Текст книги "Noir (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Полицейское управление Марния занимало целое здание в двенадцать этажей высотой, выстроенное специально под нужды хранителей правопорядка. Кроме надземных были ещё и несколько подземных этажей, где располагались тюрьма для особо опасных преступников, находящихся под следствием, и обширный гараж управления.

Охраняли управление ничуть не хуже, чем здание, в котором разместилась главная контора «Континенталя». Крепкие ребята в синей униформе и лёгких бронежилетах с пистолет-пулемётами Ригеля полицейской модели со складным металлическим прикладом. Старший поста – высокий полуэльф в берете вместо кепи и нашивками старшего сержанта на рукаве – остановил меня коротким жестом, потребовав документы. Раньше дело обходилось одним турникетом со скучающим ажаном, записывающим всех входящих в книгу регистрации, обычно даже до проверки удостоверений личности дело не доходило. Но всё изменилось после терактов, и меры безопасности принимал не только мой патрон в «Континентале».

– Тут такое дело, – улыбнулся я. – Моё удостоверение частного детектива хранится в камере вещественных доказательств.

– В каком смысле? – слегка опешил от такого заявления полуэльф.

– Вот и я бы хотел знать, – пожал плечами я. – Меня обвиняют в убийстве, и я хотел бы разобраться с этим. Поэтому и пришёл в полицию.

– Извините, но раз вы обвиняетесь в тяжком преступлении, – мгновенно нашёлся сержант, ступив на знакомую почву, – я вынужден заковать вас в наручники и препроводить к дежурному офицеру.

– Валяйте, – протянул я ему руки.

Полуэльф кивнул одному из бойцов, и на мне застегнули стальные браслеты наручников.

Минут через пять я уже сидел перед дежурным офицером и рассказывал ему свою историю, начав с того, как проснулся в постели с мёртвой блондинкой. Многое пропускал, конечно, незачем рассказывать о «ложной смерти» или визите к Папе Доку в Солёное Байю. Перед нашим уходом хунган взял с нас клятву не раскрывать никому личность Чёрного Сердцееда и не пытаться перехватить его, когда тот в следующий раз явится за жертвой. Выбора не было – пришлось давать, и где надо её услышали и записали, нарушить без последствий не выйдет.

Нашу беседу прервало появление знакомого детектива Тибо в сопровождении моего патрона – главы регионального представительства агентства «Континенталь» Сириля Робишо. Первый явно пребывал в недоумении, он ведь своими глазами видел, как я умер, а после врач засвидетельствовал этот факт. Второй же, судя по бледности и блеску в глазах, был в ярости, и я примерно понимал, из-за чего именно. Робишо не прощал никому интрижек с его пассиями.

– Освободите комнату, – велел Тибо, и дежурного офицера как ветром сдуло, однако и Тибо не задержался.

– Вышел, – махнул ему Робишо.

– Но… – начал было детектив, но мой патрон хлестнул его взглядом, будто плетью, и тот предпочёл не связываться.

– Ты спал с моей женщиной! – заорал на меня Робишо, как только за детективом Тибо закрылась дверь. – Ты отлично знаешь, что для меня это оскорбление – и спал с ней! Ублюдок!

– И тебе доброе утро, – ответил я невпопад, чем ещё сильнее разозлил Робишо. – Она, кстати, сама сунула мне записку и назначила свидание, но это ничего не значит по большому счёту.

– Да что ты говоришь? – вскинулся Робишо.

– Ни ты, ни я её в половом вопросе особо не интересовали, она была эльфийской шпионкой. Если точнее, то шпионкой Северной лиги. Как, скорее всего, и та женщина, на чьём теле нашли моё удостоверение. Я не знаю, кто она, но готов поспорить, что в прошлом покойная работала у тебя секретаршей.

Он ничего не ответил, но, судя по выражению лица, которое мой патрон сейчас контролировал не слишком хорошо, я попал в точку.

– И как ты собираешься доказывать свои слова? – спросил он, переходя в рациональное русло.

Это вообще была одна из его положительных черт – Робишо мог эмоционировать сколько угодно, но когда надо, тут же включал голову. Быть может, большая часть его эмоций были наиграны? Я и прежде задумывался над этим, но никогда не мог понять своего патрона до конца.

– У меня нет выбора, – сказал я, – только зондирование.

Не самая приятная процедура, но она обеспечивает полное снятие обвинений. Конечно, если подтверждает слова обвиняемого. Есть способы обмануть и его, но они слишком сложны и требуют много времени на подготовку. А как раз таки времени у меня и не было вовсе.

– Если ты на такое готов… – протянул Робишо. – Но не думай, что я тебе прощу интрижку с моей секретаршей!

Обратные переходы на повышенные тона у него случались также часто.

– А ты не думал, что если вскроется, кто были убитые женщины, то тебе придётся очень туго? На тебя повесят дюжину собак, и твои недруги в Рейсе уж точно используют это как козырь против тебя.

– Угрожаешь? – упёрся в стол кулаками Робишо.

– А ты, патрон, ещё Михаэля Молота позови, – подался вперёд я, так что наши лица разделял с десяток дюймов. – Он быстро превратит меня в котлету с кровью.

Ни для кого в агентстве не было секретом, что Михаэль Молот выполняет подобные приказы, исходящие лично от Робишо, разбираясь с неугодными главе регионального представительства «Континенталя». В обмен на это Робишо закрывал глаза на многие делишки самого Молота – человека, весьма далёкого от идеала.

– Ладно, сбавь тон, – выпрямился Робишо. – Если зондирование пройдёт нормально, тебя восстановят в агентстве и «гончий лист» я лично аннулирую. На извинения или компенсацию и не надейся! – Он снова навис надо мной и добавил самым страшным голосом, на какой только был способен: – И не смей даже смотреть в сторону моих секретарш! Обо всех заигрываниях с тобой впредь будешь первым делом докладывать мне. Это ясно?

– Предельно ясно, патрон, – усмехнулся я.

Робишо поморщился от моего обращения – он ещё не был уверен в моей невиновности, и его явно коробило, что я уже считаю, будто восстановлен на работе в агентстве.

В кабачке на углу Орудийной и Кота-рыболова в тот вечер собралась в высшей степени странная компания. Я пригласил отпраздновать своё восстановление в должности детектива агентства «Континенталь» не только Дюрана, рискнувшего по такому поводу выбраться из «Беззаботного города», но и Бовуа с Лобенаком. Так что чернокожий бокор, не изменивший своему серому балахону и одетый в роскошный костюм орк-адвокат сидели с нами за столиком, потягивая бренди.

– Хорошо, – заявил Бовуа, прикрыв глаза и вслушиваясь в грустные напевы. Сейчас певица на сцене тянула нечто очень долгое, с длинными гласными, придающими напевам какую-то беспросветную тоску. Пела она не на розалийском, так что я лично не понимал ни слова. – Душевно исполняет – красиво. Это песня рабов, родившихся в кандалах и умирающих в них. Они поют о свободе, их боге, которого им никогда не дано увидеть.

Куплетов в песне было много, интересно даже, сколько страданий неизвестные мне авторы смогли в неё вложить.

– Как всё прошло? – спросил Дюран, которого напевы далёкой родины интересовали не слишком сильно.

– Почти идеально, – ответил я. – При зондировании выявили эльфийскую магию, применённую против меня, а именно блокировку памяти. Папа Док, стоит отдать ему должное, сработал очень хорошо. Все уверены, что блокировка снята именно в ходе зондирования, а не раньше?

– Не Папы Дока в том заслуга, – поправил меня Бовуа, – а его наездника. Хозяин перекрёстков – могущественный лоа, и ни ваши устройства, ни магия сидхе не сравнится с ним.

Я не успел укусить себя за развязавшийся от выпитого бренди язык, и спросил, прежде чем подумал, что спрашиваю.

– А твой лоа кто?

– Я простой бокор, – ответил Бовуа с горечью в голосе, – а не избранный могущественного лоа, как Папа Док или мсье Дюран.

Я не сразу понял, что говорит об отце моего бывшего взводного.

Вообще процедура зондирования не из приятных. Я знал об этом, но ни разу не то что не подвергался ей, а даже присутствовать не довелось. Когда же в комнату для допросов вошёл человек в костюме с саквояжем в руках и принялся спокойно раскладывать на столе инструменты, мне очень захотелось сбежать. Я пожалел об оставленных дома пистолетах. Брать их с собой в управление, чтобы «мастерссоны» точно изъяли при входе, само собой не стал. А после того как человек в костюме попросил меня снять пиджак, расстегнуть две верхних пуговицы на сорочке и закатать левый рукав, я едва не отказался от всех планов. Сбежать из городского полицейского управления представилось мне не самой дурной идеей.

Всё же я сумел взять себя в руки и перетерпел введение толстенной иглы в вену, подсоединение электродов к груди и надетую на глаза непроницаемую повязку. Прежде чем нажать на кнопку на разложенном перед ним устройстве, похожем на пишущую машинку с небольшим экраном, человек в костюме посоветовал расслабиться и сообщил, что сейчас будет очень неприятно. Не обманул, даже немного приуменьшил, если честно.

Боли не было – именно чудовищно неприятное ощущение, словно зуд в голове, прямо внутри черепной коробки. Ты не можешь почесаться, и от этого только хуже. Кто-то копался в моей памяти, извлекая на свет последние события, а самопишущее перо скрупулёзно фиксировало всё. Я слышал характерный стрёкот, с которым оно покрывает ровными строчками записей листы бумаги. Оно работало долго, и человек в костюме, наверное, устал менять листы, выдёргивая исписанные и заменяя их чистыми. И с каждым новым листом зуд под черепом усиливался. Я уже почти ощущал сотни маленьких ножек, щекочущих мне мозг. Крохотные твари бегали там, искали нужное в моей памяти и никак не хотели угомониться.

Когда же внезапно проклятый зуд стих, я едва с ума не сошёл. Это было как оказаться в полной тишине после громогласной какофонии. Я почувствовал, что из вены выходит одна игла и почти сразу входит другая. Вторая была куда тоньше и явно от шприца с морфием или чем-то подобным. Меня тут же неудержимо потянуло в сон, и я повалился лицом на стол, даже не успев снять с глаз грёбаную повязку.

– Извиняться Робишо не стал, но удостоверение новое выписал, – постарался я переключиться с неудобного для Бовуа вопроса, – прежнее так и осталось в комнате вещдоков и будет храниться до раскрытия убийства другой его секретарши. Ещё пришлось заплатить штраф за порчу полицейского имущества в участке. Но в целом я легко отделался. Можем продолжать.

– Против вас играли грубо, – сказал Лобенак, наполняя свой стакан бренди, – но ваши враги явно учатся на своих ошибках. В следующий раз будут действовать умнее.

– Так и мы останавливаться не собираемся, – хищно усмехнулся Дюран. – Мы подобрались к их резиденту очень близко. Ему надо действовать быстро, а значит, он допустит ошибку. Ту самую, на которой учиться будет уже поздно.

– А что с ножом, которым зарезала себя твоя любовница? – спросил Бовуа, присоединяясь к беседе. Африйские напевы стихли, а саксофон бокора не сильно интересовал.

– Что-то странное с ним, – ответил без особой охоты я. – Тибо клянётся, что сдавал его в комнату вещдоков в участке, но его там не нашли. Куда пропал, кто забрал? Вахтёр ответить на эти вопросы не смог.

– Ваш противник не дурак, – согласился с орком Бовуа, – он быстро учится. Орудие убийства могло привести к нему, и он использовал магию или свою связи, чтобы выкрасть его.

– Хорошая зацепка, как считаешь, ротный? – глянул на меня Дюран, но предпочёл отмолчаться, делая вид, что задумался.

У меня не было ни малейшего желания говорить сейчас о делах. Я хотел выпить побольше и забыть сегодняшний день, как страшный сон. Несколько раз мне мерещились грёбаные лапки, щекочущие мозг и череп изнутри. Никогда – даже если речь будет идти о моей жизни – я не соглашусь больше на зондирование. Лучше уж пускай голову рубят – гильотина милосерднее.

Я откинулся на спинку стула и слушал протяжные напевы о страданиях чернокожих рабов, которые перекурившая певица затянула поновой. Бовуа, разделявший моё настроение, отсалютовал мне стаканом бренди, и мы, чокнувшись, выпили без тоста.

За ещё один день, оказавшийся недостаточно хорошим, чтобы умереть.

Интерлюдия III

Кафе Бернье считалось в последнее время одним из лучших в Марнии. Оно располагалось в престижной его части, на холме, на полпути к районам знати. В той, где урб вполне можно было назвать городом. Однако вовсе не это позволило хозяину кафе безбожно задрать цены в последние месяцы. Всё дело в том, что тень от сверхпушки, накрывавшая кварталы один за другим, каким-то чудом не цепляла кафе почти весь день. Лишь ранним утром, когда по улицам разносится сладкий запах свежей выпечки и все приличные – да и не очень – подданные молодой королевы Анны думают об одном только кофе с круассаном, громадный казённик суперпушки накрывал кафе своей тенью. К тому же времени, когда пора было выносить столики на улицу – погода ещё держалась тёплая, и на открытой веранде сидело больше посетителей чем внутри – зловещая тень, прозванная каким-то особенно метким журналистом «тенью войны», перебиралась на другие дома. Именно поэтому никакие завышенные цены не мешали состоятельным господам и аристократам наслаждаться жизнью именно у Бернье.

Сегодняшние посетители кафе оказались ранними пташками. Оба заявились к самому открытию, когда тень пушки едва-едва сползла с крыши кафе, а работники только выставили первые столики на веранду. Бернье вообще сомневался, стоит ли ставить там столы, ведь с самого утра погода стояла прескверная, дул ветер, срывавший и уносивший осенние листья, а по небу гуляли серые набрякшие водой тучи, готовые обрушить на урб проливной дождь. И всё же желающие занять летние столики нашлись. Двое мужчин, один из которых был знаком Бернье, а второй ни разу не назвал своего имени, что не мешало ему стать завсегдатаем кафе, присели за первый же столик и заказали традиционный для них чёрный кофе и круассаны. Для лёгкого завтрака было уже поздновато, но Бернье уже давно разучился удивляться – во сколько господа встали, во столько и завтракают.

– Больше столов на веранде не нужно, – веско произнёс завсегдатай кафе, и Бернье оставалось лишь кивнуть. Словам этого человека он всегда следовал неукоснительно.

Бернье легко мог отказать второму посетителю – кондитеру с лицом вдохновенного художника, пишущего свой величайший шедевр, но не его спутнику. Ведь господин в синем костюме с длинными волосами и родинкой между бровей, чья внешность в любом другом государстве, кроме Розалии, вызвала бы вопросы, был настоящим хозяином кафе. Несколько лет назад в кафе учинили невероятный погром, полиция брала анархистов или ещё кого-то, была стрельба, перебили гору посуды, разнесли большую витрину, выкинув в неё одну из официанток, – в общем Бернье едва не пошёл по миру. И тут к нему пришла троица странных людей в синих костюмах. Главным в ней был именно не представившийся господин с родинкой между бровями и лицом с резкими эльфийскими чертами. Он предложил Бернье купить его кафе, оставив самого неудачливого хозяина вечным управляющим, все траты по восстановлению заведения господин в синем костюме брал на себя. В тот момент Бернье был в отчаянии, знакомые не хотели давать ему в долг, а банки, как один, отказывали в ссуде – никто не верил, что кафе после погрома сможет снова привлечь посетителей. Но это ничуть не смутило господина в синем костюме. Так что выбор у Бернье был небогатый, либо продавать останки кафе нежеланному гостю, готовому вложиться в его дело, либо идти в муниципалитет и предлагать сделку властям урба. В то, что второй вариант может выгореть Бернье откровенно говоря не верил, а потому вынужден был принять предложение господина в синем костюме.

Так и вышло, что двое с кофе и круассанами сидели за единственным летним столиком. Если это чудачество и привлекало внимание, то прохожие лишь пожимали плечами, проходя мимо, да и погода была такой, что мало у кого возникало желание посидеть на веранде. Несмотря даже на то, что над ней натянут тент, защищавший посетителей от дождя – от пронизывающего ветра он защитить никак не мог.

– Зачем ты вызвал меня? – первым делом спросил человек в синем костюме у своего визави. – Тебе не велено тревожить меня без весомых причин.

По его тону и манере поведения сразу становилось ясно, кто тут главный. Собеседник господина с родинкой между бровями находился в подчинённом положении, однако всем видом старался показать, что сегодня он не намерен довольствоваться своей ролью.

– А они есть, – заявил кондитер, исправно снабжавший кафе Бернье и ещё несколько отменными пирожными и готовивший торты на заказ, – не так ли, мсье? Прежде вы всегда держали слово, теперь же отделываетесь отговорками. Сегодня ведь будут всё те же слова, не так ли?

– Опомнись, – осадил его человек в синем костюме. – Ты не в себе.

– Да что вы говорите, – растянул губы в насквозь фальшивой улыбке кондитер, – а мне кажется, что не в себе как раз вы. Я сделал всё, что вы приказали. Вы дали мне слово, что как только я разберусь с крысой в моей организации и уберу того настырного инспектора, вы отдадите мне дочь. Крыса и инспектор мертвы уже несколько недель, а вы всё никак не сдержите слово. И я начинаю подозревать худшее, мсье.

– Не твоё дело подозревать, твоё дело – подчиняться приказам. Завтра в доказательство того, что твоя дочь жива и у меня тебе пришлют мизинец с её ноги. На нём ещё приметная родинка. Или может ухо тебе придётся больше по нраву? Там ведь у неё тоже есть родимое пятно довольно характерной формы. Ни с чем не перепутаешь.

– Нет! – всплеснул руками кондитер. – Не надо! – Сразу стало видно, что слова собеседника легко подавили в его душе все бунтарские настроения. – Я ведь делаю всё, что приказываете. Подготовил заместителя, он верит во всю нашу чушь, и легко займёт моё место. Даже честью посчитает. – Кондитеру очень хотелось добавить слово «дурень», но он сдержался. – Он станет новым Равашолем, и никто не заметит подмены. Вы же дали слово. Я сделал всё, теперь ваша очередь. Верните мне дочь и дайте уйти спокойно.

Тон его был даже не просящим, умоляющим. Наверное, он бы и на колени перед собеседником встал, располагай к тому место. Готов в ногах валяться, лишь бы просьбу выполнили. Хотя на самом деле кондитер, бывший на самом деле легендарным бомбистом-анархистом Равашолем, понимал – никто его не отпустит и дочери не вернёт.

– Дайте хотя бы увидеться с нею, прошу. – Ему стоило огромных усилий не произнести «умоляю».

– Скоро, – только и ответил человек в синем костюме. – Мне нужно, чтобы ты убрал ещё одного человек. Он мешает дать тебе свидание с дочерью, так что должен умереть. После этого ты увидишься с нею.

– А когда ты отдашь её мне? – тут же спросил обнадёженный Равашоль.

– Твоя организация доживает последние недели, – резко заявил его собеседник, – и скоро в тебе отпадёт надобность. Как только это произойдёт, ты встретишься со своей дочерью и останешься с ней.

Равашоль отлично понимал эту формулировку, но был готов на всё лишь бы увидеть дочь ещё хотя бы раз. Ведь Мари была последней памятью о супруге Равашоля, в честь кого он назвал дитя. Жена (они, конечно, никогда не сочетались браком, но всегда считали себя супругами) была такой же анархисткой, как и сам Равашоль, и погибла, когда за ней пришли жандармы. Отважная Мари-старшая не захотела в застенки, предпочтя гибель в пламени взрыва, унесшего жизни двух десятков человек, аресту и каторге. Самого Равашоля в тот злополучный вечер не было дома, а Мари-младшую мать отправила к сестре в соседний урб, когда над ней самой нависла угроза ареста. Дочь Равашоля долгие годы жила у тётки, которая исправно получала чеки на солидную сумму от неизвестного доброжелателя и воспитывала маленькую Мари как своего ребёнка. Сам лидер анархистов опасался приезжать к сестре жены, считая себя вроде как проклятым и не желая, чтобы его проклятье хоть как-то коснулось невиновных.

И всё же оно пришло в их дом в виде парочки в синих костюмах. Они представились детективами криминальной полиции, предъявив подлинные удостоверения, и забрали ничего не понимающую Мари. На следующий день один из парочки – высокий, крепкого телосложения человек со смуглым лицом, бритой головой и приятными манерами постучал в дверь съёмной квартиры, где отсиживался после очередного теракта Равашоль. Он пригласил анархиста на встречу и был весьма убедителен, предъявив несколько снимков дочери Равашоля, сделанных на переносную фотокамеру. Так началось сотрудничество некогда вольного анархиста с людьми в синих костюмах.

– Кто этот человек? – окончательно сдался Равашоль.

Вместо ответа его собеседник выложил на стол несколько фотографий. Две были сделаны профессионально – явно увеличенные копии карточек из досье. Анфас, правый профиль, левый профиль. Сделаны фото были не для полицейских архивов, скорее, для личного дела. Дополняли их карточки, снятые на переносную камеру, ничуть не уступающие качеством первым.

– «Континенталь», – оценил анархист, увидев на последнем снимке разворот удостоверения сыщика знаменитого детективного агентства, – после Надзорной коллегии как-то мелковато.

– Я уже сказал, думать не твоё дело, – бросил на стол несколько банкнот человек в синем костюме и поднялся на ноги. – Просто убери этого человека в кратчайшие сроки.

– Будет сделано, – мрачно ответил ему Равашоль, оставшись сидеть со снимками. Его собеседник по обыкновению расплатился за них обоих, да ещё и с неплохими чаевыми.

Равашоль смотрел на фотокарточки и прикидывал, чем же мог так обеспокоить всесильного господина в синем костюме частный сыщик. Ведь даже с проблемами в организации, связанными с появлением в рядах анархистов разочаровавшегося в идеях человека, решившего сдать всех Надзорной коллегии, не приказывали разобраться в кратчайшие сроки. Выходит он будет опасней инспектора, погибшего при взрыве кафе «Мирамар». Это заставило Равашоля задуматься – очень крепко задуматься над происходящим.