Текст книги "Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции"

Автор книги: Борис Прянишников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

Конец Радковича

8 сентября 1927 года в отверстие для писем в магазине, до прихода служащих было опущено письмо, адресованное: «Господину Н. Н., Гельсингфорс, Фридриховская, 19».

В конверте краткая записка:

«М. Г. За ненахождением адресата препровождается письмо с просьбой препроводить его Георгию Николаевичу Звереву, мужу Марии Владиславовны Захарченко-Шульц».

«сентября 1927 г.».

Неизвестный отправитель возвращал Радкодичу три его письма. Первое наружное письмо было открытым:

«Виктор Станиславович! [26]26
  Кияковский.


[Закрыть]  Посылаю Вам это письмо при помощи случайно подвернувшейся оказии, ибо не хотел бы вверять его почте здесь. Вы полностью поймете меня, если вспомните способ, которым пользовались Рабинович [27]27
  Якушев.


[Закрыть] , Ринг [28]28
  Опперпут.


[Закрыть] , и другие их товарищи. Прошу Вас еще раз крайне внимательно отнестись к предлагаемому мною делу. Я много и долго думал, прежде чем решиться на столь непривычную для меня коммерческую операцию. Всякие сомнения сейчас откинуты, решение мое бесповоротно, и от него я не отступлюсь. Мне кажется, что моя коммерческая солидность не позволяет Вам усомниться в моих возможностях и явится достаточной гарантией того, что я не кидаю слова на ветер. Должен также Вам рекомендовать не медлить с ответом, ибо благоприятный сезон проходит, а конец его может дать нам весьма обильную жатву… До сих пор я считаю, что удерживаю еще за собой все возможности стать монополистом дела в европейском масштабе. Между тем, отсутствие детально обоснованного соглашения ставит меня в весьма трудные условия. С большим риском для своей репутации я принимаю некоторые меры и сейчас уже, дабы задержать назревающие невыгодные сделки, но отсутствие договоренности сильно препятствует этому и вынуждает меня для сохранения престижа послать и участвовать в приносимых нам убытках. Итак, остаюсь в ожидании ответа неизменно преданный Вам Г. Зверев».

Внутреннее письмо, написанное симпатическими чернилами:[29]29
  Некоторые слова не проявились.


[Закрыть]

«Виктор Станиславович!

Полагаю, что настоящее письмо поразит Вас и может показаться поначалу невероятным. Не поддавайтесь, однако, первому впечатлению. Убедительно прошу Вас вдуматься внимательно во все нижесказанное и взвесьте все за и против, прежде чем ответить мне.

Обращаюсь… к Вам… с Вами мог по словам Опперпута… знакомы лично, да и этика данная… ОППЕРПУТ… обнаруживает в Вас, как более подходящего для моего предложения человека…

…Причина написания настоящего письма является моя уверенность в неправильности сообщения о смерти моей жены М. В. Считаю почти излишним распространяться о сущности наших с ней отношений. Я не сомневаюсь, что об этом Вы осведомлены полностью, могу только заверить Вас, что она для меня превыше всего, нет на свете никого, кроме нее, для кого я пошел бы абсолютно на все, да и не было никогда. Жизнь М. В. нужна мне, ее прошу у Вас и за нее готов отдать все, что бы Вы ни потребовали. Над вопросом этим я думал долго и пришел к этому созна…. всегда. Решение мое бесповоротно . Я требую пока жизнь М. В., а далее надеюсь заработать и право совместной жизни с нею.

Что же я могу предложить Вам взамен? Мне кажется, это будет то, что Вам сейчас крайне нужно, чего нет у Вас и не может быть помимо меня – именно террористической легенды.

Я не буду вдаваться в рассмотрение вопроса, кем был здесь ОППЕРПУТ – меня это не интересует и не касается. Но кем бы он ни был, действия его во всяком случае причинили ГПУ серьезный вред. Даже и недоговаривая, он принужден был наговорить много лишнего, ибо говорить одну неправду он не мог. Завеса над системой работы ГПУ приподнялась благодаря этому очень основательно. Легенды характера, сдерживающих страсти абсолютно более невозможны, им никто за границей более не поверит и на них не пойдет.

Официальной гибелью группы М. В. никого не устрашили, успех же других, наоборот, разжег горячие головы, а их за границей много, созданная Вами международная обстановка способствует их деятельности…

…Вы запутали лимитрофные штабы и тем временно связали им руки. Незапутанных Вы надеетесь застращать. Если мера эта и даст результаты, то лишь временные, да и то далеко не полные.

Главного Вашего врага[30]30
  Генерала Кутепова.


[Закрыть], несмотря на все усилия. Вы связать не сумели и с этим, мне кажется, не считаться нельзя… Что дело обстоит далеко не блестяще, Вы понимаете и сами.

Настоящим я предлагаю Вам за жизнь М. В. по мере моих возможностей исправить его. Я не буду изливаться в любви к советскому строю – это было бы глупо, и этому Вы никогда не поверили бы. В конечную победу Вашу я не верю, но вижу, что гибель Ваша не так близка, как это казалось мне раньше. Захватом М. В. Вы разлучили меня с нею на долгие годы, если не навсегда. Такое положение для меня невыносимо и ценою любых….. я готов купить сейчас ее жизнь, а далее и право совместной жизни с нею…

…в силу создавшейся обстановки я в данный момент единственный человек, могущий создать для Вас террористическую легенду, которая при Вашем руководстве и осторожности может иметь все данные для использования.

Пользуясь полным доверием…. и если захочу, смогу узнать о терподготовках против Вас в любой стране.

Благодаря чистоте моей…. я пользуюсь доверием молодежи и интимных кругов. Мое трехлетнее пребывание в России дает мне авторитет в деле борьбы с Вами, а пара „сметных“ актов легко может выдвинуть меня на пост руководителя всей тердеятельности против Вас (вернее, для Вас).

В последние дни стала намечаться и еще одна возможность, которая при надлежащей разработке и поддержке с Вашей стороны, может быть, поможет Вам через меня достигнуть того, к чему Вы безрезультатно стремились через „Трест“.

О……. это, конечно, детали и их пока обсуждать не время. Суммируя все вышесказанное, я считаю, что при умелой и небольшой доле доверия ко мне я смогу гарантировать Вам на долгое время отсутствие террористических актов вне Вашего направления и сделать не мало другого полезного Вам. Мне кажется, что мысли, не провоцирую ли я Вас в свою очередь, после всего вышесказанного, вряд ли у Вас возникнут, но все же считаю не лишним добавить, что я не так глуп, чтобы мнить себя достаточно умным и сильным для борьбы один на один против ГПУ. К сожалению, я в Вашей силе имел не раз случай убедиться.

Теперь необходимые детали дела. Для начала дела ставлю необходимым условием получение мною подтверждения от Вас жизни М. В. В это обстоятельство я поверю при условии предоставления мне собственноручного письма М. В. с ответом на прилагаемую здесь мою записку. Не мне учить Вас, как передать ее М. В.

Умоляю об одном, чтобы о измене моей она ничего не знала. Пусть думает, что переписывается со мною, сидящим тут же в тюрьме. Коль скоро такая записка будет у Вас в руках, организуйте сами, как считаете удобнее встречу с Вашими…. для переговоров.

Скажите мне время и место встречи, можно опустить письмо (белым) в ящик для писем на двери квартиры Швецова. Свидание, пожалуй, лучше всего назначить в театре, прислав билет.

Необходимым условием для того, чтобы я начал говорить с Вашим человеком, будет передача мне письма М. В.

Пока, мне кажется, говорить больше не о чем.

Карпов-Пролетарский».

Записка, приложенная к письму Радковича:

«Милая дорогая моя КОСИНЬКА. Я не верю в Твою смерть, как о том сообщали. У меня нет внутреннего чувства разлуки с Тобою навсегда. Мне кажется, что мы сейчас очень близко друг от друга, хотя и не можем видеться. Делаю эту попытку снестись с Тобою. Ответь мне, когда и в каких городах мы с Тобою имели дело с эксрезешкой, которую помнишь я так называл, и подпишись одним из наших любимых имен, которое Ты так мило коверкала через о. Письмо отдай тому, кто принесет Тебе эту записку. Я ему заплатил за это всем, что у меня было. Думаю, что сделает. Не падай духом, голубка моя, может быть еще и придется встретиться. Целую Тебя крепко, крепко. Любящий Тебя Твой Гога-Косинька».

Ответа от Марии не было… Искренняя или притворная, измена Радковича не состоялась. Неудачи 1927 года Кутепова не остановили. Летом 1928 года, в сотрудничестве с финским штабом, Кутепов возобновил отправку террористов в СССР. Ушел и Радкович мстить за гибель любимой женщины. В ночь на 4 июля он и Мономахов перешли советско-финскую границу. Не найдя в Москве чекистов, руководивших «Трестом», вечером 6 июля Радкович бросил бомбу в бюро пропусков ОГПУ. После взрыва Радкович и Мономахов бежали. Чекисты обнаружили их недалеко от Подольска. Радкович застрелился. Мономахов пропал без вести.

Охота на Бухарина

Кутепов послал Бубнова в СССР с заданием убить Н. И. Бухарина. Вернувшись в Финляндию, Бубнов отправил Кутепову в Париж подробный письменный отчет, составленный в Гельсингфорсе 1–5 июля 1928 года[31]31
  Отчет приводится в кратком изложении.


[Закрыть].

26 мая Бубнов встретился с Шестаковым[32]32
  Вероятно, Н. Н. Бутаков.


[Закрыть], только что вернувшимся из Выборга в Гельсингфорс. Шестаков сообщил, что для похода в СССР все подготовлено. В течение двух следующих дней Бубнов снарядил шесть больших бомб и залил парафином двенадцать капсюлей для предохранения их от сырости. 29 мая утром Бубнов и его молодой спутник Могилевич[33]33
  Бубнов и Могилевич – вероятно, псевдонимы.


[Закрыть] прибыли в Выборг. В ночь с 30 на 31 мая проводник, обошедшийся в четыре тысячи финских марок, повел их в СССР:

«Проводник был приличный, блуждали немного и к двум часам (14 час.) следующего дня были уже вблизи Парголовского шоссе, верстах в четырех от Парголова. Тут мы расстались с проводником… Беспрепятственно мы дошли до станции Парголово. В третьем Парголове встретили несколько агентов ГПУ, но они никакого внимания на нас не обратили. Не желая рисковать ехать поездом, я нанял извозчика и под видом инженера, ищущего дачу, проехал за три рубля до Озерков. Там сели на трамвай № 20 и прибыли без задержки в Ленинград около 8 часов вечера. Случайно успел купить в кассе последний билет до Москвы на скорый поезд 10 час. 30 мин. Другой билет перекупили у какой-то дамы и утром 1 – го июня были уже в Москве. Первым делом закупили толстовки, фуражки и приняли подходящий вид. Купили два брезентовых плаща для ночевок. Затем познакомил Могилевича с главнейшими улицами, попутно интересуясь охраной. Часов в 10 вечера, уставши, отправились на Савёловский вокзал и, отъехав верст 25 от Москвы на дачном поезде, заночевали в лесу… За все время с 1 по 22 июня мы четыре раза снимали комнаты, живя в среднем от 3 до 5 дней. На все это ушло около 120 рублей… Обычно я разыгрывал приехавшего из Киева инженера, устраивающегося на службу в Москве… Могилевича выдавал за двоюродного брата, приехавшего посмотреть на Москву и на днях уезжающего обратно в Киев. Большей частью сходило гладко, но на третий-четвертый день хозяева начинали приставать с ножом к горлу насчет прописки… Приходилось заявлять, что места получить не удалось и отбывать в Киев, т. е. в другой дачный район по другой ж. дороге. Из первых двух квартир пришлось выбраться поспешно тк. кк. Могилевич, когда его ловили без меня кто-либо из хозяев или их родственников… пустился в разговоры и не мог толком соврать на их вопросы, сразу возбуждая этим подозрение… Под конец категорически запретил Могилевичу вообще с кем-либо разговаривать и на вопросы отвечать коротко и грубо – это тут принято и никого не удивит. Благодаря этому, несмотря на скверную погоду, нам удалось прожить в Москве 22 дня, отдыхая большую часть ночей под крышей, а все дни с утра до вечера проводя в городе за наблюдением и розысками.

…Вскоре я понял, что ни в одно из зданий, где происходят партийные собрания, даже нельзя думать попасть без партийного билета… Все это время я искал случая приобрести хоть какой-нибудь партбилет, но безрезультатно. Просто мне не повезло, потому что достать его все же можно, хотя и не легко. Способ, как это можно сделать, Вы, вероятно, угадываете… С собой обратно я привез восемь комплектов настоящих документов, добытых разными способами в разное время, партбилета все же не достал. День за днем проходили то в бесплодных скитаниях по улицам, то в попытках следить за отдельными зданиями и учреждениями, то в поисках комнаты для себя лично. Каждая ночь, проведенная в лесу под дождем, немедленно отзывалась на выносливости и здоровье. Несколько раз охрана, видимо, обращала внимание на наши назойливые аллюры, и приходилось сейчас же переносить наблюдение на другое место, начиная с начала. Да и какое наружное наблюдение можно производить только двумя лицами… Надо было осмотреть все, что представлялось возможным и, найдя слабые пункты, бить туда… К тому же первые две недели я не хотел разменяться на какую-нибудь мелочь и изыскивал только способ, как бы встретить Б. или кого-либо из крупных. Здание Дома союзов на Б. Дмитровке, где происходил суд над донецкими инженерами, охранялось чрезвычайными караулами от полка имени Дзержинского при ОГПУ. Торчать там поблизости, поджидая Крыленко (а он один только стоил, чтобы за ним поохотиться), было нельзя – сразу обращали внимание. Можно было наблюдать, замешавшись в толпу в Охотном ряду, но тогда не успел бы подойти ближе, чтобы бросить бомбу, тк. кк. на автомобиле они исчезали и приезжали моментально…

…При приезде в Москву М. Горького я пытался проникнуть на Белорусский вокзал, справедливо полагая найти кого-нибудь из заслуживающих внимания. Однако охрана была соответствующая. На перрон можно было попасть только по особым пропускам… А оказалось впоследствии, что Б. там был. Вот, если бы знал заранее…

Из телефонной книги узнал, что какой-то К. И. Б. живет на Спиридоньевской № 26. Нужного нам Б.[34]34
  Николай Иванович Бухарин.


[Закрыть] зовут Н. И. Но тк. кк. дом № 26 – это дом ЦИК-а СССР, то я допустил, что могла быть опечатка в телефонной книге, или же это его брат, и он там бывает. Пытался следить, но систематически это оказалось невозможным – улица пустынная, дом стоит во дворе, охрана наружная и внутренняя… Ни разу его не видел, а если бы встретил, то дело бы сделал. Жалею еще, что не попросил Вас прислать мне компаньоном какого-либо взрослого человека, уже видавшего виды и знающего хоть немного Москву… Что касается Могилевича, то это безукоризненно храбрый и дисциплинированный мальчик, но это даже не минимум того, что требуется для нашего дела. Мне нужен помощник, а не подчиненный…

… 11-го июня тов. Луначарский читал лекцию в Экспериментальном театре „о новом человеке“. Билеты мы достали заранее и на лекции присутствовали. Сидели очень далеко, но можно было бы, подойдя ближе, бросить бомбу. Однако с первого же взгляда мне стало ясно, что при взрыве погибнет громадное количество людей, тк. кк. на лекции этого шута горохового ходит в большинстве интеллигенция и так называемая мелкобуржуазная среда, а каждая из моих бомб содержит около 270 мелких осколков. Не то, чтобы мне стало жаль публики, мягкостью я особой не отличаюсь, но боялся, что впечатление от такого акта получится как раз обратное тому, на которое мы рассчитывали. К тому же Толя слишком ничтожная величина, хотя и подлая. Будь это Б., Сталин или Менжинский – тогда другое дело… Стрелять из револьвера – было мало вероятности попасть издалека, да и помешали бы целиться, охрана торчала все же солидная… На следующий день продолжали розыски Б. В кое-какие учреждения (напр. редакции газет) можно даже заходить, но попадаете как раз в те помещения, куда он, конечно, не появляется… Все время приходится работать вслепую, и до тех пор, пока у нас не будет там осведомителей-наводчиков – это так и будет. Дело оказалось не так легко выполнимым, как я предполагал, нужна долгая, упорная и тщательная подготовка и гораздо больше людей…

…Видя безуспешность своих попыток в этом направлении, я решил предпринять что-либо другое… Оставалось действовать снаружи через окна. Три таких места были мною уже на всякий случай намечены. 15-го июня мы закончили все приготовления, произвели разведку… Объектом было, конечно, здание МОПР-а на Воронцовом поле, где живут иностранные коммунисты, бежавшие в СССР… Предполагалось использовать автомобиль (я нашел способ добыть такой без шума в любое время), дабы сразу замести следы: я брал на себя заняться охраной, а Могилевич, вбежав во двор, должен был бросить все шесть бомб в разные окна одновременно, когда я начну стрелять сторожей…»

Покушение не состоялось: побывавшие под дождем в лесу капсюли, хотя и залитые парафином, не выдержали и отсырели.

В поисках Опперпута

«…Я продолжал поиски Б. до 20 июня, когда на Нижегородском вокзале носом к носу столкнулся с Лёней, о чем я Вам писал в первом письме. Как фамилия его, не знаю, но он часто торчал у Опп. и меня хорошо знал в лицо. Я немедленно замешался в толпу, прошел в уборную и, изменив наружность, убрался с вокзала… Могилевич обратил внимание, что на других вокзалах, где нам пришлось бывать, агенты ОГПУ стали более внимательно наблюдать и особенно за всеми, которые носили очки или пенсне. Я заключил, что меня ищут… Взвесив все обстоятельства, я пришел к выводу, что на этот раз дело сорвалось, и решил выбираться обратно. Но предварительно я попытался выяснить судьбу Опп. и создать несколько наводчиков-осведомителей. Первое удалось только отчасти, второе совершенно не удалось.

Исключительно для Вашею сведения

Относительно Опп. дело было так: перед отъездом из Москвы он передал через меня свою пишущую машинку на хранение моим родным. Там же остались вещи мои и Дикова[35]35
  Захарченко-Шульц.


[Закрыть]. Жена Опп., а также сестра Журавлева[36]36
  Псевдоним эмиссара.


[Закрыть] М…я, знали их адрес. Теперь через лиц, близко стоящих к моим родным, мне удалось точно установить, что они за все время не были тронуты никем, на допрос не вызывались, и никто не справлялся у них о вещах (правда, относительно вещей я еще из Польши через тетку передал родным, чтобы они их ликвидировали). Вот эта-то забывчивость ГПУ, в то время как они всех других, причастных к Тресту, ликвидировали и повысылали, и наводит на размышления. Правда, что мои родные даже не отдавали себе отчета в том, как я попал в Москву и что я там делал, но это не резон для ГПУ, и если бы дело было чисто, то до моих родных все равно добрались бы. Вывод отсюда ясен – это сделано нарочно. Для нас, знакомых с методами ГПУ, это не составляет сомнения. Тут ловушка. Хотят создать впечатление, что Опп. погиб и поэтому за вещами не является. А я наверное скажу, что даже если бы это было так, то жену Опп. потянули бы к допросу и без всякого сомнения она назвала бы и моих, туда пошли бы с обыском и т. д. Кроме того, сестре Журавлева М. был дан адрес моих родных для получения писем от него. Сестра, попав в ГПУ, конечно, также выложила бы все, и если после этого моих не тронули, то это лишнее доказательство, что ГПУ нас считает за наивных младенцев, надеясь поймать меня или Ж., на эту удочку… Я их собственный ученик, и уроки пошли впрок. Тут они перемудрили. Из всего этого я сделал обратный вывод, что Опп. жив, но больше узнать ничего не удалось.

Что касается попытки создать кадр осведомителей, то тут ничего не вышло: одно лицо из тех, на кого я рассчитывал, оказалось вне Москвы, а другой категорически отказался от какого-либо участия, и я не гарантирован, что он на меня не донес… Жаль, что у меня не было с собой адресов всех лиц, причастных к Тресту, моя записная книжка была увезена Журавлевым и, как вероятно, у Вас. Я несколько раз просил прислать ее, но так и не получил.

22 июня утром я достал еще 6 комплектов документов, истратив на это 80 рублей. Нанимал рабочих на фиктивные работы, давал большой задаток, чтобы успокоить подозрение, и взамен брал документы, с которыми и исчез.

…В Ленинград мы прибыли 23-го утром. Прошел на квартиру, где раньше жил Шатковский, но там оказались уже другие жильцы. Повертелся еще кое-где, но никого не видал. Собственно встречи я ни с кем и не желал, тк. кк. тут все сильно замараны и наверняка завербованы. Хотелось только установить, кто еще остался тут. В Детское Село ездить было совершенно лишнее, и поэтому к трем часам дня выехал на дачном поезде в Парголово. От Парголова верст восемь проехали на извозчике, изображая плотников, ищущих работы, потом пошли пешком сначала по дороге, затем по компасу в обход Сарженского озера и к утру 24-го были уже в верстах 6–7 от границы, где и провели день… Вечером 24-го двинулись дальше… Чуть не нарвались на патруль в 5 верстах от границы, но вовремя заметили и обошли. Было совсем светло, тк. кк. сейчас здесь белые ночи. В 3 часа утра вышли прямо на деревню Б. Каглелово. Обходить далеко было некогда и, обойдя крайние огороды справа, мы спустились с бугра, направляясь прямо к реке. Нас заметил какой-то мужик в тот момент, когда мы перелезали через забор. Времени раздумывать не было, и прямо в одежде мы бросились в реку, проплыли несколько шагов и благополучно выбрались на другую сторону. Тк. кк. 25 июня это Иван Купала, то купание было уместным, только, конечно, не в одежде… это была последняя неприятность во всей этой истории. Дальше все пошло хорошо. Сейчас я нахожусь на старой квартире и на старом положении. Могилевич уверен, что при переходах нам помогали за деньги частные контрабандисты. Сейчас он также вернулся к себе…

…107 рублей храню до следующего раза. Оружие все в сохранности и приведено в порядок. Документов осталось 7 комплектов (один пришлось подарить в благодарность за содействие). Сапоги и одежда, довольно изрядное количество, но годное только для „тамошних“ мест, приводится в порядок и будет храниться у меня.

Четыре бомбы спрятаны около Москвы. Две вынес с собой обратно».