Текст книги "Вратари — не такие как все"

Автор книги: Брайан Глэнвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Кроме того, он знал, что на его стороне босс. Время от времени у них случались перепалки, когда босс играл с нами во время тренировок, а Дэнни оставлял его в дураках, прокидывая мяч между ног или просто обманывая. Но Чарли Макинтош хорошо о нем отзывался и всегда хвалил на тренировках, говоря остальным: «Вот как надо вести мяч» или «Посмотрите, как он с ним управляется». Лично я был рад за Дэнни, но нетрудно было заметить, что остальным это не очень-то нравилось.

Что же до меня, то все шло неплохо. С приходом в дубль молодых игроков атмосфера немного менялась. Все старались, все хотели побеждать, у всех нас была цель, во имя которой стоило играть. В особенности у меня, поскольку я понимал, что если я буду играть хорошо, то босс оставит все, как есть, и не будет покупать другого, более опытного вратаря.

Однажды мы играли в Ковентри. Игра не очень удалась и закончилась вничью – 1:1. У них была такая команда, с которой всегда трудно играть молодым, – в основном из тех, кто много поиграл в основном составе. Может быть, они уже были не так сильны, как прежде, но по сравнению с нами все равно куда опытнее. С такими надо быть поосторожнее, они не любят, когда их оставляют в дураках молодые, в особенности такие, как Дэнни, который всегда так и ждет возможности подловить тебя и заставить почувствовать себя полным болваном. Я слышал, как Билли Уоллис сказал ему однажды:

– Будь поосторожнее, Дэнни.

– Почему? – спросил Дэнни. Он уважал Билли, потому что знал: тот умеет играть. Часто он просил Билли показать кое-какие трюки, которые хотел бы перенять.

– Тебя забьют до смерти, если ты будешь так играть, сынок. Обыгрывай, но не делай из них дураков. Так с профессионалами нельзя.

Любому другому Дэнни бы обязательно что-нибудь ответил, потому что любил всегда быть правым. Даже с Билли он не согласился, но только кивнул и ничего не сказал, хотя было видно, что он обдумывал его слова.

В общем, после игры мы пришли на вокзал и купили какую-то местную газету; уж не помню, как она там называлась. Мы узнали, что первая команда проиграла в Сандерленде – 1:3. И вдруг Питер Мортон закричал: «Смотрите! Терри Морган получил травму! Его унесли с поля на носилках! Альфу Кертису пришлось встать в ворота!»

Когда я услышал это, у меня душа ушла в пятки. Как будто меня шарахнуло электричеством. Не скажу, чтобы я обрадовался или испугался – просто был в шоке. Кто-то сказал: «Бедный Терри. Что же с ним случилось?», и все стали тыкать пальцами в отчет, который был всего-то в несколько строк. Там ничего не объяснялось, просто было написано, что он столкнулся с одним из нападающих.

Я сидел в углу вагона-ресторана, напротив Дэнни, и молчал. Он с улыбкой посмотрел на меня и спросил:

– Похоже, теперь ты встанешь, а, Ронни?

– Я? Куда встану?

– Да ладно! – сказал он. – Кого же им еще ставить, если Терри выбыл?

– Может быть, он не выбыл, – возразил я, – откуда ты знаешь? К субботе он может восстановиться – вдруг это всего лишь какой-нибудь ушиб?

–И его унесли на носилках просто из-за какого-нибудь ушиба? – не унимался Дэнни.

– Ну откуда можно знать? – спросил я. – Подожди, пока ему сделают рентген.

Но Дэнни явно не собирался оставлять меня в покое. Он окликнул Херби Брауна, который в тот момент как раз проходил мимо: «Эй, Херби! Правда, Рон будет играть на следующей неделе?». Он, конечно же, делал это, чтобы посмеяться над Херби, потому что всем было известно, что Херби – сама осторожность и никогда наперед не говорит, если не знает, что по этому поводу думает босс. Он ответил: «Не знаю. Не я ведь называю состав первой команды, а? Кроме того, откуда ты знаешь, что Терри Морган не сможет играть?»

– Да ты, должно быть, шутишь, – сказал Дэнни и подмигнул Ральфу Пламбу, молодому джорди, совсем недавно попавшему в дубль на место правого защитника, – с кем первая команда играет на следующей неделе, Ральф?

– С «Ливерпулем», кажется, – ответил Ральф.

– Дома или в гостях? – спросил Дэнни, хотя я уверен, что он и сам знал.

– В гостях, кажется, – ответил Ральф очень серьезно. Он вообще был серьезным парнем и не принимал по-настоящему участия в чудачествах Дэнни. Но тому было все равно.

– Вот это дебют, а, Ронни? – воскликнул Дэнни. – Перед «Копом»! Вот это испытаньице!

От его слов у меня внутри все сжалось, потому что мы все знали, что такое «Коп», какой шум он создает за воротами; все эти песни и гимны, и как он может освистать игрока, который ему не понравится, – из команды гостей, естественно. А что это значит для вратаря, который должен стоять и сносить это целых сорок пять минут?!

– На твоем месте я бы тоже получил травму, – продолжал издеваться Дэнни. – Тебя же стукнули сегодня во втором тайме, правда? Очень плохо. Мне это сразу не понравилось. Ты же видел, как его ударили, Ральф? Я был потрясен, что он продолжил игру. Железный человек!

– Ладно, Дэнни, хватит! – крикнул издалека Херби Браун. – Ты же не хочешь расстроить парня?

– Я? Расстроить его? – Дэнни поднял брови. – Да у него железные нервы. Честное слово, мистер Браун: семнадцать лет, а спокоен, как ветеран. Можете смело его ставить, будь там хоть «Коп», хоть сам черт, он и бровью не поведет.

– А ты бы повел, – сказал Берт Коу, который не любил его,

– ты бы там сразу в штаны наложил.

Потом разговор перешел в другое русло, но я, по правде говоря, не слишком активно в нем участвовал. Я и не ел-то почти ничего; в голове у меня был только «Коп».

Тем вечером я встречался с девушкой, и мы пошли в кино. Я всегда так делал по субботам, чтобы развеяться после игры. Я уставал, даже если игра была и не очень трудной – все равно напряжение чувствовалось, и поэтому мне было не до танцев. Вот в воскресенье можно и потанцевать, если есть какая-нибудь хорошая дискотека.

Но в тот раз я даже не понял, что за фильм мы смотрели. В голове у меня крутилось свое кино – про «Коп», каким я его видел по телевизору: песни, развевающиеся шарфы, гимн «Ты никогда не одинок» и все остальное. И я молил Бога: если я буду играть, а я очень хотел играть, то пусть в первом тайме мои ворота будут на другом конце поля, чтобы мне пришлось с этим столкнуться попозже, когда я уже войду в игру.

Девчонка, с которой я был, все время приставала ко мне: «В чем дело, Рон? Ты что, очень устал?» Я сказал: «Нет, не устал», но не стал ничего объяснять. Разве можно это объяснить девчонке?

Утром я стоял в двери в ожидании воскресных газет. Поспать удалось лишь несколько часов, да и то мне все время снился только один сон: я – в воротах на «Анфилде», перед «Копом» – я знал, что это происходит в Ливерпуле, хотя шума не было, – и мяч скачет медленно-медленно, мимо меня, и пересекает линию. Я лежу на земле и пытаюсь достать его, а он совсем недалеко – не больше, чем в ярде, но сколько я ни стараюсь, у меня ничего не получается, будто что-то тянет меня назад. Ужасный сон.

Когда пришли газеты, я так волновался, что не мог их развернуть и просто уронил. Потом подобрал одну и только раскрыл на последней странице, как в глаза мне бросился заголовок, написанный жирным черным шрифтом по всему верху:

ВРАТАРЬ «БОРО» ЛОМАЕТ РУКУ

Как выяснилось, он прыгнул прямо в ноги нападающему – он всегда был очень смелым, – а тот уже наносил удар и попал ему по руке. В газете говорилось, что он выбыл на несколько недель. Я вошел назад в дом очень, очень медленно; в общем, весь день так и прошел – медленно.

За завтраком я даже не упомянул об этом, потому что боялся сглазить. Наконец старик сам наткнулся на репортаж и воскликнул:

– O-o! Видел это, Ронни? Терри Морган сломал руку. – Я пробормотал что-то невразумительное, а он сказал: – Это может оказаться твоим шансом.

– Да, да, может, – нехотя согласился я. Мама и сестра уставились на меня, а старик очень разволновался и начал говорить, что это здорово, хотя, конечно, ему очень жаль, что все случилось именно так, и все такое.

– Как знать, – сказал я. – Мне же только семнадцать, и он ведь может купить другого вратаря.

– Нет, не может, – возразил папа, – он никогда этого не сделает. Ты помнишь, что он сказал? Он сказал, что ты будешь играть за Англию еще до того, как тебе исполнится двадцать один.

– Да, я знаю, – согласился я, – но ведь до этого еще далеко. К тому же он может не захотеть поставить меня сразу против «Ливерпуля».

– Против «Ливерпуля»? – переспросил старик. – Что ж, это испытание, а? И тяжелое. Это как учиться плавать на середине реки. – Ну, этого он мог бы мне и не говорить.

В понедельник я, как обычно, ехал из Боро вместе с Билли Уоллисом, и меня так и подмывало спросить, что будет, попаду ли в состав, и как он думает, получится ли у меня. Но с Билли

это было бессмысленно, я уже знал. Спроси его напрямую – и попадешь в пустоту; нужно ждать, шока это выплеснется из него само.

Мы поговорили немного об игре в Сандерленде, о том, что наши выглядели там неважно, проигрывали 1:2, когда Терри сломался, и уже было непохоже, что удастся отыграться.

Потом, словно читая мои мысли, он вдруг сказал: «Не имеет смысла покупать нового вратаря. Середина сезона: нет шансов на титул, нет и опасности вылететь». Я понял, что он хочет сказать: играть должен я, они не будут искать никого другого, по крайней мере сейчас. То, что он сказал вслед за этим, было, несомненно, связано с предыдущими словами, хотя сразу можно было и не понять: «Я слышал, что ты опять неплохо сыграл – в Ковентри».

За всю неделю босс ничего не сказал, только однажды взял меня лично на специальную тренировку. Усиленная тренировка – он очень любил ее. Ему не нравились методы футбольной Ассоциации, хотя он закончил курсы и имел значок. Он частенько показывал на него и, подмигивая, говорил: «Вот мой паспорт, вот мое удостоверение. Двадцать пять лет в игре – чепуха! Без значка у тебя нет шансов». Но в одну вещь он верил – в усиленную тренировку, когда мяч за мячом летит в тебя, то ли это игроки бьют по воротам, то ли он сам бросает, а ты падаешь и вскакиваешь, падаешь и вскакиваешь, пока не валишься без сил.

Так долго, как в тот раз, я еще не тренировался. По-моему, это кое-что значило. Ну, а все остальные были просто уверены в том, что я буду играть на «Анфилде». Дэнни все время смеялся по этому поводу. Забивая мне на тренировках, он приговаривал: «Получи-ка с левой... и слушай, как ликует «Коп»!»

По пятницам мы обычно вместо Снэйрсбрука приходили в «Боро» посмотреть на составы команд. Потом получали деньги, шли в спортзал, а иногда тренировались немного на улице. Естественно, первое, что я сделал, – это пошел смотреть составы. На протяжении всего пути я старался не думать об этом, читал газету, рассматривал рекламные объявления, думал о девчонках, чтобы отвлечься. Было ли еще что-нибудь, о чем я не думал? Накануне одна из вечерних газет поместила статью под заголовком «17-ЛЕТНИЙ ВРАТАРЬ НА ПОРОГЕ ДЕБЮТА В ЛИГЕ», где говорилось о том, что я, скорее всего, должен заменить травмированного Терри Моргана. Но Чарли Макинтош отказывался до пятницы называть состав, только сказал однажды: «Ронни хорошо играл в дубле». Для меня это кое-что значило.

По дороге от станции к стадиону мое сердце бешено колотилось, слоено я носился вверх и вниз по трибунам; а надо сказать, что ступеньки на них, в особенности возле главного входа, были, как Эверест. Я еще не успел дойти до доски объявлений, как Томми Дугалл, левый инсайд первой команды, сказал: «Ты попал, сынок, поздравляю!» Все столпились вокруг меня, похлопывали по спине и желали удачи, говоря: «Покажи им, Ронни! Сделай имя, сынок!» и все такое прочее. Я был немного ошарашен и, что самое смешное, первое, о чем я подумал, выйдя на улицу, была мысль о том, что у меня нет с собой одежды. Мы же поедем в Ливерпуль, а я ничего с собой не принес. Подошел Билли Уоллис и сказал: «Босс хочет видеть тебя. Ронни. Я же говорил, что ты попадешь, правда?»

Я ответил: «Да, да, говорил», но только на середине лестницы, ведущей к кабинету босса, сообразил, что на самом деле он никогда этого не говорил, по крайней мере, прямо. Я подумал, что у него, вероятно, такой способ сообщать людям новости.

Босс опять был в костюме. Он приподнялся за столом, пожал мне руку, пригласил сесть и сказал:

– Не подведи меня, и я не подведу тебя. Если сыграешь хорошо в Ливерпуле, останешься в составе. – Я уставился на него, не зная, что говорить, и он продолжал: – Ты можешь сыграть хорошо. У тебя есть характер, у тебя есть сила. Возраст не имеет значения, в наши дни дети растут быстро. Тебя волнует то, что это «Ливерпуль»? Волнует «Коп»?

–Ну, – сказал я, – мне, наверное, было бы лучше начинать дома.

– Чепуха! – сказал он. – Лучше и быть не может. На выезде меньше ответственности, а на «Копе» прекрасные зрители. Они тебе помогут. Они тебя подбодрят. Сыграй один раз здорово, и они будут на твоей стороне.

Его слава немного улучшили мое настроение; об этом я раньше не думал. Потом он сказал:

– Для меня основной вратарь – ты. Я бы подержал тебя в дубле еще несколько месяцев, но теперь это не имеет значения. Этот Морган никогда не станет вратарем. Ловит два, пропускает три. Он слишком стар, чтобы расти.

Потом он сказал, что позвонил домой и послал за моими вещами.

Я всегда так делаю, – объяснил он, – не хочу, чтобы игрок переживал всю неделю.

Это было немного странно, принимая во внимание, что я пережил. Но я понял его. Когда я уходил, он крикнул мне вслед:

– А свои вещи заноси в раздевалку первой команды.

После тренировки меня затащили под душ прямо в одежде; так в первой команде, всегда поступали с новичками. Думаю, я бы не возражал против этого, даже если бы на мне был мой самый новый костюм – с брюками клеш и длинным пиджаком. А потом я, конечно, надел фланелевые брюки и блейзер с эмблемой клуба, как и все остальные. Он был немного велик, но какая разница? Как сказал однажды Терри Морган, «это как форма отборного полка, тут не до капризов».

Сидя в автобусе по дороге на станцию, я чувствовал себя на седьмом небе. Все вокруг выглядело как-то по-особенному: улицы, старые обшарпанные домишки, даже прохожие. Время от времени они посматривали на автобус и кивали друг другу, узнавая «Боро Юнайтед». Иногда мне казалось, что они смотрят прямо на меня – чего, конечно, быть не могло – и говорят: «Вон новичок. Вон парень, который будет играть в воротах».

Босс сидел в нескольких рядах впереди меня, рядом с Билли Уоллисом. Он развернулся ко мне и опросил, улыбаясь:

– Ну, каково быть игроком первой команды?

– Здорово, босс, – ответил я, – здорово. А один из ребят выкрикнул:

– Спросите его завтра, босс, когда мы будем уезжать с «Анфилда».

– Тогда он будет чувствовать себя еще лучше, – ответил босс, и кто-то запел «Верую!».

Некоторые ребята затеяли игру в карты – в покер, который тогда был самой популярной игрой в клубе. До этого я в карты редко играл, да и вообще я не любитель азартных игр. Но в дороге ведь надо чем-то заниматься, иначе свихнешься во время всех этих поездок в автобусе, поезде, самолете, во время сидения в гостиницах, когда делать нечего, а в город идти не разрешается. Рядом со мной, сидел Томми Дугалл и читал какую-то книжку в мягкой обложке. Он был самым ученым из нас и больше всех читал; да и говорил, пожалуй, тоже больше всех. Но иногда и он садился играть в карты.

Когда мы приехали на вокзал, там собралась толпа мальчишек в шарфах цветов «Боро», с книжками для автографов, альбомами и прочими штуками. Трое или четверо подошли ко мне со словами: «Подпиши, Ронни! Удачи, Ронни! Увидим, как ты им покажешь, Рон!» – и меня охватило странное чувство при мысли о том, что совсем недавно я был на их месте.

Что меня удивило, так это мои фотографии, которые они протягивали мне для автографа. Я их никогда раньше не видел: как я бросаюсь за мячом, прыгаю. Понятия не имею, откуда они взялись... В общем, я всем подписал, а потом мы сели в поезд.

Вагон первого класса – это было что-то новое. Я ездил несколько раз на север с юношеской командой, но мы всегда садились во второй класс. Все здесь было по-другому: купе, отведенные специально для нас, с надписью «ФК Боро Юнайтед» на окнах, мягкие плюшевые сиденья со спинками, на которые можно откинуться. Наверное, босс догадался, о чем я думаю, потому что он улыбнулся и сказал: «Лучше, чем на мотоцикле, правда?»

Игра в карты в нашем купе началась еще до того, как поезд тронулся. Я всю дорогу завидовал ребятам, которые могли так спокойно ехать на важный матч и повсюду играть в карты, прерываясь только для того, чтобы перейти из автобуса в поезд и вновь достать их, не успев толком усесться. Меня пригласили присоединиться, и я подсел к ним, но играл очень рассеянно и после того, как продул пару монет, бросил и стал читать газету. Вернее, пытался. Вообще-то я бы с удовольствием поспал, как это делал запасной игрок Уолли Эванс, прикорнувший в углу. По правде говоря, ему я завидовал еще больше, чем тем, кто играл в карты.

Один из ребят глянул на него и сказал: «Смотри-ка, Соня (это его прозвище) уже дрыхнет. Он, наверное, сможет уснуть, даже если его подвесить вниз головой».

В Ливерпуле нас встретила еще большая толпа мальчишек, просивших автографы. Некоторые из них носили красно-белые шарфы своего клуба. Один из них сказал мне с этим их акцентом: «Пропусти гол, а, Ронни?», но босс, шедший сзади, ответил: «Ничего не выйдет, сынок».

Наш отель был в центре Ливерпуля – самый большой из тех, в которых мне довелось жить в Англии: огромный холл, мягкие ковры, кругом мрамор. Я, наверное, начал глазеть по сторонам, потому что кто-то из наших сказал мне: «Пошли, Рон, это же не дворец!» Остальные все вели себя спокойно, словно видели подобное каждую неделю. Впрочем, в какой-то мере это так и было.

Меня поселили в номере вместе с Грэмом Гиббсом, правым хавом из Портсмута, всегда веселым и жизнерадостным. Он только что попал в молодежную сборную Англии и поэтому парил в облаках. Он был хорошим игроком – надежным, работящим в середине поля, мог сам пройти и ударить неплохо, особенно правой ногой. Ко мне он относился очень хорошо, старался отвлечь, помочь расслабиться, рассказывал про игроков «Ливерпуля»: что любил делать тот, а что этот, за кем и за чем мне нужно было следить.

«Следи за Питером Томпсоном, – говорил он, – у него есть привычка забегать слева, а потом разворачиваться и бить правой. Помни, что он бьет с обеих ног – с двух очень, очень мощных ног. Еще смотри за Стивом Хейуэем, за его рывками с центра. Он очень быстр, пробрасывает мяч далеко вперед и бежит. Но если ты вовремя среагируешь, то можешь выйти из штрафной и отбить ногой». За такие вещи я был ему очень благодарен.

Когда я сидел в номере, раздался звонок из Лондона: какой-то репортер из «Дейли Мейл». Я сперва не очень-то хотел разговаривать, помня, как разыграли Дэнни. «Меня им не провести, – сказал я Грэму и спросил в трубку: – А откуда я знаю, что вы из «Дейли Мейл», что вы меня не разыгрываете?» Он был немного озадачен и сказал: «Ну, я же не могу показать вам свое удостоверение по телефону». Грэм спросил меня, что это за парень. Я назвал ему имя, он взял трубку, поговорил с ним и протянул назад со словами: «Все в порядке, Рон, он настоящий».

Ну, и начались все эти вопросы: нервничаю ли я? как чувствую себя, зная, что буду играть перед «Копом»? будет ли у меня какой-нибудь талисман или что-то в этом роде? Я сказал, что не нервничаю, потому что, не правда ли, не очень хороший был бы заголовок: «РОННИ БЛЕЙК: Я ТРЯСУСЬ ОТ СТРАХА»? Что же до вещей, которые приносят мне удачу, – про них я вообще никому никогда не расскажу, потому что, хоть это и глупо звучит, но если кому-то рассказал, то потом перестает помогать, если вообще когда-нибудь помогало.

Потом была еще пара звонков, и я опять отвечал на похожие вопросы. Когда я вернулся а Лондон, родители показали мне все, что написали в газетах, – полная чушь: про то, как я горел желанием встретиться с «Копом», как я мечтал об этом всю жизнь и асе такое. Не могу понять, зачем им вообще понадобилось со мной разговаривать. В общем-то все было в порядке, это не имело никакого значения и не причинило вреда, но для меня это был первый опыт общения с газетчиками, и могу смело сказать, что то были еще цветочки.

Мы поели довольно рано в тот вечер, а потом отправились в кино, на какой-то ковбойский фильм. Вообще-то я люблю такие фильмы, но про тот вряд ли мог бы что-нибудь рассказать. На экране я видел не ковбоев, а центрфорвардов, из чьих пистолетов вылетали не пули, а футбольные мячи.

Когда мы вернулись, тренер, Дон Коллинз спросил меня, не хочу ли я успокаивающего. Он сказал: «Мы не поощряем это дело, но я поговорил с доктором, и он сказал, что тебе не повредит перед такой игрой». Я подумал немного и отказался; никогда в жизни не пил подобных таблеток и боялся начинать в такой момент – а вдруг случится что-нибудь не то? Вот будет номер, если я не смогу уснуть ночью, а потом захраплю в воротах! Поэтому я сказал нет, попробую обойтись.

И я не спал, почти не спал. Очередная бессонная ночь, только на этот раз я был просто в отчаянии. Ведь мне во что бы то ни стало нужно было заснуть, и я это знал. Как бы я смог сыграть с такой смертельной усталостью?

К счастью, накануне игры на выезде дают поспать. Я то засыпал, то просыпался, а когда вскочил, то никак не мог сообразить, что происходит, и испугался. Потом, конечно, до меня дошло, где я: Ливерпуль, гостиничный номер. Игра. Тут меня вновь охватила паника: который час, где Грэм? Они уехали без меня, им пришлось играть без вратаря. Не могу передать, что творилось у меня в голове в эти несколько секунд. Я даже представил себе, как появляюсь на поле в середине игры в своем зеленом свитере, и весь стадион покатывается со смеху.

Шторы были опущены, и я поначалу не мог отыскать выключатель. Опять охваченный паникой, я вскочил с кровати и рванул шторы, нисколько не заботясь о поисках шнура, предназначенного для этой цели. На часах было без двадцати одиннадцать, но я подумал, что они могли остановиться. Поднес к уху – идут. Тут я увидел телефон между кроватями, взял трубку и спросил, который час. Мне ответили: без двадцати одиннадцать. Все в порядке.

Рядом со спальней была ванная – наша собственная. Это тоже кое-что: гостиничный номер с ванной. Красивые большие белые мягкие полотенца, краники блестят так, словно их только что отполировали, над ванной душ. Я залез в ванну, сделал воду погорячее и почувствовал себя лучше. Тут я услышал, что кто-то вошел в комнату.

– Грэм? – позвал я, и это оказался он. – Я думал, что проспал.

– Ты и проспал, но я не стал тебя будить. Хочешь завтракать?

– Да, – ответил я, – сейчас спущусь.

– Спускаться не надо, – сказал он.

– Что, прямо здесь?

– Да, – Грэм засмеялся, – ты можешь получить завтрак хоть в кровать, если хочешь. Правда, боюсь, официантки будут слишком стары для тебя.

– Хорошо, – сказал я, – буду завтракать в номере.

Это было здорово – вот она, жизнь. Пока я брился, Грэм снова прошелся по нападающим «Ливерпуля». Он предупредил меня и про Эмлина Хьюза, который мог пройти с середины поля и ударить ярдов с двадцати пяти правой ногой. В общем, когда он закончил свой рассказ, у меня было такое чувство, что мне придется встретиться с командой стрелков. Я знаю, что он хотел как лучше, пытался помочь мне, но, поверьте, получилось наоборот.

После завтрака я опустился вниз. Все сидели в большом холле, некоторые уже играли в карты. Ко мне подошел Билли Уоллис и спросил:

– Все в порядке, Ронни?

– Да, неплохо, – ответил я.

– Хорошо поспал?

– Нормально, – я не хотел ему рассказывать, чтобы он не говорил, что мне следовало выпить перед сном таблетку. Но он, кажется, и так все понял.

– Коленки дрожат?

– Нет, вроде, – сказал я.

– Не волнуйся, если задрожат. У меня всегда дрожали, до самого конца. И у Стэнли Мэтьюза тоже. Знаешь, что он говорил? «Коленки должны дрожать всегда». Тот, кто ничего не чувствует, не станет настоящим игроком. Если у тебя все матчи одинаковы: в лиге или на Кубок, товарищеский или международный, то ты никогда не сможешь улучшить свою игру, правда?

– Не знаю, – сказал я, – может быть, есть люди, которые всегда играют одинаково хорошо, в каждой игре.

– Нет, – ответил он, – таких нет. И не может быть, особенно среди вратарей. Вратарь – он, как, не знаю, ну, как акробат, например. Или как певец, артист – хороший, конечно. Понимаешь, он какой-то особенный. Ему надо завестись, чтобы играть хорошо, а это от многого зависит.

Мы сели и заказали кофе. Это было похоже на ожидание начала войны. К нам подсел один корреспондент лондонского еженедельника; он повсюду ездил с «Боро», я встречался с ним раз или два, и он всегда был очень дружелюбен, что отличало его от многих других. Некоторые из тех, кого мне приходилось встречать в Снэйрсбруке или где-то еще, говорили только «привет» и «пока», словно показывая, что ты недостоин того, чтобы тратить на тебя время. Этого парня звали Дуг Грин, и у них с Билли были отличные отношения; они, очевидно, давно дружили. Билли сказал мне: «Дуг – отличный парень, он тебя не подведет», а потом Дуг начал задавать мне вопросы, дюжины вопросов, и записывал все мои слова в блокнот скорописью. Где я учился, где родился, как стал вратарем, когда впервые сыграл в дубле, кто из вратарей был моим кумиром, и когда я назвал Питера Бонетти, Билли подмигнул и сказал: «Не следовало тебе говорить этого, Рон. Это диверсия». Но Дуг записал все и сказал: «Нет, нет, это очень интересно, очень интересно, честное слово». Он казался очень серьезным, основательным и все время говорил об игроках «Боро», о которых я даже не слыхал, о вратарях, которые делали то, делали это, и еще о многих, игравших до войны. Даже Билли иногда не помнил кого-то из них.

В конце Билли сказал ему: «Ну, теперь у тебя хватит на целую книгу о нем, Дуг», а тот ответил: «Это только первая глава, Билли. Надеюсь, что будет еще много других». Потом он пожал мне руку и пожелал удачи. Его слова я помнил долго. Наверное, молодые игроки всегда помнят такие вещи. Хотя много позже, когда я высказал это предположение Дугу, он покачал головой и очень грустно ответил: «Ах, Ронни, ты бы очень удивился, увидев тех, кто пришел за тобой. Ты был лишь одним из исключений.

Билли, я и еще несколько ребят вышли прогуляться; просто для того, чтобы размять ноги и подышать воздухом – в Ливерпуле смотреть особенно не на что. Огромные, некрасивые каменные здания торчат повсюду. Главное, что я заметил, это дождь – мелкий такой, моросящий, очень неприятный, потому что не знаешь, надо т надевать перчатки. Остальные все время пытались отвлечь меня, смеясь и шутя, Билли спросил, приедут ли мои на игру, но я сказал, что нет, потому что мой старик работал в тот день. Он работал каждую вторую субботу. С одной стороны, я расстроился, но с другой, был даже рад. Мне и так хватало встречи с «Копом».

Чарли Макинтош опять говорил об этом перед ленчем. Он сказал, что если мы будем играть хорошо, то «Коп» будет аплодировать нам, и это большой плюс игры на «Анфилде», что он всегда любил это, играя за «Волков». На «Копе» его называли «Грязный Макинтош» и пели песни типа «И-эй-эдди-о, Макинтош – дерьмо», но это было не страшно, и если он делал хороший подкат, то они ценили это. Потом он прошелся по «Ливерпулю», говоря примерно то же самое, что и Грэм, только не уделяя столько внимания ударам, а в конце пожелал мне удачи и сказал, что если бы он сомневался во мне, то меня бы здесь не было.

На ленче был кое-кто из директоров. В отличие от нас, а нам подали бифштекс с гренками, они, видимо, решили развлечься: на их столах я увидел бутылки с вином. Для меня, видевшего их впервые, все они были на одно лицо: большие, толстые, краснолицые, любившие поддать и, похоже, частенько делавшие это. Боб Каллен, наш центрфорвард, родом из Ипсвича, посмотрел на них и сказал: «Свиньи опять у кормушки». Все они работали в Сити, и должен сказать, так они и выглядели, хотя, по словам ребят, президент, а он был постройнее остальных, что, впрочем, не о многом говорило, – вполне нормальный мужик. Он немного разбирался в игре и заботился об игроках. Кого ребята не любили, так это прилипал, но их я не видел вплоть до того, как мы сели в автобус после игры. Они были похожи на директоров, только еще толще и краснее, и производили слишком много шума.

В автобусе по дороге на «Анфилд» я сидел рядом с Грэмом Гиббсом. Я надеялся, что на этот раз он не будет снова ззводить разговор об атаке «Ливерпуля», и, слава Богу, мои надежды оправдались. То и дело мы обгоняли небольшие группы болельщиков «Ливерпуля», которые, завидев нас, махали шарфами и на пальцах показывали счет, с которым их клуб должен победить, – 3:0, 4:0, 5:0. Почти все наши игнорировали их, кое-кто улыбался и махал в ответ, но все это было весело и никого не беспокоило.

Город произвел на меня довольно жалкое впечатление, когда мы проезжали по улицам. Я даже сказал Грэму: «Не удивительно, что «Битлз» переехали в Лондон». В раздевалке у нас было полно времени, чтобы подготовиться: даже слишком много. Я пытался одеваться как можно дольше, но все равно оказался первым. Естественно, сперва я надел правую бутсу, потом – левую. Но вот что меня очень беспокоило: удастся ли мне выйти на поле предпоследним?

В дубле с этим все было в порядке. Двое из ребят любили выходить последними, поэтому они или поочередно уступали друг другу, или проходили одновременно, хотя для этого требовалось протискиваться через довольно узкий туннель. Но здесь я не знал, как у них заведено, а спросить не решался. Подошел Билли, чтобы узнать, все ли в порядке. «Опять коленки трясутся?» – спросил он, но я сказал: нет. Правда, лотом они, действительно, начали трястись, и я пожалел, что он мне об этом напомнил.

– Все будет нормально, как только мы выйдем. Билл. – сказал я ему, – как только начнется игра. – Но он видел, что что-то не так, и в конце концов выудил у меня признание.

– Все дело в том, каким я выхожу на поле. Ну, знаете, каким по счету, – он все понял правильно, потому что сам был игроком и знал, что это может значить для футболиста.

– А каким ты обычно выходишь? – спросил он.

– Предпоследним, – ответил я.

– Ну, это не проблема, – сказал он. – Здесь Рэй Макгроу любит выходить последним, Томми Дугалл – вторым, а Артуру Прескотту все равно, лишь бы не последним. Не волнуйся, Рон, я поговорю с Джеком Ноксом. – Джек был нашим капитаном.

Я видел, как он подошел к Джеку, и Джек кивнул; трудно передать, какое облегчение я испытал. Он был странным парнем, этот Джек, степни, двадцати одного года или около того. А странным в нем было то, что он никогда не проявлял эмоций. Никогда. Что бы ни случилось. Он мог забить гол в свои ворота в решающий момент матча, и ни один волосок не шевельнулся бы на его голове. Нет, конечно, он улыбался, когда мы забивали, но тут уж никто не удержится. И еще одно – фолы. Он был левым хавом, стоппером и играл очень, очень жестко. Я часто видел, как он делал довольно опасные вещи.