Текст книги "Кровь фоморов"

Автор книги: Бранвена Ллирска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

У высокого раскидистого клена, заботливо защищенного невысокой темной оградой, след потерялся. Пес поднял морду вверх и в тот же миг оттуда на него рухнула гладкая, как заднее сидение лимузина, тяжелая анаконда. Это мы уже проходили, подружка! Киэнн не стал оригинальничать и обернулся чудовищным двухметровым дикобразом с иглами, больше похожими на вертела для жарки свиней. Пресмыкающееся забилось в конвульсиях и, в очередной раз, предпочтя стратегию бегства, распалось крысиной стайкой, незамедлительно соскользнув в темный зарешеченный водосток. «Вот зараза! Как же легко она меняет массу тела! – Природные данные. Прости, Чикаго, но я не могу позволить ей уйти». За считанные секунды все воды неба точно разом обрушились на полуночный город, затем ближайший канализационный люк попросту сорвало упругой струей и новый Колодец Тора разверзся посреди мостовой, вскипая и фонтанируя. Грязь, сточные воды, разбухшие окурки вперемежку с опавшей листвой, уличный сор, птичий помет и пищевые отходы – все это гордо возвращалось на белый свет из мрачного Аида, щедро окропляя зловонным елеем всех случайных свидетелей светопреставления. Шестерка выброшенных на асфальт полузахлебнувшихся грызунов испуганно сжалась в клубок – похоже, на этот раз мара избрала тело посолиднее.

Так и есть: гнедой рысак-трехлетка гордо изогнул мокрую блестящую шею и, что было духу, помчал по остановившейся улице затопленного города. «Ох, тебя бы, красавчик, да в мои конюшни!» – невольно залюбовался Дэ Данаан. Ребра вновь заломило мучительной болью, угол зрения резко поменялся, шея обрела особую подвижность, плечевой сустав усилился. Кости рук с гадким хрустом тянулись, как у подвешенного на дыбе, кожа ниже бедра ссыхалась и твердела, покрываясь пепельно-серой коростой, точно у прокаженного. Тело оделось черным вороновым пером. Прыжок, еще прыжок – вещая птица Одина оторвалась от земли. Жеребец перешел в галоп. Однако, всего минуту спустя, исполинский ворон уже пикировал ему на голову, бил в темя, клевал в глаза! «Сдавайся, мара! Ты ошиблась. Я давно уже вырос из мальчиков для битья». Очертания демонической лошади стали таять, тело теряло плотность, закручиваясь по спирали стремительным вихрем. «Ты все еще недоносок, Киэнн Дэ Данаан! Что ты будешь делать вот с этим?» Кошачий хвост танцующего вихря подхватил груды плавучего мусора и швырнул его прямиком к грозовому небу. Полуживую птицу кружило и бросало вместе с ним, кровь стучала в висках, мир плыл в черном тягучем тумане, тошнота становилась все более нестерпимой. Мара была сильнее. Но у него был еще один последний трюк в запасе. Если и это не поможет – принцу Гамлету «достанется лишь стыд и лишние удары».

Киэнн поймал ритм несущего потока, отключил сознание, прислушался к дыханию живого торнадо… И слился воедино с самим естеством мары, теряя плоть и облик, вошел в ее разум и сознание, с каждым мгновением и каждым витком все более овладевая и подчиняя их себе. Противоестественный смерч сменил направление вращения, устремившись по ходу часов, то и дело замирая и искажаясь, точно при прерванном вещании. Затем грозный пасынок природы вдруг сжался в комок, уронил груду сора и листвы на вымытый дождем асфальт, и истерзанное, больное тело полуобнаженной женщины, как мешок тряпья, бессильно шлепнулось на предусмотрительно постеленную слизкую от грязи циновку. Фейри-суккуб пыталась пошевелиться, но ни один мускул не слушался. Пыталась заглушить гулко рокотавший из глубин ее, схожей с черным сухим колодцем, души голос, но он продолжал гудеть набатом:

– Я убью тебя, мара. Уничтожу. Разорву твое тело в клочья. И, ты знаешь, ведь никто даже не осудит меня.

Колючий страх ядовито растекался по венам:

– Сделай это – и ты никогда не получишь его обратно! – заплетающимся языком, злобно сплюнула она.

Значит, он не промахнулся.

– За что же ты так ненавидишь меня, Фли? Помнится, наши с тобой дорожки разошлись без особого ущерба для твоей шкуры. А если я и не был слишком обходителен – уж прости, родная моя, но тебя же дольше трех дней ни черт, ни ангел не выдержит!

Мара сипло захрипела, точно в удушье, потом что-то нечленораздельно пробулькала, захлебываясь слюной, всхлипнула, прокусив до крови щеку. Кажется, она все еще пыталась восстановить утраченный контроль над телом:

– Отпусти!

– И не подумаю. Повинуйся мне, Флита. Или умрешь.

Она нерадостно хмыкнула:

– Я умру при любом раскладе. – Покушение на короля, подмена наследника, открытое применение магии…

– Ну, последнее я нарушил наравне с тобой, – уродливо ухмыльнулся чужими губами Киэнн. – Так что и выгребать будем оба.

Мара молчала.

– Где Ллевелис?

– Отпусти и я покажу тебе.

Киэнн качнул головой, едва не вывихнув ключицу:

– Нет, мара. Ты обманешь. Скажи мне, где он – и мы вдвоем «навестим» его.

Флита зашлась кашляющим хохотом:

– Да ты и двух шагов по прямой на каблуках не пройдешь! В моем теле!

– Я буду косить под транса. Неопытного транса, – он безжалостно копался в глубинах ее потайных фобий и комплексов. – Думаешь, постесняюсь?

Чужое ватное тело и в самом деле не слушалось, нити марионетки путались под пальцами кукловода, мышцы и нервы отвечали на его волевые приказы вразнобой, совершая скорей конвульсивные неупорядоченные рывки, нежели разумные движения. Спина мары внезапно выгнулась дугой, добавив парочку-другую жгучих растяжений (что-что, а боль он делил со своей пленницей на равных), правая рука самовольно ушла куда-то налево, словно вообразив себя пресловутой горничной семейства Аддамс. Вы все еще полагаете, что одержимые демоном перемещаются на вывернутых конечностях оттого, что юродивый дух в насмешку и злонамеренно извращает их людскую природу? Погоди, не спеши… пальцы… кончики пальцев… мизинец… безымянный… указательный… Смотри-ка, я их почти различаю!

Киэнн вскинул тяжелое, как ноша Атланта, тело и, больно ударившись позвоночником, привалился к стене. Левая ножка под задранной миниюбкой, превозмогая миллиарды игл судороги, притянулась пяткой к бедру, принимая недвусмысленно-призывную позицию. Случайный прохожий нерешительно покосился на служительницу древнейшей из профессий…

– Тебя заметут, гребанный кретин! – истерично взвыл женский голос.

Незадачливый клиент стремительно исчез за углом, то ли приняв на свой счет, то ли от греха подальше.

– Это тебя заметут, Фли, – настойчиво констатировал голос мужской. – Я тут ни при чем. Не бывала за решеткой?

Мара сдалась.

– Гластонбери. Я оставила его в Гластонбери.

– Давно бы так.

Звезда маскарада

Первый рейс Чикаго-Бристоль из аэропорта О'Хара ожидался в пять сорок пять, но возвращаться в отель в женском теле явно не стоило. Хотя будь это любое другое тело – он, быть может, даже счел бы подобный опыт вполне любопытным и привлекательным. Однако, чем меньше мара знает о Эйтлинн и Глейп-ниэре – тем безопаснее. Передвигаться было все еще трудновато, а пассивное ожидание создавало серьезный риск уснуть. Спать было нельзя, уснув, он потеряет контроль и станет ее пожизненным пленником, одним из ее внутренних демонов. Киэнн всерьез подумывал о том, не нарушить ли данное Этте обещание и не раздобыть ли себе понюшку-другую кокаина, чтобы дотянуть до утра. В конце концов, двенадцать таблеток с кофеином и три энергетика, вроде как, решили эту проблему.

В начале шестого объявили начало посадки. «Ранняя пташка», приветливо поблескивала стальным сине-белым крылом в первых лучах дневного светила. Крахмальные бортпроводницы дотошно разъясняли правила безопасности и сладкоречиво желали всем приятного полета. Мара страдала жестокой аэрофобией и, забившись в глубины подсознания, тихо выла, выматывая нервы. Киэнн-Флита заказал чашку крепкого кофе и, назло своей феминной составляющей, равнодушно уселся у окна. Боинг поднялся в воздух ровно по расписанию и в восемь тридцать запросил посадку в Шарлотте Дуглас, где путешествующим из Нового Света в старушку Европу приходилось делать пересадку для перелета через Атлантику.

На взлете прошли через гряду облаков и пассажиров разок-другой тряхнуло, однако уже вскоре небо прояснилось и шершавый, лазурный, как язык чау-чау, лоскут океана умиротворенно блеснул внизу. Солнце торопливо карабкалось в зенит, мотор монотонно пел, безмятежно дремавшая розовощекая соседка слева демонстрировала бессонно-блуждающему взгляду двуполого существа сокровенные глубины декольте…

Грозовой фронт возник как-то внезапно. Точно они даже не вошли в него, а вонзились, как стальная игла под кожу серого облачного гиганта. Турбулентность резко возросла, электронные табло замигали, стюардессы испуганно забегали между рядами, проверяя ремни безопасности. Небо словно накрыло черным цилиндром дешевого фокусника, а мгновение спустя по правому борту заплясали разряды сломанной господней иллюминации, и старик Тор принялся колотить стального небесного зверя своим тяжелым молотом то в хвост, то в гриву. Самолет ежесекундно кидало влево и вправо, зарывало носом вниз в почти вертикальном пике и выстреливало вверх, как пробку от шампанского. Трое или четверо в конце салона хором и нараспев читали «Отче наш», кто-то рыдал, кого-то рвало, кто-то крыл матом Старый Свет и Юнайтед Эйрлайнс вкупе. Мотор то ревел, как охрипший дракон, то простуженно всхлипывал. Корпус истошно скрипел и как-то странно потрескивал, будто некий безумный кулинар жарил попкорн под обшивкой. Потом левый борт лизнул золотисто-алый всполох, и голодная Харибда разверзла алчущую тысячезубую пасть им навстречу. Могучая стихия еще раз перебросила самолет, как детскую игрушку, с ладони на ладонь и равнодушно швырнула его в бушующее, точно миллиард свихнувшихся демонов, море.

В последний миг в голове Киэнна мелькнула мысль, что мертвые дети Балора возьмут немалый выкуп за его трижды проклятую душонку...

***

– Ну вот ты и влип, крысеныш! – грузный портовый рабочий прижал юркого мальчишку к синей ребристой стенке контейнера. Он сипло дышал, отирая грязной рукавицей моржиную шею и то и дело сдвигал на затылок белую защитную каску. Воняло от него до рези в глазах, всей той дрянью, которую они едят, пьют, которой дышат и которую выделяют и испражняют. И в глазах, припухших и красноватых, горело такое недоброе пламя злости, как у севшего на ежа тролля.

Хотя, надо признать, на этот раз Ллеу и вправду слишком далеко зашел. Мелкие магазинные кражи по большей части легко сходили ему с рук. А если даже его и ловили «с поличным» – сын фоморских королей умел быть убедительным. Но угнать грузовой катер прямо из-под носа механика ему все же не удалось. И вот теперь нужно было как-то отделаться от этой тупой взбешенной твари. Небо Маг Мэлла, ну почему же они все такие дегенераты? Безмозглые, беспросветные тупицы! Даже та, что считала себя его сестрой…

Теперь он знал, что такое «сестра». Сестрой ему фюльгья Аманда не была. Это – совсем другое. Да и не фюльгья она, наверное. Просто он так привык ее для себя называть. А сестры, настоящей сестры, у него нет. И не было никогда. И братьев тоже не было, нет и не будет. Потому что в Маг Мэлле все совсем по-другому. И лучше так, чем как у них. Когда эти самые братья – уродливые гоблины, которым только одного и надо, что свалить на тебя вину за что-либо, что сотворят они сами, а сестры… Хотя, сейчас он не отказался бы от сестры Аманды. Лучше уж хотя бы она, чем ни одной живой души, которой есть до тебя дело…

Конечно, есть еще Дин. Однако насчет Дина он уже давно не питал иллюзий. Этот парень именовал себя его «другом» только потому, что Ллеу неоднократно выручал его задницу, когда он сам – Дин – в очередной раз неудачно воровал еду или сигареты. Зачем он вообще берется за такое дело, если у него руки – такие же нерасторопные грабли, как и у большинства этих недоразвитых существ? Смешно. Но, видите ли, Дину почти тринадцать, он много старше Ллеу, а в этом гнусном и абсурдном мирке возраст является основополагающим фактором. Да, они строят на нем свои иерархии! Если ты старше, ты по умолчанию прав. И, уж конечно, Дин ни разу не упускал удобного случая, чтобы подчеркнуть свое превосходство над сопляком и молокососом Лу. Хотя, в общем-то, если говорить начистоту, Ллеу тоже не считал себя другом Дина. Да много ему чести будет – дружба с королем Маг Мэлла! Дин был нужен ему, как источник информации о мире людей. И прежде всего: о том, что находится на том берегу моря и как добраться туда.

Он давно перестал слышать Голос и теперь не знал наверняка куда ему нужно идти. Но образ моря и чего-то по ту сторону его прочно стояли перед глазами. Дин говорил, что это – Ирландия, и что там еще хуже, чем здесь. Ну, если там – Киэнн и Этта, то хуже точно не будет. Можно, конечно, прямо сейчас попросить эту жирную вонючую тушу отвезти его, но он, пожалуй, задохнется от его смрада прежде, чем доберется до места. К тому же, его пришлось бы всю дорогу держать под контролем, а как далеко плыть до этой самой Ирландии – Ллеу не знал. А потому лишь привычно сузил глаза, втыкая стилет остановившегося змеиного взгляда в оторопевшего человека, и проговорил прямо в лицо:

– Ты же хочешь меня отпустить, большое уродливое животное. Отойди и не смей прикасаться ко мне, или тебя очень сильно накажут твои хозяева!

Здоровяк послушно отпустил плечо упрямого сына фоморки и сделал шаг назад. Вездесущий Дин (кажется, на самом деле его звали как-то по-другому, в этом был особый смысл, которого Ллеу не понимал) уже отчаянно жестикулировал ему из-за большого башенного крана поодаль, но подойти ближе, чем на полсотни шагов, явно не решался. «Как же ты мне надоел!» – мелькнуло в голове юного Дэ Данаан. Да и особой потребности в услугах этого зазнавшегося недотепы уже давно не было…

– Иди сюда, Дин, тут безопасно! – звучно приказал маленький король фейри.

И, конечно, этот олух послушался! Уму непостижимо, до чего легко они дают водить себя за нос! Ллеу быстро толкнул долговязого пронырливого азиата прямо на смешно спружинившее пивное брюхо немолодому бристольцу и злорадно усмехнулся:

– Прости, Дин, но твой Судный День выпал на сегодня.

«Судный День» – это что-то очень страшное. День, когда все заплатят за свои грехи. Правда, когда он настанет – никто не знает и до тех пор можно вытворять все, что вздумается. Главное – потом вовремя раскаяться. – Раскаивайся сколько влезет, Дин, это не помогло еще ни одному фейри в Маг Мэлле! Не поможет и тебе.

– А тебя я там тоже видел, щенок узкоглазый! – проревел отнюдь не толерантный англичанин.

Преданный и перепуганный подросток пару секунд лишь ошарашенно вращал глазами, а потом начал кричать что-то на незнакомом Ллевелису языке людей. Впрочем, это его уже не интересовало. Нужно вернуться к катеру и попробовать еще раз. А там – море само отнесет его. Большая соленая вода, могучая, точно песнь Глейп-ниэра, неугомонная, лохматая, словно грива агишки, нежная, лазурная, будто мамина ладошка…

***

Голый облезлый скелет Бельскернира равнодушно дырявил пустое небо. Нога соскользнула и с гадким хлюпаньем ушла в густую тягучую трясину гниющей плоти, точно ленивое чудовище причмокнуло, предвкушая лакомый кусочек. Черное живое облако шевелилось по обе руки, впереди и за спиной, куда только докинет глаз. Щедрый пир для мух и воронья. Обрамленная их траурным бархатом река тягуче накатывала свои желтые от гноя волны на костлявый берег и старательно оплетала его липким зловонным кружевом. Ядовитый чумной ветер сухо, отрывисто дышал в спину и слабым, больным шепотом слал проклятья последнему эльфийскому королю из рода Дэ Данаан. Заслуженные проклятья.

Киэнн стоял в сердце Великого Мора и лишь уродливый спазм последним преданным спутником услужливо душил ему горло. Глаза горели, точно их наполнили раскаленным свинцом. Хотя лучше бы так и было – ослепнуть и не видеть всего этого! хотя бы не видеть! Почему смерть пощадила его? Почему ему – палачу Маг Мэлла – суждено стать его последним плакальщиком, его черным вороном…

Мертвую тишину разрезало тонкое лезвие стона, и чья-то, беспомощно цепляющаяся за густой от смрада и разложения воздух, рука с торчащими из-под сползающей, как драный чулок, кожи суставами зыбким флюгером качнулась над черной пашней смерти. Киэнн упал на четвереньки, расплескивая брызнувшую в лицо кислотно пенящуюся слизь, и принялся спешно раздвигать груды опавшей листвы вперемежку с обломками костей и рыхлыми комками мяса. Лицо было знакомым, но узнавать не хотелось. Рваные дыры вместо щек, безобразно откушенный гнилыми зубами Мора нос и губы... Да когда же, наконец, эти проклятые глаза сгорят без остатка? Кто бы он ни был, он – уже не жилец. Белесая с зеленью прядь волос тяжело упала ему на ладонь вместе с обрывком кожи. Нёлди, сын Ла Роны. Прости, никс. Да омоют твою душу воды Аннвна! Несущие жизнь в царство мертвых, несущие смерть в царство живых…

По гнилой топи побережья смачно прочавкали широкие перепончатые копыта нукелави. Несуразно огромная, псевдо-человеческая голова, схожая с раздувшейся от сырости корягой, тяжело покачивалась, единственный кровавый глаз тускло тлел во лбу. Черные, словно нефтяные реки, бугристые вены пульсировали на лишенном кожного покрова лошадином теле, бледные мускулы недобро перекатывались. Еще один выживший. Тебе под стать. Тоже монстр. Дышит чумным поветрием, точно аромат прерий вдыхает. Потом еще долго будет носить его в груди, как змеиный яд…

Нукелави глухо лязгнул проржавелой железной челюстью и напряженно уставился на Киэнна, подрагивая сизым воспаленным веком:

– Финодери.

Тварь с отвращением покривилась. Только теперь Киэнн перевел взгляд на собственные руки: бурая всклоченная шерсть и смоляные крючья когтей. Даже нукелави ты гадок. Ну и поделом. Ты проиграл. Изначально сделал неверную ставку. Хотел сорвать банк, и вот теперь пришло время расчета.

– Пойдешь со мной, – прохрипел кошмарный кентавр, истерично вращая оком. – Пора заселять эту землю заново.

Хороши прародители! Аск и Эмбла²⁰, мать твою! Впрочем, не все ли равно? Каждый получает тот мир, который заслужил. Киэнн покорно поднялся. Что бы ни сделали с ним теперь – это не будет слишком суровой карой. Все, что мог, он уже потерял.

***

Горячо… Темно, как в карцере. Кто-то тихо тоскливо постанывает из правого угла. Запах… Знакомый, ни на что другое не похожий запах. Запах страха. Чужого страха. Где я? Что со мной происходит?

Лампы с настырным гулом взрываются светом. Сотни длинных дневных ламп, колючих, как джедайские мечи. Пол, стены и потолок голого пространства залиты кровью. Там – фейерверк брызг, тут – клякса, размером в Северную Америку… Забившийся в угол незнакомый паренек лет восемнадцати, как статист в дешевом кино, пытается кричать. У него не выходит. Стриженные волосы на макушке стоят дыбом, глаза остекленело глядят в одну точку. Его живот распорот в нескольких местах, рука по локоть откушена. Киэнн чувствует привкус крови на языке. Он ничего не помнит. Или это и есть безумие? Пресловутое безумие зверя? Бешеной собаки…

Что-то мимо воли толкает его вперед, заставляет встать на все четыре конечности и ползти к этому беспомощно брыкающемуся ребенку. «Убей его! Перегрызи сухожилия! Сожри его заживо! Мне нужна его кровь, его страх, его боль, крепкий пряный настой его самых отчаянных кошмаров!..»

***

Полуночная метель кутала край вечноцветущего лета в слоистый белый саван. Голые плети черных ветвей хлестко взвивались на ветру. Сколько времени прошло с тех пор, как обглоданный остов Бельскернира стал приютом ему, его чудовищной супруге (или все же супругу?) и их бесчисленному помету? Одноногие, рукокрылые, безликие – они бесконечно пожирали друг друга в бессильной злобе, когда не могли расправиться с порождавшими их первомонстрами. Впрочем, не все были так уж неудачливы: они отгрызли ему обе ноги и содрали напрочь кожу. Однако милосердная смерть не приходила. Казалось, что она дала ему окончательную отставку и перестала отвечать на звонки. И только чудовищный обоеполый человеко-конь все продолжал терзать и насиловать руины его полуживого тела, не зная ни пощады, ни устали. Кажется, он начал забывать, кем он был и как звали его когда-то…

Эта ночь не была особенной. Одна из сотен тысяч монотонных ночей, медленно сливавшихся в сплошной надгробный монолит. Почему им двоим – ему и его вечному палачу, приставленному к нему адскому стражу – не оставить хладную могилу мира в покое? Просто оставить в покое те жалкие обрывки памяти и не марать их свои позором? – Память? А есть ли она у тебя, эта память? Что помнишь ты, безымянный, безликий, бездушный? Был ли у тебя другой мир и другой облик?

***

«Вап-вап-вап!» – воздух поет, как индейская флейта, черной простыней стелется под крылом. Растрепанные кисти фонарей бледной охрой марают мокрый асфальт. Пустынный переулок упирается в глухую бетонную стену с желтым квадратом и черным трелапым «вентилятором» на нем. Маленькая неуклюжая фигурка, глупо переваливаясь с ноги на ногу, словно раскормленная к Рождеству индюшка, бежит по разлинеенной белым пунктиром дороге. Он слышит, как она задыхается сквозь слезы, с трудом передвигая налитые свинцом ступни. Она еще не знает, что уже в капкане.

Упругий брезент кожистых перепонок спокойно и уверенно несет его на гребне потока. Один шумный взмах – и его серповидные когти ложатся на плечи наивной беглянке. Постой, моя сладкая! Куда тебе спешить? Нежный, сочный кусочек плоти! Не она, вовсе не она сама. – То, что она носит в себе.

Вопящая женщина смешно падает на спину, ядовитая слюна начинает стекать ей на лицо, клейкой смолой залепляя веки. Длинный шипастый хоботок насекомого раскручивает тугую спираль, мягко вонзаясь в раздувшийся огромный живот в районе пупка. Выпить, просто выпить, как кокосовый орех!..

Вспышка чего-то полузабытого в пьяном ослепленном сознании. Зачем я делаю это? Почему я это делаю?

***

И все-таки до чего хорошо снова чувствовать собственные конечности! При том все шесть. Он – четвероногий зверь, сильный и свободный, мчащийся навстречу блеклому пыланию заката. Серый трухлявый настил весело похрустывает под копытами, словно костер, грызущий сухие ветви хвороста своими ржаво-алыми зубами. Сухое русло реки, стыдливо закрывшись рукавом, тихо всхлипывает – скудные, скупые слезы. Густые поросли терновника хищно скалятся – там, впереди. Мощный толчок сильными задними ногами – и его лошадиный корпус перелетает через неожиданную преграду, оставив в дураках гравитацию. Полет длится мгновение… другое… третье… Ноги тщетно ищут опору… Воздух тысячей копий бьет в разорванные болью легкие. Затем жгучая петля аркана, гибкой протянутой рукой, сдавливает горло. Дьявольская карусель размазанных образов какое-то время плывет перед глазами. Кто-то ослепительно яркий, точно наконец пробившееся сквозь бетонный заслон туч солнце, склоняет над ним голову и презрительно сплевывает:

– Нукелави!

Это он о нем?

Трое услужливых воргов-телохранителей быстро и старательно перерезают ему связки, вынуждая пасть на колени перед неведомым владыкой. Когда новый приступ тошноты и головокружения отпускает, расплывчатые черты собеседника начинают собираться в устойчивый облик. Ллевелис! Король Ллевелис! – Он знал его когда-то. Вот только не помнит откуда… Солнцеликое божество бьет его ногой в пах и недобро оскаливается:

– Ты изнасиловал и убил мою мать, нукелави.

Фотографический слайд разорванного пополам тела фоморки сам собой навязчиво встает перед глазами. Юный король кивком подает знак своим приспешникам:

– Четвертовать чудовище!

Пикирующей птицей свистит тяжелое лезвие и залитые кровью глаза Киэнна наблюдают, как изуродованные обрубки голого тела лошади, один за другим, сбрасывают в наполненную смрадом и такими же, многократно рассеченными, телами могилу. Что же ты творишь, Ллеу, плоть от плоти моей? Вот таким будет твое царствие?

Белой испуганной ланью, пробежала над тесной обителью мертвецов очередная зима, неприметно шмыгнуло, лишенное былых привилегий, лето. Время, разинув жадный скрипучий зев, глотало год за годом, столетие за столетием. И, точно гнилые груши, швыряемые в компост расторопным хозяином, летели вниз обезображенные трупы тех, кого он когда-то знал живыми. Вот и златокудрая глава самого Ллевелиса легла справа от него, с беспомощным укором взирая на отца полузакатившимися глазами…

А милосердная смерть по-прежнему не приходила…

...Лавандово-сизый дым от раскаленной, витиевато украшенной, жаровни бесплотными змеями полз вверх по стене высокого пещерного грота, мешая едкий запах аммиака с дивным многозвучным аккордом мускуса. Их тела – все так же растерзанные и безжизненные – больше не валялись грудой в той безвестной гнилой канаве, а аккуратно возлежали на алхимических столиках, готовясь стать ничтожно малой жертвой двум высокородным господам – Науке и Магии. Рыжеволосый магистр, пафосно-театральным жестом, поднял отделенную от плеч голову Киэнна и, пытливо вглядываясь, приблизил ее к своим глазам:

– Ты все еще боишься смерти, Дэ Данаан?

– Нет, Ойстэ, теперь я боюсь бессмертия.

***

От идеи с катером пришлось отказаться: магия, которая должна была перемещать эту самоходную лодку, ни под каким предлогом не работала. Ллеу выбрался на набережную Эйвон и стал подумывать о предстоящем ночлеге и, если повезет, ужине. Юный Дэ Данаан был расстроен и зол: его ничуть не грела перспектива застрянуть в этом портовом городишке только потому, что он слишком мал и большинство здешних обитателей считают, что он прямо-таки не имеет права на существование без присмотра пресловутых «взрослых». Все его силы уходили на то, чтобы выжить, избавиться от чьей-то чрезмерно навязываемой опеки и не слишком попадаться на глаза. А думать-то нужно было совсем о другом…

Случайный взгляд в очередной раз наткнулся на все то же, насмешливо кривляющееся, отражение в зеркальном окне источавшего заманчивые ароматы ресторана. Ллеу поспешно отвернулся. Если однажды он разыщет того, кто сделал это с ним – он поджарит его на медленном огне. Да-да, именно так! Это выражение от тоже подцепил у Дина. Тот почему-то обожал говорить о подобных вещах. Даже странно, как этот мир до сих пор существует, если обитающие в нем так страстно ненавидят друг друга. Наверняка, это – ужасно неприятно, когда тебя поджаривают… Жаренное… С каким бы удовольствием он сейчас съел чего-нибудь жаренного – не важно, на каком огне, не важно даже чего! Ллеу шмыгнул в приоткрытую дверь и попытался отвести глаза бритоголовому охраннику. Не получилось.

– Проваливай отсюда, малец, пока полицию не позвали!

Полиция – это плохо. Ментальные атаки против них даются особенно тяжело, а частенько и вовсе проваливаются. Лучше поискать кормежку в другом месте. В крайнем случае, подобрать что-то из мусорных контейнеров или поклянчить съестного у добрых горожан – с его-то даром убеждения… Кажется, Киэнн когда-то рассказывал, что однажды провел несколько недель в мире мертвых и еды там не было вовсе. А значит можно и потерпеть. В конце концов, чем он…

– Майк! – выдохнули у него прямо над головой и две знакомых руки с темными пятнами синяков на тонких запястьях обвили его плечи тугим горячим кольцом.

– Амааанда, – искренне улыбаясь во всю ширь дурацкой чужой улыбки, протянул Ллевелис.

Сейчас ему даже не хотелось спорить с ней: пусть он будет Майком, пусть она будет его сестрой, только пускай не уходит!

– Господи, кто бы мог подумать, что я найду тебя здесь! – ее теплая слезинка пощекотала ему щеку.

– Я думал о тебе, – загадочно прищурившись, заметил маленький фейри.

Откуда ж ей знать, что это – древняя и безотказная магия Маг Мэлла: если старательно и неотступно думать о том, кого хочешь повстречать – он непременно найдет тебя!

– Что ты сделал со мной тогда? – лепетала она. – Заставил меня отпустить тебя, ушел, исчез… Отец едва не убил меня за это!..

Юный король угрюмо сдвинул брови, голос зазвучал не по-детски серьезно:

– Однажды я вернусь и повешу его.

Аманда невольно вздрогнула. Она знала странности брата, но это было уже как-то слишком.

– Слушай, у меня здесь есть один… друг… – поспешила перевести разговор она. – Я думаю, что, если я хорошенько попрошу его, он позволит тебе остаться… с нами.

– Ты спишь с ним? – спокойным тоном переспросил ребенок.

Девушка смущенно потупилась:

– Ну да...

Ллеу кивнул:

– Если он будет обижать тебя – скажи мне.

Изумление смертной росло с каждой минутой. Дэ Данаан сочувственно поджал губы, нежно погладил ее прямые осветленные волосы и решительно качнул головой:

– Я не могу остаться с тобой, Аманда. Ты же знаешь. Мне нужно добраться туда, на другой берег моря, в Ирландию. Я понимаю, ты считаешь меня психом, думаешь, я брежу. Но это не так. Я – не твой брат, Аманда. Я – фейри. Знаю, вы, люди, давно перестали верить в нас. Вы верите в большого человека на облаке и в маленьких человечков на разноцветных банкнотах: фунтах и долларах. Но если ты поможешь мне перебраться на ту сторону – я покажу тебе страну фей. Страну, которую запрещено показывать людям.

Ллевелис осознавал, что одного убеждения тут явно не хватит. Хотя ему так хотелось, чтобы Аманда просто поверила ему! Сладкий дурман фоморской волшбы знакомо оплел некрепкий девичий разум, и сестра Майка с готовностью протянула руку маленькому подменышу:

– Хорошо, я... попробую… Майк…

***

Проклятье!

Киэнн оступился и с тысячекратным хрустом пролетел через кружевное хитросплетенье ежевичных кустов. Бессчетные коготки взбесившейся кошки роскошной татуировкой раскрасили руки, лицо и грудь. Но куда хуже то, что расстояние между ними опять сократилось. Там, в безжалостном сумраке леса, она шла за ним. Шла неотступно. С того самого момента, когда… Проклятая чертовщина! Он ни в какую не мог вспомнить, кому именно перерезал глотку, за что и каким образом. Но она видела это. И теперь она не остановится, пока не вымотает его, как загнанную дичь, доведет до безумия, последней, крайней черты безумия – а потом прикончит.

Новая серенада подстегнула, будто кнут погонщика. Баньши выла призывной костяной флейтой, ревела срывающейся вниз горной лавиной, рыдала избиваемым младенцем. Она получит тебя, рано или поздно, и ты знаешь, что мало не покажется. Мстительный дух, последняя инстанция магмэллианского правосудия… А до тех пор – беги, беги, что есть духу! И она будет пить тебя по капле, день за днем, час за часом.

Голодная пасть оврага, увенчанного щетиной волчьих ягод. Вниз по склону, вязкая глинистая жижа на дне, потом наверх ползком, на четвереньках, цепляясь за вымытые дождем змеиные хвосты корней. Слизкая россыпь поганок, лягушиным семейством, разбегается под рукой. Молчаливый, угрюмый граб с всклоченной бородой омелы на ветвях, подобно застывшему сприггану, этому духу-великану, что умеет расти, точно стремительно удлиняющаяся тень в блуждающем свете болотных огней, вскинул к небу костлявые узловатые руки. Не верь ему, он лишь притворяется безучастным! Темный король остролист, обернувшись, хлещет по спине кровавым моргенштерном. Баньши визгляво тявкает и хохочет, подобно стае гиен, скликающих собратьев на пиршество. Тоскливо гудит гулким эхом воздушной тревоги, царапает ножом по стеклу, долгим стоном ведет смычком по нестройным, израненным струнам… Беги, жалкий смертник, беги, пока не сотрешь себе ноги до костей, пока твой разум не закипит, а сердце не застынет в безмолвном ледяном ужасе! И вот тогда она располосует и выпотрошит тебя, точно свежую рыбу. Но это еще не сейчас, потом, не сейчас…