Текст книги "Вратари — не такие как все"

Автор книги: Брайан Глэнвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Майк был по-настоящему рад за меня:

– Я же говорил, что тебя возьмут, Ронни. Я знал. Теперь все зависит от тебя, сынок. Ты обязательно станешь настоящим профи, когда тебе стукнет семнадцать, не сомневайся. И вот тут-то начнутся искушения, тут-то тебе придется решать.

– Что решать. Майк? – я не очень-то въехал в то, что он сказал.

– Хочешь ли ты стать настоящим, серьезным профессионалом.

– Конечно, – сказал я. – Это же все, чего я хочу.

– Э-э, это то, чего ты хочешь сейчас, Ронни. Ты сейчас так думаешь, пока живешь дома, пока еще не бросил школу и пока жизнь похожа на ведро черешни. А ведь у футболиста полно искушений. Есть вещи, о которых ты пока даже не подозреваешь. Но у тебя все будет в порядке, если усвоишь один принцип: пусть всегда у тебя на первом месте стоит карьера. Всегда следи за собой: везде и во всем. Одна рюмка в пятницу вечером будет стоить тебе гола в субботу.

Честно говоря, я никогда ничего, кроме пива, не пил, но все равно сказал большое спасибо. Я понял, что он имел в виду, хотя и не совсем, ведь что может быть более искусительным, чем футбол, особенно для пятнадцатилетного мальчишки?

Никогда не думал, что буду чувствовать что-нибудь, покидая школу, но, как это ни смешно, чувствовал – какую-то пустоту, что ли, особенно в первые дни. Наверное, там было не так уж плохо, даже, может быть, я был счастлив там, играя в футбол, и все такое. Когда я уходил, все были очень милы со мной, желали удачи, говорили, что будут приходить на мои игры, просили не забывать и появляться на игровой площадке.

Я часто там появлялся, особенно летом, когда профессиональный сезон закончился, и я больше не тренировался в «Боро». А в следующем сезоне моя жизнь стала более напряженной, и я понемногу отошел от этого. Знаю, что Майк поначалу расстроился. Я его как-то встретил на улице возле Портобелло Роуд, и он посмотрел на меня своим медленным взглядом и сказал:

– Что-то не заходишь к нам больше, Рон.

– Да, Майк, – ответил я, – сейчас стало немного труднее. – Он кивнул так, словно ожидал именно этого ответа.

Он по-прежнему появлялся в самых неожиданных местах; никогда не знаешь, где его встретишь. Стоишь, например, в воротах во время какой-нибудь юношеской игры или в матче Лиги Юго-Восточных графств и вдруг слышишь за спиной: «Привет, Рон», или «Неплохо ты его поймал, а, Ронни?», и видишь Майка

– на сей раз, конечно же, без велосипеда. Стоит, опершись на бортик, иногда совсем один, потому что редко кто на такие игры ходит.

Жизнь полупрофессионала была отличной, пока не начало приближаться семнадцатилетие. Я вновь стал беспокоиться: а вдруг они не захотят продлевать контракт? В принципе можно оставаться до восемнадцати лет, но никто этого не делал; в семнадцать все уже определялись.

Полупрофессионализм был тогда понятием довольно новым. Раньше таких, как я, называли стадионной обслугой – они убирали трибуны, помогали следить за полем и все такое. Наверное, в клубах поменьше все и сейчас так. Но не в «Боро»: здесь считают, что главное – научить тебя играть в футбол, и поэтому самое большее, что тебе иногда приходится делать, – это разложить форму для первой команды в субботу утром. Мне это нравилось: приходить в раздевалку, думать о том, кто какую футболку наденет, и, конечно же, представлять, что когда-нибудь я сам надену эту форму, и что это будет за чувство, когда ждешь сигнала к выходу на поле и потом выбегаешь из туннеля перед, может быть, шестьюдесятью тысячами зрителей.

Мы не часто бывали в «Боро», обычно тренировки проходили в Эктоне, там же и большинство игр – на небольшом местном стадиончике. Мне приходилось довольно долго туда добираться каждое утро, а большинство других полупрофи снимали жилье по соседству.

Впрочем, Дэнни Страуд тоже ездил из дома – из Слафа. Его взяли примерно через неделю после меня. В каком-то смысле мы были как бы клубом внутри клуба, ведь у нас не было, по сути, ничего общего с первой командой. Кто-то из ее игроков иногда заговаривал с нами, к кому-то было не подступиться. В воротах тогда стоял Гарри Воган, высокий валлиец с огромными руками, который все время жевал резинку. Он уже давно играл в клубе – ему тогда было около тридцати двух – и провел много матчей за сборную Уэльса.

Очень сильный и намного крупнее, чем Питер Бонетти, но при этом довольно подвижный. Я использовал любую возможность, чтобы наблюдать за его игрой. Он принадлежал к тому типу вратарей, который я называю старомодным: очень надежный, громкий, хорош на линии, силен на выходах, умеет выбирать позицию, редко делает нечто фантастическое, но и ошибок почти никогда не совершает. Конечно же, я настраивался на то, чтобы быть таким, как он, но в душе, тайно, я хотел немного большего, хотел стать артистичным, что вполне естественно для ребенка.

Он никогда со мной помногу не разговаривал, а я побаивался обращаться к нему, как и к большинству взрослых. Но как-то раз после одного юношеского матча он подошел ко мне на стадионе и сказал:

– Поджимай колени, когда выпрыгиваешь за мячом, сынок.

– Спасибо, мистер Воган, – оказал я.

– «Гарри» вполне достаточно, – сказал он и добавил: – лишний раз подумают, прежде чем идти на тебя, эти форварды. Вратарь должен защищать себя. И чем выше, тем больше.

Тогда я подумал, что он имеет в виду, «чем выше прыгаешь», но потом понял, что он сказал это про лигу. Чем больше видишь, чем лучше играешь, тем больше поражаешься: на что они только не пускаются, чтобы переиграть тебя.

Как, например, когда я впервые играл за дублеров «Боро»; мне тогда было шестнадцать. Я вышел на перехват углового, но только собрался прыгнуть за мячом, как услышал сзади: «Оставь, Ронни!», и, конечно, остановился, думая, что это один из наших защитников. В следующую секунду я увидел, как их центрфорвард бьет головой в перекладину. Судья ничего не слышал, а я бы со стыда сгорел, будь это гол.

Однажды я сказал Гарри Вогану:

– Я бы хотел научиться так ловить мяч, как вы, – и я действительно хотел, потому что он всегда хватал его намертво.

– Жвачка, – ответил он. – Обязательно перед игрой размазываю ее по ладоням. Главное – хорошенько растереть.

Я подумал, что он меня разыгрывает, но потом попробовал, и, кажется, помогло. Может быть, это чисто психологически, не знаю, но я и сейчас иногда так делаю в сухие дни, когда играю без перчаток.

А еще у Гарри Вогана была кепка. Ужасная штуковина – допотопная, совсем не такая, как носят сейчас вратари, а круглая и с большим козырьком. Она была такая рваная, что можно было только удивляться, как она не рассыпалась; на самом деле он ее никогда и не носил, а просто брал с собой и первым делом забрасывал в ворота. Однажды он сказал: «Моя первая кепка – куп пил ее для работы на стройке и с тех пор храню». Как я говорил, подобных вещей в футболе полно.

Иногда я вдруг осознавал, до чего же мне повезло, когда слышал, о том, где работали ребята, ушедшие из школы вместе со мной: посыльными в конторах или магазинах, подмастерьями на какой-нибудь фабрике. Все они мечтали о том, что было у меня, и единственное, чего я боялся, – это что я все потеряю. Не то чтобы я не верил в себя, но ведь так часто приходилось видеть, как кого-то сперва брали, а потом не продлевали контракт.

Помню, как однажды утром я приехал в Эктон на тренировку, а один из наших, Джерри Форбс из Глазго, крайний нападающий, сидел в углу раздевалки, обхватив голову руками, будто плакал. Я спросил, что случилось, и кто-то ответил: «Его отправляют домой». Было так тихо, как будто кто-то умер и как будто следующим должен быть кто-то из нас. Все мы были удручены: не просто жалели Джерри, хотя, конечно, было очень жаль его, – он неплохо играл, но был немного хрупок, и это, возможно, и повлияло на их решение, – но и думали, кто следующий?

Единственным, кто воспринял это спокойно, был Дэнни Страуд. Ему, наверное, никогда не приходило в голову, что и с ним может такое приключиться. Должен сказать, что я просто завидовал ему.

– Полно других клубов, Джерри, – сказал он, будто в шутку.

– Можешь играть, к примеру, за «Рейнджере». – Это, конечно, не очень развеселило Джерри, потому что в такой момент ты думаешь, что вообще никогда не будешь играть.

Когда мы вышли на тренировку, Дэнни сказал мне: «Я мог бы играть за «Тоттенхэм», за «Чарльтон» или за «Саутгемптон», и я подумал: «Ну, конечно, мог – когда был школьником. А как теперь, когда тебе семнадцать, как Джерри?» Но я ничего не сказал.

В шестнадцать лет я впервые попал за границу: с юношеской командой мы поехали во Францию, в Ниццу, на международный турнир. Раньше я никогда не летал на самолете, и это тоже было интересно. Наверное, только для троих или четверых из нас летать было не впервой.

Мы собрались в лондонском аэропорту, все в форменных блейзерах, такие солидные, Рэг Джеймс поглядывал за нами, почти как школьный учитель, а мы смотрели друг на друга, немного волнуясь. Даже Дэнни вел себя чуть тише, чем обычно. Мы зашли в самолет, а потом взлетели, и там был такой особенный, самый первый момент, к которому обычно не бываешь готов, – не был готов к нему и я, конечно, – когда самолет набирает скорость, и на тебя что-то такое давит. Чувствуешь себя совершенно беспомощным, просто брошенным в небо, где с тобой может случиться все что угодно: можешь разбиться, можешь подняться или опуститься. А вокруг так много движения, такая мощь, уносящая тебя куда-то.

Парень, сидевший рядом, защитник Нобби Грин из Бирмингема, не выдержал, и его вырвало в бумажный пакет, что не очень-то мне помогло; я отвернулся и попытался подумать о чем-нибудь постороннем, но о чем можно думать в такой момент? Обычно, чтобы расслабиться, я представляю, как ловлю верхние мячи, и чувствую себя невесомым, как во сне; мячи летают и летают, будто в замедленном повторе, а я парю, ловлю их один за другим. Но в тот раз это не помогло; как можно парить в мыслях, когда наяву несешься по воздуху с такой бешеной скоростью?

Я закрыл глаза, а когда опять открыл их, не зная, сколько времени прошло, мы уже поднялись и летели ровно и мягко. Я посмотрел через Нобби в окно, на землю, и опять почувствовал себя плохо, потому что она была похожа на карту, все такое зеленое и чистое, но Бог знает, как далеко, и единственное, о чем ты мог подумать, – это о падении. Когда уже летишь выше облаков, как я обнаружил позднее, и не видишь ничего, кроме неба, то все в порядке, и ты как во сне. Ничего реального. А вот когда видишь все то, что тебе знакомо, но с такой высоты, – это ужасно.

Мы прошли облака, и мне стало лучше. К Нобби подошла стюардесса, очень приятная девушка, и понемногу ему тоже полегчало. Он был неплохой парень, настоящий брамми, с таким смешным акцентом, как у них у всех. Вообще в нашей команде полупрофи и юниоров были все: несколько шотландцев, три-четыре джорди, парочка ребят из Ланкашира я совсем немного лондонцев, как я. По-моему, у Чарли Макинтоша был какой-то бзик насчет ребят из Шотландии и с севера, в чем лично я не мог с ним согласиться. Он считал, что они крепче остальных, решительнее, в то время как лондонцы будто бы всегда опускают руки, если все идет не так, как надо. Он говорил: «Для лондонцев все слишком легко. Дайте мне парня, выросшего в тяжелых условиях» – что на меня не производило впечатления, потому что едва ли где-нибудь найдутся условия тяжелее, чем в западном Лондоне. Но он менеджер, и с ним не поспоришь; я просто должен был доказать его неправоту своей игрой, и точно так же думал Дэнни. Мы частенько посмеивались над ребятами из провинции: шутили, что к северу от Барнета кончается цивилизация, что люди там говорят на иностранных языках, и все такое.

Дэнни любил переспрашивать: «Что такое, сынок? Не понял тебя. Повтори, пожалуйста, по-английски». Поначалу их действительно иногда было трудно понять, так же, наверное, как им было не просто понимать нас, но на самом деле это было неважно. Со временем все притирались друг к другу, и между нами не было никакой разницы; мы все были профессионалами, игроками «Боро». И самое интересное, что хотя, как я говорил, мы принадлежали к иному поколению, чем Рэг Джеймс – довоенный профессионал – и те, кто играл после него, но все равно какое-то особенное чувство «Боро» постепенно начинало проявляться и у нас.

Это происходило само по себе. Ты играешь в «Боро». Так в «Боро» не делают. Этого мы в «Боро» не потерпим. Время от времени Дэнни любил подурачиться, конечно, если не видел Рэг Джеймс или кто-нибудь другой. Когда кто-то сыграет грубо, ругнется или сделает еще что-нибудь в этом роде, Дэнни как закричит высоким голосом: «Ради Бога, только не в «Боро»! Мы в «Боро» так не поступаем!»

Мои родители, узнав, что я еду во Францию, естественно, начали волноваться. Старик однажды был там во время войны. Он сказал, немного смущаясь, как обычно, когда говорил мне что-нибудь подобное:

– Будь осторожен, Ронни, с этими французскими девчонками.

– Осторожен? – я сделал вид, что не понимаю. – Что ты имеешь в виду?

– Просто будь осторожен, сынок, и все. Береги себя.

Но под тем надзором, который установили над нами Рэг Джеймс и другие, ничего не могло случиться, даже если бы мы и захотели. Вообще-то эти французские девчонки выглядели довольно приятно: У них была какая-то особенная походка, совсем не такая, как у наших подружек дома, словно они были очень уверены в себе. Ницца тоже оказалась приятным местом; широкие улицы вдоль моря, само море и солнце, хотя был март и никто не купался. Что же до нашего отеля, то я никогда не жил в таких условиях. Комната, которую мы занимали с Дэнни, была огромна – раза в три больше моей комнаты дома – и казалась бесконечной. Поначалу я тосковал по дому, мне же было всего шестнадцать, и я впервые уехал так далеко, но Дэнни все было нипочем. Он без конца заказывал всякую ерунду, болтал с горничными, пытаясь им что-то объяснить, и все такое. Помню, как он развалился на кровати и сказал: «Здорово, правда? Пожалуй, я не буду бросать футбол».

Да уж конечно! Если футбол может дать тебе все это! Вот это жизнь: езди всюду, смотри, и все даром – просто за то, что ты делаешь дело, о котором мечтал всегда, о котором мечтают миллионы ребят. И это как раз заставляло меня все больше и больше волноваться о будущем, ведь я знал, как много могу потерять.

Рэг Джеймс вел себя очень потешно. Он был настоящим кокни, не знал ни одного иностранного языка, хотя, кажется, везде побывал во время войны» На самом деле он знал несколько иностранных слов, но я сомневаюсь, что он точно помнил их значение – так, нахватался кое-чего на Востоке. Все эти слова он вываливал окружающим – официантам и другим людям, которые смотрели на него, как на ненормального. Но в конце концов он всегда добивался своего. Это было здорово. Я, наверное, ни разу не видел, чтобы он вышел из себя. Ни разу.

Играть против континентальных команд в первый раз было довольно любопытно. Это совершенно другая игра. Там была одна команда из Испании, одна из Франции, потом еще из Италии, Германии и еще какие-то. Я против их игры не возражал, поскольку сразу же заметил, что у них принято давать вратарю играть спокойно. В Англии, когда прыгаешь за мячом, рядом с тобой обязательно будет кто-нибудь в надежде, что ты поспешишь и ошибешься, или, стараясь подтолкнуть, помешать тебе. Здесь такого нет, вратарь здесь – король.

Особенно четко я это увидел в нашей первой игре, против итальянцев. Их вратарь с таким важным видом ходил в штрафной площади, будто она была его собственностью, честное слово. Он был неплохим вратарем, очень прыгучим, но ей-Богу, в его исполнении самые простые вещи выглядели чрезвычайно сложными. Когда мяч летел так, что я бы спокойно шагнул навстречу и без труда поймал его, он занимал такую позицию, с которой сделать это было невозможно, и ему приходилось бросаться за мячом. Зрителям это нравилось, что меня тоже удивляло. Можно было подумать, что они не видели элементарных вещей. Но они аплодировали ему каждый раз, когда он совершал эти свои бессмысленные броски. Потом уже и Дэнни, чтобы посмеяться, стал аплодировать ему, как только он брал мяч в руки.

Правда, в большинстве своем эти континентальные игроки были довольно толковыми. Они могли делать такое, о чем наши ребята и не подозревали: бить с любого угла, откидывать мяч в одно касание с лета. И еще «ножницы». Рэг Джеймс предупреждал меня: «Берегись ударов «ножницами», Ронни», а когда я спросил, что это такое, он объяснил: «Удар с лета через голову, спиной к воротам. Они одной ногой отталкиваются, а другой бьют». Это было довольно трудно представить, пока сам не увидишь. Поэтому, когда в игре с итальянцами я впервые столкнулся с таким ударом, он был для меня полной неожиданностью.

Мяч летел вдоль ворот на высоте фута три-четыре. Их центрфорвард стоял ко мне спиной, и казалось, что нет никакой угрозы, как вдруг – бах! – он взлетел, как реактивный самолет, сперва одной ногой, потом другой, и второй ногой как шарахнет по мячу! Такого я никогда не видел: мяч пролетел над моей головой, ударился в перекладину и отскочил в поле раньше, чем я сообразил, что происходит.

Потом Рэг сказал мне: «Вот так-то, Ронни. Я ведь тебя предупреждал.» «Да, Рэг, предупреждал», – ответил я, потому что это было так. Только теперь я уже знал, чего надо опасаться.

Но у них было полно всяких трюков, у этих континенталов. Они могли закручивать мяч – иногда со штрафных они делали это, как бразильцы, – могли заставить его резко опуститься в конце полета, а могли и пустить резаным ударом так, что он вдруг начинал уходить от тебя. Может быть, они не всегда били так сильно, как наши, но тем не менее могли доставить тебе кучу неприятностей. Мы не выиграли ни одного матча на турнире: два сыграли вничью, а один проиграли испанцам, которые и стали победителями. Я пропустил один-единственный гол, который меня кое-чему научил.

Мяч попал к их правому крайнему, он обыграл нашего защитника и подошел к самой линии ворот, словно собираясь навесить в центр штрафной, что было совершенно естественно в такой ситуации. Я вышел ему навстречу и сдвинулся, может быть, на какой-то ярд от штанги, а он, как только это увидел, сразу же ударил наружной стороной правой стопы, прямо между мной и штангой. Я почувствовал себя шутом гороховым, честное слово.

Рэг повел себя здорово, как и всегда в тех случаях, когда случались подобные вещи.

– Это опыт, Ронни, – сказал он, – для этого мы тебя сюда и привезли. И отдай должное этому парню – ударил он очень здорово. Я видел многих опытных вратарей, попадавшихся на эту удочку.

– Я сыграл, как простофиля, – сказал я.

– Если бы ты остался у штанги, он бы навесил. Есть ситуации, в которых вратарь должен гадать, Ронни. Между прочим, масса игроков просто не попадет с такого угла. Кроме того, ему вообще не следовало давать пройти туда.

Это было очень честно с его стороны, тем более что он в прошлом был не вратарем, а защитником. Потому что между вратарями и защитниками всегда возникают споры: чья это была ошибка? Защитник говорит, что ты вовремя не вышел из ворот, что это был твой мяч, а вратарь говорит, нет, он был слишком далеко, этот мяч был твоим. А если форвард убежал один на один, то защитник, который упустил его, говорит: «Я думал, что ты выйдешь, и поэтому не стал с ним связываться», а вратарь скажет: «Не будь смешным, у меня не было шанса, ты меня бросил», и так далее.

Но мне все равно понравилось путешествие, даже несмотря на то, что мы ничего не выиграли. Было просто удивительно, что люди жили круглый год в таком прекрасном месте, с горами, морем и всем остальным. Они были очень гостеприимными, устраивали нам разные экскурсии, и еще мы привезли много классных подарков. Я купил шелковый галстук своему старику, духи сестренке и шарф маме. Полет назад был уже совершенно другим: я нисколько не волновался, и было так здорово смотреть вниз на горы.

Мое семнадцатилетие приближалось, и я волновался все больше и больше: как бы все, что у меня теперь было, не ускользнуло из моих рук. Мне словно специально показывали, как может все складываться в дальнейшем. Еще поездка или две за границу, как тогда в Ниццу, игры в Юношеском кубке, позволившие побывать в гостях у «Манчестер Юнайтед», «Бернли» и «Волков». Хотя, конечно, на такие матчи мало кто ходил из зрителей, так что все это было как бы реально и нереально одновременно. И все же, думал я, мне довелось там играть, этого у меня уже не отнимешь. Довелось играть и при освещении, а это совсем не» привычно для вратаря, поначалу огни отвлекали меня. Первый раз я играл при освещении в Эктоне, но потом оказалось, что по сравнению с Манчестером там полумрак.

Старик делал все, чтобы развеселить меня. «Не волнуйся, – говорил он, – ты так играешь, что это они должны бояться, что ты не захочешь оставаться, что тебя перехватит кто-нибудь другой». Но все равно он думал так же, как и я, и в душе так же волновался.

Однажды в Аэдброк Гроуве я встретил Майка, и мы разговорились.

– Тебе уже почти семнадцать, да? – спросил он. Подобные вещи он никогда не забывал.

– Да, – ответил я.

– Ну, теперь ты станешь настоящим профи, – сказал он.

– Надеюсь, – должен признать, что его слова подбодрили меня, потому что обычно Майк просто так не трепался.

– А ты не боишься, что они дадут тебе от ворот поворот?

– Кто знает, – ответил я.

– Ты всегда осторожен, Рон, – улыбнулся Майк, – этим-то ты мне и нравишься. Ты скромный – это хорошо. Я думаю, что они никуда не денутся. Видел, как ты играл в гостях у «Пэласа» в Юношеском кубке – очень хорошо, Ронни. Одна ошибка – тот навес во втором тайме, слева.

– Ах, да, – кивнул я, – помню. Но центрхав крикнул, что это его мяч.

– Никогда не вини своих защитников, – сказал Майк, – никогда. Сколько раз я тебе говорил? Если ты считаешь, что это твой мяч – кричи. Если они мешаются на пути – расталкивай. Ты должен быть уверен в себе. Нет ничего хуже неуверенного вратаря.

– Да, Майк, спасибо, – я расстался с ним с таким чувством, словно мне по-прежнему двенадцать лет. Но он определенно подбодрил меня.

И, конечно же, он был прав. Они меня взяли сразу же. Вообще-то я узнал об этом еще за день до дня рождения, в Эктоне Рэг Джеймс подошел ко мне в раздевалке со своей широкой улыбкой и сказал: «Прими поздравления на завтра. Тебе не нужно будет приходить на тренировку; босс хочет видеть тебя в «Боро». Приходи с отцом. Можешь догадаться, что ему нужно».

Конечно, я мог. Комната закружилась перед глазами, а когда я пришел в себя, Рэг Джеймс тряс мою руку и повторял: «Поздравляю, Рон, поздравляю», и ребята тоже подошли.

На следующий день мы с моим стариком пошли в «Боро»; я буквально взлетел по ступенькам, ведущим к кабинету босса. Мы подписали контракт на четыре года, пока мне не исполнится двадцать один. Начальная сумма – двадцать монет, и она будет расти, если я попаду в дубль или в первую команду. Слова контракта расплывались перед моими глазами, а старик уставился на бумаги, не отрываясь, потому что некоторые суммы, которые я мог получить, играя в первой команде, и с учетом премиальных, были гораздо больше того, о чем он мог мечтать всю свою жизнь.

Чарли Макинтош похлопал его по спине и сказал: «К тому времени, когда придет пора подписывать новый контракт, он будет играть за Англию», а потом достал бутылку шерри, и мы немного выпили. В тот момент он был для меня лучшим менеджером на свете.