперту Сент-Леджеру, Виссарион, Синегория

июля 29-го, 1907

Мой дорогой кузен Руперт, мы слышали столько восторженных отзывов о Виссарионе, что я еду повидать тебя. Поскольку ты теперь сам землевладелец, то догадываешься, что мой визит не одного удовольствия ради. Да, на первом месте обязанности. Когда мой отец умрет, я буду главой рода, к которому принадлежал дядя Роджер. Поэтому мне подобает и приличествует знать кое-что о ветвях рода и местах их поселения. Я не предупреждаю тебя заранее о своем приезде – фактически я прибуду почти одновременно с этим письмом. Мне хочется застать тебя за твоими подвигами. Я слышал, что девушки в Синегории очень аппетитные, поэтому не отсылай их всех, когда узнаешь о моем приезде!

Непременно пошли яхту в Фиуме – чтобы меня встретили. Я слышал, у тебя в Виссарионе чего только нет. Мактресни, слышал я, рассказывала, что ты встретил ее как королеву; поэтому, надеюсь, ты проявишь должное уважение к тому, кто является твоим кровным родственником и в будущем главой рода, так-то. Свита у меня немногочисленная. Менядядя Роджер не сделал миллиардером, поэтому я могу взять с собой только моего скромного лакея, «моего Пятницу» по фамилии Дженкинсон, и он кокни. Поэтому не нужно золотых кружев и ятаганов с рукоятями в бриллиантах, ладно, дружище? А то ему потребуется худшее – «пр’бавка к жал’внью». Тот тип, Рук, который приезжал за мисс Макт и которого я случайно видел, смог бы проводить меня дальше, от Фиуме. Джентльмен парламентским актом, старый мистер Бингем Трент (наверное, он теперь пишет свое имя через дефис) говорил мне, что, по словам Макт, тот «оказал ей честь», когда она путешествовала, будучи на его попечении. Я буду в Фиуме в среду вечером и остановлюсь в гостинице «Европа», как мне говорили, наименее неприглядной из всех местных гостиниц. Теперь ты знаешь, где меня найти или где смогут меня найти те дьяволы, что тебе служат, – в случае, если я стану жертвой «низкого обращения».

Любящий тебя кузен

Эрнст Роджер Хэлбард Мелтон

Письмо адмирала Рука господарю Руперту

августа 1-го, 1907

Сэр,

слушаясь Вашего ясного указания встретить мистера Эрнста P. X. Мелтона в Фиуме и рассказать Вам обо всем, что будет происходить, «ничего не утаивая», как Вы выразились, я и посылаю это сообщение.

Я привел моторную яхту «Трент» в Фиуме в среду утром. В одиннадцать тридцать вечера я был на вокзале, чтобы встретить поезд из Сан-Петера, который должен был прибыть в одиннадцать сорок. Поезд опоздал и прибыл, когда часы уже пробили полночь. Мистер Мелтон сошел с поезда, и с ним – его слуга Дженкинсон. Должен сказать, что он был не слишком доволен путешествием и очень сожалел, что Ваша честь не дожидались его на перроне. Я объяснил, как Вы распорядились, что вместе с воеводой Виссарионом и владыкой Вы должны были присутствовать на заседании Национального Совета, проходящем в Плазаке, а иначе Вы бы с удовольствием встретили его. Я, конечно же, зарезервировал для него комнаты (апартаменты принца Уэльского) в «Ре д’Унгериа» и ожидал экипаж, который владелец гостиницы предоставлял в распоряжение принца Уэльского, когда тот останавливался у него. Мистер Мелтон взял с собой своего лакея (усадив того на козлы), а я с багажом последовал за ними в Stadtwagen. [109]109
  Городской экипаж (нем.).


[Закрыть]Когда я добрался до гостиницы, то нашел метрдотеля в состоянии крайнего замешательства. Английский аристократ, сказал он, видит во всем одни изъяны и употребляет в разговоре с ним язык, к которому он не привык. Я успокоил его, сказав, что иностранцу, вероятно, непонятны чужие обычаи, и заверил его, что Ваша честь нисколько не сомневается в нем. Он выразил удовлетворение этим и обрадовался. Но я отметил, что он поспешил передать все в руки старшего официанта с наставлением позаботиться о том, чтобы милорбыл непременно доволен, а затем отправился по неотложным делам в Вену. Мудрый человек!

Я принял распоряжения мистера Мелтона относительно нашего отъезда утром и поинтересовался, есть ли у него какие-то пожелания. Он просто сказал мне:

– Все тут дрянное. Пошел к черту и закрой за собой дверь!

Его лакей, на вид очень приличный малый, хотя надутый, как индюк, и говорит с акцентом кокни, что совершенно невыносимо, спустился за мной по лестнице на целый пролет и пояснил «от себя», как он выразился, что его господин, «мистер Эрнст», раздражен по причине долгого путешествия, и добавил, что мне не надо обращать внимание. Мне не хотелось его расстраивать, поэтому я сказал, что мне все равно, но только я соблюдаю и буду соблюдать указания Вашей чести, а значит, моторная яхта будет готова к семи утра, я же с этого часа буду ждать в гостинице, чтобы, когда мистер Мелтон соизволит отправиться, доставить его на борт судна.

Утром я ждал, пока лакей Дженкинсон не спустился и не объявил, что мистер Эрнст отправится в десять. Я спросил, будет ли он завтракать на судне, и лакей ответил, что у господина будет его café-complet [110]110
  Легкий завтрак из кофе и булочки с маслом и конфитюром (фр.).


[Закрыть]в гостинице, а завтрак – на судне.

Мы отправились в десять и на командирском катере добрались до «Трента», стоявшего под парами и готового к отплытию. По распоряжению мистера Мелтона был подан завтрак, а вскоре он появился на мостике. Он взял с собой и своего лакея Дженкинсона. Увидев меня на мостике и, думается, не понимая, что я командую на судне, он бесцеремонно приказал мне спуститься на палубу. На самом деле он назвал место куда ниже. Я сделал знак старшине-рулевому молчать, ведь он выпустил было рукоять руля, и ушел. Боялся, что не сдержусь и нагрублю. Вскоре ко мне присоединился Дженкинсон и, то ли поясняя невежливость своего господина (которой он явно стыдился), то ли принося извинения, проговорил:

– Хозяин седня ч’ртовски не в духе.

Когда мы завидели Меледу, мистер Мелтон послал за мной и спросил, где мы должны пристать. Я поинтересовался, не передумает ли он, ведь мы держим курс на Виссарион, однако добавил, что получил указания пристать к берегу, где бы он ни пожелал. Тогда он сказал, что хотел бы провести вечер там, где он смог бы увидеть какую-то «жизнь». Довольный собой, он продолжил, как, вероятно, думал, в шутливом тоне и сказал, что я, похоже, сумею «проинструктировать» его в таких делах, поскольку даже «человек, отживший свой век», вроде меня, еще знает толк в женщинах.

Я ответил ему, как мог, почтительнее, что не разбираюсь в делах, которые, вероятно, представляют интерес для мужчин помоложе, но не для меня. Он ничего больше не сказал, и я, подождав дальнейших распоряжений и не дождавшись, произнес:

– Полагаю, сэр, мы пойдем к Виссариону?

– Да иди хоть к черту, если тебе хочется! – был его ответ. И он отвернулся.

Когда мы вошли в ручей у Виссариона, он, казалось, немного смягчился, стал не таким агрессивным; но, услышав, что Вы задерживаетесь в Плазаке, вновь сделался «нахальным», как говорят американцы. Я всерьез опасался, что может случиться несчастье, прежде чем мы прибудем в замок, потому что на причале стояла Джулия, жена Майкла, виночерпия, а она, как Вам известно, красавица. Мистера Мелтона, она, казалось, поразила, и, будучи польщенной вниманием джентльмена-чужестранца и родственника Вашей чести, она позабыла про сдержанность, свойственную большинству женщин в Синегории. Тогда мистер Мелтон, не задумываясь, заключил ее в объятия и поцеловал. Тут же поднялся шум. Стоявшие на пристани горцы выхватили свои кинжалы, и смерть была уже рядом. К счастью, мужчины помедлили, пока Майкл, прибежавший на причал, когда произошел этот возмутительный случай, не подлетел к виновному в оскорблении, размахивая над головой кинжалом, с явным намерением обезглавить его. В тот же миг – сожалею, что приходится говорить об этом, потому что впечатление он произвел ужасное, – мистер Мелтон, в панике, кинулся на колени. Но это принесло свою пользу, поскольку за несколько секунд лакей мистера Мелтона, малышка-кокни, у которого в груди билось сердце настоящего мужчины, буквально силой проложил себе путь сквозь толпу, встал впереди своего господина в позе боксера и крикнул:

– Нуа, д’вайте, н’валивайтесь всей гурьбой! Чё он т’ково сделал, а? Бабенку п’целовал, как всякий м’жчина сделал бы. Еж’ли охота чье горло п’ререзать, тай д’вайте мое. Мне не боязно!

В его вызове было столько подлинной отваги, и вызов этот так выгодно отличался от малодушия другого участника сцены (простите, Ваша честь, но вы желали слышать правду), что я порадовался за нацию англичан. Горцы оценили его храбрость и отсалютовали ему своими кинжалами, включая Майкла.

Малыш-лакей, полуобернув голову, пронзительно зашептал:

– Отступаем, хозяин! Да вст’вайте же, а не то они изрежут вас на к’сочки! Вон мистер Рук, он пр’кроет вас.

К тому времени мужчины уже были способны слышать голос разума, и когда я напомнил им, что мистер Мелтон кузен Вашей чести, они спрятали кинжалы и вернулись к работе. Я предложил мистеру Мелтону следовать за мной и направился к замку.

Ступив во двор, огражденный стенами, и приблизившись ко входу, мы увидели большую группу слуг, а вместе с ними и много горцев, которые организовали охрану замка с той поры, когда была похищена воеводина. Поскольку Ваша честь и воевода отбыли в Плазак, то на время вашего с ним отсутствия охрана была удвоена. В дверях показался дворецкий, и слуги отступили, а горцы разошлись по двору и встали в дальних его концах. Воеводина, конечно, была предупреждена о приезде гостя (Вашего кузена) и по старому обычаю Синегории вышла встретить его. Поскольку Ваша честь недавно в Синегории и по причине отъезда воеводы, а также мнимой смерти воеводины Вам не представился случай наблюдать этот обычай, я, долго живший здесь, наверное, поясню его.

Когда в добрую старую Синегорию приезжает гость, которому хотят оказать честь, господарка, как на местном языке называют хозяйку дома, выходит встретить гостя в дверях – или, точнее, перед входом – и сама вводит его в дом. Делается это очень торжественно, и, говорят, во времена давних королей монарх всегда придавал большое значение этой церемонии. По этому обычаю господарка, приблизившись к почетному гостю (не обязательно королевской крови), склоняется перед ним, а точнее, преклоняет колена и целует ему руку. Историки так поясняют смысл этого обычая: женщина, выказывая послушание своему мужу, как всякая замужняя женщина в Синегории, подчеркнуто проявляет послушание перед гостем мужа. Обычай всегда соблюдается до мелочей, когда молодая жена впервые принимает в своем доме гостя, особенно такого, которого муж ее желает почтить. Воеводина, конечно, была осведомлена о том, что мистер Мелтон Ваш родственник, и, естественно, хотела провести церемонию встречи безупречно, тем самым воздавая должное достоинству своего мужа.

Когда мы вошли во двор, я, конечно же, отступил назад, потому что почетную встречу оказывают только гостю и никому другому, как бы ни был он славен. Разумеется, мистеру Мелтону неведом этикет синегорцев, а значит, его нельзя ни в чем винить. Увидев, что кто-то появился в дверях, он вместе с лакеем двинулся ко входу. Я думал, он собирался шумно кинуться ко встречавшей его. И хотя это не соответствовало обычаю, такое поведение было бы естественным для молодого родственника, желавшего проявить внимание к молодой жене хозяина дома, и такое поведение все бы поняли и простили. Тогда мне это не пришло в голову, хотя теперь думаю, что в то время он, наверное, еще не слышал про женитьбу Вашей чести, и, надеюсь, вы примете во внимание это обстоятельство, когда будете судить о поведении молодого джентльмена. Он, к несчастью, не проявил никаких признаков радости. Наоборот, казалось, хотел подчеркнуть свое безразличие к происходящему. По моему мнению, он, видя, что ему оказывают почести, воспользовался ситуацией, чтобы утвердиться в собственных глазах – после того, как его самомнение очень пошатнулось в эпизоде с женой виночерпия.

Воеводина, несомненно желая, Ваша честь, добавить великолепия церемонии, облачилась в одеяние, которое весь народ теперь полюбил и принял как торжественное убранство. Она облачилась в саван. Нас всех, наблюдавших за церемонией встречи, глубоко тронул этот ее выбор. Но мистеру Мелтону, казалось, было все равно. Когда он только приближался к дверям и был за несколько ярдов от нее, она опустилась на колени. Он же остановился, повернулся к лакею, чтобы сказать тому что-то, вставил монокль в глаз и огляделся. Не посмотрел он только в сторону господарки, которая стояла на коленях и ждала момента, чтобы сказать ему: «Добро пожаловать». В глазах горцев, которые были в поле моего зрения, я заметил растущую враждебность к гостю. И тогда, надеясь воспрепятствовать открытому ее проявлению, что, как я знал, повредило бы и Вашей чести, и воеводине, я сурово нахмурился и посмотрел прямо в глаза горцам. Они поняли меня, потому что на какое-то время вновь обрели свое величавое спокойствие. Воеводина, должен сказать, выдержала испытание с честью. Ни один смертный не разглядел бы у нее на лице и намека на огорчение или хотя бы удивление. Мистер Мелтон так долго стоял, оглядываясь вокруг, что я и сам сумел успокоиться. Наконец он, казалось, вспомнил, что кто-то ждет его, и, не торопясь, двинулся вперед. Его манеры были столь оскорбительны – обратите внимание, не намеренно оскорбительны, – что горцы начали тихонько продвигаться ко входу. Когда он приблизился к воеводине и она протянула свою руку, чтобы взять его, он подал в ответ только палец! Я слышал, как глотнули воздух горцы, теперь окружавшие меня, а ведь я и сам подошел ко входу. Я решил, что лучше держаться поближе к Вашему гостю, как бы с ним ничего не случилось. Воеводина по-прежнему не теряла самообладания. Поднеся протянутый ей гостем палец к губам с таким видом, будто это была королевская рука, она склонила голову и приложилась к нему. Совершив все, что диктовал обычай, она уже собиралась встать, как гость порылся в кармане, достал соверен и предложил ей. Лакей протянул было руку, чтобы отвести хозяйскую руку назад, но опоздал. Я уверен, Ваша честь, что это было непреднамеренное оскорбление. Он, несомненно, думал, что оказывает некую любезность, вроде той, когда в английском доме дают «чаевые» домоправительнице. Однако же для женщины положения Вашей жены это действительно было оскорбление, явное и недвусмысленное. Точно так же восприняли происходившее горцы и, как один, выхватили кинжалы. На какой-то миг сама воеводина утратила хладнокровие, ее лицо стало пунцовым, звезды в ее глазах зажглись багровым огнем, и она вскочила на ноги. Но тут же овладела собой и, как казалось, подавила свой справедливый гнев. Она смиренно взяла руку гостя, подняла ее – Вы же знаете, какая воеводина сильная, – и переступила с ним порог, произнеся при этом:

– Добро пожаловать, родич моего мужа, в дом отца моего, а теперь и дом моего мужа. Оба они сожалели, что обязанности заставили их на время отлучиться, и поэтому они не смогли вместе со мной приветствовать вас.

Ваша честь, говорю Вам, это был урок, который каждый, кто видел происходившее, навек запомнит. Она всем нам показала, как не уронить свое достоинство. У меня аж мурашки по телу пошли, и мое старое сердце, радуясь, подскочило в груди.

Позволю себе предположить как верный Ваш слуга, который за многие годы немало повидал, что Вашей чести, по-видимому, пока ничего не известно о том, о чем я, по Вашей просьбе, сообщаю Вам. Не сомневайтесь, воеводина сама вам расскажет все, что Вы пожелаете узнать. Но сдержанность с Вашей стороны будет для нее благом, впрочем, может быть, и для Вас тоже.

И чтобы Вы все знали, как Вам того хотелось, чтобы у Вас было время составить такое отношение к событиям, какое считаете нужным, я посылаю этот отчет Вам сразу же, с гонцом. Будь здесь аэроплан, я бы сам им воспользовался. Я вскоре уеду отсюда в Отранто, чтобы дождаться прибытия сэра Колина.

Верный слуга Вашей чести

Рук