Текст книги "Лучшее за год XXV/II: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк"

Автор книги: Брайан Майкл Стэблфорд

Соавторы: Кейдж Бейкер,Гарднер Дозуа,Нэнси (Ненси) Кресс,Элизабет Бир,Пат (Пэт) Кадиган,Грегори (Альберт) Бенфорд,Роберт Рид,Грег Иган,Том Пардом,Кристин Кэтрин Раш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Эмори выслушал тираду Дживы с тонкой вежливой улыбкой, какой мог бы наградить ребенка весьма терпимый родитель.

– Иной работы я от вас и не жду, – ответил Эмори. – Думаю, что в данном случае факты скажут сами за себя. Не стану отрицать, что я выбрал именно этот эпизод потому, что в нем принимает участие мой предок. Я бы даже не знал, что королевский военно–морской флот участвовал в борьбе с рабством, если бы это не было частью моей семейной хроники. Но также я чувствую, что данный эпизод является характерным примером храбрости и преданности целого экипажа, который заслужил, чтобы о нем помнили. Ведь команды кораблей западноафриканского антирабовладельческого патруля спасли от рабства около ста тысяч человек. Они заслужили памятник, созданный честным, первоклассным творцом.

Комиссия уже дала понять Эмори, что желательна именно кандидатура Дживы Ломбардо. Похоже, что у дамочки в Агентстве путешествий во времени были влиятельные покровители.

Сверх того, она обладала известностью, что немаловажно для привлечения аудитории. Эмори впечатлили оба фильма Дживы, которые, несомненно, выделяли ее из ряда прочих претендентов. Первый – часовое эссе о женщинах, которые произвели модификацию личности, усиливающую их сексуальность. Второй рассказ о круизе на полностью автоматизированном морском лайнере. Это, по существу, была профинансированная круизной компанией реклама, но она вместе с тем пришлась по душе и отъявленным эстетам.

На протяжении полутора веков семья Эмори имела дело с творческими личностями. Встреча его прадеда с архитектором, построившим их родовое гнездо, стала притчей во языцех всех популярных изданий по истории архитектуры. Она же превратилась в семейную легенду. «Все взаимодействия между художником и богачом зиждутся на одном–единственном основании, – говаривал прадед Эмори. – Тебе нужны творец. А творцу нужны твои деньги».

Харрингтон сцепил руки за спиной. Мистер Уитджой вел «Воробья» курсом, который через четыре–пять минут подведет их к носу работоргового судна.

Он глубоко вздохнул и расслабил шейные мышцы. Он – капитан военного корабля. Команда должна слышать его уверенный и невозмутимый голос.

– Давайте покажем им наше истинное лицо, мистер Уитджой. Вы же, мистер Терри, подадите голос тогда, когда мы начнем поднимать флаг.

Лейтенант Бонфорс возглавил команду, отправлявшуюся на борт брига. В ответ на выстрел лейтенанта Терри работорговое судно легло в дрейф. Лейтенант Бонфорс занял место на корме шлюпки, придав твердое выражение лицу и гордо приосанившись, что напомнило Эмори прапрадеда, которого он видел в далеком детстве. По мнению отца Эмори, Харрисон Фицгордон был образцом для подражания. Согласно семейному катехизису он был учтив со всеми, с кем сталкивался на жизненном пути, но никогда не забывал о своем положении в обществе. Он всегда вел себя так, словно знал: окружающие непременно отнесутся к нему с почтением. Точно так и лейтенант Бонфорс как само собой разумеющееся принял то, что грести будут другие, а он – сидеть на кормовой банке.

С тою же надменно–безразличной миной Бонфорс взошел на борт работоргового судна и скользнул взглядом по пушкам. Подле каждого орудия стояли два–три матроса. Почти у каждого за пояс были заткнуты кремневые пистолеты.

К лейтенанту заспешил высокий человек в свободном синем плаще. Он протянул руку, но Бонфорс заложил руки за спину.

– Я – младший лейтенант Барри Ричард Бонфорс с корабля «Воробей», принадлежащего военно–морским силам Великобритании. Я здесь для того, чтобы осмотреть ваше судно и сопровождающие груз документы в соответствии с действующим в настоящее время соглашением между правительством моей страны и правительством державы, чей флаг реет на вашей мачте.

– Меня зовут Уильям Захария, – представился человек в синем плаще. – Я капитан корабля. Окажите мне честь, пройдите в мою каюту, я с удовольствием покажу вам все необходимые документы.

– Для начала я бы предпочел осмотреть трюм.

– Боюсь, что это невозможно, лейтенант. Уверяю вас, в бумагах вы найдете всю необходимую информацию.

– Действующее между нашими странами соглашение требует осмотреть ваш корабль полностью, сэр. Если я откажусь от осмотра трюма, получится так, что я пренебрегаю своими обязанностями.

Капитан Захария жестом указал на орудия со словами:

– На каждом борту у меня по две двенадцатифутовые пушки и две восемнадцатифутовые, лейтенант. У вас же, насколько мне известно, одна шестифутовая. У меня в распоряжении пятьдесят человек. А у вас? Двадцать пять. И некоторые из них совсем дети. Уверен, посещение моей каюты и проверка документов предоставят вам необходимые сведения для доклада старшим чинам. Как вы увидите из бумаг, мы везем груз джута и бананов.

Произношение Захарии походило на разновидность английского, на которой говорила и команда «Воробья». Микрофон Дживы уловил возгласы членов экипажа работорговцев, когда Бонфорс приближался к их кораблю, и Эмори услышал несколько самых что ни на есть английских глаголов и существительных. По предположению Эмори, корабль шел под бразильским флагом только для того, чтобы обладать преимуществами, которых был бы лишен, если бы плыл под своим истинным флагом, ибо подданных Британской короны, замешанных в работорговле, могли вздернуть на виселице.

В юности Эмори поражали юридические сложности антирабовладельческой кампании. Офицеры западноафриканской эскадры действовали согласно столь сложным правовым ограничениям, что Адмиралтейство даже выпустило для них инструкцию, которую можно было носить с собой в кармане мундира. Королевский военно–морской флот имел право останавливать суда лишь определенных государств, а никак не других, совершать одни действия с кораблями одних стран и иные – с кораблями других.

В пять лет Эмори впервые услышал о подвигах Джона Харрингтона на африканском побережье. Взрослые члены семьи Фицгордон время от времени упоминали об этом герое. Когда старшим казалось, что дети слишком часто размышляют о таких деяниях предков, как их вклад в угольную или деревообрабатывающую промышленность, тогда им напоминали, что в их жилах течет кровь героя, который освобождал рабов. С юным энтузиазмом Эмори предался изучению вопроса. Он рыскал в базах данных в поисках информации о лейтенанте Джоне Харрингтоне и великой пятидесятилетней борьбе, в которой тот принимал участие. За пределами семьи Эмори едва ли кто слышал об антирабовладельческой кампании Королевского флота, но историки, занимавшиеся изучением данного вопроса, единодушно сошлись во мнении, что это была одна из величайших морских эпопей. Более полувека молодые офицеры на небольших кораблях сражались с работорговцами, по рекам поднимались вглубь материка и атаковали лагеря, где собирали рабов из разных мест. Тысячи британских моряков умерли от эпидемий, свирепствовавших на африканском континенте. Но благодаря им закрылись невольничьи рынки севернее экватора. Британские моряки спасли из трюмов работорговцев до ста тысяч мужчин, женщин и детей.

Кампанию продвигал лорд Палмерстон, пытавшийся заключить общее международное соглашение, запрещавшее работорговлю. Достичь этого ему не удалось, и британские дипломаты были вынуждены заключать особые договоры с каждой страной в отдельности. Предполагалось, что офицеры должны знать суть этих договоров. И помнить, что их могут преследовать по закону, если они учинят досмотр или задержат не тот корабль.

В данном случае ситуация была относительно простой. Корабль шел под бразильским флагом, и «Воробей» имел право проверить документы и досмотреть его трюмы. Если бы в результате осмотра выяснилось, что корабль занимается работорговлей, «Воробей» должен был захватить невольничье судно и препроводить его в порт Фритаун в Сьерра–Леоне.

– Вы только посмотрите, как он держится! – воскликнул Эмори.

Бонфорс повернулся к капитану Захарии спиной. И пошел по направлению к трапу с тем же неторопливым спокойствием, с которым появился на борту.

Интересно, горела ли спина Бонфорса? Считал ли он шаги, приближавшие его к минимальной безопасности, которой он достигнет в шлюпке? Миг был поистине волнующим для Эмори – он собственными глазами видел рождение ценностей, которые с детства формировали его характер.

– Ваше временное разрешение составляет шесть часов, – подал голос Хал. – Все координаты стабильны и находятся в норме.

Харрингтон заметил, как в такелаже работоргового судна мелькают руки, незначительно изменяющие положение парусов, и понял, что нос перемещается вправо, чтобы четыре пушки правого борта обратились к «Воробью».

Мистер Уитджой тоже заметил маневр. И уже выкрикивал приказы. Действия судна противника подсказывали: «Воробью» нужно держаться строго против его носа. В дальнейших инструкциях мистер Уитджой не нуждался.

В голове Харрингтона мелькали противоречивые мысли. Бонфорс уже сел в шлюпку и плыл к «Воробью». Корабль противника не мог бы сейчас попасть в лодку из бортовых орудий, но на носу была небольшая пушка – четырехфутовая, которая могла бы потопить шлюпку одним–единственным удачным выстрелом. К тому же невольничьему кораблю благоприятствовал ветер. Оба судна лежали в дрейфе, ветер дул сзади корабля работорговцев, наполняя паруса под углом в двадцать градусов…

По узкой палубе Харрингтон поспешил к носу. Терри и Монтгомери с надеждой смотрели на капитана. Фальконет «Воробья» был заряжен. В бадье тлел фитиль.

– Давайте подождем, пока наш добрый друг мистер Бонфорс взойдет на борт, – сказал Харрингтон.

– А вы не боитесь, что они стрельнут по лодке из носовой пушки? – спросил Монтгомери. И добавил: – Сэр.

Терри собрался было отчитать юношу, но Харрингтон остановил его движением руки. Монтгомери следовало держать мысли при себе, но упрекать и поучать его сейчас было некстати.

– Ясно, что мистер Бонфорс не завершил досмотра, – сказал Харрингтон. – Но все же мы не можем быть уверены в том, что они отказались пустить его в трюм, до тех пор, пока не услышим доклада. Мы же не хотим подавать адвокатам ненужных поводов для жалоб?!

Он обвел взглядом стоявших у орудия моряков.

– Кроме того, все говорят о том, что работорговцы – скверные стрелки. Ведь они выходят в море, чтобы заработать. – Капитан остановился, чтобы слова его возымели должный эффект, и закончил: – Мы же выходим в море, чтобы воевать.

Монтгомери выпрямился. Харрингтону показалось, что в глазах одного из моряков–артиллеристов мелькнула вспышка. Он развернулся и пошел на корму, сцепив руки за спиной, как мог бы идти по палубе капитан Феррис. Хорошему командиру надлежит быть актером. А хорошие актеры никогда не портят выход лишними репликами.

Эмори начал кампанию по изгнанию Дживы спустя неделю после проведения первого совещания. Под конец четвертого Джива все еще ворчала на тему гонорара, и, когда она наконец–то отключилась, Эмори остался на связи с Питером Легрунди. Джива все еще была в России. Эмори находился в своей нью–йоркской резиденции, где выборочно посещал премьеры нового театрального сезона. Питер же обосновался в Лондоне и по первоисточникам знакомился с архивами Королевского флота.

– Вы уверены, что ничего нельзя сделать с ее заступниками из отдела путешествий во времени? – спросил Эмори. – Мне кажется, должна существовать небольшая, но все же возможность убедить их в том, что предубеждения Дживы абсолютно несовместимы с наукой.

– Она колкая и вспыльчивая, Эмори. Считает, что должна самоутвердиться. Она молода, к тому же – художник.

– Питер, но у нас одна–единственная возможность съемки, больше такой не будет ни у кого никогда.

Согласно правилам, установленным занимавшимися хронопутешествиями чиновниками, место встречи «Воробья» с судном работорговцев было окружено запретной зоной в сотни квадратных миль и двадцать часов времени. Никто не знал, что может произойти, если пузырь попадет в занятый другим пузырем пространственно–временной объем. Поэтому бюрократы решили, что следует избегать даже малейшего риска. Сотрудники и финансисты, составлявшие вступительную часть к уставу агентства, провозгласили, что хрононавты «рассеют тьму веков путем упорядоченных наблюдений на местах», а кадровики и политики, управляющие агентством, постановили, что каждое место подлежит посещению лишь единожды. Ни один пузырь никогда не появится там, где уже побывал другой.

– Джива именно то, что им надо, – сказал Питер. – Я подсчитал голоса. Есть лишь одна возможность не пустить ее в пузырь: отозвать ваш грант и закрыть проект.

– И позволить, чтобы СМИ трубили про богатого бездельника, попытавшегося подкупить комиссию, состоящую из авторитетнейших ученых?!

Эмори считал, что Питер чересчур осторожничает. Если бы он предпринял решительное усилие, то мог бы изменить мнение комиссии. Джива щеголяла своими предубеждениями, словно модными украшениями. Но Питер знал, что наживет себе серьезных врагов среди проигравших.

Питер был ученым, жившим от гранта к гранту. Пока ему не удалось найти постоянную работу. Он балансировал между двумя силами, способными оказать решающее влияние на его будущее: богачом, который мог бы стать неиссякаемым источником грантов, и целой комиссией, способной помочь ему найти постоянную работу.

Конечно же, Эмори мог предложить Питеру нечто, что могло бы перевесить его уважение к сторонникам Дживы. Но это тоже было рискованно. Никогда не знаешь, когда ученый решит, что пора отстаивать научную честность. В конце концов Эмори забронировал себе место в пузыре, совершающем путешествие во времени. Плата за кресло в пузыре увеличит размер его гранта на тридцать процентов. Джива будет управлять камерами пузыря, но не помешает ему отснять свое любительское видео на собственном оборудовании. Тогда он будет располагать свидетельством, которое можно будет использовать в том случае, если эта дамочка исказит истину.

Харрингтон мог бы перегнуться через борт корабля и потребовать отчет, когда Бонфорс был еще еп route , [60]60
  В пути (фр.).


[Закрыть]но совершенно ясно, что капитан Феррис так бы не сделал. И Нельсон тоже так бы не поступил. Поэтому Харрингтон встал у рубки, где и оставался до тех пор, пока Бонфорс не перелез через борт «Воробья», отсалютовал в сторону кормы и маршем прошел но палубе.

– Он угрожает нам, – доложил Бонфорс.

– Он отказался показать вам трюм?

– Он сказал, что все необходимое я могу прочесть в его бухгалтерских книгах. Сказал, что у него восемь пушек и пятьдесят человек, а у нас лишь одно орудие и двадцать пять человек.

Харрингтон нахмурился. Расценит ли суд такие слова как угрозу? Сможет ли адвокат заявить, что Бонфорс преднамеренно извратил слова капитана брига?

– Это очевидный отказ, – продолжал Бонфорс. – Он дал мне понять, что не позволит проверить трюм.

Харрингтон повернулся к орудию. Он набрал полные легкие воздуха и испытал удовлетворение, когда услышал, как громогласно разнеслись его слова по всему кораблю: – Стреляйте по вашему усмотрению, мистер Терри!

Монтгомери расплылся в улыбке. Терри что–то сказал артиллеристам, и главный из них вытащил из бадьи фитиль.

Терри сложил руки на груди и оценил положение двух кораблей. Цепным выстрелом назывались два ядра, соединенные между собой длинной цепью. Такие ядра, вращаясь, влетали в снасти противника и крушили каждый трос и кусок дерева, попадавшиеся им на пути.

Терри махнул рукой. Конец фитиля поднесли к запалу.

Первый раз в жизни капитан Харрингтон стоял на палубе корабля, стреляющего в людей. К этому мгновению он готовился с тех пор, когда двенадцатилетним мальчишкой был зачислен в военно–морскую школу в Портсмуте, но все же грохот орудия застал его врасплох.

Монтгомери стоял на цыпочках, вглядываясь в корабль противника. Терри уже выкрикивал приказы. Из ведра с водой доставали банник. На всем корабле лишь шесть человек в полной мере могли оценить значимость момента, и одним из них был командир.

Задрожала фок–мачта невольничьего судна. Марсель был разодран в клочья. Бонфорс достал из чехла подзорную трубу и навел ее на корабль противника.

– Вижу обрывки, свисающие с фор–марса, – констатировал он.

Харрингтон осматривал в подзорную трубу палубу противника. Четверо моряков собрались вокруг орудия. Если оно сейчас выстрелит, ядро угодит «Воробью» в корму – чуть дальше того места, где стоит капитан.

Вероятно, следует начать с уничтожения парусов невольничьего корабля. Тогда можно будет не опасаться, что добыча ускользнет, и стрелять, находясь в недоступном для бортовых орудий противника положении. Должен ли он изменить этот план из–за того, что глядит прямо в жерло вражеской пушки? Может, разумней стрелять в орудие? Даже если это цель небольшая, в которую попасть сложно? Заманчивая мысль. Возможно, корабль противника даже загорится.

Это была мысль, подсказанная страхом.

– Отличное начало, мистер Терри. Так держать!

Полыхнула огнем пушка врага. Краткий миг – времени хватает лишь на то, чтобы осознать, как оцепенело все тело, – и затем, почти одновременно, мозг капитана фиксирует грохот выстрела и тяжелый удар ядра, попавшего в «Воробья».

Ядро попало примерно туда, куда он и предполагал. Если бы его выпустили на несколько градусов выше, оно бы упало бы в трех шагах от него.

Орудие «Воробья» выстрелило во второй раз тотчас после попадания вражеского ядра. Орудийный ствол прочистили банпиком, и третье ядро «Воробья» полетело через волны, тогда как команда невольничьего судна все еще закладывала второй заряд.

– На корабле работорговцев команда – настоящие лентяи, – сказала Джива.

Эмори наблюдал за артиллеристами обоих кораблей и высматривал признаки повреждений. После третьего выстрела «Воробья» взволнованный гардемарин радостно подпрыгнул. Верхняя треть фок–мачты повисла, зацепившись за снасти.

В представленном Адмиралтейству рапорте Харрингтон сообщал, что работорговый корабль спустил на воду шлюпку, чтобы с ее помощью развернуть корабль бортом к «Воробью». Харрингтон не уточнял, когда именно появилась шлюпка. Как предполагал Эмори, это произошло через некоторое время после начала боя.

– Похоже, что они собираются спустить шлюпку с того борта, – заметил Эмори. – Что, у нас проблемы?

– С помощью программы вращения можно исправить большинство недочетов. Как вариант можно будет показать диктора, который разъяснит тактику, – найдем какого–нибудь помешанного на старинном оружии профессора. Даже вы, Эмори, сможете это сделать. Не исключено, что вы знаете об антирабовладельческом патруле больше, чем Питер и вся комиссия, вместе взятые. Вот это будет действительно здорово: потомок героя рассказывает о своем предке, которого в детстве боготворил. И после того, как увидел его в действии.

Харрингтон опять углубился в размышления. Шлюпка вытягивала нос брига против ветра. Теперь мистер Уитджой не сможет равняться на нос, который отворачивается. Следует ли ему совершить маневр, сделать круг и зайти врагу с кормы? Или лучше остаться на месте, продолжать стрелять и нанести парусам противника еще больший урон?

Удар по мачте вражеского корабля ослабил скорость хода и маневренность судна, но дела не решил. А Харрингтон жаждал, чтобы работорговцы оказались в безвыходном положении – всецело в его власти.

Носовая пушка невольничьего судна потихоньку отворачивалась от «Воробья». На протяжении некоего промежутка времени – кто знает, сколько он продлится? – «Воробей» сможет стрелять в противника, а тот – нет.

– Придерживайтесь данного положения, мистер Уитджой. Стреляйте столь же метко, мистер Терри.

В руках у Харрингтона хронометр. Фальконет громыхнул вновь, и капитан отметил, что команда мистера Терри стреляет с промежутком в одну минуту двадцать секунд.

Сцепив руки за спиной, Харрингтон наблюдал, как медленно меняет положение корабль противника. Тут уж как повезет. Ядра бортовых орудий могут уйти выше, ниже или пролететь над палубой «Воробья» на уровне живота молодого капитана. Может, упадут туда, где стоит он, или в нескольких футах влево или вправо. Дело случая.

Тут уж ничего не поделаешь.

Бонфорс обернулся. Взглянул на капитана и продолжил наблюдения над кораблем противника.

Команда мистера Терри выстрелила трижды до того, как настала очередь врага. Второй выстрел «Воробья» освободил сломанную мачту от опутывающих ее тросов, и она обрушилась на палубу. Третий заряд попал в грот–мачту с такой силой, что если бы пленники видели это – непременно бы возрадовались, если бы поняли, что это значит. Мачта накренилась вправо. Вся громада снастей, дерева и свернутых парусов готова была обрушиться.

Харрингтон почувствовал, что его захватила волна не поддающихся контролю эмоций, и вскричал:

– Мистер Уитджой, поворачивайте против ветра!

Руки рванули снасти. Большой треугольный парус–грот раскрылся поперек палубы «Воробья». Штурвал задал угол перекладки руля, и корабль Харрингтона начал поворачивать носом под ветер.

Несколько моряков вражеского корабля помчались к упавшему парусу. Если «Воробью» повезет, то под обломками мачты окажутся погребены один–два врага.

Если чему и учит флот, так это терпению. Приходится стоять на вахте вне зависимости от того, хочется или нет. Нужно сутками терпеть шторм, не имея понятия, когда он прекратится. Вот вы стоите, не смея покинуть пост, а жерла вражеских пушек медленно обращаются так, чтобы пальнуть как раз туда, где вы находитесь…

Первая вспышка застала Харрингтона врасплох. Если бы он командовал тем, другим, кораблем, то выждал бы еще по крайней мере минуту перед тем, как стрелять. Мимо кормы «Воробья», завывая, пролетело ядро. Через несколько секунд полыхнуло другое орудие.

На сей раз невидимое нечто пролетело над головой, футах в пятидесяти. Мистер Терри еще раз пальнул из фальконета, и Монтгомери троекратным «ура» приветствовал их выстрел.

Невольничье судно изрыгнуло третье ядро, и от страшного удара содрогнулся весь корпус «Воробья». Харрингтон взглядом обвел палубу, пытаясь оценить нанесенный кораблю ущерб, и увидел, как Монтгомери закрыл лицо обеими руками.

Наводчик схватил Монтгомери за плечи. Терри шагнул к юноше и взял его за запястья. Вокруг собралась вся артиллерийская обслуга.

– Мистер Бонфорс, пожалуйста, узнайте, в чем дело. Посмотрите, можно ли опять вернуть орудие в строй.

Бонфорс бросил на капитана один из самых недружелюбных взглядов, какие тому доводилось замечать. Это продолжалось лишь мгновение, но Харрингтон знал наверняка, что подумал помощник. Не желая выполнять неприятную обязанность, капитан перекинул ее подчиненному. Оба они знали, что приказание было правомочно – именно так следовало поступать капитану, – но это не меняло факта, что бессердечный сухарь спокойно поручает тебе то, чего обоим хотелось бы избежать любой ценой.

У борта стоял матрос. Он показал на планшир, и Харрингтон понял, что произошло. При скользящем ударе пушечного ядра от планшира со скоростью мушкетных пуль отлетели щепки, одна из них угодила Монтгомери в лицо.

– Похоже, что теперь мы знаем, кто такой Монтгомери, – заключил Эмори.

Джива просматривала только что сделанную запись.

– У меня записано. Камера все время была сосредоточена на нем. Когда они сгрудились вокруг юноши, я его потеряла из виду. Но засняла мгновение, когда обломок планшира угодил в него.

Лейтенант Бонфорс добрался до орудия и комбинацией бодрых реплик и весомых тычков начал разгонять собравшуюся вокруг Монтгомери толпу.

– Давайте же не забывать о нашем деле, джентльмены. Хоксбилл, проводите мистера Монтгомери в капитанскую каюту. Мистер Терри, надеюсь, нам хватит времени еще раз выстрелить до того, как мы отойдем от противника.

Во время планирования предстоящей миссии все сошлись в одном: обе камеры Дживы должны непрерывно отслеживать обоих гардемаринов. Было известно, что ранен будет один из них, но который именно – неведомо. В рапорте Харрингтон называл этого гардемарина мистером Монтгомери, но как он выглядел и когда это случится, было неизвестно. В отчете капитана говорилось: «Мистер Монтгомери и мистер Кларк держались храбро и профессионально. С сожалением сообщаю, что мистер Монтгомери потерял левый глаз. Он переносит несчастье с похвальным оптимизмом».

Прежде чем развернуться и по длинной, неспешной кривой подойти к корме невольничьего судна, «Воробей» отошел на добрых полмили. Люди в шлюпке пытались повторить их маневр, но в мобильности мистер Уитджой значительно превосходил противника. Состязание мощности парусов и весел завершилось, когда «Воробей» вошел в предел досягаемости орудия. Харрингтон приказал стрелять но шлюпке, и второй выстрел взметнул фонтан брызг рядом с носом лодки, отчего все гребцы тут же поспешили к трапу, свисавшему с борта их корабля.

Бонфорс хихикнул, глядя, с какой скоростью они карабкаются на палубу:

– Кажется, выдержка у них никуда не годится: им не очень–то по душе представлять собой мишени, верно?

Харрингтон оценивал положение двух кораблей относительно друг друга. Около пяти минут нос «Воробья» будет находиться точно напротив кормы вражеского корабля, а значит, они смогут метать ядро за ядром по всей длине работоргового судна.

– Стреляйте по палубе, как считаете целесообразным, мистер Терри. Дадим по ним три выстрела. И остановимся, если они прекратят сопротивление.

– Они открывают люк, – заметил Эмори.

Капитан Захария вместе с четырьмя своими людьми обступили крышку люка в центре корабля. Они пригибались к палубе, опасаясь ядра, которое в любое мгновение могло пролететь над их кораблем, сметая все на своем пути.

Четверо моряков спустились в трюм. Капитан Захария отшатнулся назад, опустился на одно колено и двумя руками стиснул пистолет.

Завидев первые черные фигуры, выползающие на солнечный свет, Харрингтон тут же махнул рукой и приказал:

– Не стрелять, мистер Терри.

Чернокожих было отлично видно. Их сковывали цепи, но все же капитан и экипаж держали африканцев под прицелом.

Выбравшись из трюма, два раба упали на палубу. Товарищи подхватили их и оттащили от люка.

– Похоже, что треть из них – женщины, – отметил Бонфорс.

Харрингтон посмотрел в подзорную трубу, проверяя оценку лейтенанта. Одна женщина прижимала к себе ребенка. Он опустил трубу и сложил ее.

– Организуйте абордажную команду, мистер Бонфорс. Ее поведу я. Вы примете на себя командование судном.

– Боже мой! – воскликнул Эмори. – Да он ни секунды не теряет!

Они знали, что собирался предпринять Харрингтон. В рапорте об этом говорилось. Но никакие письменные свидетельства не смогли подготовить Эмори к быстроте принимаемых молодым капитаном решений.

«Я убедился, что более мы не сможем карать команду врага ядрами, – писал Харрингтон, – и поэтому решил взять корабль штурмом с помощью одной из шлюпок. Присутствие на борту несчастных невинных означало то, что враг может починить мачты прямо у нас на глазах и, возможно, ускользнуть под покровом темноты. Также я опасался, что они предпримут постыдный шаг, прежде имевший место в подобных ситуациях, и избежать судебного преследования, утопив груз в море».

Тут же вызвался Терри. Хотел пойти и Дейви Кларк, но Харрингтон счел, что они не вправе рисковать еще одним гардемарином.

– Думаю, Дейви, что двум молодым джентльменам лучше помочь нам удержать на плаву «Воробья».

Было очевидно, что команда нуждается в воодушевлении. Четверо сделали шаг вперед. Вид остальных убедил Харрингтона в том, что Бонфорсу нужно помочь.

– Каждому охотнику – двойная доля, – выкрикнул Харрингтон. – Из капитанской части.

Вылетевшее из кормового орудия ядро просвистело футах в сорока от левого борта «Воробья». Не успело оно упасть в волны, как Бонфорс махнул в его сторону рукой и провозгласил:

– Ребята, это будут самые легко нажитые деньги в вашей жизни. Вы же видите, какие из них стрелки!

В конце концов вызвалось пятнадцать человек. Это означало, что на борту «Воробья» останется десятеро; если случится худшее, они сумеют привести судно обратно в порт.

Джива улыбнулась:

– Он удвоил им жалованье, верно? А в рапорте об этом не упоминалось.

Харрингтон занял место на носу шлюпки. Терри – на корме, где обычно сидел старший по званию офицер.

Пока они приближались к врагу, это значило немного. Противник будет стрелять по ним с палубы, и мишени они представляли собой равноценные. Но когда они пойдут на абордаж, Харрингтону надлежит быть впереди. Если его убьют, все предприятие может претерпеть неудачу; но еще вернее оно провалится, если его люди решат, что капитан укрывается за их спинами.

Они сели в шлюпку с правого борта «Воробья», и корпус их корабля защищал их от вражеских орудий. Терри дал приказ двигаться вперед, и первые несколько секунд они гребли вдоль корпуса. Потом вышли из–за него.

И вот между Харрингтоном и кормовой пушкой неприятеля не оказалось ничего, кроме сотни ярдов воды и солнечного света.

Терри должен был подвести шлюпку к кормовой части правого борта вражеского судна. Договорились, что он будет на руле по двум причинам. Терри поведет лодку за пределами обстрела орудий правого борта и постарается свести к минимуму время нахождения в секторе обстрела кормовой пушки. С румпелем лучше всего мог управиться именно он. Никто из членов экипажа «Воробья» лучше его не знал сильных сторон и недостатков морской артиллерии.

Скользнув за корпус «Воробья», они побороли сопротивление воды. Терри выкрикнул твердое: «Навались! Раз! Два!» – и лодка рванулась к цели. Терри задал гребцам темп на два счета.

С каждым гребком они уходили все дальше и дальше из пределов досягаемости грозного кормового орудия. Но вместе с тем каждый всплеск весел приближал их к вооруженным противникам, столпившимся вдоль леєрного ограждения.

Харрингтон крепко сжимал оружие: в правой руке пистолет, в левой – абордажную саблю. Указательный палец он держал подальше от курка, чтобы случайно не выстрелить и не всадить в самого себя пулю, как глупец. Еще два пистолета торчали у него из–за пояса, справа и слева. У каждого из сидящих за ним моряков было по два пистолета и мушкеты, а у ног лежали абордажные сабли.

Вспыхнуло жерло кормовой пушки. Харрингтону показалось, что ему не удастся воспротивиться порыву скорчиться, уменьшиться в размерах, став не больше своей шляпы. Но он сосредоточился на борту вражеского судна и обнаружил, что может заставить себя сидеть прямо. Тут до него долетел грохот орудия. Отдаленный, словно доносящийся с лун Юпитера.

– Раз… два… раз… два…

Есть ли на свете что–либо прекраснее грохота пушки, только что выстрелившей в вас ядром? По воде разносится гул, а вы все еще живы. И уверены, что четыре фунта железа пролетели мимо, не переломав ваших костей, не повредив лодки и не искалечив товарищей.

– Вот последний залп, который дала эта штуковина, – пробормотал кто–то в шлюпке.