Текст книги "Вратари — не такие как все"

Автор книги: Брайан Глэнвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Я знал, что босс мне скажет, – он это и сказал: что мяч был мой, что у меня было полчаса, чтобы дойти до него, что если бы я смотрел на мяч, а не на игрока, все было бы в порядке. Наверное, тут он был прав. Потом он добавил: «Вратарь, который совершает такие ошибки, не имеет права играть в футбол». В тот момент я его ненавидел. Я ничего не ответил, просто разделся и пошел в душ, но у меня не было ни малейшего желания когда-либо снова играть в его команде.

На следующую игру меня не поставили – впервые за все время. Я узнал это не от него, прочитал в газетах. Купил где-то в городе «Ивнинг Стэндард» и наткнулся: «Возможно, «Боро» даст передышку своему 18-летнему вратарю Ронни Блейку и вернет в состав бывшего голкипера первой команды Терри Моргана. Вот что сказал менеджер клуба Чарли Макинтош: «Ронни в последнее время преследуют травмы. Он постоянно играет в первой команде с семнадцати лет, а это огромная нагрузка для молодого вратаря. Наверное, пришло время отдохнуть».

Все это была полная чушь, но мне стало совсем плохо от того, что я узнал обо всем именно таким образом. На следующее утро я пошел на стадион – это была пятница – и, естественно, увидел в составе имя Терри Моргана. Моего не было даже в дубле.

Тут я, наверное, поступил немного опрометчиво, прямиком направившись в кабинет босса. Он, как всегда, сидел за столом.

– Что тебе надо? – спросил он, посмотрев на меня весьма недружелюбно.

– Трансфер, – ответил я.

– Не будь кретином. Никакого трансфера ты не получишь. Твой контракт заканчивается через два года, а после этого мы имеем права на тебя еще на четыре сезона. До тех пор, пока я здесь, ты тоже будешь здесь, – его слова меня очень расстроили.

– Какой смысл держать меня, если вы в меня не верите? – спросил я.

– Кто сказал, что я в тебя не верю? Ты сам не веришь в себя, вот в чем проблема. Поэтому ты и пропустил тот гол в субботу. Я это знаю, и ты это знаешь. Я хочу дать тебе шанс вновь обрести уверенность в себе. Пока она не вернется к тебе, ты никому не будешь нужен. Тебе будет только хуже.

Наступила небольшая пауза: я смотрел на него, он на меня. Говорить, похоже, было нечего. Я понимал, что он в чем-то прав, но все равно чувствовал себя очень плохо. Не надо было ему говорить это так, как он сказал.

– Тебе нужно отдохнуть, поэтому я не включил тебя в состав дубля. Если хочешь посмотреть игру, можешь прийти; если хочешь развеяться, можешь уехать. Увидимся в понедельник в Снэйрсбруке. – Когда я выходил, он крикнул мне вслед: – И ни слова прессе!

Вообще-то я поговорил с одним журналистом, но это было не для печати, и, естественно, я был осторожен в выборе собеседника; к тому времени я уже разбирался, кому можно доверять, а кому нет. С одним парнем из небольшой местной газеты у нас сложились хорошие отношения, он был довольно симпатичным малым. Когда он мне позвонил, я прямо сказал ему: «Я очень расстроен, но не хочу ничего говорить. Да, я понимаю, что играл неважно, но, по-моему, мне нужно дать еще один шанс вернуть свою игру». Он сказал, что все понял и не будет цитировать меня, и я знал, что он не обманет.

Телефон трезвонил и трезвонил весь вечер, так что в конце концов мне пришлось попросить Боба брать трубку и отвечать, что меня нет дома. Но потом раздался звонок в дверь, и вошли Берт Грей и Лью Прентис – эти двое ребят мне тоже нравились: они почти всегда были вместе. Лью держал в поднятой руке удостоверение, как полицейский.

– Сэр, – сказал он, – только несколько вопросов! Простая формальность! Ничто из того, что вы скажете, не будет использовано против вас!

– Или против Чарли Макинтоша, – добавил Берт.

– Ну, может быть, и против Чарли Макинтоша, – согласился Лью.

Мы вчетвером сели за стол, попили кофейку и проболтали до часу ночи. Они передали в свои редакции статьи по телефону, так что я все слышал. Моих слов там не было, они использовали то, что я говорил, в пересказе, стараясь изложить все точно. Не многие газетчики заботились об этом.

– Прошел слух, что ты просил трансфер, – сказал Берт.

– Ну, – уклончиво ответил я, – может, просил, а может, и не просил.

– Я точно знаю, что просил, потому что Чарли Макинтош сказал, что не просил!

– Судя по твоим словам, ты не очень-то любишь его, – сказал Боб.

– Да я его просто ненавижу! – уточнил Берт.

Это открыло мне глаза; раньше я считал, что пресса любит его – он все время ей что-нибудь рассказывал, его цитировали после каждой игры. Но теперь мы узнали о нем много нового. Берт сказал: «Он просто лжец», и начались истории про то, как он им что-то говорил, а потом выяснилось, что это неправда, как он вел себя в бытность игроком, как везде искал для себя выгоду. По словам Берта, в «Волках» его звали «А-что-мне-с-этого-будет Макинтош».

Я был рад, что мне довелось все это услышать, но увидел, как Боба Каллена их рассказы смутили. Как и все мы, он очень уважал босса, и у него не было повода менять свое отношение к нему. Пока не было.

– Ну, и что мне делать, как вы считаете? – спросил я их, напоследок, и Берт ответил:

– Оставайся. В любом случае, ты продержишься здесь дольше, чем он.

Я не стал спрашивать, что он имеет в виду.

Возвращение в дубль было ужасным, как будто тебя окатили ледяной водой. Хорошо еще, что большинства из тех, с кем я раньше играл, уже не было. Но все равно на меня смотрели как-то не так. Что же до настроения, то после того, к чему ты привык в первой команде, здесь чувствовал себя, как на кладбище: на трибунах почти никого, волнения ни малейшего, ничто не заставляет тебя сражаться на поле. Как будто все вокруг специально напоминает тебе, что тебя вышвырнули в отстойник, где ничто не имеет значения. Ты мог показать лучшую игру в истории мирового футбола, но за это все равно не получил бы больше пяти строчек в газете. Я был просто убит, честное слово. Признаюсь, временами я думал, что это конец, что мне никогда не вернуть былую форму, никогда не попасть в команду.

Мое изгнание получило широкую огласку. Попал я и в телевизор, а одна газета прислала ко мне девчонку для интервью – довольно милую куколку, которая не отрываясь смотрела на меня большими и круглыми, как блюдца, глазами. Но это слабое утешение в тот момент, когда разговор идет о том, как тебя вышвырнули из состава. На прощанье я сказал: «Приходите еще, когда меня возьмут в сборную», естественно, в шутку. Говорил-то я с усмешкой, но все равно проявил необычайную тупость, потому что она взяла да и вставила эти слова в интервью. В газете это выглядело чудовищно.

Самое плохое в том, что тебя вышвыривают из состава, – какой-то барьер, возникающий между тобой и твоими приятелями. Ты по-прежнему общаешься с ними, никто не перестает разговаривать с тобой, но создается такое впечатление, будто вы играете в разных лигах: они делают одно – то, что имеет значение, – готовятся к этому целую неделю, а ты занимаешься чем-то таким, до чего никому нет ни малейшего дела. Естественно, я стал меньше получать – ни премиальных со сборов от продажи билетов, ни надбавок за позицию в чемпионате (хотя в то время они никому не приносили больших денег), – но это меня не волновало.

Даже между мной и Бобом Калленом, с которым мы жили в одной квартире и сидели друг напротив друга за столом, в гостиной по нескольку раз в день, чувствовался этот барьер. Ни я, ни он много не говорили, мы вообще почти не разговаривали, потому что он был отличным парнем и никогда не рассказывал о том, что творилось в первой команде, пока я сам не спрашивал. Естественно, я часто спрашивал об этом. Он отвечал, 4 потом из вежливости интересовался: «Ну, а у тебя как дела?», и я без малейшей охоты вынужден был говорить: «Выиграли у дубля «Чарльтона» или «Сыграли вничью с дублем «Ориента». Большое дело!

Папа держался здорово – он всегда мог увидеть светлую сторону чего угодно. По его теории, мне повезло.

– У такого молодого вратаря, как ты, – говорил он, – обязательно должен наступить спад, каким бы великолепным этот вратарь ни был. Своего рода реакция. Тебе повезло, что с тобой это случилось сейчас, когда команда играет плохо, и, по-моему, тебе лучше переждать. Позже, когда дела пойдут лучше, будет легче возвращаться.

– Не знаю, как играют они, – отвечал я, – но то, что я играю плохо, мне ясно.

– Если у команды игра не ладится, она не может ладиться у вратаря. Вратарь – всего лишь человек, особенно в твоем возрасте.

Однажды в Милуолле, во время игры за дубль, я пошел за ворота, чтобы взять мяч и ввести его в игру. Вдруг кто-то окликнул меня, я поднял глаза и увидел Майка. Он улыбался. Ну вот, только этого мне не хватало, подумал я, и, выполняя удар от ворот, срезал мяч так, что он не долетел даже до середины поля. Но через несколько минут, когда я в прыжке отбил мяч, летевший в верхний угол, до меня донесся его голос: «Вот так, Ронни, это уже похоже на то, что было раньше», и почему-то мне было очень приятно. После игры я хотел найти его, но он уже уехал. Я подумал, как, наверное, несладко пилить на велосипеде через весь Лондон – из Ноттинг Хилла на юго-восток.

Он еще объявился раз или два на моих матчах: я опять замечал его за воротами, когда шел за мячом. Он улыбался и махал мне и, казалось, радовался тому, что я снова в дубле, и он может быть рядом со мной. Забавный он был парень, Майк.

По правде говоря, мне действительно в чём-то стало лучше. Все здесь происходило медленно, и поэтому играть было легче. Все движения не такие быстрые, удары не такие сильные, и за верховые мячи здесь не шибко боролись. В первых играх я даже тут умудрялся делать ошибки, но потом почувствовал, как понемногу прихожу в себя. Бросаясь кому-нибудь в ноги и забирая у него мяч, или прыгая вверх и перехватывая навес, я говорил сам себе: ну вот и все, это не может продолжаться долго, все будет в порядке.

Что же до первой команды, дела у нее шли из рук вон плохо. Первый матч без меня они провели в Ньюкасле и получили пять банок, потом дома проиграли «Челси» 0:1. Естественно, я спрашивал у Боба Каллена, как играл Терри Морган, и он отвечал:

– Да так, нормально.

– Но он мог не пропустить? – конечно, я имел в виду, мог бы я не пропустить, хотя ведь я потому и играл в дубле, что, когда надо было не пропускать, пропускал.

– Ну, может быть, последние два, – сказал мне, Боб после Ньюкасла, – но к тому времени мы все уже так или иначе расклеились.

А через пару недель Боб и сам оказался в дубле. Это случилось после того, как мы сыграли 2:2 дома с «Ливерпулем». Он пришел домой, чуть не плача: «Чего он только мне не наговорил, как только не назвал! Ну хорошо, я упустил пару возможностей, но зачем же валить все на меня?» Сгоряча он кое-что сказал репортерам сразу после игры, и один из них – из агентства новостей – запихнул это в газету. Так что в воскресенье утром появилось: «КАЛЛЕН ОБВИНЯЕТ МЕНЕДЖЕРА МАКИНТОША» и все такое прочее.

В понедельник босс вставил ему по первое число, оштрафовал на сотню, а это для кого угодно сумасшедшие деньги, и отправил в дубль. Естественно, мне было очень жаль Боба, он страшно переживал, хотя надо признать, что стало гораздо приятнее играть вместе с ним. Наконец-то можно было с кем-нибудь поговорить об игре, приходя домой, даже, если игра не имела никакого значения. Боб, как и я, попросил трансфер, и босс отказал ему, сказав то же самое, что и мне, что контракт еще не закончен и что потом клуб будет иметь на него права, и все такое.

– Как я понимаю, – сказал Боб, – эти контракты однобокие: клубу все, а игрокам ничего.

– Ты только что это понял? – спросил Томми Дугалл, который слышал наш разговор.

– Что ж, – сказал я, потому что этот Томми временами мне надоедал, – раз уж ты такой умный, то у тебя, наверное, другой контракт, не такой, как у остальных?

– Других контрактов не бывает, – ответил он. – Мы все невольники, сколько бы мы ни получали, – это было мне не очень понятно.

Как-то раз Томми вдруг спросил меня:

– А что ты будешь делать, когда закончишь играть?

– Что? – тут я даже опешил. – Ради бога, Томми, мне ведь только девятнадцать.

– Да, – согласился он, – но когда-нибудь тебе станет двадцать – совсем уже скоро, – а потом двадцать пять, тридцать, тридцать пять. Даже вратарь не может играть вечно.

– Ну, – сказал я, – тогда и поглядим. – Хоть я и понимал, что рано или поздно это время придет и что о нем надо подумать, но все равно для меня это было слишком далеко, чтобы, быть реальным. – А ты чем займешься? – спросил я его. – Станешь тренером?

– Ну уж нет, – ответил он, – только не я! Тренером! Ты только посмотри на директоров. Даже наши – а они считаются одними из лучших – и то ни черта не смыслят в игре, им бы только нажраться да нахлебаться. Нет уж. Я закончу где-нибудь под забором.

Я пристально посмотрел на него; временами было трудно понять, говорит он серьезно или шутит.

Он стал следующей жертвой, был отправлен в дубль после того, как первая команда проиграла 0:1 в Дерби. Сыграл пару матчей за нас, обводил по четыре-пять человек для того, чтобы потерять мяч на пятом или шестом, потом снова попал в основной состав. За ним вернулся туда и Боб – поехал в Ипсвич, где мы тоже проиграли 1:2, и через неделю опять оказался вместе со мной в дубле.

Никто не мог быть уверен в том, где находится, – все это стало походить на фарс. Однажды утром Билли Уоллис появился в Снэйрсбруке с чрезвычайно печальным видом. В раздевалке кто-то спросил, что с ним стряслось, и он ответил: «Меня выгнали». Мы просто не могли в это поверить. Все очень любили Билли, он всегда помогал любому из нас. У него, конечно, был не очень твердый характер, но нам вполне хватало одной сильной личности в клубе. К тому же от этого причина его увольнения становилась еще более непонятной: мы ни за что не могли себе представить, что его выгонят, ведь он ни разу не перечил Чарли Макинтошу.

Он рассказал: «Чарли сообщил мне об этом утром. До сих пор не могу поверить. Ничего не объяснил. Просто сказал: «Я тебя очень люблю, Билли, но ничего не поделаешь, тебе надо уйти. Если хочешь, можешь уходить прямо завтра». Не знаю, как я скажу об этом дома».

Через неделю у нас появился новый тренер – Джек Сейл, который до этого был менеджером «Аккрингтона». Не так давно он играл за Англию центрхавом, большой, лысеющий, черноволосый парень, очень спокойный. Должен сказать, он мне понравился. Босс доверял ему больше, чем Билли, сам стал реже появляться в Снэйрсбруке, оставив нас на Джека и Дона, и настроение наше немного улучшилось. Правда, не улучшилась игра, и следующим ударом для нас стала продажа Боба Каллена.

Все произошло в точности так же, как и с Билли Уоллисом. Однажды в пятницу утром босс вызвал его и сказал: «Блэкпул» хочет тебя купить. На твоем месте я бы согласился; здесь у тебя нет будущего». Что же мог поделать несчастный Боб? Он был в ужасном состоянии весь вечер, плакал, говорил, что чувствует себя так, как будто проиграл все на свете, и что не представляет, как ему удастся устроиться на севере. Но на следующей неделе он съездил в Блэкпул, встретился с менеджером – Бобом Стокоу, который, по его словам, оказался отличным парнем, – и подписал контракт.

Примерно через две недели «Блэкпул» приехал на матч с «Боро». Боб играл, у него был необычайный подъем, и он забил победный гол. Мне говорили, что после этого он посмотрел на трибуну, где сидел босс, и кое-что показал ему. Вообще-то это не было похоже на Боба, но после всего того, что он испытал, я не мог его осуждать. А его комнату в нашей квартире занял Джесси Мод.

В то время мы уже шли на последнем месте и играли отвратительно. Босс поставил Дэнни на место центрфорварда, где ему порядком доставалось. Что до Терри Моргана, то он, как я слышал, играл неважно, но в той ситуации я даже был рад, что сижу в дубле. Впрочем, вскоре я вновь попал в первую команду.

Для своего возвращения я вряд ли смог бы придумать игру похуже. Хоть наши дела в тот момент и шли из рук вон плохо, но третье место в прошлом сезоне дало нам право играть в одном из европейских кубков – Кубке ярмарок. В первом круге нам повезло с жеребьевкой – нашим соперником был маленький норвежский клуб, который даже мы не могли не обыграть. А вот в следующем раунде жребий свел нас с греческой командой из Афин.

Никто из ребят особенно не беспокоился, тем более что первый матч мы играли в гостях; как мы понимали, это то же самое, что боксерские бои в некоторых европейских странах – отбивайся, чтобы заработать ничью. Джек Сейл ездил смотреть на них, а вернувшись, сказал: «Они очень крепкие, поле у них очень тяжелое, а болельщики просто звери».

Я не жалел о том, что пропущу эти игры, особенно если учесть, как тогда играла первая команда. Но в субботу накануне, играя в гостях с «Эвертоном», Терри Морган ушиб бедро, а в понедельник босс сообщил мне, что я в составе. «Это прекрасная возможность вернуть все назад, – сказал он, – мы едем за ничьей, так что тебе придется немало поработать, хотя в основном это, наверное, будут высокие мячи и отскоки. Сыграй для меня хорошо там, и я позабочусь о тебе здесь».

Но теперь все было не так, как раньше: если я и хотел играть, то для себя, а вовсе не для него; или, в крайнем случае, для команды. В любое другое время я был бы рад впервые побывать в Греции, но в тот момент вполне мог бы обойтись без этой поездки. Обстановка в команде была ужасная, все ныли и стонали. Некоторые по-прежнему поддерживали босса – его любимцы, в числе которых был и Дэнни, – а остальным уже все было до фонаря.

И все же там, куда мы приехали, ярко светило солнце, и что-то, казалось, должно было произойти. Греки очень хорошо нас приняли, как будто мы собирались играть товарищеский матч. Они возили нас по городу, мы поднялись на этот холм с разрушенным храмом, который смотрелся просто сказочно. Дэнни сказал мне, что договорился с переводчиком, и тот устроит нам небольшую экскурсию вечером. Я не был уверен в том, что это хорошая идея, поскольку на следующий день предстояла игра, но Дэнни сказал: «Да ладно, мы просто посмотрим, что к чему, и вернемся в отель. А завтра, может быть, слиняем с банкета». Томми Дугалл сказал, что тоже пойдет, и еще Рэй Макгроу захотел составить нам компанию. Мы договорились встретиться с этим парнем после ужина.

Поле, на котором нам предстояло играть, было ужасным, особенно для вратаря. От травы не осталось и следа, и мяч отскакивал от земли, как сумасшедший. Хоть у меня и были наколенники и налокотники, все равно я знал, что после игры на мне живого места не останется.

Вечером переводчик пришел, как и обещал. Он оказался приятным парнем, хорошо говорил по-английски, раньше служил в военно-морском флоте. Мы двинулись в путь, сказав Джеку Сейлу, что пойдем прогуляться.

Он водил нас какими-то забавными узкими улочками, пока мы не набрели на то, что он называл кафе, хотя, по-моему, это был просто кабачок, где все пили и пели. Женщин почти не было, то и дело несколько парней вскакивали и начинали танцевать, положив руки друг другу на плечи, что было довольно смешно. Джордж, переводчик, заказал вина, этого оузо – желтого и очень сухого. Я немного попробовал, и мне не понравилось, но остальные трое, кажется, были довольны. Даже, по-моему, слишком довольны.

Все было весьма весело. Джордж сказал окружающим, кто мы такие, и все начали пить за наше здоровье и говорить, как они любят Англию, но надеются, что мы проиграем, а мы отвечали, что любим Грецию, но надеемся, что они проиграют. В конце концов мы стали танцевать вместе с ними, взявшись за руки; надо сказать, что мне такое веселье нравилось. Но когда я вдруг посмотрел на часы, было уже за полночь. Джордж рассмеялся и сказал:

– Но вы же не Золушки, я полагаю!

– Да босс из нас котлет наделает, если поймает, – ответил я, но остальным, похоже, было на это наплевать.

– Да пошел он! – крикнул Томми, наливая себе еще вина, – Пусть утопится в озере.

– Ты имеешь в виду Эгейское море? – спросил Джордж.

– Мне все равно, – ответил Томми, – пусть только утопится, а где – неважно.

Я хотел уйти, но один не мог, к тому же нельзя было бросать их. Когда мы наконец добрались до отеля, шел уже второй час ночи. В холле никого, кроме портье, не было, в номерах – мы жили вместе с Дэнни – тоже никто нас не поджидал. Утром, как обычно, мы спали долго. Я проснулся в полном порядке, а вот Дэнни еще находился в отключке. Спускаться вниз я не хотел, поэтому заказал завтрак в номер. Потом принял ванну, и вдруг раздался стук в дверь; я подскочил футов на шесть, но это оказался не босс, а Рэй Макгроу.

– Босс знает, – сообщил он.

– Я и не сомневался, – ответил я.

– Это мне Джек сказал. Но со мной он не разговаривает. Просто прошел мимо, как будто не заметил. Наверное, хочет отложить разборки на после игры, так что если мы выиграем, думаю, все будет в порядке. – Тут он скорчился и потрогал голову рукой, – надеюсь, мне не придется сегодня играть головой.

– Ну уж по крайней мере, – сказал я, – тебе не придется бросаться за мячом.

На собрании босс по-прежнему не сказал ни слова про это, хотя, как я заметил, ни на одного из нас он вообще не глянул. Томми и; Дэнни выглядели еще хуже, чем Рэй; Дэнни я вообще с трудом растолкал и запихнул под холодный душ. Он мог только бормотать: «Ну, эти чертовы-греки, чтоб им пусто было». По его мнению, все это они спланировали заранее.

Если это действительно было так, то план удался на славу, потому что нам досталось по первое число в тот вечер. Это была жесткая команда, они с самого начала рванулись вперед и нисколько не скупились в выборе средств: хамили, толкали, били по ногам, хватали за майки. Судейство не помогало: арбитром был маленький австриец, который свистел, не переставая, но всегда в одну сторону. Он наказывал нас за все, за каждый отбор, даже пригрозил удалить Грэма Гиббса за подкат – просто невероятно. Он был явно до смерти напуган толпой, но, по правде говоря, я его не виню. При том шуме, какой они подняли с самого начала, при том, как они себя вели, я был просто счастлив, что поле у них огорожено железным забором, хотя, как вы увидите, и этого оказалось недостаточно.

При первом же угловом меня задержали; один из них схватил за свитер, и я смог освободиться, только двинув ему локтем. Он повалился на землю, закрыл лицо руками и начал кататься, а толпа сходила с ума. Я испугался, честное слово. Два грека рванулись было ко мне, но ребята оттеснили их, и в конце концов все успокоилось.

Впрочем, ненадолго. В какой-то момент Дэнни прокинул мяч вперед и стал обегать их центрхава, но тот просто взял да и ударил его ногой с разворота, на уровне пояса. Тут Томми Дугалл не сдержался и схватил этого гада за грудки, потом подбежали двое греков и начали толкать Томми, а через секунду на полз уже было человек двадцать фанатов, и со всех сторон к месту свалки неслась полиция.

Я не знал, что мне делать, и рванулся было вперед, но Джек Сейл, примчавшийся со скамейки на поле, оттащил меня со словами: «Не лезь, Ронни».

В общем, полицейские отдубасили несколько человек своими дубинками, вышли оба тренера, и минут через десять игра возобновилась, если можно назвать то, что происходило на поле, игрой. Дэнни уже еле ноги передвигал, Томми Дугалл и Рэй Макгроу тоже явно чувствовали последствия вчерашнего. Нам и забили первый гол после того, как Рэй не попал по мячу головой, а их центрфорвард сказал большое спасибо и не промахнулся.

Босс заменил Дэнни на Эрни Лича, который был запасным, но это ни на что не повлияло. Мы пропустили еще одну банку, И в этом была частично моя вина. Когда слишком долго сидишь в дубле, твоя реакция притупляется, и тут уж ничего не попишешь, а та игра была самой неподходящей для возвращения.

Их центрфорвард, который немного умел играть на земле, ушел от Рэя Макгроу и ударил. Я все хорошо видел и спокойно доставал мяч, летевший в левый нижний угол. Но он был слишком легким, и я не смог удержать его в руках. Ударившись мне в грудь, он отскочил прямо на бежавшего ко мне Джеки Нокса и от него влетел в ворота..

В раздевалке босс вылил на нас обычный поток ругательств и прибавил еще несколько таких, которых я никогда раньше не слышал. Он заменил Рэя на Артура Джонса, высокого парня, только что перешедшего из «Стокпорта», а мне сказал, что, будь у него в запасе опытный вратарь, он, без сомнения, заменил бы меня. Но у нас был только Джерри Годфри из юношеской команды. «И не думайте, – сказал он в конце, – что я не знаю, почему кое-кто из вас так играет. Об этом мы поговорим позже». Что ж, прекрасное настроение для продолжения игры; до сих пор не пойму, как мы умудрились не пропустить еще насколько штук.

Артур Джонс боролся, как мог, тут ничего не скажешь. В те редкие моменты, когда мы пытались что-то изобразить в атаке, греки без разбора лупили по всему, что двигалось вблизи их ворот. Сами они однажды попали в перекладину, пару раз я отбивал какие-то удары за счет реакции – толком даже не помня, как все было, – и в конце концов мы были довольны тем, что счет остался без изменений, потому что у нас оставались хоть какие-то шансы отыграться. Джеки Нокс сказал в раздевалке: «Ну ничего, пусть только приедут к нам».

Когда мы вернулись в отель, босс послал за Томми, Дзнни, Рэем и мной. После головомойки за прошлую ночь он сказал: «Все четверо отстранены на три недели, оштрафованы на сто пятьдесят фунтов каждый и выставлены на трансфер».

Это меня потрясло – не первые две вещи, потому что чего-либо подобного я ожидал, но трансфер... Я просто не верил своим ушам. Босс продолжал: «Мне не нужны предатели, как бы талантливы они ни были. Я всегда предпочту футболиста с, верным сердцем, пусть и с меньшим талантом».

Едва выйдя из комнаты, Рэй как будто обо всем забыл. Томми вообще сказал, что рад, и добавил: «Да кому он нужен? еще играть за него!». Но мы с Дэнни были в шоке. Что теперь будет? Куда идти? Лондон – это вся моя жизнь, и вот теперь меня могут продать в Ньюкасл, Ливерпуль, Шеффилд или еще куда-нибудь. Мне придется начинать новую жизнь. Даже когда я играл в дубле, «Боро» все равно был моим клубом, тем, в котором я хотел остаться.

Дэнни сказал: «Он не может заставить нас уйти», и был прав, поскольку мы всегда имели право отказаться. Но, хорошо зная босса, можно было без труда представить, какую жизнь он способен устроить нам в таком случае.

Чего, по-моему, никто не понимал, в том числе и босс, – это какой вокруг всего этого поднимется шум. Когда мы прилетели в Лондон, в аэропорту нас ждали телекамеры, дюжины фотографов, толпа журналистов. Никогда прежде я не видел босса таким ошеломленным. Обычно он легко общался с репортерами, шутил и смешил их, но в тот раз он был замкнут и, повернувшись к нам, сказал: «Никаких интервью! Никому ни слова!»

Когда мы с Джесси добрались до квартиры, хозяйка сказала, что телефон трезвонил, не переставая, и ей пришлось отключить его. «И не включайте», – сказал я. Я ни с кем не хотел разговаривать, кроме мамы и папы. Зная, что они волнуются, я сразу же им позвонил. Старик был очень расстроен.

– Зачем ты это сделал? – спросил он. – Когда мама услышала об этом, она сказала: «Это не похоже на нашего Ронни, его наверняка уговорили другие». – Я отчетливо представил себе, как она это говорит.

– Да я даже не лил, пап... – объяснил я, – просто поздно пришел в отель, и все.

– Все равно ты поступил неправильно, ведь у тебя на следующий день была игра, важная игра.

Что я мог ему сказать? Мне был понятен ход его мыслей: больше всего он боялся, что я потеряю работу – для него это было самым ужасным на свете. Для меня же, хоть я, конечно, тоже не хотел бы утратить свой заработок, страшнее всего было уехать из Лондона. Я боялся такого поворота событий, боялся начинать все сначала. Что же касается работы, то я, конечно, найду себе другой клуб, пусть даже не из тех, которые мне нравятся. В конце концов в лиге девяносто два клуба, что я ему и сказал. Но это нисколько не помогло.

Быть отстраненным означает, что тебе не разрешается даже тренироваться: на мой взгляд, это просто смешно, ведь когда мы вернемся, то будем совершенно не готовы к игре. Трудно было находить себе занятие на целый день, когда так привык к распорядку. Я ходил в киношку, смотрел телек, иногда шлялся с девчонками на танцы, как-то раз выбрался с Денни в Уайт Сити на собачьи бега. Но все равно было нелегко. То и дело звонил какой-нибудь журналист и говорил: «Я слышал, такой-то клуб интересуется тобой». Мне говорили про «Лидс», «Бернли» и «Вест Хэм», который вполне устроил бы меня, потому что это лондонский клуб, но из этого ничего так и не вышло.

Через неделю после тех событий Рэя Макгроу продали в «Ас-тон Виллу». Джесси Мод сказал: «Разлетаемся, как мухи». Везет ему: ничто его не волнует! Иногда я наведывался домой, но не часто, потому что, как я уже говорил, там все были очень опечалены, и это только еще больше расстраивало меня. Терри Морган вернулся в команду, но теперь там и в помине не было боевого духа. Они опять проиграли в гостях «Манчестер Сити», а потом подошло время для ответной встречи с греками, и я терзался – идти на стадион или нет. Коль скоро я был отстранен, мне пришлось бы платить за билет. Я спросил Дэнни, собирается ли он, и он ответил: «Ты что, шутишь?», так что в конце концов я тоже решил остаться дома. И правильно: я бы не вынес реплик и подначек из толпы в свой адрес.

Так что я слушал репортаж по радио. Должен признать, что поначалу я почти хотел, чтобы они проиграли. Но, когда начался матч, я настолько увлекся, что вскочил и стал кричать так, что даже хозяйка прибежала узнать, не случилось ли чего. Греки играли, как и ожидалось, – девять, а то и десять человек в обороне, и, что хуже всего, в самом начале они забили дурацкий гол. Пошли в контратаку, их правый крайний прострелил в центр, мяч попал в Джо Лайонса, отскочил к одному из их нападающих, и тот забил.

После этого наши давили без остановки, но чего можно было ожидать без Томми и Дэнни? Незадолго до перерыва Джесси сравнял счет, но не больше. В результате мы вылетели из Кубка. Я очень, очень расстроился. Наверное, в глубине души я надеялся, что мы пройдем дальше, и я смогу сыграть на следующих стадиях.

Эти три недели были самыми долгими в моей жизни. Дэнни говорил, что нам надо свалить на Мальорку и хорошенько отдохнуть, но я не мог, мне было неуютно, я хотел знать, что происходит.

Следующим ушел Томми Дугалл: «Манчестер Юнайтед» заплатил за него сто тысяч фунтов. Я не мог поверить, мне было непонятно, как «Боро» может отпускать такого игрока, как Томми, который, несмотря на все свои ошибки, был великолепен и творил то, чего не мог сделать никто другой. Дэнни позвонил мне и сказал: «Если бы я уже не был выставлен на трансфер, то теперь попросился бы. Здорово будет играть центрфорвардом: сам по себе, никто мяча не даст и не поможет». Но прошли три недели, а мы с Дэнни все еще были на месте.