Текст книги "Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции"

Автор книги: Борис Прянишников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

«Гаврский след»

В день похищения генерала Миллера от дома № 41–43 по бульвару Монморанси, в котором помещалась школа для советских детей, в послеобеденное время отошел грузовик. В бумагах префектуры полиции грузовик был записан 13 августа 1937 года на имя советского полпреда во Франции, его превосходительства В. П. Потемкина, под номером 235 X СД. Грузовик прибыл в Гавр и остановился на пристани, к которой был пришвартован советский пароход «Мария Ульянова». Четыре матроса сняли с грузовика тяжелый ящик и подняли его на борт парохода.

В 3 часа 40 минут дня, до прибытия грузовика, корабельный маклер Оливье Колен поднялся на борт «Марии Ульяновой». Когда он разговаривал с капитаном, в каюту вошел матрос и что-то сказал по-русски. Капитан тотчас же вышел из каюты, Колен последовал за ним. Капитан отдавал распоряжения, началась суетливая беготня матросов.

– Что случилось? – спросил Колен.

– Ничего, – отмахнулся капитан.

И, отвечая на вопросы суда, Колен заявил:

– Возможно, что в это время ему доложили о приходе грузовика. Ведь уже в 10 часов утра капитан предупредил меня, что «Мария Ульянова» уйдет раньше. А в 6 часов сказал мне о радиограмме из СССР: «Выходить немедленно». Приказ был подтвержден из Ленинграда через Париж. Без соблюдения паспортных формальностей на пароход поднялись 130 пассажиров. «Мария Ульянова» вышла из порта во время прилива в 8 часов вечера.

Два таможенника подтвердили слова Колена – грузовик пришел около четырех часов дня. Так как груз был дипломатический, то его не проверяли и видели только, как советские матросы переносили большой ящик на пароход.

О случившемся Колен сообщил полицейскому комиссару гаврского порта Шовино. По телефону Шовино доложил начальству в Париж.

Отвечая на вопрос Дельгорга, Шовино подтвердил сведения портовых служащих: ящик внесли на пароход четыре советских матроса.

– Какого размера был ящик? – спросил третий присяжный.

– В длину примерно 1 метр 60 сантиметров.

– Какого роста был генерал Миллер? – продолжал третий присяжный.

– 1 метр 70 сантиметров, – ответил сын похищенного, Николай Евгеньевич.

– Кто обычно грузит багаж на пароходы? – спросил Рибе.

– Портовые грузчики. Меня удивило, что ящик перенесли советские матросы, – пояснил Шовино.

– В наказание за ваши сведения вас перевели из Гавра в Париж?

– Нет, я предпочел уйти в отставку. Начальство Сюртэ Насиональ было раздосадовано вниманием, которое я уделил «Марии Ульяновой».

Недовольный сообщениями Шовино, генеральный секретарь Сюртэ Насиональ Монданель командировал в Гавр инспектора Папена, показавшего суду:

– Чтобы покрыть расстояние от Парижа до Гавра, грузовику нужно около четырех часов. От Парижа до Гавра 226 километров.

– Но это сильная, восьмицилиндровая машина «Форд», она может идти со скоростью 100 километров в час, – возразил Дельгорг.

– Я не верю в этот след, – продолжал Папен. – Ведь на пароход был доставлен не ящик, а чемодан.

– Чемодан, который несли четыре человека? – недоуменно спросил Рибе. – Ведь до Гавра от Парижа не 226 километров, а только 203. Может быть, вас послали в Гавр со специальной целью затушевать данные дознания?

– Нет, так у нас не делается. К тому же ничего подозрительного не было ни в грузовике, ни в чемодане.

– Господин председатель, – обратился к Дельгоргу Рибе, – показания полицейских инспекторов выявили странную картину. Гаврский след явно запутан. Это сделано с ведома бывшего министра внутренних дел господина Маркса Дормуа и господина Монданеля. Прошу вызвать их в суд для дачи показаний.

Суд соглашается.

* * *

8 декабря в суде давал показания Монданель:

– Узнав о похищении генерала Миллера, я оповестил полиции соседних государств и направил инспектора Папена для дознания.

– Зачем? Ведь в Гавре был комиссар Шовино, обративший внимание на загадочное поведение советских служащих? – спросил Рибе.

– В среду 23 сентября у меня имелись записи трех телефонных сообщений от Шовино. В одной из них значилось, что грузовик прибыл в два часа дня, а в другой – между тремя и четырьмя. Поэтому я послал Папена для выяснения противоречий.

– Вы приказали Папену произвести дознание о деятельности Шовино, после чего он и был уволен?

– Нет, я дознания не производил и судьбу Шовино не решал.

– Отставленный от должности, я прибыл в Париж и разговаривал с господином Монданелем в его кабинете, – заявил Шовино.

– Не помню, чтобы Шовино был у меня после 23 сентября. Такого разговора у меня с ним не было.

– Выйдя из кабинета господина Монданеля, я встретил контролера Фурнье, шедшего с докладом к нему. Мы долго разговаривали, и Фурнье наверное помнит об этом.

– Господин Монданель, а вы не помните? – спросил Дельгорг.

– Не припоминаю.

В зале раздался громкий хохот. Монданель нахмурился, гневно глядя на публику.

– Кто ваш прямой начальник? – спросил Рибе.

– Господин Муатесьё, директор Сюртэ Насиональ.

– Он не говорил вам, что правительство собиралось послать миноносец вдогонку за «Марией Ульяновой»? – продолжал Рибе.

– Нет, не говорил.

– Известно ли вам, что «Мария Ульянова» обычно проходила через Кильский канал? Почему вы не просили немецкие власти произвести обыск на пароходе?

– Не было смысла. Не будучи уверенными в том, что тело Миллера на ее борту, мы не могли обращаться к немецким властям. А гаврский след уверенности не давал.

– А, вы вообще ничего не знали про Кильский канал! Не добившись от вас сведений, семь месяцев спустя, мы непосредственно обратились в немецкое посольство. И от немцев узнали, что «Мария Ульянова» через Кильский канал не проходила.

Монданель молча пожал плечами.

– Почему был уволен Шовино? – спросил Филоненко.

– Не знаю, – ответил Монданель.

– А розыски агентов ГПУ во Франции – в вашем ведении? – спросил Рибе. И огласив длинный список агентов, с указанием их тайных явок и совершенных ими преступлений, Рибе спросил:

– Знали ли вы об этом? Приняли ли меры? Ведь эти люди продолжают жить во Франции.

– Не имею понятия.

– Тогда прошу вас, от моего имени, доложить об этом министру внутренних дел.

* * *

9 декабря технический эксперт Эрар отвечал на вопросы.

– Как велика разница в скоростях грузовика и легковой машины? – спросил четвертый присяжный.

– Это зависит от веса шасси и кузова. Восьмицилиндровый грузовик Форда, мощностью в 21 лошадиную силу, может развивать скорость до 125 километров в час.

– Сколько времени нужно такому грузовику для пробега из Парижа в Гавр? – спросил Рибе.

– Два с половиной часа в сухую погоду и по хорошей дороге.

– Выехав с бульвара Монморанси в час дня, мог грузовик поспеть в Гавр к 3 часам 30 минутам?

– Вполне.

* * *

Обращаясь к суду, мэтр Рибе заявил в тот же день:

– Я утверждаю, что 23 сентября 1937 года, когда газеты сообщили об исчезновении генерала Миллера, полпред Потемкин был приглашен к председателю совета министров. Глава правительства посоветовал Потемкину предложить Москве немедленно вернуть «Марию Ульянову» во Францию. Вскоре Маркс Дормуа сообщил главе правительства по телефону, что советский грузовик прибыл в Гавр в два часа дня и, следовательно, этот след нельзя считать серьезным. Поэтому правительство отказалось от мысли вернуть советский пароход или нагнать его с помощью миноносца. Только к вечеру того дня выяснилось, что грузовик прибыл не в два часа, а между тремя и четырьмя часами. Но было уже поздно. Почему так случилось? А из достоверного источника мне известно, что, выйдя из кабинета главы правительства, Потемкин посетил своего друга, Венсена Ориоля, хранителя печати. После их разговора Маркс Дормуа сообщил главе правительства по телефону о раннем прибытии грузовика в Гавр. Для выяснения этого вопроса я считаю совершенно необходимым допросить господина Маркса Дормуа.

На следующий день Маркс Дормуа явился в суд и вручил Дельгоргу письмо с отказом от дачи показаний:

«…я ничего не знаю по делу, которое слушается в суде присяжных. Кроме того, я считаю невозможным давать объяснения о действиях правительства; если нужно, то отчитываться я могу только перед парламентом и избирательным корпусом… Справедливо гордящаяся своей независимостью, судебная власть не будет упрекать меня за это».

– Об отказе господина Маркса Дормуа можно и не жалеть. Вряд ли его показания могли быть интересными, – сказал прокурор Флаш.

– Колен доставил суду телеграмму, полученную из СССР накануне ухода «Марии Ульяновой». Текст по-русски, перевод по-английски. Если бы я знал хотя бы один из этих языков! – воскликнул Дельгорг.

Филоненко переводит с русского. Шваб – с английского: «Телеграфируйте причину опоздания. Точка. Грузятся ли аэропланы?»

Телеграмма звучала странно. Никаких самолетов на пароход не грузили. «Мария Ульянова» разгружала в Гавре 5522 тюка бараньих кож стоимостью 9 миллионов франков. Оставалось выгрузить последние 600 тюков, когда советские власти отозвали пароход в СССР. Бараньи кожи вернулись в Ленинград и были позже доставлены в Бордо другим советским судном.

Тайна ящика осталась нераскрытой. «Гаврский след» был простой случайностью. Срочная отправка какого-то важного, известного НКВД груза совпала с роковым часом генерала Миллера. Знала же Плевицкая, где искать пропавших генералов. Неспроста она побывала в Сен-Клу в свою последнюю ночь на свободе. Только при допросе на ее обмолвку о прогулке в Сен-Клу следственные власти не обратили должного внимания.

Вердикт

Семь дней длинной вереницей свидетели подходили к барьеру и отвечали на вопросы суда и адвокатов. Много их было – пятьдесят человек. Были вызваны еще четверо свидетелей, высланных до суда из Франции и в суд не явившихся, среди них – генерал Туркул. И еще четверо прислали письменные свидетельства.

Комиссар следственной полиции Пиге, наблюдавший за деятельностью иностранцев в Париже, уверенно заявил:

– Мы проверяли различные следы. Один за другим следы отпадали. Единственно возможным остался след советский.

– Какое впечатление произвел на вас генерал Кусонский? – спросил Шваб. – Верно ли, что он задержал адмирала Кедрова с тем, чтобы Скоблин мог сбежать?

– Своим поведением генерал Кусонский произвел на меня странное впечатление.

Отвечая на дальнейшие расспросы Шваба о свидетелях, со списком в руках, Пиге давал отличные аттестации одним, посредственные – другим и крайне отрицательные людям из офисины Завадского-Краснопольского.

Появление генерала Кусонского у барьера вызвало в зале волнение и любопытство. Опершись обеими руками о барьер, Кусонский повторил уже известный рассказ о его собственной роли в трагический день 22 сентября.

– Как боевой русский генерал, – с иронией в голосе сказал Дельгорг, – вы совершили ряд стратегических ошибок! Ваш начальник ушел на тайное свидание. Неужели записка, переданная с такими словами, не встревожила вас? Но есть другая ошибка, более серьезная: записка Миллера раскрыла вам Скоблина. Доказательство его лжи было в ваших руках. Если бы вы проявили больше сообразительности и проворства, то Скоблин сидел бы тут, рядом с женой! Ошибка, непростительная для доблестного генерала!

Смущенный Кусонский развел руками. Защитники Плевицкой засыпали его множеством вопросов.

– Зачем вы задержали адмирала Кедрова? Не для того ли, чтобы дать Скоблину возможность бежать?

– Прошло четырнадцать месяцев, и всех подробностей припомнить не могу, – с отчаянием в голосе ответил Кусонский.

– Стратегическая ошибка, – вздохнув, иронически заключил Дельгорг.

Сменяя один другого, у барьера отвечали на вопросы суда адмирал Кедров, полковник Мацылев, капитан Григуль.

9 декабря, на пятый день процесса, свидетельствовал генерал Шатилов.

– Считаете ли вы чету Скоблиных виновными? – спросил Дельгорг.

– В этом нет никаких сомнений. Плевицкая знала всё, что делал ее муж. Она была его злым гением. Ее влияние сказывалось решительно во всём: и в политике, и в полковых делах. Скоблин был прирожденным интриганом, он разжигал недовольство против генерала Миллера, обвиняя его в бездеятельности. Несомненно, он и в этом деле выполнял волю жены. Они оба – агенты ГПУ.

– Как относился генерал Миллер к Франции? – спросил А. Н. Стрельников.

– О, он любил Францию как вторую родину. В 1934 году он хотел уйти на покой с поста председателя РОВСа, но генералы убедили его остаться.

– После похищения генерала Кутепова Плевицкая ежедневно посещала мадам Кутепову и была в курсе расследования этого дела. Что вы можете сказать по этому поводу? – спросил Рибе.

– Да, она не покидала мадам Кутепову.

– Бывала она одна у мадам Кутеповой? – спросил Шваб.

– Нет, не одна. Бывали и другие дамы. А Плевицкую я заставал там каждый раз, когда приходил к генеральше.

Плевицкая, внимательно вслушиваясь в слова переводчика, повернулась лицом к присяжным. Отчеканивая каждое слово, она сказала:

– Нет, это не так. О похищении генерала Кутепова мы узнали в Озуар, за обедом. Никогда я не была дружна с Лидией Давыдовной Кутеповой и бывала у нее редко.

– Бывала редко до похищения, а после похищения не выходила из квартиры, – возразил Шатилов.

– Там на лестнице я впервые встретила этого типа! – гневно глядя на свидетеля, продолжала Плевицкая. – Когда я уходила, Лидия Давыдовна ругала его последними словами. Я тогда не знала, кто он такой, и спросила мужа. Он мне сказал – Шатилов. Я и подумала, до чего ж несимпатичный! А Кутепова сама звала, чтобы я приходила чаще.

Плевицкая нагло лгала. И никто, ни судьи, ни адвокаты, ни свидетели не заметили, что в день похищения генерала Кутепова Скоблины никак не могли обедать в Озуар-ля-Феррьер – виллой они обзавелись полгода спустя. Кривил душой и Шатилов.

* * *

У барьера генерал А. И. Деникин. Зал словно наэлектризован – одно имя белого вождя юга России звучало сенсацией.

– Знали ли вы Скоблина? – спросил Дельгорг.

– Знал его по Добровольческой армии, которой я командовал.

– Знали ли вы его в Париже?

– Изредка встречался с ним на собраниях воинских организаций.

– Знали ли вы Плевицкую?

– Нет. Даже не бывал на ее концертах. Незадолго до похищения генерала Миллера Скоблин познакомил меня с нею на банкете корниловцев.

– Был ли у вас с визитом Скоблин 22 сентября? – спросил прокурор Флаш.

– Скоблин, полковник Трошин и капитан Григуль приезжали благодарить меня за участие в банкете корниловцев. В это время генерал Миллер был уже похищен.

– Не предлагал ли вам Скоблин съездить в его автомобиле в Брюссель на праздник корниловцев?

– Он предлагал поездку автомобилем два раза и раньше. А это было его третье предложение.

– Почему вы отказались?

– Я всегда… вернее, с 1927 года подозревал его в большевизанстве.

– Вы опасались его или ее?

– Не доверял обоим.

* * *

У барьера полковник Федосенко. Перед судом разворачивается нашумевшая в 1935 году история обвинения полковником X. генерала XX. в принадлежности к советской агентуре в РОВСе. В этот день Федосенко предстал во всей своей правоте. Обратившись к Н. Н. Миллер, он сказал:

– Простите меня, Наталия Николаевна, но при всем моем уважении к вашему горю, я должен сказать, что генерал Миллер совершил большую ошибку.

Не проронив ни слова, вдова похищенного кивнула головой. По ее щекам текли неутешные слезы.

Появление Г. 3. Беседовского у барьера вызвало оживление в зале. Бывший советник советского полпредства, перемахнувший через забор особняка на рю де Гренель в 1929 году, невозвращенец Беседовский охотно отвечал на вопросы.

– Знали ли вы Плевицкую?

– В полпредстве о Плевицкой я ничего не знал. В полпредстве аппаратом ГПУ на Францию ведал чекист Янович, официально занимавший должность архивариуса. От него я случайно узнал, что деятельность белых организаций освещается изнутри. Главный осведомитель – близкий к Кутепову человек. Его фамилию Янович не назвал. Сказал только, что это генерал, женатый на певице. Тогда я не знал ни генералов, ни певиц.

– Куда девался Янович? – спросил Рибе.

– В 1937 году расстрелян Ежовым.

– Вы бежали, спасая жизнь свою, жены и детей. Когда вы ринулись к выходу, то на вас навели револьверы? – продолжал Рибе.

– Ну, это в порядке вещей.

– Но ведь это происходило в Париже!

– Вы знаете, что полпредство пользуется правами экстерриториальности. На рю де Гренель имеются подземные ходы и глубокие погреба. Я их сам осматривал.

– Но не доходили до конца?

– О, нет, что вы! – под смех зала испуганно ответил Беседовский.

* * *

Странно и вопреки всей очевидности прозвучали показания капитана П. П. Савина, приехавшего на процесс из франкистской Испании. Он утверждал, что генерала Миллера похитил не Скоблин, а агент красного правительства Испании, маркиз Мендес-де-Севилья. С маркизом Миллера познакомил Шатилов. Миллер встречался в кафе «Мариньян» с Мендесом обычно около 12 часов 15 минут дня.

– И был генерал Миллер похищен в кафе? – спросил Рибе.

– У маркиза Мендес-де-Севилья мощная машина. Генерал Миллер не раз прерывал мой доклад, чтобы поспеть на свидание с Мендесом.

– Если маркиз похитил генерала Миллера, то почему бежал Скоблин? – спросил Рибе.

– Скоблин не бежал, а «его бежали». Я не верю в бегство Скоблина. До моего отъезда в Испанию генерал Миллер и генерал Скоблин продолжали сотрудничать в секретной работе. Покажите мне записку генерала Миллера.

Мэтр Филоненко, почуяв в Савине полезного для защиты Плевицкой свидетеля, охотно протянул ему фотокопию знаменитой записки.

– Не узнаю подписи, – пожав плечами, заявил Савин. – У меня имеются письма генерала Миллера.

Савину сказали, что семья генерала Миллера и графологи признали записку подлинной. Но он стоял на своём: Миллер не мог оставить такой записки.

Допрос свидетелей закончен. Мэтр Стрельников, в прошлом офицер Белой армии, отказался от речи против Плевицкой, которая могла бы показаться недостаточно беспристрастной.

Мэтр Рибе ярко и образно описал события 22 сентября. Пункт за пунктом он опроверг ложное алиби Плевицкой, указал на широкую жизнь Скоблиных, на те 30 сребреников, которые, по наущению жены, Скоблин согласился получать за измену белому делу.

Признаки измены наметились уже давно. Генерал Деникин слышал от самого Кутепова, как в один прекрасный день к нему явился Скоблин и рассказал, что его жена хотела вернуться в Россию, и что он лично последует за ней, если отправится туда в качестве агента белых русских. Удивленный, Кутепов уклонился от такого странного предложения.

Цитируя документы следствия, Рибе привел множество фактов из тайной деятельности Миллера и подчеркнул недоверие генерального штаба Финляндии к личности Скоблина.

Вопреки своим заверениям, Плевицкая отнюдь не малограмотная простушка. Она – душа политических интриг, плетшихся в среде русской эмиграции. Многочисленные письма, изъятые на вилле в Озуар, были адресованы ей. Пользуясь псевдонимом «Эльбов», с нею вел условную и шифрованную переписку генерал Абрамов. Вот одно, отправленное ей из Софии письмо генерала Абрамова:

«Милостивая государыня! Нужно, чтобы вы нашли возможность немедленно посетить Бориса Петровича и потребовать от него безотлагательно дать знать Эльбову… Эльбов – единственный хозяин. Что касается номеров 238-1, 238-2, 242-4, 248-1…»

– Шифрованная переписка! – воскликнул Рибе. – Разве это так важно, мэтр Филоненко, что мадам Скоблина делает орфографические ошибки! Но не делают орфографических ошибок, когда пишут шифром, а шифры в письме, адресованном мадам Скоблиной, указывают на секретных агентов. Разве она не знала о политической деятельности своего мужа? Вот как заканчивается это письмо:

«Я не писал вам раньше, так как нужно было выяснить обстановку и изучить все вопросы, которые вы мне задали».

– Наконец, еще одно письмо, от 5 января 1937 года, написанное генералом Абрамовым именно мадам Скоблиной:

«Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Васильевна! Я вас очень благодарю за письмо, в котором вы описали покрой нового платья и добавили несколько доверительных слов… Вы можете заключить из этих строк, написанных, быть может, крайне резко, до какой степени мы принимаем близко к сердцу все выступления против Е. К.[108]108
  Е. К. Миллер.


[Закрыть] Мы отлично учитываем то, что у Е. К. много недостатков, но у кого их нет, и кто будет делать лучше него?.. Я пишу вам об этом также в доверительном порядке. Я разрешаю вам рассказать об этом Николаю Владимировичу, но только ему одному; это не должно идти дальше».

– Это значит, что она была подстрекательницей своего мужа. Это как раз то, о чем говорили нам свидетели. И я хочу собрать, словно в букет, те выражения, которые они высказали у барьера. Один из них сказал: она – двигательная сила своего мужа. Другой: она носила генеральские лампасы. Третий: Скоблина звали – генерал Плевицкий. И последнее: она была его злым гением. Вышедшая из рядов Красной армии, она вернулась в ГПУ, чьим двойным агентом была.

И обращаясь к присяжным, Рибе сказал:

– Вы осудите ее, господа, без ненависти, но, конечно, и без жалости!

Зал – под впечатлением горячего, убедительного слова Рибе. Н. Н. Миллер тихонько утирает слезы. Закрыв лицо руками, на скамье застыла Плевицкая. Председатель Дельгорг объявляет перерыв.

* * *

Прокурор Флаш благодарил Рибе за речь, глубоко его взволновавшую и облегчившую ему его собственное слово:

– Чьим агентом был Скоблин? По жене – советским, или по Туркулу – немецким? Генерал Миллер не найден ни живым, ни мертвым. В его смерти сомнений нет. Нет и доказательств. Вот почему можно привлечь Скоблина к суду только по обвинению в насильственном лишении свободы, а Плевицкую – в сообщничестве. Кто руководил Скоблиным, советы, или гестапо, или личные цели, всё это не имеет значения. Важно, что против обвиняемых собраны достаточные улики. Плевицкая помогала Скоблину в похищении генерала Миллера, ее соучастие предельно ясно и доказано. В ее деле нет смягчающих вину обстоятельств. Поэтому не поддавайтесь чувству сострадания, в данном случае неуместному. Я требую для обвиняемой бессрочной каторги!

Плевицкая вздрогнула. В зале изумление. Никто не ожидал от прокурора требования такой суровой кары.

Пять минут спустя Жан Шваб взывал к милосердию. На русскую эмиграцию он вылил ушат помоев, зачерпнутый из коммунистической газеты «Юманите». Он утверждал, что Миллер не мог оставить записки, что «гаврского следа» не было:

– А генерал Кусонский… Какую роль сыграл он в этом деле? Не был ли он сообщником? И не выдал ли он Скоблина на расправу, удержав Кедрова? В таком деле возможны все догадки. А в материалах следствия нет ни одного документа, обвиняющего в том, что они были советскими агентами. Я надеюсь, господа присяжные, что вы не осудите одинокую, покинутую и обманутую женщину.

* * *

Девятый день процесса. Почти четыре часа, с небольшим перерывом, мэтр Филоненко защищал Плевицкую. Он стремился доказать ее непричастность к похищению, пытался подорвать все улики. Вопреки очевидности он оспаривал даже подлинность записки генерала Миллера. Он убеждал присяжных, говоря, что Кусонский сыграл чрезвычайно подозрительную роль:

– Его показания противоречивы. Он лгал, это очевидно! А почему? Кусонский устранил Скоблина, а его жену посадил на скамью подсудимых. В воскресенье я посетил Плевицкую в тюрьме. Мать-монахиня, от души полюбившая эту женщину, сказала, что все монахини и заключенные будут сегодня молиться об ее оправдании!

Плевицкая беззвучно плачет, котиковая шубка падает с ее плеч.

Председатель суда Дельгорг предоставил подсудимой последнее слово. Плевицкая встала, оперлась о барьер и с трудом, задыхаясь, сказала:

– Да, я сирота. Нет у меня свидетелей. Только Бог, Он знает. Я никогда в жизни моей не сделала никому зла… Кроме любви к мужу, нет у меня ничего. Пусть меня за это судят.

4 часа 15 минут дня. Председатель Дельгорг вручает старейшине присяжных лист с семью вопросами. Пять из них относились к Скоблину и два к Плевицкой: была ли она сообщницей?

В 4 часа 30 минут присяжные удаляются на совещание. В зале томительное ожидание. Плевицкая сидит с закрытыми глазами.

В 5 часов присяжные приглашают в совещательную комнату Дельгорга, Флаша и, защитников Плевицкой. Спустя десять минут защитники выходят в зал с озабоченными лицами.

В 5 часов 18 минут присяжные выходят из совещательной комнаты. Суд занимает свои места. Вводят Плевицкую.

Приложив руку к сердцу, старейшина поднимается и торжественно произносит:

– Да, виновна по всем пунктам. Большинством одиннадцати против одного. Признаны смягчающие вину обстоятельства.

Плевицкая пошатнулась. Ее лицо окаменело и побледнело. Она тяжело опустилась на скамью.

Обращаясь к присяжным, прокурор Флаш возражает против смягчающих вину обстоятельств:

– Я требую, чтобы вы применили максимальную меру наказания. Приговор должен быть примерным. Пусть те, кто толкнул эту женщину на злодеяние в нашей стране, знают, что рука французского правосудия умеет карать беспощадно!

Защитники вновь взывают к милосердию. Присяжные и члены суда удаляются в совещательную комнату.

5 часов 50 минут. В зал выходят суд и присяжные. Председатель Дельгорг объявляет приговор: двадцать лет каторжных работ и десять лет запрещения проживать во Франции.

В зале возгласы изумления. Плевицкая застыла, закинула назад голову и устремила взгляд в потолок.

* * *

26 июля 1939 года в Сенском суде присяжных заочно судили Скоблина. В 1 час дня в зале суда собралось множество любопытных. Им пришлось ждать до 7 часов вечера, когда тень сбежавшего генерала появилась на скамье подсудимых.

Председатель суда Лемле постучал по пюпитру, взглянул в сторону скамьи подсудимых, словно ища Скоблина.

Секретарь быстро прочитал выдержку из обвинительного акта и приговора по делу Плевицкой.

Переглянувшись с судьями, председатель Лемле огласил приговор: признанный виновным в похищении генерала Миллера, Скоблин присужден к пожизненной каторге; на него, совместно с Плевицкой, возложена уплата судебных издержек по процессу.

Судоговорение длилось две минуты семнадцать секунд.