Текст книги "Багровый прилив (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава девятая
Во тьме ночной

Лишь двое валендийцев, пересекших Ниинские горы, вошли в Водачче. Остальные рассеялись до поры по его густонаселённым пригородам. Бывалых солдат узнавали сразу и охотно брали вышибалами на постоялые дворы и охранниками на многочисленные купеческие склады и фактории. Крепкие мужчины, привычные к физическому труду и явно знающие, как обращаться с оружием, были в цене. Таких много приходило к городским воротам, но мало кто входил в них, предпочитая оставаться снаружи. А потому валендийцы не вызвали ни малейших подозрений. Постоялые дворы вблизи ворот никогда не знали отбоя от посетителей, особенно после заката, когда в город переставали пускать всех, у кого не было при себе особой подорожной, да и тех – через раз, если у стражи будет достаточно хорошее настроение, чтобы разбираться, кто это ломится в неурочный час. Купцы же предпочитали держать склады и фактории за стенами, потому что по другую их сторону налог на недвижимость был совсем уж грабительский, да и кое-какие товары лучше в город не ввозить вовсе, обстряпывая дела с сомнительными личностями подальше от бдительных городских фискалов.

Так что лишь Эшли де Соуза и Хосе Рамон Пинто-Кастельянос вошли в городские ворота Водачче. Вошли они отдельно друг от друга, с разницей примерно в час, уплатив входную пошлину и добавив честным стражам немного на пиво, чтобы не сильно придирались. Стражники на воротах приняли честную мзду и закрыли глаза на боевые шпаги обоих и спрятанные под плащами пистолеты – атрибуты явно не мирного ремесла. Подумаешь, одним-другим бретёром в Водачче больше или меньше, пускай с ними разбираются те, кто улицы патрулирует, дело же честной стражи ворот не допускать внутрь врагов и шпионов. А Эшли и Кастельянос были подозрительны в меру, ровно на ту сумму медью, что они отсыпали сверх входной пошлины.

Поздним вечером того же дня к таверне, расположенной в той части города, которая незримо отделяет приличные районы от не слишком респектабельных, одновременно соединяя их друг с другом, подошли два человека. Первым из них был Эшли, вторым – Кастельянос. И рисколом, и бывший солдат шагали по тёмным улицам Водачче, будто по вражеской земле. Ладони левых рук обоих лежат на эфесах шпаг, правые – скрыты под плащами, длинными не по погоде, ведь несмотря на позднее время, в Водачче уже достаточно тепло на улицах. Оба то и дело бросают взгляды из-под шляп по сторонам, но головами не вертят и особого внимания к себе не привлекают. Обоим пришлось пару раз откупаться от ночных патрулей, проявлявших к подобным личностям повышенное внимание, но оба взяли с собой достаточно денег для этого и не скупились на взятки стражам порядка.

Таверна, к которой Эшли и Кастельянос подошли почти одновременно, была из тех, в которые не гнушались заглядывать богатые купцы и дворяне, и даже кое-кто из аристократов, чтобы обсудить некоторые дела с теми людьми, кто не мог появиться в более респектабельных частях Водачче. Однако и личности вроде Эшли с Кастельяносом были нередкими гостями в этой таверне, ведь именно с подобными им и приходили сюда обсудить некоторые дела купцы, дворяне и даже аристократы – последние, конечно, инкогнито.

Когда Эшли и Кастельянос приблизились к дверям таверны, из тени выступила чёрная тень, и рисколом с бывшим солдатом тут же насторожились. В их позах ничего не поменялось, однако опытный взгляд сразу заметил бы опасность, исходящую от обоих. Она не выражалась ни в чём конкретно и всё же была видна невооружённым глазом. Конечно, если глаз этот принадлежал такому человеку, как Эшли или Кастельянос. Или же тому, кто вышел им навстречу из темноты. Он щелчком пальца поднял поле шляпы, и остающееся в тени лицо его рассекла улыбка, демонстрирующая ряд ровных зубов. Он негромко высвистал короткую трель – первые три ноты известного валендийского пехотного марша. Это не было условным знаком, однако Эшли и Кастельянос расслабились, поняв, кто перед ними.

– Ты – идиот, Маро, – припечатал его Эшли.

– Знал бы ты, как часто мне это говорили, – рассмеялся Галиаццо Маро, тем же утром сошедший с палубы купеческой каравеллы с подписанными документами о полном расчёте от её хозяина и капитана. – Мне просто хотелось поглядеть на ваши лица.

– А мог бы поглядеть на свои кишки, – заметил Кастельянос.

Маро ничего не ответил на эту реплику, лишь сделал приглашающий жест в сторону двери в таверну.

– Наши друзья уже внутри, и оба не в духе, – заявил он, первым шагая к ней. – Один это тщательно утаивает, а второй – не считает нужным скрывать своё презрение к окружающим.

Они вошли один за другим в просторный и довольно хорошо освещённый общий зал таверны. Здесь имелись и отдельные кабинеты, однако к тем, кто занимал их, обычно проявляли слишком уж пристальное внимание некоторые завсегдатаи этой таверны. Именно поэтому Галиаццо Маро отвёл рисколома и бывшего солдата к столику в стороне от суеты общего зала. Место было неприметное, однако не настолько, чтобы привлечь ненужное внимание. За такими столами редко обсуждали нечто, интересующее завсегдатаев таверны.

Маро сумел выдать на удивление точную характеристику обоих сидящих за столиком людей. Они носили добротную, но неприметную одежду, какой здесь никого не удивить, оба были при оружии. Вот только первый скрывал лицо, откинувшись подальше от света, так что виден был лишь его силуэт. Однако Эшли сразу узнал в нём опального торгового князя Джованни Вилланову – у этого человека точно были причины скрывать внешность, учитывая, сколько давали за его голову нынешние власти Водачче. Второй же ничуть не прятался, хотя вряд ли здесь кто-нибудь мог узнать неистового приора рыцарей Веры. Рамиро да Коста сидел на стуле с ровной, будто на параде, спиной и не думал притрагиваться к стоящему рядом с его локтем стакану вина. Вид у него был такой, словно он вынужден сидеть в луже с нечистотами и явно считал ею всё, окружающее его. Хотя такое отношение не было редкостью в этой таверне, которую посещали аристократы инкогнито.

Как только вошедшие расселись за столом, и Галиаццо Маро, ничуть не смущаясь, налил себе вина из стоящего тут же кувшина, первым заговорил именно Рамиро. Ему явно не хотелось задерживаться в таверне дольше необходимого.

– Маро, докладывайте.

– Та часть людей, что была доверена мне, находится в особняке на острове Диона. Завтра утром их подберут несколько шлюпок с каравеллы, на которой мы прибыли в Водачче, и доставят в порт.

– Напомните, какие цели стоят перед ними?

Это больше всего напоминало военный совет, и несколько раз находившийся в штабах армий Эшли не мог не отметить сходства. Рамиро спрашивал не потому, что не знал плана, а потому, что хотел понимать – насколько хорошо его знают остальные.

– Смута в порту и захват морского арсенала. Стражи там будет меньше – многих отправят к собору, чтобы обеспечить безопасность высоких персон из Феррары. Мои люди должны устроить беспорядки, которые скуют тех стражей, что останутся в порту, и захватить морской арсенал, не дав тем самым врагу получить доступ к оружию, хранящемуся там.

В морском арсенале хранилось оружие портового гарнизона. Как правило, его солдаты ходили только с увесистыми дубинками, помогая страже в поддержании порядка, однако в случае беспорядков и угрозы высадки врага они обязаны вооружиться. Именно этого и не должны были допустить люди Галиаццо Маро, до поры ожидавшие на острове Диона. Высадившихся в порту солдат с галеонов, что ведёт сейчас герцог Медина-Сидония, встретит не хорошо вооружённый гарнизон, а разрозненные группы бойцов, имеющих при себе лишь деревянные, обшитые кожей дубинки, которыми удобно приводить в чувство подвыпивших матросов. А вот воевать с такими против профессиональных солдат, да ещё и валендийской пехоты – чистое самоубийство.

– Кастельянос.

– Собор, – бывший солдат был столь же немногословен, как и приор. – Поддержка ваших рыцарей в соборе и на площади рядом с ним, и далее, где будет необходимо.

– Де Соуза.

– Обеспечение смерти дожа.

Главной задачей самого Эшли было решить проблему, которая может возникнуть, если Чезаре ди Ваороне вдруг переживёт покушение. Или его успеют прикрыть телохранители. Дож должен умереть завтра во время торжественного молебна прямо у алтаря кафедрального собора – никак иначе. Его смерть должна стать знаком, символом того, что власть в городе переходит в руки валендийцев. И поэтому Эшли будет страховать Вилланову, стоя на хорах собора со взведённым арбалетом в руках. Стрелять из пистолета он бы не рискнул – даже колесцовые всё-таки уступали в надёжности простой конструкции арбалета. Хотя и заряженный мушкет у рисколома тоже будет под рукой – на всякий случай.

При упоминании дожа Вилланова единственный раз проявил интерес к разговору. Эшли вообще не очень понимал, что здесь делает опальный торговый князь. Ему было слишком опасно появляться на улицах Водачче, даже после захода солнца. Однако стоило Эшли озвучить свою миссию в завтрашнем деле, как князь внимательно уставился на него из-под широкого поля своей шляпы. Эшли понимал, что смерть дожа для Виллановы была личным делом, давно вышедшим за рамки простого спора, кто раньше успел захватить власть и прикончить конкурента. Опальный торговый князь хотел сам – своими руками – прикончить Чезаре ди Ваороне, а на рисколома, который будет страховать его на случай неудачи, поглядел сейчас почти с ненавистью.

Скомакар оттянул ворот свободной рубахи, наброшенной поверх одежды. Найти подходящую для него по размеру, такую, чтобы не стесняла движений, будучи надета поверх тёплого дублета и колета из бычьей кожи, оказалось очень и очень непросто. Ему вовсе не нравилась идея устроить валендийцам настоящую энкамисаду,[15]15
  Encamisada – слово валендийского происхождения, перешедшее в адрандский и страндарский языки. Это означает атаку en camisa, т. е. «в рубахе», как правило, диверсионной направленности.


[Закрыть] какие те регулярно проводили на фронтах в Виисте и Адранде. Скомакар сам не воевал в Виисте, которую недолго поддерживал разругавшийся с Отцом Церкви Роджер IV, и ему не удалось встретиться в утреннем тумане с валендийцами в белых рубахах, надетых поверх кожаных кирас и форменных колетов, когда те нападали на лагеря, убивали часовых, угоняли или резали фуражный скот, поджигали склады с припасами и гвоздили пушки. Он не понимал, насколько разрушительный эффект может иметь такая атака, и потому скептически отнёсся к этой идее, когда её высказал один из близнецов Григов. А уж когда пришлось подбирать на себя рубаху, которая налезет поверх одежды и кожаного колета, настроение у бывшего китобоя испортилось окончательно. Однако он был вынужден подчиниться приказу и сидел теперь почти на том же месте, где обычно, наблюдая за темнеющей в ночи громадой заброшенного особняка Виллановы. Ворот проклятой Господом рубахи оказался слишком тугой, а резать его Скомакар не решился – а ну как хватит лишку, и разрез получится до пупа или вовсе располовинит весь перед, новой рубахи такого размера ему уже не найти.

Точно так же одетые в рубахи поверх дублетов и кожаных кирас – у кого они были, конечно, – остальные морские псы медленно подбирались к особняку. Мало кто взял с собой шпаги или рапиры – в грядущей кровавой работе куда лучше подходят кинжалы и короткие кривые дюссаки,[16]16
  Дюссак – короткое, колюще-рубящее холодное оружие. Состоял дюссак только из клинка, рукоять представляла собой отверстие в задней части клинка, гарда отсутствовала.


[Закрыть] какими удобно орудовать не только в абордажной свалке, но и в коридорах и комнатах особняка, не рискуя зацепить клинком стену или дверной косяк. Лишь Скомакар вооружился ещё и привычным ему гарпуном – он носил с собой это оружие постоянно, не особенно доверяя клинкам, когда доходило до рукопашной. И сегодня для его гарпуна найдётся применение.

Скомакар не спешил ползти к особняку вместе с остальными, он ждал сигнала от одного из Григов. Как только тот подаст его, бывший эребрийский китобой должен снять дозорного, стоящего у окна. Валендиец прохаживался по тёмному коридору, постоянно таращась наружу, сменялись наблюдатели примерно раз в час. Тот, кто глядел в окно сейчас, заступил на часы достаточно давно, чтобы взгляд его успел немного замылиться, а бдительность притупиться, но и до смены его ещё было достаточно времени.

Скомакар снова оттянул надоевший уже ворот рубахи и покосился на лежащего под самой стеной Грига. Отряд, готовящийся к штурму особняка, уже залёг поблизости от командира, все ждали лишь условного сигнала. Наконец Григ решил, что время пришло. Он развернулся лицом к Скомакару и коротко махнул рукой. Бывший китобой прикинул в очередной раз расстояние между собой и окном, в которое выглядывал валендиец. В прежние времена, когда он швырял гарпуны из раскачивающихся на волнах шлюпок, это расстояние было бы просто детским. Вот только он давно уже не кидал гарпуны и отчаянно боялся промахнуться, ведь прежде цель его была куда больше нынешней. Привычно набрав в грудь побольше воздуха и медленно выдохнув, успокаивая колотящееся сердце, Скомакар отвёл назад правую руку, глянул на стоящего у окна валендийца. Тот продолжал тупо пялиться во тьму, окружающую особняк, не видя притаившихся под самыми стенами морских псов. В тот миг, когда Скомакар метнул в валендийца гарпун, тот обернулся в его сторону и разглядел в темноте проклятую белую рубаху. Скомакар потом клялся, что видел не только бледное лицо валендийца, но и расширившиеся глаза, и даже рот, открывающийся для крика. Длинное острие гарпуна, легко пробивавшее толстую шкуру китов, вошло в горло валендийца прежде, чем тот успел издать хоть один звук. Он покачнулся, схватившись обеими руками за древко, по горлу на воротник дублета обильно лилась кровь. Валендиец издал сдавленное сипение и рухнул на колени, а всего пару ударов сердца спустя его повалил на пол заскочивший в окно один из близнецов Григ. За ним последовали остальные морские псы, от которых старался не сильно отставать Скомакар.

Чанто Тебар проснулся под утро – до его дежурства ещё было достаточно времени, однако он и не подумал перевернуться на другой бок и спокойно захрапеть. Ведь разбудило его чувство опасности, то неясное и неопределимое ощущение, что спасало жизнь бывалому солдату, ветерану не одной кампании. Он вскочил с постели, выхватив из ножен длинную рапиру, прежде чем оказался на ногах, – привычка, приобретённая на фронтах войн за короля и Отечество и не забытая в бытность эспадачином.

Одетый лишь в рубаху и штаны Тебар выскочил из своей комнаты, которую занимал один, чего с ним никогда прежде не случалось. В коридоре был слышен топот ног, крики и звон стали. Мимо пронёсся один из солдат – взгляд его был безумен, в руках он сжимал окровавленный кинжал. Тебар едва успел перехватить его за плечо. Боец обернулся к командиру, рефлекторно замахиваясь, однако успел остановить удар.

– Энкамисада, командир!

Он вырвался и бросился бежать дальше – к звукам схватки. Тебар поспешил за ним, не понимая, что происходит. Как им, валендийским солдатам, кто-то мог устроить энкамисаду? Бред какой-то! Лишь одним валендийцам во всех Святых землях достаёт храбрости отправляться в ночные вылазки, натянув поверх одежды белые рубахи, чтобы узнавать своих в пылу драки. У остальных для этого кровь жидка и коленки слабы!

Оказалось, он ошибался – и доказательство ошибки явилось ему буквально через удар сердца. Боец с окровавленным кинжалом опередил Тебара, первым свернув за угол, и наткнулся там на врага. Когда к ним подбежал сам Тебар, оба уже катались по полу, пытаясь достать противника и не дать тому всадить себе под рёбра полвары[17]17
  Валендийская мера длины, равна примерно 83 см.


[Закрыть] холодной стали. Один из них был одет в просторную рубаху поверх дублета и, кажется, колета из бычьей кожи. Оба противника обменивались ударами и проклятьями, и Тебар понял, что враг его, скорее всего, был страндарцем. Вряд ли человек в драке будет ругаться на каком-либо языке, кроме родного.

Тебар обрушил на спину страндарца ногу, целя в почки, однако тот сумел извернуться, и каблук валендийца угодил прямо в лицо своему же товарищу. Тот вскрикнул от неожиданности, из рассечённого лба на нос и щеку потекла кровь. Страндарец воспользовался мгновенным замешательством врага и всадил ему свой кинжал под рёбра. Выдернул, рванув клинок снизу вверх, расширяя рану, снова ударил. Валендиец на полу дёрнулся в последней судороге и умер. Страндарец же поднялся без особой спешки. Он обернулся к Тебару и кивком поблагодарил того за помощь – только сейчас солдат понял, что в темноте коридора его приняли за своего. Ведь он был в одной рубахе, как и нападающие. Да и удар в лицо противнику развеял бы любые сомнения на его счёт. Стоило улыбающемуся страндарцу отвернуться, как Тебар тут же проткнул его рапирой. Тело так и не понявшего, что случилось, врага рухнуло на труп убитого им валендийца.

Драка была жестокой. Она ничем не уступала яростной рукопашной на палубе и вражеского корабля. Скомакар орудовал дюссаком, отчаянно рубя всякого, кто попадался ему на дороге и на ком не оказалось белой рубахи. Враги были вооружены шпагами и рапирами и весьма умело обращались с ними. Не один морской пёс нашёл в ту ночь свою погибель. Они сцеплялись в коротких, яростных схватках, часто падая на пол, и тогда в дело шли кинжалы, кулаки и зубы – всё, что угодно, лишь бы отправить врага в Долину мук.

Скомакар рубился, рыча, как дикий зверь – он сейчас не был человеком, он стал подобен могучему медведю со своей Родины. Он бил сталью клинка, будто когтями, разрывающими плоть, ломающими кости. Враги пытались противопоставить его мощи, напору и ярости своё мастерство фехтовальщиков, однако Скомакар просто проламывал их оборону и обрушивал дюссак на головы или конечности, вспарывал им животы, выпуская кишки наружу. Он и сам получил не одну рану, но до поры не обращал на них внимания. Они заболят после боя, когда раж сойдёт и тело само вспомнит, сколько повреждений оно получило, сколько крови потеряло, сколько сил ушло на то, чтобы драться.

Он и не заметил, когда пропал дюссак. Кажется, он неловким движением вогнал его в дверной косяк, когда дрался с очередным валендийцем. Господь всемогущий, да сколько же их было в этом особняке! Когда Скомакар глядел на него со стороны, то и представить себе не мог, что внутри скрывается столько врагов. Оставшись без оружия, он отступил – валендиец, воодушевившись, перешёл в атаку, тесня противника. Скомакару, у которого был только кинжал, оставалось лишь отходить, отбиваясь от яростных атак врага. Он даже не знал, что оказался в том же коридоре, с которого началось их нападение на особняк. И лишь споткнувшись о тело валендийца с торчащим из горла гарпуном, понял, где находится. Скомакар упал на спину, пропустив над собой вражеский клинок, и тут же схватился обеими руками за древко гарпуна, ногами же упёрся в труп. Со всей силой, что была в его ноющих от усталости мускулах, бывший эребрийский китобой рванул оружие на себя. Мышцы рук и спины взорвались болью, но Скомакар не обратил на это внимания – для боли ещё будет время. Если он переживёт эту ночь, а прежде всего – выйдет победителем из этой схватки.

Он сумел вырвать гарпун из тела мёртвого врага и сразу же перекатился через плечо назад, уходя от нового выпада врага вполне живого. Встав на колено, Скомакар сделал ответный выпад окровавленным гарпуном, целя противнику в живот. Валендиец легко отвёл острие гарпуна рапирой и после быстрого подшага попытался ударить Скомакара клинком по голове. Конечно, лёгкая рапира была не лучшим рубящим оружием, однако и ей получить в лоб весьма неприятно, а в драке не на жизнь, а на смерть – попросту фатально. Малейшее замешательство тут стоит жизни. Однако на сей раз Господь был на стороне бывшего эребрийского китобоя. Нога валендийца, когда тот делал подшаг, поехала вперёд, подошва ботинка заскользила в луже крови, разлившейся из тела несчастного покойника, из которого Скомакар только что вытащил своё оружие. Вместо того чтобы атаковать, валендиец неловко взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Уж такой шанс Скомакар не собирался упускать – быстрым выпадом он всадил остриё гарпуна в живот противнику. Сразу же выдернул и ударил снова. Валендиец повалился на пол, выронив рапиру и прижимая обе руки к пропоротому животу.

Скомакар поднялся на ноги, переступил через труп спасшего ему жизнь врага, толкнул ещё корчащегося и подвывающего от боли валендийца носком сапога, переворачивая его на спину. Тот снова попытался перекатиться на бок, сжавшись в позе зародыша, но морской пёс не дал ему сделать этого. Он наступил ему на плечо, навалившись всем телом. Скомакар знал не понаслышке, что такое ранение в живот, он видел, как долго и мучительно умирают от него, и сейчас хотел подарить врагу быструю и милосердную смерть. Он приставил остриё гарпуна к горлу валендийца и прикончил его одним коротким тычком. Тело врага содрогнулось в последний раз, и вместе с жизнью, что покинула валендийца, куда-то пропал и весь гнев, наполнявший Скомакара. Вместо него навалились усталость и боль от ран, полученных в этой схватке. Тех самых, которые он не замечал до поры.

Скомакар убрал ногу с тела поверженного врага и направился вперёд по коридору. Туда, где бой ещё шёл, где он был ещё нужен. Ведь проклятых валендийцев в обветшавшем особняке опального торгового князя оказалось куда больше, чем рассчитывали морские псы.

Он шёл на громкие звуки, те доносились из самой большой комнаты особняка. Видимо, там укрепились последние валендийцы – ведь в остальных помещениях царила мёртвая тишина. Скомакар несколько раз переступал через покойников, одетых в белые рубахи поверх дублетов или без них, пару раз попадал ногой в лужи крови, щедро разлитой по полу и ещё не успевшей высохнуть. Он не сильно торопился, устав от кровопролития, да и усталость не добавляла прыти его ногам. Поэтому когда Скомакар вошёл в просторную залу, где шла последняя схватка, там уже практически всё закончилось. Последние валендийцы, сбившись плечом к плечу, оборонялись от наседавших со всех сторон морских псов. Врагов зажали в угол, не давая им нормально орудовать шпагами и рапирами, и всё же валендийцы показали, на что способны – на полу у их ног корчились в последних муках уже трое страндарцев, по белым рубахам их расплывались кровавые пятна.

Скомакар буквально заставил себя шагнуть к ним, вскидывая гарпун. Прежней боевой ярости в нём уже не было, однако вид убитых товарищей, с кем ещё час назад они делили кружку крепкого горячего грога, заставил его возненавидеть валендийцев с новой силой. Потеснив сгрудившихся вокруг зажатых в угол врагов морских псов, Скомакар почти без размаха метнул в стоящего в центре валендийца гарпун. Тот был отменным бойцом и почти успел парировать летящий в него гарпун, но лишь почти. Остриё, скрежетнув по клинку шпаги, погрузилось в грудь валендийца, пригвоздив его к стене – настолько оказался силён бросок бывшего эребрийского китобоя. На опешивших от этого товарищей валендийца разом накинулись несколько морских псов. В ход пошли дюссаки и кинжалы – и через десяток ударов сердца оставшиеся враги повалились на пол, залитые кровью с головы до ног. Те, кто кинулся на них, впрочем, выглядели не лучше – валендийцы не желали дёшево продавать свои жизни и успели нанести нападающим не одну рану.

– Победа! – первым воскликнул один из близнецов Григ, вскидывая в салюте короткую шпагу, залитую кровью по самую гарду. – Победа, морские псы!

Остальные последовали его примеру, выпуская весь страх, всю боль, что накатывали на них сейчас, когда бой завершился и врагов не осталось. Морские псы смеялись, хлопали друг друга по плечам, обнимались, обменивались шуточками, смысл которых вряд ли даже сами понимали. Лишь Скомакар не поддался этому обычному помешательству, что следует сразу за битвой. Он смертельно устал, и ему хотелось лишь одного – сесть, пускай даже на пол, и дать отдых раскалённым от боли и напряжения мышцам. Он не отталкивал тех, кто обнимал его, кто говорил ему какую-то ерунду, вроде бы хвалил за удачный бросок, пришпиливший валендийца к стене. Скомакар не смеялся вместе со всеми, взгляд его перескакивал с одного невыносимо весёлого лица на другое, пока не наткнулся на стоящего в двух шагах смуглого брюнета – единственного в зале, кроме самого Скомакара, кто не улыбался. Бывший китобой зацепился за него взглядом и вдруг понял, что у неулыбчивого смуглого парня рубаха надета прямо на голое тело – в распахнутом вороте её видна была покрытая чёрными волосами грудь. Брюнет перехватил взгляд Скомакара, растянул губы в улыбке, но сразу понял всё.

Он двигался со скоростью и плавностью прирождённого фехтовальщика. Прежде чем Скомакар успел пустить в дело свой нож, валендиец, пытавшийся сойти за нападавшего, избавившись от дублета, пируэтом ввинтился в стоявших плотно морских псов. Те не сразу сообразили, что случилось и отчего бывший китобой вдруг ринулся на одного из вроде бы своих с обнажённым кинжалом.

– Враг! – выкрикнул Скомакар, указывая на брюнета клинком. – Недобитый враг среди нас!

Теперь уже многие обратили внимание на брюнета, которого никто не знал, и на то, что под белой рубахой у него не было одежды. Ни один из морских псов не отправился в бой сегодня в рубахе на голое тело.

Валендиец не стал забиваться в угол, подобно крысе, вместо этого он широко рубанул по направленным на него клинкам, отбивая их, и метнулся к окну. Он прыгнул спиной вперёд, поранившись об оставшиеся в раме куски стекла. Не обращая внимания на эту резкую боль, он покатился по камням, вскочил на ноги и бросился к берегу.

Чанто Тебар, а был это именно он, нёсся так, будто у него все демоны Долины мук висели на плечах. Он слышал, как из окон выскакивают трахнутые Баалом страндарцы. Они последовали за ним, осыпая оскорблениями. Тебар не тратил дыхания на ответ. Его план, родившийся в тот миг, когда страндарец принял его за своего из-за рубахи, провалился. Тот верзила, ловко швыряющий гарпун, будто заправский китобой, узнал в нём врага. Тебар сумел отбиться и теперь бежал к морю, чтобы попытаться скрыться от преследователей. Он не надеялся добраться до Водачче вплавь, но чем Баал не шутит – на острове же его ждала верная смерть.

Предательская тропинка, по которой он бежал, опережая преследователей, вывела его на обрыв. Тебар остановился на краю, глянул вниз – море плескалось эстрадо[18]18
  Эстрадо – валендийская мера длины, немногим более полутора метров.


[Закрыть] в двадцати. Не лучшая перспектива, но за спиной – погибель. Тебар обернулся и увидел набегающих страндарцев.

– Сдавайся, Валендия! – кричал один из них, блондин-красавчик с короткой шпагой. – Сдавайся, мы пощадим тебя! Ты славно дрался – слово чести!

Наверное, именно эти слова подтолкнули Тебара. Он сделал в сторону бегущих страндарцев непристойный жест, проорал в ответ:

– Chupa-chupa peruly! – и прыгнул с обрыва в море.

Стук в дверь заставил Галиаццо Маро открыть глаза. Он понял, что уже сидит на постели, держа в правой руке кинжал. Привычка опытного эспадачина, не раз спасавшая ему жизнь. Стук повторился, и Маро хриплым со сна голосом поинтересовался, кого ещё принесло под утро и за каким Баалом.

– Добрый сеньор, – раздался с той стороны голос хозяина гостиницы, где поселился Маро, – прошу вас, спуститесь вниз. К нам ворвался какой-то оглашенный и потребовал вас. Его пытались выставить вон, но он покалечил двоих моих парней. Я хотел позвать стражу, но он взял в заложники мою доченьку, единственную кровиночку родную, и грозится теперь распустить ей горло от уха до уха.

За дочь хозяин переживал не зря – Маро и сам не гнушался приглашать её по ночам к себе в комнату, так что доход девица приносила неплохой и регулярный.

Маро прикинул, кто это может явиться под самое утро – в любом случае этот визит говорит о неприятностях, вот только какого толка и с какой стороны? На действия стражей или конкурентов в завтрашнем деле (а что такие имеются после беседы с Квайром в трюме каравеллы, Маро не сомневался) – не похоже. Они бы сработали иначе, если бы точно знали, где живёт Маро. А значит, надо идти и выяснять, кто же это припёрся.

Он надел перевязь с рапирой, накинул прямо на ночную сорочку, в которой спал, свой плащ, спрятав под ним кинжал, и открыл дверь. Хозяин гостиницы весь трясся, стоя в коридоре, и поспешил к лестнице в общий зал с обычно не свойственной ему прытью.

Маро всё понял, как только увидел визитёра. Ведь им был посеревший от холода, одетый в промокшую рубаху и бриджи, босой Чанто Тебар. Сейчас в нём трудно было узнать былого дамского угодника, от одной улыбки которого многие девицы сходили с ума. Тебар отпустил уже хозяйскую дочку и стоял, тяжело опираясь на один из столов.

– Хозяин, – велел Маро, не спускаясь в общий зал, – два кувшина вина и два стакана нам с сеньором. И никому носа в мою комнату не совать – прикончу!

И хозяин таверны, обычно не гнушавшийся подслушивать своих постояльцев, понял, что сейчас этого делать не стоит – жизнь ему была ещё дорога. А в глазах салентинца, предупреждавшего его, была смерть.

Старик Бонифачо Бони доживал свой век при кафедральном соборе. Его давно уже никто не звал по имени, часто ограничиваясь «Эй, ты!» или «Старик!», и лишь те, кто относился к нему хорошо, звали просто Бон Бон по двум его похожим именам. Как все пожилые люди, разменявшие шестой десяток, Бон Бон мало нуждался во сне, и поэтому его определили ночным сторожем. Он обходил кафедральный собор после заката каждые два часа – во времени не терялся, потому что на башне собора уже не первый год были установлены механические часы. Бон Бон был настолько стар, что помнил те времена, когда бородатые безбожные коротышки возились с этими часами, и, надо отдать им должное, механизм, установленный и отлаженный ими, работал идеально. Соборные часы никогда не врали.

Бон Бон давно привык пробуждаться под их мерный бой, причём только тогда, когда они били чётное число раз. Вот и теперь он мирно продремал одиннадцать ударов, на двенадцатом же, означавшем полночь, веки старика будто сами собой разомкнулись. Он поднялся на ноги, жалуясь самому себе на боль в старых суставах и становящиеся всё более частными уколы в сердце. Запалил фонарь и отправился на улицу, накинув прежде на плечи тёплую епанчу – лето летом, но Бон Бон, как все старики, привык мёрзнуть в любую, даже самую жаркую погоду. Он вышел из своей каморки и отправился в долгий путь вокруг собора. Лишь свет его фонаря развеивал ночную тьму. Старик шагал по чисто выметенной мостовой – вокруг собора улицы всегда были чисты.

Зрение Бон Бона давно уже начало подводить, и он практически ничего не видел за пределами небольшого круга света от фонаря, да и там предметы расплывались, становясь лишь смутными очертаниями. Поэтому старик и не увидел тени, хотя та была впечатляющих размеров и довольно жутких очертаний, пока она переступила границу светового круга. Бон Бон замер, когда она заслонила весь свет, и даже его слабого зрения хватило, чтобы понять, настолько ужасным было существо, что отбрасывает эту тень. Тем более что тень жила собственной жизнью.