Текст книги "Вратари — не такие как все"

Автор книги: Брайан Глэнвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Однажды так получилось, когда Джайлс выполнял свободный удар слева: все следили за Кларком и Джонсом, но вдруг с фланга примчался Чарльтон и ударил головой. Я прыгнул и, думаю, достал бы мяч, если бы он летел в ворота, но он чиркнул по перекладине и ушел за линию ворот. В дубле я бы обязательно сказал кое-что защитникам, но тут не решался. Я только сказал Джеки Ноксу: «Кому-то следовало смотреть за ним», а он набросился на Боба Каллена, размахивая руками и крича, что тот должен был идти вместе с Джеки Чарльтоном.

Потом пришла очередь Лоримера. Кто-то дал ему пас ярдах в тридцати пяти от ворот, и никакой опасности вроде бы не предвиделось, но я был начеку после того, что мне рассказывали. Джо Лайонс стоял перед ним, и было похоже, что он отдаст мяч куда-нибудь в центр, но он вместо этого прокинул его чуть вперед и ударил. Джо частично закрывал мне обзор и не позволил сразу же увидеть мяч. Я хорошо расположился, но не был готов к тому, чтобы поймать его. Он со страшной силой ударился мне в грудь и отскочил. Когда такое случается, чувствуешь себя совершенно беспомощным, и остается только надеяться на то, что кто-нибудь из твоей команды подберет мяч, или что тот, кто будет добивать, попадет туда, где ты можешь достать его. Мик Джонс всегда успевал в таких ситуациях, успел и на этот раз: налетел, как ураган, но, к счастью, ему было неудобно бить, потому что мяч летел на высоте колена. Он ударил с лета «щечкой», но я прыгнул и достал мяч кончиками пальцев, так, что сил хватило только перебросить его через перекладину: со стороны это должно было выглядеть великолепно, но должен честно сказать, что на сей раз мне просто повезло.

В общем, так все и закончилось: ничья, никто не забил, и, естественно, я был рад, когда прозвучал свисток, ведь я не пропустил ни одного гола в двух матчах. В раздевалке босс сказал:

– Я говорил тебе насчет Лоримера.

– Я знаю, босс, но я был закрыт, – ответил я.

– Ты слышал, Билли? – повернулся он к Билли Уоллису. – Закрыт! Быстро он учится, правда? – Но потом он сказал мне, что я молодец и что он доволен мною. – Очко в матче против «Лидса» – неплохо, – сказал он в конце, – даже дома.

На этот раз мой старик был на стадионе, и мама с сестрой тоже. Когда я пришел домой, он был так счастлив, что еле мог говорить. «Рон, ты был великолепен, правда, дорогая? – сказал он, ища поддержки у мамы. – Твоя мать и я... ну, мы просто глазам не верили. Сидеть там и видеть, как ты спасаешь ворота в игре с лучшими в стране! Ну, это просто чудеса!».

– Тебе надо было его видеть, – сказала мама, – он парил в облаках. Особенно, когда ты спас ворота два раза подряд. У меня душа уходила в пятки.

– У меня тоже, – сказал я.

– Все были так довольны тобой, – продолжала она, – те, у кого абонементы на сезон, и те, кто сидел вокруг нас. Все они говорили, что ты лучший вратарь, которого они видели за многие годы. В конце концов твой отец не выдержал и сказал: «Он мой сын», и все бросились поздравлять его, говорили, что он должен гордиться тобой и что когда-нибудь ты будешь играть за Англию.

– Ну, – сказал я, – до этого еще надо дожить.

– Доживем, – вставил старик, – он ведь сказал, правда? Чарли Макинтош так сказал.

Вечером мы отметили это дело: я повел их в шикарный ресторан в Ноттинг Хилл Гейтс. Много раз я проходил мимо него, заглядывая в окна, и думал о том, как там должно быть хорошо. Пожалуй, я и раньше мог бы позволить себе сходить туда, но почему-то не решался, даже когда хотел произвести впечатление на какую-нибудь девчонку. Наверное, где-то в глубине души я считал, что мне там не место. Но теперь, когда у меня новый контракт, я сказал себе, что это мое место, так же, как и остальных, а возможно, и больше, чем многих из них. Я часто слышал от ребят о тех местах, в которые ходили они, – каких-нибудь клубах в Вест Энде, ресторанах в Сохо или на Кингс Роуд. Так что я решил избрать этот ресторан, но не только для себя, а для всей семьи; отчасти потому, что мне хотелось быть со всеми, отчасти потому, что я мог сказать себе: вот мы все здесь, мы можем себе это позволить.

Старик поначалу не был в восторге. У него был комплекс насчет своего места, насчет того, что не следует ходить туда, где тебя не ждут, но мама очень обрадовалась, я видел, хотя она и не любила перечить ему. Он все время пытался увильнуть и говорил: «Слушай, Ронни, может быть, в другой раз? Я же не могу пойти туда в таком виде». Я отвечал ему: «Надень свой синий костюм, он вполне подойдет, и плащ, который я тебе подарил. И все будет в порядке».

В конце концов мне удалось убедить его, и мы пошли. Вечер получился потрясающим. Ресторан оказался итальянским: полумрак, гондолы и прочие штуковины на стенах, на столиках лампы, сделанные из бутылок. Старик уселся и стал поглядывать по сторонам с таким видом, будто кто-то вот-вот набросится на него. Принесли меню – четыре такие огромные карты размером с газету, и папа сказал:

– Что такое? Я ничего не понимаю.

– Там снизу все написано по-английски, – подсказала мама.

– Все равно не понимаю, – ответил он, – я даже не знаю, что все это значит на английском.

Большинство из того, что там было написано, для меня тоже оказалось в новинку, но я не подал виду, не хотел потакать ему. Когда подошел официант, я спросил, что он нам сегодня порекомендует, и он ответил; возьмите то, возьмите это. Подошел другой официант, отвел его в сторону и что-то прошептал. Тогда он повернулся ко мне и воскликнул:

– Вы – вратарь «Боро»!

– Да, верно, – сказал я. Мне было приятно, такое случилось со мной впервые. Потом-то мне подобные вещи осточертели, но тогда было здорово, особенно после того, как они все засуетились вокруг нас. Маме это очень понравилось, и даже старик воспрянул духом и расслабился. Нас угостили вином, потом подошел метрдотель, за ним хозяин; я оставил автографы на меню, на салфетках, и они просили обязательно приходить еще. Все они были футбольными болельщиками, хотя в основном болели за итальянские команды, о которых я едва слышал. Пить вино было непривычно, но мы выпили довольно много, и все произносили тосты за меня и за то, чтобы, я никогда не пропускал. Возможно, это помогло, потому что я смог продержаться следующие две игры.

Мы поехали в Блэкпул и сыграли – 0:0, а потом дома обыграли «Бернли» – 2:0. Надо сказать, что в обеих играх мне немного повезло. В Блэкпуле Тони Грин попал к перекладину, а в игре с «Бернли» Артур Прескотт и Джо Лайонс по разу выбивали мяч с линии ворот. Это прекрасное чувство для вратаря: ты уже побежден, лежишь на земле и ждешь, когда зрители взорвутся, приветствуя гол, и вдруг кто-то приходит на помощь. Это как поцелуй фортуны.

Газеты стали писать обо мне в новом ключе: «МАЛЫШ РОННИ ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕПРОБИВАЕМ», и тому подобное. Редкий день проходил без того, чтобы какой-нибудь репортер не одолел меня вопросами. Ребята помогали мне сортировать их, говоря: «Это хороший парень, можешь поговорить с ним», или «Следи за языком, когда будешь говорить с этим, потом не отмоешься». Худшими из всех были вопросы телевизионщиков, потому что ты знал, что все твои слова прозвучат по ящику, и уж если ты дашь маху, то сделаешь это на глазах миллионов.

Такое со мной случилось после игры с «Бернли»: в раздевалке передали записку с просьбой выйти на поле после того, как я переоденусь, и дать интервью Руперту Винсенту. Я сказал: «Нет, только не я, на черта мне это нужно», но ребята в один голос стали убеждать меня: «Не будь дураком, это же пятнадцать монет. Все, что тебе нужно отвечать, это «да, Руперт, спасибо, правильно, Руперт». Трудных вопросов не будет, он просто улыбается в камеру и ждет, пока ты не кончишь говорить».

В общем, я пошел назад в туннель. Освещение уже погасили, кругом было темно и мрачно, горели только лампы телевизионщиков, которые установили камеру в центре поля. Было странно выходить на пустой стадион, где только что орали больше сорока пяти тысяч зрителей. Поле в тот день было тяжелым после дождя – в «Боро» оно всегда очень быстро раскисало, – и я бы вполне мог обойтись без спотыкания и скольжения в грязи в новых ботинках, которые только что купил: черных, из мягкой кожи.

Руперт Винсент стоял с микрофоном в руке; он широко улыбнулся мне и сказал: «Привет, Ронни», с таким видом, словно мы знали друг друга много лет, хотя до этого я его ни разу не видел. Потом он поговорил с тем, кто стоял за камерой, и с тем, кто стоял у фонаря: все ли готово, где нам надо стоять и все такое. Наконец он повернулся ко мне и спросил:

– Ну, каково быть звездой первого дивизиона в семнадцать лет, Ронни?

Что бы вы ответили на такой вопрос? Я уставился на него с таким видом, будто меня огрели чем-то по голове.

– Нормально, – ответил я, а он усмехнулся и сказал:

– Не сомневаюсь. Если бы несколько недель назад кто-нибудь сказал тебе, что ты будешь играть в первой команде и не пропустишь ни одного гола в четырех матчах, поверил бы ты ему?

– Нет, – ответил я, – не поверил бы. – А что я должен был сказать?

Потом он спросил, как я себя чувствовал, когда мяч дважды выбивали с линии ворот, и я сказал, что вздохнул с облегчением. Думал ли я, что будет гол? Да. Согласен ли я с боссом, который сказал, что у меня идеальный темперамент для вратаря? Не знаю; я бы, наверное, выглядел полным придурком, если бы сказал «да».

В раздевалку я вернулся весь в поту, хотя на улице было довольно прохладно. Томи Дугалл спросил:

– Ну, как?

– Не надо, – сказал я, – мне уже хватило его вопросов.

– Он дал тебе почувствовать себя собачкой в цирке, которая проделывает разные трюки и стоит на задних лапках в ожидании куска сахара?

– Да, пожалуй, – ответил я.

– Когда-нибудь, – сказал Томми, – я спрошу у него, а как он себя чувствует, задавая все эти дурацкие вопросы, скалясь в камеру, как кинозвезда. Не обращай внимания. Ронни, ты получишь свой сахар. Тебе дадут пятнадцать монет.

– Да уж, – сказал я, – зато я могу назвать тебе по крайней мере одного человека, который не будет смотреть ящик сегодня вечером.

– Да ладно! – подначил Гарри Джексон. – Как только начнется, ты глаз не сможешь отвести.

Я действительно посмотрел все – просто потому, что смотрели все домашние. Я собирался пойти погулять с девчонкой, но когда пришел домой, там все были возбуждены; они только что услышали, что будут показывать «Боро» – «Бернли», и я не мог разочаровать их, тем более, зная, что будет мое интервью, каким бы придурком я в нем ни выглядел. Мама сказала: «Позвони ей, пусть придет и посмотрит с нами», но я не хотел этого, мне было неудобно приводить девчонку домой, и поэтому я просто позвонил и извинился, сказав, что получил травму. В этом плюс нашей профессии, когда тебе не хочется чего-нибудь делать в субботу вечером. Хотя мне-то как раз еще как хотелось. Но, конечно, я не стал ей говорить, что меня покажут по ящику.

На этот раз было не так непривычно видеть себя со стороны, я уже не ловил себя на мысли: кто это, неужели я? Значит, вот как я, оказывается, выгляжу! Большой, черный, угрюмого вида парень. Потом я начал понимать, что из этого можно извлечь пользу, особенно в тех двух моментах, когда меня переиграли. Я смог разобраться, что же сделал неправильно. В первом случае у меня было немного шансов. Этот здоровенный Стив Киндон прошел по левому краю до самой линии и откинул мяч назад под удар Флетчеру. Но в другой раз, позже, когда чуть не забил Дэйв Томас, я понял, что надо было быстрее выходить из ворот. Я слишком долго решал, пойдет он а центр или нет.

Потом показали интервью, и, честно говоря, оно было ужасным. И хуже всего то, что вся семья ловила каждое мое слово. Старик, тот вообще имел такой вид, словно только что раскрыл коробку с рождественскими подарками. Я же видел на экране тупую скотину, отвечающую на вопросы так, словно она понять не могла, о чем идет речь. А если так думал я, зная, как все было на самом деле, то что же могли подумать остальные?

Когда все закончилось, папа повернулся ко мне и сказал: «Что ж, по-моему, ты молодец, сынок. Это были не простые вопросы. Скажи что-нибудь не так, и все заклюют тебя. Будут называть умником». Что ж, можно было посмотреть на это и с такой стороны: я почувствовал себя немного лучше. Сестра сказала, что Руперт Винсент довольно приятный с виду, это было в ее духе, а мама спросила, нервничал ли я. «Да, – ответил я, – очень», но она сказала, что это было совсем незаметно, и ее слова удивили меня, потому что, на мой взгляд, я выглядел испуганным до смерти.

В понедельник по дороге в Снэйрсбрук я поделился своими мыслями с Билли – с ним всегда можно было поговорить, – и он сказал: «Что ж, игра изменилась, правда? Телевидение и все такое. В мои времена этого не было. Теперь футбол напоминает шоу-бизнес, и ты должен с этим смириться. Думаю, это нормально, если тебе платят».

Вокруг меня все завертелось – такого уж я никак не ожидал. Этой газете нужно одно, этому журналу – другое. Иногда они платили мне, иногда нет, но ребята всегда старались помочь и говорили, сколько я должен просить. Но сам я просить не мог – стеснялся, и только если они сами заводили разговор и спрашивали, сколько, я отвечал «двадцать пять» или еще сколько-нибудь, как советовали ребята. Я бормотал, надеясь, что они не начнут торговаться, но к счастью, они никогда не начинали.

На той неделе я сходил с Гарри Джексоном в принадлежавший его приятелю магазин на Черинг Кросс Роуд и купил себе дубленку. Он оказался отличным парнем, скостил мне десятку, но все равно я заплатил немало – сорок пять. Я бы никогда в жизни не потратил столько на полушубок, но человек пять-шесть из наших имели такие, и Гарри уверял, что это отличная цена. Артур Прескотт сказал: «Не слушай его. Рон, он получает комиссионные», но сам купил себе точно такой же.

Я надел обновку – по-моему, было здорово: тепло, да и смотрелось неплохо. Продавец – он болел за «Боро» – сказал: «Жаль, что ты не можешь надевать ее в воротах». «Точно», – сказал я и подумал о тех промозглых днях, особенно когда тебе практически нечего делать и ты слоняешься в воротах по грязи; ноги мерзнут, пальцы немеют. Я пощупал кожу, она была толстой и плотной, и вдруг я подумал о своем старике, расхаживавшем в синем форменном кителе в любую погоду.

Просто потрясающе, как нас обхаживали прилипалы. Они обеспечивали нас всем – едой, одеждой, развлечениями. Однажды пригласили в «Хилтон» на Парк Лейн на какой-то боксерский турнир. Все мы были одеты в вечерние костюмы и все такое.

Для меня «Хилтон» был, как заграница: то, что ты видишь, – а не увидеть этот небоскреб просто невозможно, – но где и в мыслях не держишь побывать. Но вот я был там: вошел в холл в своей дубленке, посреди всех этих солидных людей, с сигарами, и потрясающих девчонок в мехах и бриллиантах. Я взял смокинг напрокат, но ребята сказали, что мне следует обзавестись своим собственным. Надо сшить на заказ, объясняли они, это выйдет дешевле, к тому же есть один портной, болельщик «Боро», который сделает скидку. Временами мне казалось, что все вокруг – болельщики «Боро».

Все было немного странно. Мы расселись за столиками со всякими закусками – ребята в смокингах, разодетые в пух и прах девчонки, – а в середине зала был боксерский ринг. Кто-то встал и сказал: «Мы рады, что сегодня у нас в гостях футбольная команда «Боро Юнайтед», и мы поднялись, а все захлопали. А потом два парня вышли на ринг и принялись дубасить друг друга. Я всегда считал бокс какой-то ерундой, мы иногда баловались между собой – просто так, для смеха. Но здесь было забавно: бокс казался тут совершенно не к месту. Впрочем, так же, как и мы.

Признаться, я все больше это чувствовал, особенно дома. Словно живешь в двух мирах. У большинства ребят было по-другому: либо они были женаты и жили в своих домах, где-нибудь на Саутгейте, Вуд Грине или еще где, либо приехали из провинции и снимали комнаты. Были среди нас один-два парня из Лондона, как и я, – например, Артур, – но, по большому счету, мы и с ними находились в разных лодках.

Перед выходом мама помогла мне завязать галстук, сам я ни за что бы с этим не справился. Она сказала отцу: «Он выглядит превосходно, правда?», но по-моему, я смотрелся, как пришелец с другой планеты, и не мог дождаться момента, когда пора будет уходить. В «Хилтоне» мне было тоже неуютно, но по-другому. Надо сказать, что никто из наших, кажется, не обращал внимания на то, что давило на меня: все веселились и смеялись, хотя много не пили, потому что босс был с нами. Однажды он перехватил мой взгляд и сказал: «Ну как, неплохо, а? Лучше, чем стоять в очереди за бесплатным супом в Глазго!». И я подумал, что, возможно, когда-нибудь тоже привыкну к этому, как они.

На «Олд Траффорде», в своем пятом матче я пропустил первый гол. Забил его Джорджи Бест, так что мне не на что было жаловаться, – гол был сказочный. Когда мяч попал к нему, невозможно было представить, что у него что-то получится: мяч шел высоко, а он, стоя в центре штрафной в окружении трех защитников, да еще спиной к воротам, скинул его себе в ноги, и прежде чем я успел что-либо сообразить, развернулся и ударил левой. Я ничего не заметил, просто вытянул руку, а мяч просвистел мимо. Вот это гол! Для этого Парня не существовало законов природы.

Конечно, это должно было случиться перед «Стретфорд Эндом», откуда по обыкновению шел самый чудовищный шум, – видимо, судьба так распорядилась, чтобы я в полной мере ощутил, что значит пропустить гол. В особенности после того, как я не стал вынимать мяч из сетки (а я ни за что бы не стал этого делать). Тут уж зрители совсем озверели, словно их лишили самого лакомого блюда. «А ну, давай, иди за мячом, такой-растакой, – орали они, – у тебя что, паралич, что ли?». А потом, когда Артур выбил в поле мяч, начали издеваться: «Да он просто не верит, что был гол!». После того, как игра возобновилась, они начали петь, подражая «Копу»: «Рон пустил пенку, Рон пустил пенку, и-эй-эдди-о, Рон пустил пенку!». Затем в ход пошли монеты. Я услышал, как что-то шлепнулось в грязь у моих ног, и посмотрел вниз: новый двухпенсовик. Я поднял его и рассмотрел поближе – кто-то заточил край монеты. Нормально, подумал я.

Один там, за воротами истошно заорал: «Хочешь пойти к судье, нюня? Смотрите, он собирается пожаловаться судье!», и тут градом посыпались новые монеты. Одна из них даже попала мне в спину, но не больно. К счастью, игра переместилась к противоположным воротам, и я смог отойти примерно к тому месту, откуда пробивают пенальти, – там они уже не могли меня достать. Но все равно было не очень приятно думать о том, что рано или поздно придется вернуться назад и заботиться не только о мяче, но и о монетах. К тому же я слышал, что иной раз там бросают вещи и покрупнее.

В результате судье пожаловался Джеки Нокс. Он пришел в штрафную площадь, когда игроки «Юнайтеда» далеко выбили мяч, и увидев монеты, спросил меня: «Они что, бросали это в тебя?» Я ответил «да», и он позвал судью, а мы начали собирать монеты. Собрали около дюжины. Судья позвал полицейского, тот поговорил с инспектором, и они оба пошли потолковать со «Стретфорд Эндом», который к тому времени уже обложил меня всеми ругательствами, имеющимися в английском языке. Затем игра возобновилась, и теперь они ограничились только оскорблениями, что было тоже не очень-то приятно, но хотя бы не могло причинить вреда. Надо сказать, что среди них было немало порядочных свиней.

В конце концов мы проиграли из-за этого гола. Не думаю, что я провел плохой матч; хотя нам иногда приходилось туго, но до серьезных моментов дело не доходило, наша защита со всем справлялась хорошо. Парням из «Юнайтед» предстояла кубковая игра в следующую субботу, и, вероятно, поэтому они не слишком напряглись. Мы уже были выбиты из Кубка «Дерби Каунти», и нам вообще было не за что бороться.

Так все и шло до конца сезона. Я сохранил свое место, мы что-то выиграли, что-то проиграли. Но рядом с боссом, который придавал мне уверенности в себе, у меня не было проблем. Да их обычно и не бывает, в семнадцать-то лет.

Я иногда встречался с Майком, по старой памяти заглядывая на игровую площадку. Во время сезона времени у меня было не много, но летом я иной раз заскакивал туда – не играть, а так, просто посмотреть. Ребята просили меня встать в ворота, особенно самые молодые, появившиеся уже после моего ухода. Майк тоже говорил: «Давай, Ронни, посмотрим, улучшилась ли твоя игра, сынок», и иногда я вставал на несколько минут. Но не часто. Не то, чтобы я важничал, нет. Просто когда ты настоящий профессионал, играешь в лиге, твое отношение меняется. Не хочется лишний раз рисковать, особенно если ты вратарь, потому что знаешь: в субботу ты должен будешь рисковать. Им это было нелегко объяснить, но я видел, что Майк понимает меня; если я отказывался играть и просто смотрел, он не возражал, хотя отпускал какую-нибудь шуточку, вроде: «А, у тебя новый костюм, да, Ронни? Боишься его испортить?».

Через пару недель после начала нового сезона нам предстояло лондонское дерби: мы принимали «Арсенал». Однажды вечером раздался звонок в дверь, я открыл и увидел Майка. Он выглядел немного смущенным – уставился куда-то в пол и все такое, и в конце концов сказал: «Я не хотел бы просить тебя, Рон, но может быть, у тебя есть пара билетов – из тех бесплатных, что вам дают. То есть я, конечно, заплачу, бесплатно не надо. Понимаешь, на прошлом матче «Боро» – «Арсенал» все билеты были заказаны, и я не смог купить. Иначе я бы, конечно, пошел на трибуну, как обычно». Он улыбнулся и добавил: «За твоими воротами, разумеется».

До этого он никогда не просил меня ни о чем. Я был смущен еще больше, чем он сам, и ответил: «Да, Майк, конечно, Майк», хотя мне полагалось всего три билета в неделю, и я отдавал их родным. Но взять у него деньги я не мог. «Ладно, Рон, – сказал он, по-прежнему не глядя на меня, – спасибо», – и сразу же ушел. Я смотрел ему вслед – он, конечно же, шел рядом с велосипедом, а не ехал на нем.

Тем летом мы ездили в турне по Скандинавии, провели по нескольку матчей в Швеции и Дании. Это было сказочно. Спокойно, раскованно, отличная погода, красивейшие места, фантастические девушки. Пару матчей мы свели вничью, остальные выиграли; ни один из них не был особенно трудным, но по правде говоря, мы не выкладывались полностью. Босс говорил перед каждой игрой: «Выходите и получайте удовольствие. Играйте в футбол». Он был бесподобен – держался с нами на равных, шутил без конца, распевал; я никогда не видел его таким расслабленным. Обстановка в команде была что надо – все мы молодые, и все у нас общее.

К тому времени Терри Морган поправился, но между нами не было никаких недобрых чувств: на тренировках я помогал ему, а он – мне. Босс сказал, что я буду в составе, пока играю хорошо, а чего еще можно было желать?

В Копенгагене мы ходили в парк Тиволи и отлично провели время, осматривая красивые места и танцуя с девчонками. Там еще были всякие аттракционы, и мы сыграли злую шутку с Билли Уоллисом, затащив его на одну такую здоровенную вращающуюся штуковину – он их боялся до смерти. Босс пообещал ему пятерку, если он продержится два круга, и мы вдвоем или втроем пошли вместе с ним. Я никогда не видел, чтобы человек нервничал так, как нервничал Билли перед тем, как эта штука завелась. Когда она начала крутиться – а надо признать, что завертелась она довольно лихо, – он запричитал: «Меня вырвет, меня вырвет, – а едва они остановились, завопил: – Я вылезаю!». Но мы стали удерживать его, как договорились с боссом. Он сопротивлялся, как сумасшедший, я бы никогда не подумал, что он такой сильный, при его-то комплекции. В результате, пока мы боролись, эта штука закрутилась вновь, и мне стало его немного жаль, так ужасно он выглядел. Когда она наконец остановилась, он вылез из нее и зашатался, как пьяный, – я даже заволновался. Но он вздохнул, тряхнул головой и направился к выходу. Босс подошел к нему и сказал: «Великолепно, Билли, вот твои деньги! Купи себе сэндвич с ветчиной».

Бедный старина Билли, он выглядел чудовищно. Ушел от нас и не появлялся до следующего утра. Мы все смеялись над ним, а босс сказал: «Когда-нибудь он уморит меня, этот Билли», – он все время подшучивал над ним.

Дэнни был с нами в этом турне и играл потрясающе. До этого он ни разу не выходил в первой команде, но вы бы ни за что не догадались; увидев, как он заиграл с самого начала. Конечно, там было не очень тяжело, ведь матчи товарищеские и борьба за мяч не была жесткой. Поля были – как будто специально для него – очень сухие, и мяч всегда оставался легким – такой мяч Дэнни очень любил. Но и сам он делал все здорово, показывая свои любимые трюки, – обводил двоих-троих за раз, пасовал пяткой, обманывал кого угодно и как угодно. И все это с пользой – такими финтами он создал немало голов.

Один из них, который он забил в Копенгагене, был из разряда тех, которые забивал Пеле в телевизоре. Кто-то прострелил по верху в штрафную, Дэнни поймал мяч на ногу, подбросил его над головой и ударил через себя «ножницами». Позже в раздевалке босс сказал: «Вот он, парни, – белый Пеле». Так мы и стали называть его с тех пор.