Текст книги "Лучшее за год XXV/II: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк"

Автор книги: Брайан Майкл Стэблфорд

Соавторы: Кейдж Бейкер,Гарднер Дозуа,Нэнси (Ненси) Кресс,Элизабет Бир,Пат (Пэт) Кадиган,Грегори (Альберт) Бенфорд,Роберт Рид,Грег Иган,Том Пардом,Кристин Кэтрин Раш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Высокому человеку каким–то образом удалось пройти по улицам, не привлекая к себе внимания и не будучи ограбленным, но теперь он внимание привлек.

Члены стаи бросились на чужака. Возможно, сначала они просто собирались избить его как следует – но у троих были ножи. Парень с пушкой не воспользовался ею – он, по крайней мере, сохранил остатки разума. Остальные не испытывали такого благоговения перед смертоносной силой своего оружия.

Это убийство, возможно, сошло бы за непредумышленное; сами преступники не соображали, что совершают уголовное преступление, – ни один из них не смог бы сформулировать свое намерение за те несколько секунд, что были в их распоряжении. И все же за эти секунды высокий человек был приговорен – самое большее, через десять он уже лежал на полу без сознания, а через сорок был уже практически покойником; к этому времени сердце его уже остановилось, и мозг перестал получать необходимое количество кислорода.

Ложка с содержавшейся в ней ароматической смесью выпала у него из пальцев.

Шейла была спасена буквально в последнюю минуту. Если бы она вдыхала эти пары еще десять секунд…

Шейла действительно была спасена, и она это понимала. Если бы она вдохнула необходимую дозу пятого препарата, она перестала бы быть собой и начала бы неотвратимо превращаться в кого–то другого.

Она никогда не верила, ни секунды, в то, что действительно станет одной из бессмертных атлантов, готовой принять командование над своими покорными рабами и возродить к жизни своих сестер. Она не собиралась захватывать власть над миром и спасать человечество от самоуничтожения путем установления милосердной диктатуры. Она была не настолько сумасшедшей… но она знала, что, каким бы психом или дураком ни был Зармеродах, он был чертовски прав в одном. Она действительно была не той, кем себя считала, – никогда. Внутри ее, скрытая среди нагромождения ее клеток, жила стройная, подтянутая, мыслящая женщина – и эта женщина смогла бы вырваться из плена, если бы четверо жалких соперников такой же жалкой банды Даррена не решили, что пришла его очередь погибнуть в их дурацкой и никчемной войне наркодилеров.

Шейла понятия не имела, кем могла быть эта скрытая в ней личность. Она не смогла бы дать ей имя. Но она знала одно, и в этом не могло быть сомнений: эту ужасную боль стоило вытерпеть, если бы только Зармеродах смог завершить свой ритуал.

Это был ритуал, решила она, какое–то оккультное действо, а не простое колдовство. Это была церемония инициации, символизирующая переход на другой уровень существования, подобная свадьбе или получению диплома, но только в миллион раз более значительная и эффективная.

Шейла знала: независимо от того, стала бы она бессмертной из Атлантиды или нет, кем–то она все же стала бы. Она превратилась бы из гусеницы в бабочку, а может быть, еще лучше – в стрекозу или осу со смертоносным жалом. Вдыхая пары пятого снадобья, она не видела ничего конкретно, но ощутила такую жажду прозрения, какой никогда не ощущала прежде, о которой она и не подозревала.

Но она упустила свой шанс – скорее всего, навсегда.

Когда полиция в конце концов появилась вслед за «скорой», которую Шейла вызвала, чтобы избавиться от тела, она рассказала обо всем, что произошло. Разумеется, она не назвала имена убийц, но полиции не потребовалось много времени, чтобы выяснить, кто кого убил и почему. Были собраны свидетельские показания, все рассказы объединились в одну картину, и полицейские пришли в ярость. Они так хотели посадить этих парней за нечто более серьезное, чем незаконное хранение оружия, а Шейлу – хотя бы за препятствие ходу следствия. Однако на этот раз серьезных обвинений повесить ни на кого не удалось, хотя убитый, прежде чем свихнуться, был уважаемым океанографом.

В конце концов тело увезли. Шейлу выперли из квартиры, которая превратилась в место преступления; лужи крови и «различные потенциально токсичные загрязнения» должен был тщательно убрать специальный отряд, прежде чем полиция сочтет ее «пригодной для заселения». Даррена найти не смогли, но работникам системы соцобеспечения удалось отыскать Трэйси, чтобы отправить ее вместе с матерью на «временное местопребывание» в захудалых меблирашках.

Примерно через двадцать минут, прежде чем Трэйси снова сбежала, чтобы найти себе более подходящее место для ночевки, Шейла сильно сжала ее в объятиях.

– Не беспокойся за меня, дорогая, – сказала она, хотя дочь и не думала беспокоиться, – со мной все в порядке, на самом деле. Но прежде чем ты уйдешь, я хочу сказать тебе, что я тебя очень люблю.

Она могла бы, конечно, сказать много больше. Она могла бы сказать, что дочь – это плоть от плоти ее, но плоть эта необыкновенная; и что если однажды в ее жизни появится загадочный человек, который когда–то копался в тине, извлеченной со дна далекого океана, и подхватил при этом заразную болезнь, от которой у него поехала крыша, то ей стоит проявить немного терпения. Ведь он может оказаться Зармеродахом, воплотившимся снова и героически пытающимся выполнить свою древнюю миссию точь–в–точь как тот придурок в бинтах из «Мумии», но более мирным образом. Но она, конечно, ничего подобного не сказала. Это прозвучало бы смешно, и Трэйси пропустила бы ее слова мимо ушей.

Тем не менее, когда Трэйси ушла и Шейла осталась одна в грязной комнате, вызывающей приступы клаустрофобии, с включенным для компании телевизором, она не могла не предаться размышлениям о том, существует ли хоть проблеск надежды, не только для нее, Трэйси или Даррена, но для всего мира, которому угрожает экологическая катастрофа.

В конце концов она решила, что лучше верить – надежда есть.

Пэт Кадиган
Ничего личного [46]46
  «Nothing Personal," by Pat Cadigan. Copyright © 2007 by Pat Cadigan. First published in Alien Crimes(Science Fiction Book Club), edited by Mike Resnick. Reprinted by permission of the author.


[Закрыть]

Пэт Кадиган родилась в Скенектади, штат Нью–Йорк, в настоящее время живет в Лондоне вместе со своей семьей. Ее первая профессиональная публикация состоялась в 1980 году, и с тех пор Кадиган считается одним из самых ярких молодых авторов своего поколения. Рассказ «Милый мальчик–гибрид» («Pretty Boy Crossover») попал в списки лучших научно–фантастических работ 1980–х годов, а рассказ «Ангел» («Angel») вошел в число финалистов премий «Хьюго», «Небьюла» и Всемирной премии фэнтези, став одним из немногих произведений, когда–либо удостаивавшихся такого довольно необычного признания. Малая проза Кадиган появлялась во многих наиболее известных журналах, включая «Omni», «Asimov's Science Fiction» и «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», а позднее была объединена в сборники «Узоры» («Pattems») и «Грязная работа. Рассказы» («Dirty Work: Stories»). Вышедший в 1987 году дебютный роман «Игроки с разумом» («Mindplayers») получил превосходные отзывы, а второй роман «Синнеры» («Synners»), опубликованный в 1991 году, был отмечен премией Артура Кларка, как и третий роман «Дураки» («Fools»), – кроме Кадиган только Чайна Мьевиль дважды завоевывал премию Артура Кларка. Среди других работ писательницы романы «Чай из пустой чашки» («Теа from an Empty Сир») и «Цифровой дервиш» («Dewish Is Digital»), а также антология «The Ultimate Cyberpunk», в которой она выступила в качестве составителя. Недавно вышел новый роман «Реальность была моим другом» («Reality Used to Be a Friend of Mine»). Произведения Кадиган публиковались в «The Year's Best Science Fiction» с первого по шестой и с девятого по тринадцатый выпуск.

В представленном ниже рассказе с напряженным сюжетом автор отправляет нас в путешествие по киберпространству, которое оказывается столь же опасным местом, как и реальный мир, если не более.

Детектив Руби Цун не смогла бы сказать точно, когда ею впервые овладел Страх. Это развивалось постепенно, неделями, а то и месяцами, с незаметностью любого из повседневных жизненных процессов – когда набираешь вес, седеешь или стареешь. Время шло и шло, пока однажды, проснувшись, обнаруживаешь, что ты полноватая, седеющая средних лет детектив из убойного отдела с двадцатью пятью годами стажа и тяжелым комком скверных предчувствий в желудке: Страхом.

Впрочем, это было достаточно известное ей чувство. Руби оно было хорошо знакомо в прошлом. Когда ждешь вердикта по инциденту, связанному со стрельбой по офицеру полиции. Когда поднимаешь взгляд от горы бумаг на столе и видишь перед собой офицера из отдела внутренних расследований с каменным лицом. Когда врач прокашливается и предлагает сесть, прежде чем сообщить результаты маммографии. Когда отвечаешь на вызов и обнаруживаешь, что это номер полицейского. Были еще и нескончаемые слухи, слухи, слухи: о сокращении бюджета, принудительной отставке всех, кто проработал более пятнадцати лет, о принудительных перемещениях из отдела в отдел, переводе на менее квалифицированную работу, продвижениях по службе, обманах, вызовах в суд, не говоря уже голоде, войне, эпидемиях, болезнях и смерти – словом, все как обычно.

Она ко многому из этого привыкла. Иного выхода тут не было, иначе заработаешь язву или свихнешься. Набравшись опыта, она поняла, о чем имеет смысл тревожиться, а на что можно наплевать, хотя бы временно. Иначе Страх целыми днями снедал бы ее изнутри, а по ночам сидел на груди и не давал дышать.

Последние десять лет из двадцати пяти она проработала в убойном отделе, и все эти годы у нее почти не имелось причин испытывать Страх. Не было смысла. Это же убойный отдел, и плохое тут просто обязано происходить, так чего же бояться? Сегодня кто–то умрет, завтра умрет другой, послезавтра еще кто–то, и так далее. Ничего личного, просто убойный отдел.

Ничего личного. Она долгое время относилась к работе именно так, и все шло прекрасно. Какими бы ни были причины очередного убийства, она могла быть абсолютно уверена, что к ней самой они не имеют никакого отношения. Какие бы серьезные проблемы ни привели к потере жизни, они не предназначались стать знамением, предупреждением или предсказанием в ее собственной жизни. Просто факты, мэм или сэр. Потом отмечаем время ухода и идем домой.

Ничего личного. В этом смысле она была абсолютно чиста. Но это не очень помогало. И ей казалось, будто она проглотила нечто размером и весом с хоккейную шайбу.

Никакая конкретная причина на ум не приходила. Она не была фигурантом расследования – во всяком случае, ей об этом не было известно, а она приучила себя не бояться того, о чем она не знает. Она не сделала ничего (в последнее время), что могло бы навлечь серьезное дисциплинарное взыскание. Не было ни медицинских обследований, результаты которых могли встревожить, ни каких–либо угроз. Ее сын Джейк и его жена Лита уютно устроились в пригороде Бостона, зарабатывая неприлично большие деньги на компьютерных программах, и растили детей в большом старинном доме в викторианском стиле, похожем на сказочный замок. Внуки регулярно слали ей письма по электронной почте, в основном шутки и свои отсканированные рисунки восковыми мелками. Были ли они действительно так счастливы, какими выглядели, – другой вопрос, но она твердо знала, что они не страдают. Но даже если бы она имела склонность беспокоиться за них, не имея на то оснований, все равно это беспокойство не ощущалось бы как Страх.

Она не понимала, когда в ней впервые поселился Страх, но почти такой же загадкой стало, как она ухитрилась этого не заметить. Со временем она поняла, что загадки в этом нет – она просто–напросто заталкивала его в глубины сознания и, будучи постоянно занятой, так и запихивала его все глубже в папку «Этим заняться потом», и там Страх постепенно стал настолько сильным, что игнорировать его стало уже невозможно.

А это возвращало ее к исходному вопросу: когда, черт побери, все началось? Когда ушла на пенсию ее напарница Рита Кастилло? Она не помнила, чтобы испытывала что–либо настолько неприятное, как Страх, когда Рита об этом объявила, или позднее, на прощальной вечеринке. Та проходила в баре для полицейских, празднование затянулось до двух часов ночи, и единственным необычным событием того вечера стало то, что Руби вернулась домой относительно трезвой. Не умышленно и не по какой–либо конкретной причине. Даже не нарочно – она выпила пару стаканчиков, после которых в голове приятно зашумело, но потом переключилась на диетическую колу. Какой–то новый сорт – кто–то дал ей попробовать, и ей понравилось. Кто? Точно, Томми Диченцо. Он уже пятнадцать лет как в завязке, а это своего рода рекорд в их округе.

Но Страх не зародился в тот вечер, он уже тогда был с ней. Не нынешний разбухший комок Страха, но задним числом она поняла, что ощутила тогда нечто странное и просто отказалась думать о легкой тревоге, которая уже вонзила зазубренный крюк в уязвимое место.

Но она не могла и отрицать, что тогда все–таки выпила. А когда выпьешь на прощальной вечеринке копа, становишься уязвим для самых разных неприятностей: дурных мыслей, скверных воспоминаний, плохих снов и паршивого состояния наутро. Конечно, знание об этом не всегда останавливало ее в прошлом. Слишком уж легко было отпустить тормоза, позволить себе увлечься моментом, всеми моментами, и неожиданно ты уже в полной заднице и гадаешь, как такое могло случиться. Впрочем, она не могла припомнить, когда ей в последний раз доводилось слышать, что кто–то остался трезвым случайно.

А не мог ли навлечь Страх тот девятилетний мальчик? Тот случай был весьма мерзким даже для такого ветерана, как она. Рита находилась в отпуске, и она работала одна, когда тело мальчика нашли в мусорном контейнере на южной стороне города – или в Южном городе, как его, похоже, сейчас все называют. Это неожиданное изменение названия ее озадачило, и она даже в шутку сказала Луи Леванту, сидевшему за соседним столом, что не получала извещения о переименовании этой части города. Луи взглянул на нее со смесью легкого удивления и веселья на бледном лице.

– Когда я там рос, мы его всегда называли Южным городом, – немного высокомерно сообщил он. – Наверное, наконец–то об этом узнали и все остальные.

Руби напомнила себе, что Луи примерно на двадцать лет моложе ее, а это означает, что ей пришлось забыть на два десятилетия истории больше, чем ему, и она не стала развивать эту тему.

В любом случае этот район, будь он южной стороной или Южным городом, не был рассадником преступлений. Он не считался таким крутым, как похожая на парк восточная часть города или обиталище среднего и рабочего класса на северной окраине, но все же котировался выше, чем восточный сектор. Убийство в Южном городе было событием, а то, что жертвой стал девятилетний мальчик, делало новость еще хуже. Но худшим оказалось то, что это было сексуальное преступление.

Она почему–то знала, что это окажется сексуальным преступлением, еще до того, как увидела тело – маленькое, обнаженное и искалеченное, – лежащее в мусоре на дне контейнера. Как раз то, что ей меньше всего хотелось бы расследовать, – убийство ребенка на сексуальной почве. Такое убийство отличалось чем–то особым для всех: зарядом истерики для религиозных фанатиков и сенсационными заголовками для прессы. И особой разновидностью ада для семьи жертвы, на которую с этих пор всегда будут отбрасывать тень его обстоятельства.

Во время своей короткой жизни мальчик был средним учеником, но со склонностью к механике – ему нравилось мастерить двигатели для моделей поездов и машин. Он говорил родителям, что хочет стать пилотом, когда вырастет. Если бы он погиб в результате несчастного случая, в аварии, свалился бы с крыши или как–нибудь еще столь же непримечательно, его запомнили бы как мальчика, так и не получившего шанс летать, – трагедия, как жаль, зажгите свечу. Вместо этого он навсегда запомнится по скандальной природе своей гибели. И общественная память будет связывать его не с детскими увлечениями вроде моделей поездов и машин, а с убившим его извращенцем.

Она ничего о нем не знала, когда впервые увидела, никаких подробностей насчет моделей и мечты о полетах – в тот момент она не знала даже его имени. Но уже знала все остальное, когда забралась в контейнер, сдерживаясь, чтобы ее не стошнило от вони мусора и кое–чего похуже, и надеясь, что надетые поверх одежды пластиковый комбинезон и сапоги не порвутся.

То был плохой день. Достаточно плохой, чтобы стать тем днем, когда внутри нее поселился Страх.

Но только и он не был тем днем.

Думая о нем, вспоминая то ужасное ощущение, которое она испытала, случайно наступив на лодыжку мертвого мальчика, она поняла, что Страх уже был с ней. В то время еще не столь тягостный, все еще достаточно небольшой, чтобы отступить перед лицом более срочных проблем, однако он уже точно обитал в ней.

Значит, причиной его стал Рики Карстейрс? Примерно за месяц до того мальчика она выходила из полицейского участка и увидела, как Рики заводят в участок двое полицейских в форме, и сразу же его узнала. Она понятия не имела, как ей такое удалось – Рики был худой, грязный и явно взвинченный, а она не видела его с тех пор, как они с Джейком учились вместе в седьмом классе, но она узнала его мгновенно, и это было неприятно.

– Это совершенно неправильно, – пояснила она, когда Рита поинтересовалась, с чего это у нее такое выражение, словно она только что обнаружила в откушенном яблоке половинку червяка. – Одноклассникам твоего ребенка полагается уехать и жить ничем не примечательной жизнью. И работать в офисе где–нибудь в Колумбусе, Чикаго или Далате.

– И это совершенно странно, – ответила Рита с легкой тревогой на пухлом лице. – А может, недостаточно странно… не знаю. Ты в последнее время много смотрела телевизор? Канал «Холлмарк» или наподобие того?

– Не важно, – отмахнулась она. – В моих словах было больше смысла до того, как я их произнесла.

Рита искренне рассмеялась, и на этом они тему закрыли и стали тянуть лямку дальше, гадая, что им принесет этот день. Наверное, очередного мертвеца.

Пугающий образ одного из старых школьных приятелей Джейка в наручниках застрял у нее в сознании скорее как курьез. Неприятно, но вовсе не легендарный «момент истины», не проверка реальности, не пробуждающий зов планеты Земля. Просто момент, когда она понадеялась, что бедняга Рики ее не узнал.

Так обитал ли в ней Страх уже тогда?

Она пыталась, но честно не могла вспомнить и решить – тот инцидент произошел слишком давно и длился всего минуту, – но все же пришла к выводу, что, скорее всего, обитал.

Маловероятно, поняла она, что ей когда–либо удастся вспомнить точный момент, когда что–то сдвинулось, сместилось или треснуло – во всяком случае, пошло не так, – и позволило ощущению чего–то неправильного проникнуть в нее и укорениться. И, насколько она знала, это даже может не иметь значения. В том случае, если она пребывает на первой стадии срыва, жертвами которых становятся многие полицейские. Вот–вот, как раз то, что ей нужно, – крушение поезда, снятое рапидом. Господи, да какой вообще смысл в этом медленно развивающемся срыве, если ты реально ничего не можешь с этим поделать, реально его предотвратить? И вообще паршиво, что все усилия тут бесполезны: каждый из ее знакомых копов, которому все же удалось преодолеть этот срыв, описывал его как неостановимый. Если уж ему суждено произойти, то почему бы не побыстрее? Быстро сорваться, так же быстро прийти в себя, и дело с концом. Она представила, как идет за помощью к психоаналитику из департамента: мол, разгоните мой процессор, док, а то на мне висит куча дел, а я не успеваю с ними справляться.

Ха–ха. Хорошая шутка, психоаналитик может даже посмеяться. Если только ей не придется объяснять, что такое разгон процессора. Достаточно ли он разбирается в компьютерах, чтобы оценить шутку? Черт, да она сама бы этого не знала, если бы не нахваталась кое–каких знаний от Джейка, который был технарем чуть ли не с пеленок.

Ее сознание вцепилось в идею поговорить с психоаналитиком и не отпускало ее. Почему бы и нет? Она уже делала это прежде. Да, тогда это было обязательным визитом – все копы, участвовавшие в инцидентах со стрельбой, обязаны посетить психоаналитика, – но у нее с этим не оказалось никаких проблем. Это принесло ей даже больше пользы, чем она ожидала. Все это время она знала, что нуждается в помощи, и если бы была честна перед собой, то призналась бы в этом. А жить, постоянно волоча за собой свинцовый груз Страха, – это даже не крайний предел допустимого напряга, считающегося нормальным для детектива из убойного отдела.

Чем больше она думала, тем более настоятельной казалась мысль поговорить с психоаналитиком департамента, потому что ни с кем другим она об этом не заговорила бы. Ни со своим лейтенантом, ни с Томми Диченцо, ни даже с Ритой.

Ну, с лейтенантом Остертагом она точно говорить не будет – это просто глупо. На протяжении всей своей карьеры у нее хватало здравого смысла никогда не верить в чушь типа моя–дверь–всегда–для–тебя–открыта из уст старшего офицера. Остертаг даже не потрудился сделать вид, что это якобы так.

С другой стороны, с Томми Диченцо она могла и поговорить, и рассчитывать на его молчание. Они вместе учились в академии полиции, и она выслушала от него немало откровенностей – как до, так и после того, как он бросил пить. Томми мог бы даже сказать, едет ли у нее крыша, или же это кризис среднего возраста, результат переутомления и низкой зарплаты. Но всякий раз, когда ей хотелось позвонить ему или пригласить выпить кофе, что–то ее останавливало.

При этом ее бесило, что она не может назвать ни единой веской причины почему. Черт, она не могла назвать даже паршивой причины. Не было никакой причины. Она просто не могла заставить себя поговорить с ним о Страхе, и все тут.

А Рита… Что ж, причин не говорить с ней хватало. Они были заняты, слишком заняты, чтобы уделять хоть какое–то время тому, что не относилось напрямую к папкам с делами, громоздящимся на их столах. Не то чтобы Рита не стала бы ее слушать. Но всякий раз, когда она представляла, как скажет: «Знаешь, Рита, меня в последнее время одолевает… дурацкое чувство, ощущение, будто я нахожусь в середине чего–то очень плохого, которое вскоре станет гораздо хуже», в ее голове возникал тот девятилетний мальчик, и она стискивала зубы.

Разумеется, она могла пойти к Рите хоть сейчас. Могла прийти в ее уютную квартирку на четвертом этаже, сесть с ней на балкончике в джунглях растений в кадках и за парой пива рассказать ей все. Да только она знала, что скажет Рита, потому что однажды она это уже сказала. Это было вечером накануне того дня, когда Рита подала документы на увольнение, – она пригласила Руби пообедать и первой сообщила ей эту новость.

– Я всегда планировала отпахать положенные двадцать лет и уволиться, пока я еще достаточно молода, чтобы наслаждаться жизнью, – поведала она, отрезая кусочек бифштекса с кровью. – Ты могла это сделать еще пять лет назад. Так сделай это сейчас, и у тебя все будет хорошо. Может быть, ты хочешь набрать тридцать лет стажа, но стоит ли тянуть лямку еще пять лет?

– Пять лет… – Руби пожала плечами. – Что такое пять лет? Практически моргнуть не успеешь.

– Тогда у тебя еще больше причин уволиться, – настаивала Рита. – Пока не стало поздно жить в свое удовольствие.

Внутренне ощетинившись, Руби уставилась на свой бифштекс. Почему она заказала так много еды, было выше ее понимания. Страх почти не оставил для нее места.

– Я и так живу.

– Работа – это не жизнь, – возразила Рита, энергично жуя и вытирая губы салфеткой. – Работа есть работа. Чем ты занимаешься, когда не работаешь?

– Общаюсь с внуками по электронной почте. Хожу по магазинам. Беру напрокат фильмы…

– Тебя когда–нибудь приглашали в кино? Или поужинать – только не я? – быстро добавила Рита, прежде чем она успела ответить. – Черт побери, подруга, а когда ты в последний раз трахалась?

Руби лишь испуганно моргнула, так и не поняв, вызван ли испуг самим вопросом или тем фактом, что она не знает ответа.

– Не знаю, слышала ли ты, – Рита подалась вперед и понизила голос, – но для людей нашего возраста есть другие развлечения, нежели выяснять различия между типами вибраторов.

– Да, но мое представление о сексе не включает сидение за клавиатурой. – Руби взглянула на подругу искоса.

– Зря, зато пальцы остаются проворными. – Рита рассмеялась. – Нет, я имела в виду не секс–чаты. А о том, чтобы встречаться с реальными людьми.

– Сайты знакомств? – скривилась Руби.

– Я тебя умоляю… – Рита скопировала выражение ее лица. – Социальные группы. Встречи людей со сходными интересами. Хобби, кинофестивали и тому подобная фигня. Ты знаешь, что у меня есть приятель? – Пауза. – И подружка.

– Звучит неплохо, – прокомментировала Руби. – Но не знаю, подходит ли мне такое.

– Так ведь и я не знала. И уж точно не искала специально. Это просто случилось. Так всегда бывает, когда не сидишь в четырех стенах, – события берут и случаются. Вот и тебе нужно попробовать.

– Да? Что ж. вот что я действительно хочу узнать, так это почему я до сих пор не знакома с теми, с кем ты встречаешься? – Руби скрестила на груди руки и напустила на себя суровость.

– Ну, одна из причин в том… и тут я должна быть совершенно честной… – Рита положила нож и вилку. – Я не была уверена, как ты отреагируешь.

Брови Руби поползли вверх.

– Что? Мы столько времени проработали вместе, и ты не знаешь, что я не гомофоб?

– Я имела в виду парня, – невозмутимо пояснила Рита.

– Проклятие. А я–то думала, что так хорошо это скрываю, – произнесла Руби с таким же невозмутимым лицом.

Рита рассмеялась и снова взяла нож и вилку.

– Так отойди от дел тоже. И тебе не придется скрывать то, чего тебе не хочется.

– Я над этим подумаю, – солгала Руби.

– А я повторю вопрос: чего ты ждешь? – Рита помолчала, выжидательно глядя на нее. Не дождавшись ответа, она продолжила: – Знаешь, а ведь тебя не повысят в должности. И тебе это известно, не так ли?

Руби наклонила голову, не найдя ответа.

– Я точно знала, что меня не повысят. – Рита сделала добрый глоток вина и снова вытерла рот салфеткой.

– Так ты из–за этого и решила уйти? Рита выразительно покачала головой:

– Я ведь говорила, что таким мой план был всегда – отработать свои двадцать лет и свалить. И им пришлось бы предложить мне чертовски заманчивое повышение, чтобы я захотела остаться.

– Да? И какое же? Начальник полиции? Комиссар?

– Пожизненный верховный диктатор. И не уверена, что я ответила бы «да». – Рита вздохнула. – А ты ради чего тянешь лямку? Хочешь стать лейтенантом?

– Я сдала экзамен.

– Я тоже. И еще сотни других копов до нас, и им тоже ничего не светит. – Лицо Риты неожиданно стало печальным. – Никогда не представляла тебя кадровым офицером.

– Или, может быть, надеялась, что я не такая? – уточнила Руби. – Лично я никогда об этом не думала. Я просто каждый день вставала и шла на работу.

– Так подумай об этом теперь, – настойчиво посоветовала Рита. – Подумай так, как никогда не думала о чем–либо другом. Стань серьезной – выше тебе уже не подняться. Чего бы ты ни ждала, это уже не наступит. Ты будешь только топтаться на месте.

– Моя работа – раскрывать убийства и отправлять виновных за решетку, – возразила Руби с легким напряжением в голосе. – Я не назвала бы это топтанием на месте.

– Для тебя лично это топтание. – Рита даже не подумала извиниться. – И на случай, если ты забыла, ты чего–то стоишь.

– Я хороший коп. Это многого стоит.

– Однако это не все, что ты есть. Хотя бы это тебе известно? Руби поерзала, более чем слегка раздраженная.

– Уйти в отставку молодым – это не для всякого, даже если ты так думаешь. Когда у тебя есть только молоток, все выглядит как гвоздь.

– Бога ради, ну ты и… – Рита резко выдохнула. – Именно это я и пыталась тебе сказать.

Они просидели какое–то время, уставившись друг на друга, и Руби поняла, что ее вскоре уже бывшая напарница раздражена, как и она, если даже не больше. Она попыталась найти какие–нибудь слова, чтобы разрядить ситуацию, пока не началась серьезная ссора, но Страх, обосновавшийся в ней, пожирал ее мозг. Руби поняла, что Страх – это фактически все, о чем она сейчас думает, он подобен неутихающей боли, и для чего–то иного внутри нее почти не осталось места.

Затем Рита откинулась на спинку кресла, а на ее круглом и пухлом лице отразилась тревога.

– Черт, что я делаю? Прости, Руби.

Подруга уставилась на нее с недоумением.

– Я говорю тебе, что у тебя нет никакой личной жизни, и при этом давлю на тебя так, словно пытаюсь добиться признания. – Она тряхнула головой, словно желая прояснить мысли. – Пожалуй, я уволилась как раз вовремя.

– Ну, а я буду делать карьеру дальше, – сказала Руби, коротко рассмеявшись. – Забудь. Мы ведь знаем, что все бывают напряжены, когда напарник уходит. И многое воспринимается странно, непропорционально.

Они доели обед – точнее, Рита доела свой, пока Руби упаковывали недоеденное с собой на вынос, – и рано расстались, все время улыбаясь, хотя улыбки получились немного печальными.

На этой точке их отношения и застыли: сглаженными, но не до конца. Если бы она пошла к Рите сейчас и рассказала о Страхе, с каждым днем становящемся чуть больше, чуть тяжелее и чуть более тревожащем, причем конца этому не предвиделось, Рита восприняла бы это как еще одно доказательство того, что была права насчет отставки.

И она действительно не хотела говорить об этом с Ритой, потому что не намеревалась уходить в отставку. Потому что в глубине души знала, что даже если последует совету Риты плюнуть на все, даже если сделает на шаг больше, продаст все, что у нее есть, и купит роскошный пляжный домик где–нибудь на Карибах, станет целыми днями нежиться на солнышке, не отказывать себе в изысканной еде и напитках, а также как следует трахаться каждую ночь с разными роскошными мужчинами и женщинами, отдельно и вместе, – несмотря на все это и миллион долларов в придачу, она ни на миг не сомневалась, что и тогда будет каждое утро просыпаться со Страхом, еще большим, тяжелым и неумолимым, чем накануне.

Если она пойдет к Рите, то придется все это ей сказать, а Руби этого не хотелось, потому что Рита этого не поймет. А если не скажет, то Рита снова начнет зудеть о том, чего она ждет. Вероятно, обвинит ее, что она ждет, пока Страх уйдет.

И тогда она будет вынуждена признаться: «Нет. Я жду, чтобы узнать. Я жду, пока то, чего я боюсь, не проявится». А в этом она еще окончательно не призналась даже себе самой.

– Кофе?

Голос пробился сквозь уже обычную для Руби комбинацию утренней сонливости и постоянного давления Страха, испугав ее и заставив слегка вздрогнуть. Она оторвала взгляд от раскрытой папки, на которую тупо смотрела, но не видела, и обнаружила возле стола молодого парня с большой кружкой в руке. Кружка явно была не из кофейного автомата в их участке.