Текст книги "Лучшее за год XXV/II: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк"

Автор книги: Брайан Майкл Стэблфорд

Соавторы: Кейдж Бейкер,Гарднер Дозуа,Нэнси (Ненси) Кресс,Элизабет Бир,Пат (Пэт) Кадиган,Грегори (Альберт) Бенфорд,Роберт Рид,Грег Иган,Том Пардом,Кристин Кэтрин Раш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

«Будь они все прокляты: и Може, и Джанани, и все они!» – сказал я себе.

Два дня я провел в полубезумии, разглядывая вещи на кровати и перечитывая письмо. Рахул Може являлся ко мне во сне, и, бывало, я просыпался в ужасе, мне казалось, что я все еще его пленник, а побег был только игрой разума. Потом здравый рассудок понемногу вернулся.

На третий день мне позвонили с работы. Рик спрашивал, почему я не появляюсь, и я промямлил, что нездоров. Он посочувствовал и спросил, когда я смогу выйти на работу, – у них закапризничала компьютерная система.

Так мир снова втянул меня в себя. Следующий день я провел на работе, исправляя неполадки. Необходимость сосредоточиться на чем–то очень мне помогла. Когда после работы двое других техников повели меня поесть пиццы, я увидел себя в большом зеркале на стене ресторана. В нем был я – молодой индус со щетиной на щеках, с капелькой соуса в уголке рта, смеющийся и жующий, как все.

Предки Рика три поколения назад перебрались сюда из Голландии. Айчиро был японским иммигрантом во втором поколении. Ну и что, если мой родной берег лежал дальше других? Этот Бостон – огромный плавильный котел, здесь чуть ли не каждый – пришелец. Оба моих приятеля были женаты, и у меня тоже был любимый человек, которого я ждал. И мое разоблаченное прошлое вдруг стало неважным.

На работе мне дали отпуск, я полетел самолетом в Индию. На свадьбу Санкарана я опоздал. Как мне ни хотелось повидаться с ним, я чувствовал, что время для этого неподходящее. Что касается Джанани – я понятия не имел, что ей скажу, но она должна была ответить мне на несколько вопросов. К тому же, признаюсь, меня тревожило ее затянувшееся молчание. Почему она мне не пишет? Что случилось с ней в Таиланде? Наверняка не случайно она и Рахул Може одновременно направились в одну и ту же страну.

Я и не сознавал, как соскучился по Индии, пока не попал в Дели, не вдохнул теплого воздуха, наполненного автомобильными выхлопами, запахом жареных кукурузных початков и одиннадцати миллионов человек. С междугородней станции я ночным автобусом выехал в Ришикеш вместе с группой пожилых паломников, которые из жалости поделились со мной ужином – парата [14]14
  Парата– индийский хлеб с пряностями.


[Закрыть]и солеными манго. К рассвету, очнувшись от неспокойной дремоты, я понял, что дышу воздухом Гималаев.

Авторикша за десять минут доставила меня по названному адресу. Водитель крутил на своем крошечном авто по узким переулкам, объезжая дружелюбных коров, коз и людей. Когда он подъехал к короткому ряду мастерских, ставни были еще опущены, а хозяева суетились перед ними, убирая внутрь кровати, на которых провели ночь. Я наконец увидел место, где Джанани прожила последние десять лет.

Я поискал ее разум, но его здесь не было. Красивая женщина средних лет в голубом хлопчатом сари поднимала ставни. Она жевала веточку нима. Каждые несколько секунд она потирала огрызком зубы и сплевывала в угол (мне вдруг явственно вспомнилось, как Джанани учила меня чистить зубы этим самым способом). За спиной у женщины я увидел две большие старые швейные машинки и множество готовой одежды на плечиках. На полке выстроился ряд пыльных бутылок – травяные отвары Джанани. Я вдыхал знакомые ароматы туласи, [15]15
  Туласи —базилик священный – кустарник, который широко используется в кулинарии и медицине.


[Закрыть]хинга, [16]16
  Хинг– асафетида, или ферула, – растение с резким запахом, применяется в кулинарии и медицине.


[Закрыть]сушеного амлы. [17]17
  Амла– эмблик, индийский крыжовник, которому приписывают способность омоложения организма.


[Закрыть]

Я сложил ладони:

– Намасте, [18]18
  Восточное приветствие, сопровождающееся жестом.


[Закрыть]– поздоровался я. – Меня зовут Арун. Я ищу Джанани–бен. Ты – Рину Деви?

– Джанани здесь нет, – внешне невозмутимо отозвалась женщина. – Она уехала из страны.

– Я знаю, что она уезжала в Таиланд, – сказал я, входя в лавку. Я знал, что где–то рядом болтается и подслушивает пара

любопытных мальчишек. Разум Рину Деви ощетинился страхом и неприязнью.

– Я ей просто подруга, – пояснила она, стараясь говорить спокойно. – В последние несколько лет Джанани помогала мне в мастерской. А потом вдруг познакомилась с кем–то, вышла замуж и уехала в Таиланд.

Она лгала. Я выглянул наружу. В такую рань на улице никого не было, кроме медленно проезжающих машин и телег, запряженных буйволами. Мальчишки уже убежали по своим делам.

– Послушай, Рину–джи, – сказал я. – Я могу из любезности потратить два дня на то, чтобы вытянуть из тебя правду. Или могу влезть к тебе в голову. Джанани наверняка рассказала тебе, что я за чудовище.

Она с отвращением уставилась на меня.

– Если хочешь знать, Джанани уехала в какое–то местечко под Бангкоком – не помню точно названия, – потому что услышала, что там приземлился один из тебе подобных. Кто–то еще. Она отправилась организовать сожжение. Прошел почти месяц, а она так и не вернулась. Почем я знаю, что с ней?

– Она не оставила сообщения, записки?

– Нет. Она не доверяла мне в таких делах. Сказала только одно – что может и не вернуться. Она предвидела опасность.

Теперь разум Рину Деви стал спокойнее. К ней возвращалась уверенность. Но за этим фасадом я ощущал сильные эмоции.

– Это все, что она сказала? Почему она тебе не доверилась?

– Она знала, что я не одобряю ее участия в сети. Я никогда не понимала, почему бы просто не убивать чужаков, вместо того чтобы… изменять их. Мы… мы с ней спорили.

Я глубоко вздохнул.

– Что за сеть?

Она вздернула бровь в насмешливом изумлении.

– О, так она тебе не сказала? Есть и другие, как и она способные чувствовать пришельцев. Когда до них доходят слухи о странных событиях – например, сообщения о загадочных огнях в небе, – они отправляются туда. Если находят одного из твоих сородичей, то сжигают его, чтобы лишить силы. То, что остается, похоже на выеденную тыкву.

– Где эта сеть? И где другие люди, похожие на меня? Она скривила губы. Ее разум вибрировал презрением.

– Большей частью в психиатрических больницах, – ответила она. – Или бродят по улицам, просят милостыню. С тобой Джанани не закончила дела. Она говорила, что ты позвал ее, умирая. Она слишком рано вытащила тебя из огня.

Тогда я ощутил его – свое призрачное «я». Оно стояло на краю сознания, воздев члены, словно маня к себе. «Но я мертв, – думал я. – Я мертв».

В молчание, разделившее нас, ворвался звук поднимающихся ставен, лязг койки, которую втаскивали в дом. К запаху трав Джанани примешивался острый аромат сосен. Далеко под нами пенился, стремясь на равнину, великий Ганг.

Когда я заговорил, голос мой звучал слабым шепотом.

– Но почему?.. Зачем они так поступают с нами?

Я уже знал ответ. В своем последнем письме Джанани писала, что вынуждена была сжечь меня, чтобы спасти. Рахул Може избежал испытания огнем, писала она, и посмотри, как он опасен. Но она ничего не писала о других, подобных мне, и о сети. Возможно, мой род действительно враждебен человечеству. И все же… что, если не все мы одинаковы? Что, если среди нас есть и другие? Какое право имела Джанани и ее сеть лишать нас шанса стать тем, кто мы есть?

– Ты и вправду не много знаешь, а? – проворчала Рину. Тон ее немного смягчился. – Вы пришельцы, враги. Вы хотите покорить нас, поработить!

– Но… – начал я.

Она нетерпеливо махнула рукой.

– Я не смогу ответить на твои вопросы. Я не знаю никого из сети. Я просто хотела, чтобы она бросила все это, жила со мной…

На глазах у нее выступили слезы. Я чувствовал, как ее разум перевернулся, как переворачивается, показывая живот, кошка. Вот она, беззащитная, отбросившая всякое притворство. Ненависть ко мне не ушла, но затихла, как вода за плотиной.

– Ты любила ее? – спросил я. Она утерла глаза уголком сари.

– Как я могла не любить? Мы дружили с детства. – Она помолчала, вызывающе глядя на меня, крепко зажав в белых зубах веточку нима.

– Сперва мы были как сестры, но потом полюбили друг друга. Она покинула меня ради работы в сети. А когда вернулась спустя много лет, я думала… я думала…

– Ты думала, что она вернулась к тебе, но она продолжала работать в сети.

Женщина кивнула. Когда–то прекрасные глаза выглядывали из сетки мелких морщин. Волосы были связаны узлом, свободный конец сари наброшен на голову. Суровые морщины пролегли по сторонам красиво очерченных губ. Сари на ней было голубым, а не белым, [19]19
  В Индии цвет траура – белый.


[Закрыть]но я видел перед собой лицо женщины в трауре.

– Так она ничего не рассказывала о своей сети? – произнес я наконец. – Ты не видела, чтобы она с кем–нибудь встречалась…

– Я ничего ни о ком из них не знаю, – кивнула она. – Джанани понимала, что разговоры о них выводят меня из себя. Но письма ей приходили постоянно, и телефонные звонки – на аппарат в соседнем переулке. Я ничего не знаю.

Она усадила меня на циновке на полу. Сквозь один открытый ставень внутрь вливался бледный свет. Она вышла к двери и крикнула мальчику, чтобы принес чай.

Чай – молочного цвета напиток с сильным запахом кардамона – был налит в выщербленные стаканы. Я пил медленно и слушал, как Рину рассказывает о своей жизни с Джанани. Она все стирала слезы с уголков глаз.

– Почему ты так уверена, что она умерла? – спросил я.

Не сказав ни слова, она поднялась, прошла в заднюю часть ателье, отгороженную занавеской, вернулась с конвертом и подала его мне. Внутри я нашел вырезку из бангкокской газеты на английском языке. К вырезке прилагалась записка корявым почерком: «Сожалею. Она была среди нас одной из лучших». И подпись: «А. Р.»

– Мне ее прочитал один человек в чайной, – сказала она. – Я не читаю по–английски – слишком плохо читаю.

Короткая заметка сообщала только, что в пустом складе на окраине Бангкока произошел взрыв. Три человека погибли, из них двое – женщины. Предполагают, что одна из них – туристка из Индии, некая Джанани Деви. Жар взрыва был так силен, что тела обгорели до неузнаваемости. Свидетели видели, как трое вошли в здание склада перед самым взрывом.

Я, онемев от горя и злобы, уставился на грязный обрывок бумаги. Он подтверждал то, чего я боялся с самого начала – что Джанани мертва. Я уже никогда не встречусь с ней лицом к лицу, не добьюсь ответов на свои вопросы. Никогда не получу от нее письма с выволочками и советами… Рину наклонилась, потрепала меня по плечу. Вытерла лицо уголком сари. Я вспомнил Рахула Може в комнате отеля, его лицо, полное предвкушения, когда он сказал: «Бангкок».

Кто его вызвал? Кто сказал ему об очередном приземлении? Знал ли он, что там будет Джанани? И если на то пошло, как он выяснил – дважды, – где меня искать?

– Ты ее выдала, так?

Голос у меня срывался. У нее дрогнула изящно очерченная нижняя губа. Может быть, она думала, что я способен читать ее мысли. Но кусочки головоломки понемногу складывались в картину.

– Это ты сказала Рахулу Може, что я уехал в Америку. Кто–то должен был ему сказать. Иначе как бы он отыскал меня в Сан–Франциско и в Бостоне? Ты не читаешь по–английски, но, думаю, знаешь достаточно, чтобы прочесть название города на конверте. Скажи, ты ему откуда–то позвонила или дала телеграмму?

Она сжалась, потом собралась с силами и встала. Я тоже поднялся, дрожа от ярости. Она плюнула мне под ноги.

– Да, да, я ее выдала. Я сказала Рахулу Може, что она уехала в Бангкок, что они нашли там его сородича. Я знала, что он найдет ее и они столкнутся, что он, быть может, убьет ее. Так что же? Она сотни раз предавала нашу любовь. Я всегда была для нее на втором месте. Даже после… после тебя! – Слезы катились по ее лицу, ее разум наполнился завистливой ненавистью. – А ты! Что ты такое, создание иного мира – а она любила тебя больше, чем меня! Так ей и надо! Только я не знала, каково будет жить без нее. Я думала, что просто вернусь на десять лет назад, до ее возвращения. И мне не надо будет больше ждать ее, понимаешь?..

Мой ум вцепился в ее, как когти хищной птицы. Прежде я никогда не проделывал такого. Но тогда я понял, что в моих силах причинить ей боль. Я отступил. Я взглянул на нее – она теперь всхлипывала, скорчившись у моих ног. В щели ставен заглядывали люди.

– Что–то случилось, Рину–бен?

Это спросила жена цирюльника из соседней мастерской, подозрительно поглядывая на меня.

– Все в порядке, – сказал я. – Просто я принес ей дурное известие. О смерти родственника. Присмотрите за ней – мне нужно уходить.

Я оставил это жалкое создание рыдать в объятиях соседки и ушел, чувствуя на себе взгляды сотен любопытных глаз.

В маленькой комнате отеля я лег на кровать и пролежал, пялясь в потолок, кажется, не один день. Солнце вставало и садилось за двумя окошками в противоположных стенах, и каждый раз, как спускалась ночь, я видел горящие в бархатном небе звезды Саптариши.

Я заставил себя встать и позвонил в дом Санкарана в Ченнаи. Хорошо было бы повидать его, думал я. Но я его не застал. Поговорил с его матерью, выслушал ее восторженный рассказ о свадьбе. Она сказала мне, что новобрачные проводят медовый месяц в Утакамунде. [20]20
  Утакамунд– город в горах Нилгири, в котором расположена известная обсерватория.


[Закрыть]

Я представил, как Санкаран бродит по голубым горам Нилгири, а звездное небо раскинулось над ним блестящим покрывалом. Станет ли он учить свою жену узнавать небесные объекты? Станет ли она слушать его, как слушал я? Меня накрыла огромная волна зависти и одиночества.

Я провел оставшуюся неделю отпуска, блуждая между маленькими селениями в горах под Ришикешем. Я вместе с другими паломниками омылся в священных водах Ганга. Я дошел до одинокого святилища Господа Шивы высоко в горах. Что–то подтолкнуло меня оставить перед каменным лингамом приношение – несколько бархатцев. В горных селениях я беспокойно бродил по тесным улочкам, наслаждаясь, вопреки печали и одиночеству, безвестностью.

Я вернулся в Бостон в полном упадке духа. Я потерял все, даже иллюзии о самом себе. Санкаран был моей последней надеждой. Я нуждался в целительном прикосновении его разума, в спокойном и приятном обществе. В то же время меня тревожили мысли о Рахуле Може. Он как будто исчез из моей жизни, но мне никак не удавалось полностью избавиться от его присутствия. Он словно оставил во мне занозу, осколок себя, призрак голоса, взывавшего с такой тоской, что невозможно было закрыть от него слух, – бесконечный страстный призыв, напоминавший мне о быке, виденном однажды на улице в Нью–Дели.

Карточка с маршрутом Санкарана висела у меня на дверце холодильника. День его возвращения приближался, и я становился все беспокойнее. Что, если его жена – тиран? Что, если она держит его при себе, так что мы больше не сможем встречаться? Разве я могу предъявить на него нрава хотя бы на равных с его женой?

Разве может мужчина – даже и не мужчина и не женщина, не человек и не пришелец – признаться в любви другому мужчине?

И тогда меня осенило – я расскажу ему о себе.

Не все сразу, сперва намеками и оговорками.

В мыслях я дрожал всем телом. Теперь, когда Джанани не стало, никто на свете, кроме Рину и той сети, не знал, что я такое. Как еще мне выразить свою любовь и доверие к Санкарану?

Не раздумывая, я пошел в ближайшую книжную лавку и купил самую роскошную открытку, какую нашел. На ней я написал:

Дорогой Санкаран,

Господь Шива дал мне ответ на один из твоих вопросов. В других мирах есть жизнь. Давай поговорим об этом.

Твой друг Арун.

Я вложил открытку в конверт и подсунул под дверь его квартиры. Я, едва дыша, дожидался его возвращения, минуты, когда смогу снова погрузиться разумом в прохладные воды его существа. Я решил устроить ему сюрприз, встретив их с женой в аэропорту.

Из–за пробки на шоссе я опоздал к прибытию самолета. Когда я ворвался в зал получения багажа, почти все пассажиры с его рейса уже разошлись. Я немного поискал его, но скоро сообразил, что они уже уехали домой.

Я как сумасшедший погнал к его дому. Войдя, я застал Санкарана с женой отдыхающими за чашечкой кофе. Санкаран радушно приветствовал меня и представил жене.

Она так и искрилась в синем шелковом сари с золотыми украшениями. Глаза у нее походили на черных жучков. Она улыбнулась мне холодно и неодобрительно. Я с ужасом понял, что совершенно не ощущаю ее сознания. Она была пустышкой.

Что до Санкарана, я чувствовал – ясность и красота его разума уже подточены сумятицей и противоречиями, характерными для заурядных людей. Ущерб пока был едва ощутимым, но чистую прозрачность его души, поддерживавшую меня, разбили пузыри и пятнышки мути. Он распадался у меня на глазах.

Что она с ним сделала?

Она держала открытку, подсунутую мной под дверь. Наморщив нос, словно вытащила ее из мусорного бачка, подала открытку ему.

– Что это?

Он взглянул, не заметив (как будто) моих поспешных каракулей. Пожал плечами, положил карточку на стол и любовно улыбнулся жене. Он провожал глазами каждое ее движение, пока она наливала мне кофе. Меня он уже замечал лишь краем сознания.

Сердце сжалось у меня в груди. Я в несколько глотков, обжигая язык, выхлебал кофе, поспешно распрощался под каким–то предлогом и оставил их в семейном блаженстве.

Встретив Санкарана в следующий раз, я его не увидел. Я сидел в кафе, а он вошел с женой, но я не почувствовал спокойной чистой волны его разума, омывавшей и освежавшей мне душу.

Тогда я вспомнил, что физики говорят о солитонах – рано пли поздно все они рассеиваются.

Мне трудно последовательно восстановить дни после тех событий. Я жил в сюрреалистическом подавленном отупении, где ночи и дни сливались воедино. В мыслях у меня постоянно были смерть и потери.

Моя компания закрылась, и я потерял работу. Тогда я уехал из Бостона, отправился путешествовать. Депрессию сменило обычное беспокойство. Я перелетал с места на место, находил временные работы и оставался на них, пока жажда странствий не захватывала меня вновь. Я чувствовал за собой преследователя: был ли то призрак моего прежнего «я» или Рахул Може – не могу сказать. Шаги на тихой улочке на окраине Атланты. Дверь миланского отеля, приоткрывшаяся со скрипом и снова затворившаяся, пока я лежал в полусне на кровати. Темный переулок в Анкаре, где шепотом прозвучало мое имя. И в те тревожные времена я продолжал опыты по слиянию сознаний, но уже без прежнего энтузиазма. Я слишком ясно осознавал, что удовольствие это – временное, и к тому же подчеркивает тот факт, что я не человек.

В конце концов меня выбросило на берега Индии. Возвращение принесло мне облегчение: меня утешал мелкий, но несомненный факт, что я внешне не отличаюсь от окружающих. Я знал, что сходство иллюзорно, но у меня становилось немного легче на душе.

Я нашел работу преподавателя в колледже Южного Дели. Медлительное вращение вентиляторов под потолком, лень разомлевших от жары студентов, холодный поток воздуха из кондиционера в компьютерном зале – каким–то образом все это переносило меня в дни моего студенчества, когда я был молод, беззаботен и Джанани еще не ушла из моей жизни. Я прибегал к своему, пусть несовершенному, искусству плетения умов, чтобы улаживать ссоры, помогать студентам понять друг друга.

Это приносило некоторое удовлетворение, но в конце рабочего дня я возвращался в свою двухкомнатную квартирку, где меня встречало знакомое отчаяние. Временами мне хотелось покончить с собой, но та же инертность, которая не давала мне жить полной жизнью, удерживала меня и от самоубийства. Потом я встретил Бинодини.

Ее разум был крепким, сильным и красивым. Его потоки и трансформации были плавными и точными, как у танцовщицы, исполняющей знакомый танец. Правда, она не чувствовала, как мой разум исследует ее сознание, но и мне трудно было вторгаться в его ландшафт, чтобы свести в метасознание с другими. Ее ум был дисциплинированным и, хотя ничуть не походил на высокогорную тишину ума солитона, действовал на меня слабее, но похоже, приносил умиротворение и покой. Внешне это была женщина средних лет с седеющими волосами, которые она небрежно закручивала в узел на затылке, со спокойным лицом и большими сочувствующими глазами, замечавшими многое.

Она преподавала социологию. Я заметил ее на факультетском собрании, и мне понравился облик ее разума; однажды, когда я праздно гонял чашку чая по грязноватому деревянному столику в кафе, она попросила разрешения подсесть ко мне. Оказалось, она разведена, живет одна, детей нет. Она проводила исследование групп, веривших в сверхъестественные явления, включая НЛО.

– А вы сами верите в пришельцев? – спросил я, надеясь, что это прозвучит как шутка.

Она улыбнулась.

– За время исследований я сталкивалась с феноменами, которых не могу объяснить. Поэтому я воздерживаюсь от окончательных суждений. – Она взглянула на меня поверх чашки с чаем. – Что–то подсказывает мне, что ваш вопрос задан неспроста. Вы тоже сталкивались с необъяснимыми явлениями?

Я не был готов к ответу, но мне принесла неизмеримое облегчение мысль, что я, может быть, нашел человека, которому могу довериться.

Ей нелегко жилось. Она не стремилась к связям, и ей приходилось отбиваться от мужчин, которые не могли этого понять. Ее окружала сдерживаемая ярость; отвага и любопытство привязывали ее к жизни. Она развела за домом маленький садик, где выращивала красный редис, и бринджал, [21]21
  Бринджал —баклажан.


[Закрыть]и симла мирч. [22]22
  Симла мирч —сладкий перец.


[Закрыть]

Я как сейчас помню яркие кругляши свежего редиса в голубой керамической миске на кухонном столе, хруст редисин под ее крепкими белыми зубами. Она каждый день по часу занималась йогой.

– Без йоги я бы погибла, – сказала она мне. – Дисциплинирует ум.

Она проницательно взглянула на меня.

– И помогает, если вы в трауре.

Тогда я рассказал ей. В то утро занятия отменили из–за каких–то беспорядков в городе, и она пригласила меня к себе домой.

Она хорошо слушала. Не уверен, что она поверила мне с первого раза, но и не отказалась верить. История даже для моего слуха звучала дико, но ее сочувствие было подлинным, без снисходительности.

Позже я показал ей свои вещи: осколки керамики – предположительно, остатки моего корабля, снимки, письма Джанани. Она осмотрела все с научным интересом, к которому примешивалось детское любопытство. Потом она подняла на меня блестящие глаза и обняла меня.

– Отведи меня к вашему лидеру, – сказал я, чтобы скрыть слезы, и мы невольно рассмеялись.

С тех пор мы много времени проводили вместе. Ходили в кино, смотрели плохую научную фантастику. Сидели в кафе и разговаривали. Я чувствовал, что она удерживается от сближения со мной, и поначалу это меня нервировало. Но я понимал, что, как ни полегчало у меня на сердце от нашей дружбы, отчаяние оставалось в нем. Прошлое преследовало меня, и она это знала.

– Ты ведь понимаешь, что тебе придется его найти? – сказала она, когда мы выходили из кино.

Толпа текла к выходу, под ногами у меня хрустел попкорн. Девочка–подросток вопила что–то в свой мобильник, откуда–то пахло хенной. Мужчина в проходе посмотрел на меня и улыбнулся: наверно, перепутал с кем–то. Под моим взглядом он изменился в лице.

Снаружи, под нимами, было темно и тихо. Земля после вчерашнего дождя пахла влагой. Свет городских огней и смог в тот вечер слегка затмевали звезды. Я привычно поискал глазами свое родное солнце, но созвездие Саптариши терялось в дымке.

– Кого мне придется найти? – спросил я, хотя и знал, о ком она говорит.

– Рахула Може.

Его имя, не называвшееся так давно, ударило меня словно током. Мое призрачное «я» восстало во мне, словно только и ожидало звука этого имени. Меня подхватил гигантский вал тоски и страха.

Бинодини еще несколько дней убеждала меня, и наконец я поддался. Ведь она повторяла лишь то, что говорил мне мой собственный разум: не знать мне покоя в жизни, пока я не встречусь с Рахулом Може, не получу ответов на вопросы, донимавшие меня полжизни. А уж тогда мне придется принимать решение.

– Хорошо, – сказал я наконец. – Я стану охотником, а не добычей. Но как его найти?

– Ты его найдешь, – уверенно сказала Бинодини. Однажды я поверил ей свой величайший страх: но что, если я, объединившись с Рахулом Може, обращусь против человечества?

– Он бы убил тебя не задумываясь, – сказал я ей. – Ты хочешь, чтобы и я стал таким?

– Послушай, Арун, какое бы решение ты ни принял, ты останешься собой. Пришелец, человек – это только слова, ярлыки. Ты то, что ты есть.

И я отправился на поиски. Не зная, где искать Рахула Може, я шел по следу катастроф, мятежей, необъяснимых жестокостей. Но все это оказывалось делом человеческих рук. Рахул Може, где бы он ни был, не стремился привлечь мое внимание.

Однажды, возвращаясь из такой поездки, я сидел в поезде. Шатабди–экспресс [23]23
  Шатабди–экспресс– самый скоростной и дорогой поезд в Индии.


[Закрыть]разрывал ночь над долиной Ганга. Я ехал в купе второго класса, кондиционер работал, соседи по купе спали, но у меня сна не было ни в одном глазу. Я припал к окну, глядя на свое отражение в стекле. Непроницаемая тьма снаружи превращала купе в подобие кокона, в мир в себе. А поезд покачивался и ритмично напевал, повторяя, кажется, его имя.

«Рахул Може, где бы ты ни был, позволь мне найти тебя!» – сказал я мысленно со всем пылом отчаяния.

Должно быть, я произнес это и вслух. Человек, лежавший напротив, завернувшись в одеяло, шевельнулся, распахнул черные глаза. Его разум мгновенно пробудился, но он тут же закрыл глаза и притворился спящим. Под его полкой стоял чемодан, украшенный золотыми буквами: «Амит Раджагопал».

Это был не он. Рахула Може я узнал бы где угодно по рисунку его сознания. Разум этого пассажира казался смутно знакомым, но, возможно, он просто напомнил мне кого–то из колледжа. Я не обратил на него внимания, потому что, едва я произнес свою мольбу, что–то пробудилось и в моем сознании.

Как описать это?

Это как заснуть при тихом звуке радио. Звук не мешает вам спать и не вторгается в ваши сны, разве что придает им что–то навязчиво–призрачное, но, проснувшись, вы все еще слышите его. Так и я, проснувшись, услышал мысленно его голос, тихо зовущий меня издалека.

«Иду!» – откликнулся я, и в тот миг во мне не было страха.

Он не стал ждать, встретил меня на полпути. Не знаю, как он добирался оттуда, где был, но ранним утром я вышел на платформу крошечного полустанка, где поезд не должен был останавливаться. Вероятно, он устроил остановку, вторгшись в разум машиниста. Я вздрогнул от этой мысли. Я понимал, что прибыл на место.

Кирпичную платформу окаймляли кусты бугенвиллеи с красными цветами. Кроме завернувшихся в одеяла людей, дремавших на платформе в этот ранний час, и стаи ворон, грабивших помойку, здесь никого не было. В поле за станцией молодые и старые мужчины, присев, совершали омовение, сосуды с водой блестели на утреннем солнце. Они смотрели на проходящий поезд и, не смущаясь, продолжали свое дело. Я прошел мимо полупустого станционного здания, вдохнув запах заваривающегося чая. По радио Лата Мангешкар пела бхаджан. [24]24
  Бхаджан —религиозное песнопение.


[Закрыть]Я вышел на узкую улицу поселка.

Он снял потрепанную комнатушку в отеле близ станции. Наши умы встретились, когда я поднимался по лестнице. Мне не пришлось стучать; он открыл дверь и впустил меня. Он был в том же обличье, в каком я видел его в последний раз: худощавый индус, казавшийся больше своего роста. Грязноватая комната, туалетный столик и потускневшее зеркало в фигурной латунной раме. Единственная продавленная кровать накрыта была голубым узорчатым покрывалом, а на беленых стенах проступали пятна от паана. [25]25
  Паан —лист бетеля, в который завернуты различные ингредиенты, способствующие пищеварению.


[Закрыть]На стене у окна висел календарь с грудастой красоткой. Внизу была видна улица, уже забитая велосипедами, а сзади их подгоняли гудками несколько автомобилей. Воздух полон был дребезжанием велосипедных звонков.

Рахул Може не прикоснулся ко мне, а пригласил сесть на единственный в комнате стул.

Как мне описать нашу встречу? Передо мной было создание, которого я боялся и ненавидел всю жизнь, убивавшее невинных людей, виновное в смерти единственного человеческого существа, которое любило меня и заботилось обо мне, – Джанани. И все же… он был мне родным. Между нашими разумами не существовало преграды. С ним я мог бы начать изучать словарь забытого мною языка.

Я опасливо коснулся его сознания: исследуя его слепящие очертания, можно было потерять себя. Когда же вся его масса шевельнулась и нависла надо мной, как поднимающийся из воды синий кит, я отпрянул в панике.

– Я забыл, – сказал он, и его голос, прозвучавший в комнате, заставил меня вздрогнуть. – Ты не привык к нашему способу общения. В прошлый раз следовало дать тебе больше времени.

Вопросы и обвинения застряли у меня в горле. Я не сразу сумел заговорить. И пока я молчал, он пожирал меня голодным взглядом. Глазами леопарда, горевшими на золотисто–смуглом лице.

– Я хочу узнать… мне нужно… больше узнать о том, что мы такое, – проговорил я. – Зачем мы здесь. Зачем ты делаешь то, что делаешь.

– Позволь мне коснуться тебя, – попросил он. – Не разума, коль это все еще пугает тебя. Но я не все могу объяснить словами. Мне необходим контакт.

Я положил ладонь ему на руку. Он содрогнулся, и на миг мне показалось, что его рука меняет форму, что он вот–вот изменится, – но он остался прежним.

– Ты не представляешь, как долго я тебя искал, – сказал он. – Я обошел весь мир. Потом понял, что должен ждать, пока ты сам ко мне вернешься. Все эти годы я ждал.

Не знаю, чего я ждал от нашей встречи, но она оказалась поразительно спокойной, почти скучной.

– Позволь, я расскажу тебе о нашем народе, – говорил он. – По преданию, когда наш род был еще молод и все же достаточно стар, чтобы путешествовать меж звездами, мы колонизировали несколько миров – среди них и этот. Потом наш мир впал во тьму невежества. Вместо того чтобы сливаться, сплавляться друг с другом, достигая все большей гармонии, мы начали выставлять барьеры. Мы сражались. Мы утратили себя и свою историю. Ты должен понять, что расы, подобные нашей, не оставляют записей на камне – нам это было ни к чему. Умирая, мы просто вливаемся в бесформенный субстрат, содержащий нашу общую память. Новые существа рождаются из того же субстрата, уже с обрывками, фрагментами прежнего знания. Сливаясь с другими, мы восстанавливаем его целиком.

Когда я был молод, мы восстановили несколько фрагментов знания – достаточно, чтобы понимать, как строить звездные корабли и находить путь в океане небес. Но связь между нами и мирами–колониями оказалась утраченной на целые эпохи. Чтобы целиком вернуть свою историю, нам нужно было возвратить домой колонистов и слиться с ними. И некоторые из нас отправились в путь. Я прибыл на эту планету и начал поиск себе подобных.

Я чувствовал, как его разум стремится перейти на родной язык, поведать мне от разума к разуму, как он жил в те первые годы. Как избежал сожжения. Как погиб его корабль. Бесконечные странствия с материка на материк в поисках колонистов. И наконец ошеломляющее открытие.

– Первая волна колонистов захватила местные виды, как мы делали это в своем и других мирах, – сказал он. – Это необходимо, чтобы взглянуть с другой точки зрения, чтобы узнать, каким видят мир животные. Но колонисты сделали не один шаг. Они, в сущности, слились с разумами туземцев – можно сказать, стали туземцами – и забыли, кем они являлись.

Ты никогда не задумывался, почему с такой легкостью проникаешь в сознание местных животных? А в сознание людей даже легче, чем в разум других видов? Это потому, что где–то в глубине колонисты еще помнят прежний язык. Почему, ты думаешь, средний человек – такое месиво противоречивых эмоций? Почему, по–твоему, они чувствуют себя отчужденными не только друг от друга, но и от самих себя?