Текст книги "Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции"

Автор книги: Борис Прянишников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Акции против руководителей НТСНП

В 1933 году Рончевский и Альтов получили от Закржевского задание найти источник, из которого можно было бы почерпнуть сильные яды, нужные якобы для «закрытой работы» против большевиков. Месяц спустя Рончевский сообщил, что поиски увенчались успехом.

Закржевский ответил: «…уже не требуется, уже всё раздобыто и будет использовано».

Вскоре тяжело заболел таинственной болезнью неугодный «линейцам» В. Д. Поремский, «ставленник Исп. Бюро», председатель Отдела во Франции. Врачи не смогли поставить точного диагноза и пришли к заключению, что налицо отравление крови неизвестным ядом. В тайну отравления проникнуть не удалось. Но из-за болезни По-ремский не смог присутствовать на III съезде НТСНП в Белграде. Вместо него ездил М. И. Селиверстов известный по «Вн. линии» под кличкой Надёжин.

* * *

«Внутренняя линия», не знавшая о решении руководства НТСНП прекратить совместную с РОВСом закрытую работу, пыталась втянуть Союз в свое очередное предприятие.

Летом 1935 года начальник русской секции разведывательного отдела польского генерального штаба полковник Несбржицкий беседовал с приехавшим в Варшаву М. А. Георгиевским. Несбржицкий сообщил, что у польской разведки имеются доказательства неблагополучия возле генерала Харжевского. Далее он сказал, что Харжевский вскоре получит от РОВСа деньги на продолжение закрытой работы, и посоветовал НТСНП воздержаться от связей с Харжевским.

Через месяц после этого разговора Исполнительное Бюро получило от возглавителей Отдела НТСНП в Чехословакии письмо, в котором говорилось:

«…ген. Харжевский предлагает участвовать в активном предприятии. Ставится условием, чтобы участниками были возглавители Отдела Брунст и Вергун. Средствами предприятие обеспечено с излишком».

Исп. Бюро наотрез отказалось от этого предложения. Подвергать смертельной опасности талантливых руководителей было совершенно неприемлемо даже в случае, если бы «Вн. линия» была честной организацией. Гибель Ирошникова и Флоровского, провал отправки Прилуцкого были вполне достаточными доводами против принятия предложения Харжевского и без предупреждений Несбржицкого.

Так эта история изложена в доверительном циркуляре Исп. Бюро № 205 от 9 марта 1936 года. «Внутренняя линия» через своего агента на почте перехватила этот циркуляр, предназначенный только для членов Совета НТСНП.

Циркуляр был доставлен репортеру «Последних Новостей» Н. Вакару, который и опубликовал в номере от 2 ноября 1937 года статью «Нацмальчики». Из этого пространного документа, описывавшего деятельность «Вн. линии», Вакар привел длинные выдержки, сопроводив их собственными злостными и легкомысленными комментариями.

По поводу этой статьи Центральное Правление Отдела НТСНП во Франции сообщило 2 января 1938 года:

«…В секретном циркуляре Исп. Бюро № 205 фамилии ген. Харжевского не упоминалось. Было лишь указание „ген. X.“ (не Ха, а икс), что „Внутренняя линия“ расшифровала это как ген. Харжевский. Это уже ее дело, за что она и должна нести ответственность, как и за кражу (на почте) и опубликование нашего секретного циркуляра».

* * *

Профессор М. А. Георгиевский был лидером НТСНП в полном смысле этого слова. Широкие общие познания, политический опыт, острый аналитический ум и дипломатические способности выдвинули его на первое место в НТСНП. Вместе с тем он неизменно поддерживал авторитет председателя Союза В. М. Байдалакова, подчеркивая, что сам он – лишь генеральный секретарь Исполнительного Бюро.

«Вн. линия» относилась к нему крайне враждебно. «Линейцы» обвиняли Георгиевского в грандомании, в стремлении к борьбе с РОВСом. Они распространяли порочащие его слухи, вплоть до навета о связи с каким-то Тиволовичем, сотрудником чекиста Крошко. Враждебность «Вн. линии» к Георгиевскому усилилась после переноса центра НСНП в Белград и принятия мер к очищению Союза от ее агентуры.

Летом 1934 года «Вн. линия» пыталась захватить в свои руки газету НСНП «За Россию», печатавшуюся в Софии, заменив ее редактора, Дмитрия Михайловича Завжалова, одним из своих агентов.

Осенью 1934 года Исполнительное Бюро командировало в Софию проф. М. А. Георгиевского, с заданием очистить ряды Союза от «линейцев». После совещаний с Центральным Правлением Отдела, Георгиевский разговаривал с генералом Абрамовым и другими деятелями РОВСа. Он категорически заявил о неприемлемости для НСНП деятельности незримых руководителей в его среде, какими бы благовидными целями эта деятельность ни прикрывалась.

Видное место в беседах занял вопрос о «закрытой работе». И Абрамов был вынужден признать, что резидент «Линии» в Бухаресте «полковник Жолондковский истратил уже около полутора миллионов франков и загубил десятки лучших жизней».

Гибель лучших жизней «линеец» Коморовский возвел в «принцип малых дел». Это он вещал в Белграде о высшем героизме «одиноких борцов, гибнущих без фанфар и реляций в борьбе с врагом низким и жестоким. Это героизм высокой духовной ценности, ибо имена гибнущих только случайно становятся известными широкой массе…»[95]95
  «Вестник Общества Галлиполийцев», № 8,15 февраля 1934 г.


[Закрыть].

Так втихую губили доверчивых офицеров, шедших во имя подвига в Россию и кончавших свою жизнь в застенках НКВД.

* * *

После обеда в офицерском собрании РОВСа в Софии Георгиевский заболел. В течение двух суток он мучился от отравления неизвестным ядом, и лишь железное здоровье спасло его от смерти.

* * *

После дела Линицкого – Коморовского стало ясно, что для центра НТСНП не было полной безопасности и в Белграде. Вскоре жизнь дала тому новые доказательства.

Влюбленная в Коморовского Мария Пепескул уверовала в его полную невиновность. Она растеряла прежние «новопоколенские» взгляды и, в силу своей цельной женской натуры, на всё и вся стала смотреть глазами любовника.

В. М. Байдалаков предложил ей уйти из Исполнительного Бюро. 4 марта 1936 года она подала заявление с просьбой освободить ее от обязанностей казначея Исп. Бюро. Затем она порвала с НТСНП и вступила в белградский отдел Русского Христианского Движения, пронизанного агентурой «Вн. линии» и ей подчиненного. Уйдя из Союза, вдохновляемая «Вн. линией», Мария Пепескул занялась подрывной работой. В течение почти двух лет она стремилась сколотить оппозицию руководству НТСНП. Встречаясь с членами Белградского отделения, она агитировала против Исп. Бюро, всячески подрывая авторитет Байдалакова и Георгиевского.

Исп. Бюро было вынуждено заняться негласным расследованием ее деятельности. Выяснилось, что действовала она по указке «Вн. линии». После предварительной подготовки М. Пепескул предлагала намеченным кандидатам вступить в тайную боевую организацию, причем давала им для ознакомления «Идеологию» и инструкции чинам «Вн. линии». Ей удалось завербовать лишь одного члена Белградского отделения – влюбленного в нее А. П. Черташа. Завербованный Черташ, в свою очередь, уговаривал других членов вступить в «Организацию». Члены Союза, не поддавшиеся уговорам Черташа, сообщали руководителям всё, что узнавали о его подрывной деятельности. В марте 1937 года он был исключен из Союза.

В сентябре 1937 года Пепескул и Черташ приступили к созданию в лоне Союза своей конспиративной группы. Цель – ликвидация возглавления НТСНП. Работали они осторожно и последовательно. Исподволь вели агитацию среди членов Союза. О беседах с заговорщиками члены Союза сообщали своему руководству. Чтобы лучше знать о планах и намерениях заговорщиков, руководители НТСНП поручили одному члену прикинуться их сторонником. Несколько позже ему в помощь был дан второй член Союза, присоединившийся к заговорщикам по рекомендации первого.

Предварительная подготовка закончена. Пепескул и Черташ посвящают неофитов в свои планы устранения Георгиевского и Байдалакова. 10 октября Пепескул изложила две основные стороны плана: убийство Георгиевского, что, – легко, и захват центрального руководства НТСНП, что – значительно труднее.

В субботу 23 октября состоялось последнее конспиративное собрание. Пепескул предложила застрелить Георгиевского и эту задачу принимала на себя:

– Для меня убийство Георгиевского – вопрос, в принципе решенный полтора года назад.

Затем обсуждали план увоза Георгиевского в автомобиле. Рассматривали способы отравления цианистым калием, туберкулезными бациллами и толченым бриллиантом.

– Бриллиантовая пыль, – сказала Пепескул, – средство незаметное, но верное. Я – инженер-химик, знаю это хорошо. Могу достать агатовую ступку в моей лаборатории и приготовить пыль.

На том и порешили. Срок выполнения: две-три недели.

Но Пепескул и Черташ не знали, что их заговор был подслушан при помощи микрофона четырьмя членами Союза, сидевшими в соседнем помещении. Был составлен протокол этого конспиративного собрания. Изучив его, руководство Союза передало материалы югославской полиции.

10 ноября полиция арестовала четырех участников собрания. 12 ноября для дачи показаний были вызваны М. А. Георгиевский и Г. П. Перфильев, а 13 ноября – А. И. Занкович, переводивший материалы на сербский язык. 14 ноября из провинции прибыли В. М. Байдалаков и член Исп. Бюро К. Д. Вергун. После данных Байдалаковым объяснений были отпущены с допроса Георгиевский, а через три дня и все остальные члены Союза.

Пепескул и Черташ были интернированы в провинцию.

Так закончилась попытка ликвидации руководства НТСНП, по времени почти совпавшая с похищением генерала Миллера.

Французское следствие

Похищение генерала Миллера и бегство Скоблина дали парижской печати обильную пищу. Правые и умеренные французские газеты указывали пальцем на НКВД – вдохновителей и организаторов похищения. Газеты «Народного Фронта» – коммунистическая «Юманите» и социалистическая «Попюлер» – наоборот, утверждали, что похищение Миллера – дело рук гитлеровских агентов, действовавших в среде белой эмиграции.

Советское агентство ТАСС подхватило сообщения левых французских газет и добавило к ним собственные вымыслы и инсинуации. 30 сентября 1937 года «Правда» вещала:

«Всё отчетливее выясняются связи Скоблина с гитлеровским гестапо и звериная злоба и ненависть, которую питал Скоблин к Советскому Союзу. Ряд газет приводит заявление директора одного из парижских банков, который сообщил, что… Скоблин располагал крупными средствами и часто менял в банке иностранную валюту. Из заявления банкира вытекает, что источником средств Скоблина являлась гитлеровская Германия».

В трудной обстановке слухов, толков и злостной дезинформации французские власти приступили к расследованию «Дела Миллера».

В первые же дни после похищения были произведены обыски и выемки документов: в квартире генерала Миллера 3-бис, авеню Жан-Баптист Клеман в Булонь-сюр-Сен; в помещении Общества Галлиполийцев 81, рю де ля Фезандери; в канцелярии РОВСа 29, рю дю Колизе; в помещении Русского Национального. Союза Участников Войны 87, рю Оливье де Серр; в помещении Русского Исторического Союза (РИС) 44–46, рю Дюрантон; в квартирах подполковника Трошина, лейтенанта А. Н. Павлова, капитана П. П. Савина, Багговута-Коломийцева, Кацмана и многих других лиц, проживавших в Париже и его пригородах.

Тщательные обыски были проведены в доме Скоблиных в Озуар-ля-Феррьер и в отеле «Пакс», где часто останавливались Скоблины.

Власти захватили огромное количество документов на русском языке. Понадобилась целая группа переводчиков, денно и нощно работавшая под руководством присяжного переводчика Цацкина.

Из поступивших к ним опечатанных и занумерованных пакетов у властей постепенно стала выясняться картина жизни русских организаций.

Но, как писал в своем рапорте полицейский комиссар Андре Рош, «изучение этих многочисленных документов было в достаточной мере разочаровывающим. Ни один из них не имел отношения к исчезновению генерала Миллера. Нигде не обнаруживалось хотя бы неясного следа проекта похищения главы РОВСа».

В своем предварительном доверительном рапорте секретарь следственных властей П. Тастевен сообщал 14 декабря 1937 года о трех выдвинутых следствием гипотезах.

Гипотезу о похищении Миллера своими подчиненными власти «отклонили целиком, ибо, по сложности событий, макиавеллизму и законченности выполнения, похищение генерала Миллера может быть делом рук тайной, прекрасно организованной и дисциплинированной ассоциации, обладающей мощными финансовыми средствами».

Гипотезу о похищении Миллера фашистами, будь то итальянскими, испанскими или немецкими, власти отвергли тоже. Изучение документов указывало на полную непричастность итальянских и испанских фашистов. Значительно больше внимания власти уделили национал-социалистам. Бездоказательно подозревая генерала Туркула в связях с немцами, власти учли его поездки в Германию. Мимо внимания следователей также не прошло дезинформационное сообщение социалистической газеты «Попюлер», немедленно подхваченное агентством ТАСС и перепечатанное в несколько измененном виде в «Правде» от 25 сентября 1937 года:

«Газета заявляет, что исчезновение генерала Миллера было проведено с целью поставить во главе белой эмиграции более подходящего для Гитлера человека, что, несомненно, в интересах той части белой эмиграции, которая связана с фашистской Германией. „Попюлер“ передает далее небезынтересные сведения о положении внутри „Российского общевоинского союза“. Миллер, по словам газеты, не проявлял того рвения и горячности в отношении службы Гитлеру и генералу Франко, которых хотели бы от него некоторые из главарей „РОВСа“. Миллер будто бы отказался обратиться с воззванием к членам „РОВСа“ вступить в войска испанских мятежников. Некий генерал, которого газета обозначает буквой „Т“, недавно тайно отправился в Германию. В Германии „Т“ тесно связан с белогвардейским генералом Глазенапом. По возвращении из Германии „Т“ имел встречу с Миллером. После этой встречи Миллер говорил некоторым из своих друзей, что он испытывает тревогу за свою дальнейшую судьбу».

Расшифровать букву Т было не трудно, то был навет на Туркула. Но никакого свидания с Миллером у него не было. И никому, кроме Кусонского, Миллер не высказывал своей тревоги.

Следствие отвело от Туркула злостный навет: «…тщательно проверенные и изученные его поездки и сношения далеки от того, чтобы отвести ему первостепенную роль… По испанскому вопросу у Туркула, однако, было то же мнение, что и у генерала Миллера».

И в доказательство Тастевен цитировал письмо Туркула 28 июня 1937 года, отправленное берлинскому единомышленнику Сергею Владимировичу:

«Испанский вопрос: наше сотрудничество в Испании должно быть лишь символическим – сформирование небольшого отряда. Наше сотрудничество, в силу текущих политических обстоятельств, в большом масштабе невозможно… Мы приветствуем добровольцев, борющихся в армии Франко, но ни один член Союза не имеет права выезжать туда без моего ведома и разрешения».

Ведя интригу против Туркула, Скоблин прикидывался его другом. Часто они сиживали в кафе «Мариньян», обсуждая политические события и дела РОВСа. Однажды за чашкой кофе Скоблин предложил Туркулу и его жене съездить летом 1937 года в его автомобиле в Финляндию с явно благочестивой целью – посетить Валаамский монастырь, расположенный на одном из островов Ладожского озера. Тогда в этом месте советско-финская граница проходила по оси озера. Близость Валаама от советской земли не располагала Туркула к такому путешествию, и любезное приглашение Скоблина он отклонил.

После похищения Миллера Туркул писал генералу Абрамову:

«…Уменя нет больше сомнений в том, что Скоблин сыграл роль провокатора в моем выходе из РОВСа, восстанавливая Миллера против меня рассказами о моих высказываниях по его адресу. Цель его состояла в подготовке к занятию высокого поста в РОВСе для того, чтобы руководить деятельностью РОВСа в направлении, указанном ему большевиками».

Далее Тастевен отмечал провал попытки Скоблина переложить вину с больной головы на здоровую:

«По аналогии с делом Кутепова, когда на следующий день после похищения русская пресса в Париже, по подстрекательству Скоблина, обвиняла полковника Зайцова в преступлении, крайне левая парижская пресса, по стопам московской „Правды“, обвиняла генерала Туркула в похищении Миллера, что и дало ему основание сказать: „Если бы бедняга Миллер не оставил своей знаменитой записки, Плевицкая прогуливалась бы на свободе, а я сидел бы в тюрьме… Если вы хотите найти похитителей генерала Миллера, то ищите их среди членов „Внутренней линии“, активных ее членов“».

В скобках Тастевен комментировал: «замечание, не лишенное прозорливости».

Зная о провале Скоблина, НКВД пытался свалить вину на гестапо, использовав для этого полковника Трошина, «чья ненависть к большевикам и пронемецкие симпатии не внушают сомнений. Грубоватый солдат, круглый невежда в делах политических, Трошин был предан душой и телом своему полковому командиру, генералу Скоблину. Почти каждый день он писал ему рапорты обо всем, что ему приходилось слышать или узнавать.

После исчезновения генерала Миллера, настоящие авторы или сообщники похищения пытались использовать простоватость и поразительную наивность Трошина, внушив ему мысль о причастности немецких фашистов.

Действительно, Кацман, исключенный Трошиным из Корниловского полка в 1932 году, явился к нему и, под предлогом оказания ему материальной помощи, пригласил его в „офисину“ 3.-К.[96]96
  Завадский-Краснопольский.


[Закрыть] и Шварца, 44–46 рю Дюрантон. Принятый 3.-К., Трошин был огорошен вопросом: „Ты поддерживаешь отношения с немцами. Нужно их прервать и работать с французами“. Трошин согласился на это устно и письменно.

Несколько дней спустя Трошина посетили бывший в 1922 году в Праге советский агент Вычек и „невозвращенец“ Крючков-Ангарский, которые рассказали ему о наличии доказательств невиновности Скоблина и предложили ему взять на себя защиту последнего, как командира Корниловского полка. Не найдись среди корниловцев нескольких прозорливых людей, Трошин попался бы на этот грубый прием, и Скоблин-предатель, защищаемый Трошиным-германофилом, означало бы, что исчезновение генерала Миллера – дело рук гестапо».

Изучив факты, следствие пришло к заключению, что гипотеза об участии немецких фашистов «должна быть также окончательно отклонена».

Оставалась лишь третья гипотеза – похищение Миллера агентами НКВД. В этом направлении следственные власти и устремили свои усилия:

«Действительно, большевики всегда недобрым оком взирали на белые русские организации, представлявшие собой антикоммунистические ядра, которые, в особом случае, могли бы образовать отряды для сотрудничества с националистами всех стран, где могли бы вспыхнуть революционные волнения, вызванные коммунистической пропагандой. Также они всегда пытались разваливать или уничтожать такие группировки, в частности РОВС, как наиболее мощную, к тому же по своей структуре военизированную».

В докладе Тастевена проходят вереницы советских агентов, названо множество имен, но наибольшее внимание уделено Скоблину и Плевицкой.

Видное место в докладе Тастевена занимает личность и деятельность генерала Шатилова, чья «кандидатура на пост председателя РОВСа выдвигалась Скоблиным и его друзьями», что документально доказывали письмо Скоблина Трошину от 20 августа 1937 года и письмо Скоблину от генерала Зинкевича от того же 20 августа, найденное при обыске в отеле «Пакс».

На основании документов и показаний многих лиц о роли Шатилова, Тастевен утверждал в своем рапорте:

«Не подлежит отрицанию то, что около генерала Миллера должны были находиться крупные агенты ГПУ. Действительно, ничто не доказывает того, что Скоблин был единственным и даже самым важным… генерал Миллер находился в сети, расставленной большевиками. Очевидно, что его похищение бесспорно является делом рук ГПУ, которое, благодаря количеству своих агентов, введенных в РОВС и в ближайшее окружение его председателя, не имело особых трудностей для завлечения его в ловушку».

* * *

Следствие подтвердило подлинность записки Миллера и подстроенное Скоблиным свидание с мифическими немцами. 27 декабря 1937 года был составлен общий доклад следственных властей, представлявший собой «объективное изучение фактов», на основе которых был сделан вывод, «исключающий какие бы то ни было гипотезы».

Архив в доме Скоблиных

После бегства Скоблина и ареста Плевицкой следственные власти опечатали их дом в Озуар-ля-Феррьер. Затем полиция произвела несколько обысков с изъятием огромного количества документов. Но среди бумаг не оказалось данных о средствах и расходах Скоблиных. Допрошенная Плевицкая сказала, что счетная книга, которую вел Скоблин, должна находиться в их доме.

В 3 часа дня 14 октября у дома с желтыми ставнями остановился автомобиль. Два полицейских в штатском и Плевицкая вышли из автомобиля. Осунувшаяся и постаревшая в тюрьме, она с грустью взирала на свое былое хозяйство. Дорожки в дворике были засыпаны осенней листвой, на грядках небольшого огорода поникла красная ботва. Соломенная шторка на одном из окон оборвалась и косо висела на ржавом гвоздике. Прошло так мало времени с той поры, когда здесь припеваючи жили Скоблины, но уже следы заброшенности виднелись в садике, на стенах дома, на открытых воротах опустевшего гаража. Не подозревая о судьбе хозяев, по дворику мирно разгуливали петух и две курицы. Вдруг с радостным мяуканием к Плевицкой бросились ее любимые кошки. Лаская их, Плевицкая тихо плакала, вспоминала счастливые дни, прожитые здесь с любимым Коленькой.

Еще несколько минут, и к дому подкатили автомобили, из которых вышли прибывшие из Мэлэн судебный следователь Ляпорт и из Парижа защитник Плевицкой, мэтр М. М. Филоненко, и представитель гражданского иска, мэтр А. Н. Стрельников. В присутствии Плевицкой начался обыск.

* * *

Бесчисленное количество писем, секретные доклады, список соединений Красной армии, донесения о деятельности русских эмигрантских организаций и политических деятелей, списки чинов РОВСа с адресами по округам Парижа, записка о гарнизоне Варшавы и вооружении польской армии, отчет о работе большевистских агентов в среде эмиграции во Франции за июнь-сентябрь 1934 года, графики агентурной сети, донесения о деятельности управительных органов РОВСа, список начальников групп 1-го армейского корпуса в районе Парижа, переписка с генералом Добровольским, смета расходов по отправке в СССР белого эмиссара и многое, многое другое неопровержимо свидетельствовало о наличии в доме Скоблиных крупного осведомительного центра.

Часть документов проливала свет на подлинное отношение Скоблина к генералу Миллеру. Так, на секретном докладе о намерениях Германии после освобождения от пут Версальского договора рукой Скоблина было написано карандашом: «Старцу Миллеру не показывать».

В своих письмах Добровольскому Скоблин усердно и планомерно подрывал авторитет Миллера. Добровольский поддался влиянию Скоблина, и 14 августа 1937 года писал ему в тон:

«…нельзя переделать людей, особенно тогда, когда они достигли почтенного возраста. Обо всем мы переговорим при встрече… мой бывший начальник должен понять, что я буду вынужден бросить его дела. Кстати, мне кажется, что он ограничивается лишь приветами, не желая оказать мне малейшую помощь».

Давнишнее предупреждение финской контрразведки было забыто, Добровольский вновь не сомневался в Скоблине. И в том же письме писал:

«…На днях я также узнал, что вы намереваетесь приехать сюда осенью, чтобы дать несколько концертов по случаю 25-й годовщины артистической деятельности нашей дорогой Надежды Васильевны. Н. А. Б.[97]97
  Корниловец капитан Батуев.


[Закрыть] писал мне, что он лично берет на себя все хлопоты в Гельсингфорсе, оставляя за мною приготовления в Выборге и Териоках».

В тот же день Добровольский сообщал Миллеру:

«…Что касается наших торговых дел, которые, в силу обстановки, сложившейся на рынках наших конкурентов[98]98
  СССР.


[Закрыть], должны быть вскоре возобновлены, то я не хочу говорить о них, надеясь на то, что П. П.[99]99
  Скоблин.


[Закрыть], как он мне писал, прибудет сюда автомобилем: Мы тогда с ним договоримся устно. С другой стороны, директора[100]100
  Руководители финской разведки.


[Закрыть] изложат ему сами новые методы работы, а я расскажу ему о моих новых проектах».

Записка генерала Миллера расстроила эти планы. Скоблин, предав Миллера, бежал, его жена и сообщница очутилась в тюрьме. «Торговые дела» были преданы забвению. И генерал Добровольский, до глубины души пораженный изменой «Петра Петровича», оплакивал своего похищенного начальника.

В бумагах озуарского архива был обнаружен поражающий воображение документ: секретное письмо Миллера, в котором он просил Скоблина назвать имена трех генералов, способных, в случае нужды, принять на себя обязанности председателя РОВСа. Так велико было доверие Миллера к Скоблину, что, несмотря на странные дела «Внутренней линии», он оставлял предателя на посту руководителя секретной работой РОВСа в СССР.

* * *

Уезжая в 1935 году из Парижа в Софию, Закржевский захватил с собою лишь небольшую часть своего объемистого архива. Несколько чемоданов, набитых документами, он отправил Скоблину. Чин «Вн. линии», полковник Корниловского артиллерийского дивизиона Петренко доставил эти чемоданы в Озуар-ля-Феррьер и сложил их на чердаке виллы Скоблиных. А три чемодана и ящик с бумагами, до передачи своему кузену Вонлярскому, Закржевский сдал Савину на временное хранение.

Эти чемоданы и ящик Савин отвез к себе в деревню Вели, что в 75 километрах от Парижа. Там они хранились до осени 1937 года.

Узнав из испанских газет о похищении генерала Миллера, Савин в начале октября вернулся в Париж. Прочитав в парижских газетах об изъятии на вилле Скоблиных множества документов, в том числе и бумаг «Вн. линии», Савин вспомнил о находившихся на его попечении чемоданах Закржевского.

Вспомнили о них и руководители «Вн. линии». По их поручению в ресторан жены Савина на рю Эмиль Золя явился спешно приехавший из провинции Вонлярский и потребовал от Савина немедленно доставить ему чемоданы. Савин ответил, что эти чемоданы, возможно, уже изъяты французской полицией. Неудовлетворенный, Вонлярский ретировался. На следующий день с повторным требованием пришел другой агент «Вн. линии», Н. Ф. Руднев. Савин отказал и Рудневу. Он решил считать бумаги «линейцев» своей «военной добычей».

О чемоданах он рассказал Благовещенскому. Посовещавшись, они выехали в деревню Вели, погрузили в автомобиль имущество «линейцев», вернулись в Париж и спрятали чемоданы у полковника французской армии Бегу в доме неподалеку от Порт де Сен-Клу. Тут бумаги Закржевского пролежали до лета 1938 года.

Вызванный следственными властями, Савин не раз побывал у следователя Марша. Сообщил он следствию и свою версию похищения главы РОВСа красным испанским агентом маркизом Мендес де Севилья, с которым в апреле 1937 года Е. К. Миллера познакомил Шатилов. После нескольких очных ставок Савин счел небезопасным свое пребывание в Париже. Известив об этом Марша, он покинул Францию.

24 февраля 1938 года он отправил из Рима письмо генералу Деникину, в котором сообщал о маркизе как похитителе генерала Миллера. Подобные письма Савин написал генералам Архангельскому и Абрамову и журналисту И. Солоневичу. Только Архангельский откликнулся, сообщив, что визу в Бельгию он выслать Савину не может.

После прихода к власти кабинета Эдуарда Даладье, сменившего возглавленное социалистом Леоном Блюмом правительство «Народного Фронта», Савин возвратился во Францию и поселился в доме на рю де Вож в Каннах.

По его просьбе Благовещенский привез в Канны чемоданы и ящик Закржевского. Открыв чемоданы, Савин приступил к изучению объемистой переписки Закржевского за 1929–1935 годы. Отобрав наиболее интересные и изобличающие «линейцев» документы, Савин составил брошюру «Гибель генерала Миллера». Бумагами самой «Вн. линии», в том числе ответами Закржевского на вопросы Рончевского, он ярко описал деятельность Шатилова как ее главы.

Брошюра, в количестве только ста экземпляров, была отпечатана летом 1939 года в парижской типографии «Модерн», 45, рю Конпан. И в первые же дни она стала библиографической редкостью.

Один экземпляр Савин отправил Шатилову. Именно его Савин и обвинял в похищении Е. К. Миллера. И одновременно, вопреки очевидности, он обелял Скоблина, представив его тоже жертвой Шатилова.

* * *

Итак, у Скоблина были найдены не все бумаги Закржевского. Но и того, что было обнаружено, вполне хватало для определения места и роли Скоблина в «Организации».

Письма писались условным языком, действующие лица и агенты «Линии» значились под кличками. Часть документов была шифрованной. Скоблин пользовался тремя шифрами: цифровым, буквенным и смешанным.

Секретные связи Скоблиных с генералом Абрамовым, Фоссом и Закржевским в Софии, ротмистром Коморовским и журналистом Ксюниным в Белграде, подполковником Мишутушкиным в Бельфоре подтверждались многими, в том числе частично или полностью шифрованными письмами.

Когда в Белграде вскрылись дела Линицкого и Коморовского, Скоблин написал Ксюнину тревожное письмо. После похищения Миллера и бегства Скоблина Ксюнин покончил жизнь самоубийством.

* * *

В переписке с Мишутушкиным Скоблин, как до него Закржевский, выражал недовольство внутренним положением в РОВСе. «Бездарность его начальников – факт и горькая правда»… А потому «следует удалить и заменить часть начальников, и срочно, как этого желает большинство». Под большинством подразумевалась «Внутренняя линия».

* * *

Скоблин живо интересовался делами русской колонии в Париже. Его агенты немедленно доносили ему о всех событиях политической и общественной жизни. После собрания «Свободной трибуны» Баранова, на котором порицалась деятельность генерала Миллера и раздавались крики «Позор Миллеру!», услужливый Трошин сразу же донес Скоблину со слов присутствовавшего на собрании корниловца.

После открытого собрания организации генерала Туркула и благоприятного отзыва о нем газеты «Возрождение» Трошин отписал Скоблину:

«Мне пришлось услышать такие высказывания: если генерал Миллер так нуждается в покое и отдыхе, то ему следует отправиться на кладбище. Будущее за молодыми и сильными. Думаю, что не ветер сейчас, а буря становится неизбежной. Подробности – при нашей встрече».

* * *

Среди прочих бумаг, в кабинете Скоблина были найдены письма Марка Эйтингтона и членов его семьи, адресованные Плевицкой. Эйтингтон был тем самым меценатом, который, по словам Плевицкой, поддерживал Скоблиных в трудные минуты. Состоятельный врач-психиатр, Эйтингтон проживал в Берлине и имел отношение к торговле советскими мехами, его брат сбывал меха, тем пополняя валютные фонды СССР. В сентябре 1937 года он с женой, бывшей артисткой московского Художественного театра, приехал в Париж по делам и остановился в отеле «Георг V». Из отеля он позвонил в Озуар и разговаривал со Скоблиными. В 6 часов утра 20 сентября, за два дня до похищения Миллера, Эйтингтон уехал во Флоренцию и далее в Палестину. В столь ранний час Скоблины провожали его на Лионском вокзале.