Текст книги "Путь к себе. Отчим."
Автор книги: Борис Изюмский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Виталию Андреевичу в эту ночь не спалось. Он тихо оделся и спустился вниз, к Дону. Река походила на безлюдную дорогу. Холодное небо сверкало синими огнями. С тихим шелестом падали, покачиваясь, листья. Казалось, они осыпаются все разом, устилая землю золотистым ковром.
Вспомнилась другая такая же ночь – в их селе Песчанка, на Саратовщине. Его мать умерла, когда ему было два месяца, и воспитала его добрая, самоотверженная женщина – фармацевт Дарья Семеновна. Однажды ночью – ему тогда уже было, как Сереже, лет четырнадцать – он проснулся от ощущения, что за окном идет дождь. Прокрался в сад – и увидел: под беспощадным небом вот так же осыпались листья. Еще накануне небо было ласковым, звезды казались близкими. И вот светили холодно, отчужденно взирали на мир, словно строго о чем-то вопрошали его.
Давно нет в живых мачехи, Дарьи Семеновны, и сам он отчим… А Василий оставил в сердце новую ссадину.
«В чем состоял просчет мой как отца? – снова и снова спрашивал он себя. – Видно, слишком скуп я был на душевное тепло… Недостаточно близок… А только это делает отца отцом».
Да, Василия он упустил. Иначе не было бы у того уверенности, что мир лишь для него и важно только его собственное самочувствие. Иначе Василий не стремился бы выжать все, что можно, из бабушки, матери, отца и непременно приехал бы…
Глава седьмая
Сережа уже часа два возился в своей «экспериментальной мастерской». Так назвал он кладовушку возле кухни, куда, с благословения мамы, притащил когда-то старый трансформатор, куски фанеры и паяльник.
Сооружения из консервных банок, разобранных ходиков и бывших в употреблении предохранителей были начальной продукцией этой мастерской. Виталий Андреевич купил Сереже набор инструментов, добыл листовой дюраль, резину для колес, помогал мастерить радиоуправляемую модель самолета «Оса». Но кустарщина кончилась, когда Сережа записался в городской кружок юных ракетчиков и стал часами пропадать «на космодроме Звездного городка».
Теперь мастерская стала играть чисто подсобную роль.
Время, когда Сережа собирал деньги на покупку микродвигателя и запрашивал Союзпосылторг, можно ли приобрести реактивный двигатель, осталось далеко позади.
В «Звездном городке» руководитель кружка инженер-конструктор Павел Иванович учил ребят делать чертежи корпуса ракет, разрабатывать «топливо», проводил с ними замер высоты полетов тех ракет, что они строили, составлял разные графики.
Они даже запустили в небеса лягушку, и эта путешественница вполне благополучно приземлилась на парашюте.
У них в «Звездном городке» появился свой «генеральный конструктор» – Федор Громов из девятого класса и «главный теоретик» – очкарик Платоша из Сережиного класса. Ну этот – прямо восьмое чудо света: лоб шишковатый, между бровями, как у мыслителя, пролегла глубокая морщина.
Физику, химию, космонавтику Платошка знает, как бог.
Вот обещал прийти в 18.00, значит, сейчас будет. Точность – его первейшее качество. И действительно раздался условный звонок: два коротких, один длинный и снова два коротких, Платоша!
Он пришел не один, а с Венькой Жмаховым из седьмого «Д». У Веньки подвижное, белокожее, с хрящеватым носом, лицо, язвительная складка губ. Волосы на голове всегда такие, будто он недавно выкупался, а обсохнуть толком не успел. На тонкой шее перекатывается классический кадык. По поводу этого кадыка Венька сам острит: «Мне бы петь, но я умею только кукарекать» – он и впрямь здорово выводит петушиные рулады. Юркого, неугомонного Веньку вся школа чтит как острослова и знатока истории. Он вышел победителем даже на городском конкурсе юных историков, заработал путевку для поездки в Ленинград.
– Приветик звездоплавателю! – картинно потряс узкой ладошкой над нечесаной головой Венька и, плюхнувшись в кресло, сообщил: Сенсация века: получил сегодня пятерку у Жанны!
Жанна Ивановна преподавала математику во всех седьмых классах их школы. Это была женщина резкая, решительная. Если смотреть на ее профиль, то лоб и нос Жанны составляли одну сильно выгнутую линию – «параболическую», язвили семиклассники.
Они же говорили: «Губы у математички потому такие тонкие, что она их все время покусывает, а сама Жанна сделана „из змеиных спинок“».
Свою пятерку Венька назвал сенсацией неспроста: он не вылезал у Жанны из двоек и худосочных троек.
– Ну можешь же! – одобрительно посмотрел.
Платоша, прижав очки-колеса к широкой переносице.
– Рассказал биографию Пифагора.
Платоша с недоумением нахмурил высокий лоб.
Насколько мне помнится – она неизвестна, – по своему обыкновению немного заикаясь, заметил он.
– Вот в этом и весь фокус! Начало я сам придумал. Потом немного занял из биографии Демокрита. Жанна довольно покусала губы и сказала, что я и у вас в классе все повторю… А? Ну что? Царь я или не царь?
Этот вопрос Венька Жмахов любил задавать на десятки ладов и с десятками оттенков: грозно, просительно, недоуменно, вяло…
– Благодарность слушателей тебе гарантирована! – От удовольствия Сережа прищелкнул языком и сделал вид, что садится на колени Жмахову, но сел рядом, на пол. Представив торжественную Жанну, расхохотался.
– Уймись, Лепиха, – солидно произнес Венька. Клянусь кадыком, ты погибнешь от смеха.
– Братцы, – воскликнул Сережа, поднимаясь с ковра, – могу показать новый приемчик обороны!.. Закачаешься и упадешь!
Эт-то любопытно, – протянул Платоша, всегда несколько стыдившийся своей неуклюжести, слабосильности. – Уговорил!
– Дуров даже слона уговаривает, – сострил Венька, но и сам заинтересовался: – А ну давай, показывай.
Глава восьмая
Ничто с утра не предвещало бурю, которая разыгралась к вечеру.
Наоборот, с первой минуты, как только Сережа вскочил с постели, его охватила радость, не оставлявшая целый день. Шутка сказать – ему четырнадцать лет! Можно считать, пятнадцатый.
Папа подарил свой бинокль. Будто прочитал мысли Сережи: он мечтал об этом бинокле. Мама, по своему обыкновению, преподнесла «нужную вещь» – новую куртку. Вот уж не любил в дни рождения получать эти «нужные вещи», но от них никуда не денешься.
К завтраку приехала бабушка, привезла коврижку – любимое лакомство внука.
Совершенно незамеченным прошло, что «тот отец» не прислал даже поздравления.
Перед самым уходом родителей на работу Сережа сказал, зная, чем можно их порадовать:
– Сегодня возьму анкету, буду в комсомол вступать. Да, кто из вас пойдет на родительское собрание? В восемнадцать тридцать.
Виталий Андреевич и Раиса Ивановна переглянулись.
– Вместе пойдем, – сказала мама.
– О-го-го! Это уж слишком!
– Ничего. Организованными рядами…
Кирсановы зашли в Сережин класс, когда там сидели почти все родители. Виталий Андреевич и Раиса Ивановна тоже втиснулись за парту у задней стены.
Раиса Ивановна здесь многих уже знала: вот у окна – отец Платоши, подтянутый, с зоркими глазами, полная противоположность сыну. Но что-то было в них и общее: может быть, доброе выражение лица, немного застенчивая улыбка? Справа, у входной двери, – Варина мама. Каштановые волосы ее подстрижены коротко, уложены по-модному, взгляд жив, умен, насмешлив и спокоен. Лицо не назовешь красивым: глаза слишком маленькие, нос длинноват и приподнят мысиком. И все же оставалось впечатление обаятельности, естественности. Интересно, похожа ли на нее дочка?
Классная руководительница Сережи – добрейшая Таисия Самсоновна, – сжав пухлые пальцы маленьких рук, начала рассказывать о делах своих подопечных, у кого какие оценки за четверть, кто и как участвует в общественной жизни школы.
– Родителей Сережи я должна огорчить, – сказала Таисия Самсоновна, и на ее лице отразилось искреннее огорчение. – Недавно он подрался и был приведен милиционером в школу.
– Как?! – выкрикнула Раиса Ивановна и даже привстала.
– Да… весьма прискорбно. Сережу недавно привел в учительскую милиционер… Ваш сын затеял возле школы кровавое побоище. – И без того круглые глаза Таисии Самсоновны округлились еще больше. – …И потом упорно отказывался объяснить, с кем и из-за чего дрался.
Раиса Ивановна обессиленно опустилась, на стул.
Худой, сутуловатый мужчина, сидевший за партой прямо против классной руководительницы, повернул к Кирсановым негодующее лицо.
Глаза у мужчины маленькие, а черные брови огромны, и кажется, что именно они «съели глаза».
– Плохо, что вы об этом узнаете только здесь, – произнес он осуждающе и, уже обращаясь к Таисии Самсоновне, добавил: – За драки из школы гнать надо! Бандитов растим! Проходу от них нет хорошим ребятам…
Озабоченно поглядела на Раису Ивановну мать Вари, с сочувствием и недоумением – отец Платоши.
– Но позвольте, – возразил Виталий Андреевич, – почему же нас не известили сразу?
– Я вам звонила и не дозвонилась, – сказала Таисия Самсоновна.
Виталий Андреевич, сжав руку жены, тихо попросил:
– Успокойся, во всем надо разобраться.
А дело было так. С неделю назад вышел Сережа под вечер из школы, когда почти все разошлись, – мастерил в физическом кабинете динамик.
Сережа был еще в темном туннеле ворот, когда увидел, что у обочины, подпирая плечом дерево и засунув руки в карманы брюк, стоит его давний недруг – Ромка из девятого «В». Ромка весь желтый – волосы, куртка, туфли, даже… глаза. В них только темные крапинки злобы.
В школе Ромку не любили многие. Был он коварен, драчлив, труслив, в общем, как правильно сказал Венька, «нерукоподаваем».
Над теми, кто послабее, он издевался как мог: отнимал деньги, завтраки, пинал ногой.
Если же нарывался на более сильного, начинал гундосить:
– Ну че ты, че?.. Я че тебе сделал?..
В одну из таких минут одноклассник Ромки Ваган Сааков крикнул ему:
– Прекрати гунд!
И с тех пор в школе Ромку называли не иначе, как Гунд.
Сейчас Гунд явно поджидал Сережу свести счеты: тот недавно заступился за жертву Ромки.
Сереже можно было, конечно, нырнуть обратно в темный проем школьных ворот и переждать, но это было бы трусостью. Отец же не раз говорил ему: опасности следует идти навстречу. И Сережа шагнул на тротуар. Гунд встрепенулся:
– Эй, Лепиха! Удираешь, как куцый заяц?
Сережа остановился, спросил спокойно:
– А кого мне бояться?
Гунд подошел близко, продолжая держать руки в карманах брюк, растянув губы в деланной улыбке:
– Некого?
И вдруг рывком, словно выдирая правый карман, выпростал из него кулак, ударил Сережу в нос так, что сразу брызнула кровь.
Сережа не крикнул, не стал вытирать кровь, только почувствовал, как волна гнева захлестывает его, а в такие минуты он один мог пойти на десятерых.
В классе знали, что Сережа не терпел оскорблений и, вообще-то обладая характером покладистым, становился просто невменяемым, если на него поднимали руку.
Мгновенно, вспышкой, возник в памяти прием: Сережа наступил на ногу Гунда, ударил головой ниже ключицы…
И Гунд уже корчился на земле.
Но тут раздался свисток милиционера, спешившего через дорогу. Гунд успел вскочить на ноги и юркнуть в темный туннель школьного двора. Там он, конечно, перемахнет через забор и очутится на другой улице.
Сережа не собирался бежать от милиционера, и тот положил тяжелую руку на его плечо.
– Совсем озверели? Ты чего затеял? – сурово спросил пожилой сержант, в упор рассматривая измазанное кровью лицо задержанного.
– Это наше дело… – высвобождая плечо, ответил Сережа.
– Пойдем в школу, – сердито приказал сержант. – Я тебе покажу, чье это дело.
В учительской оказался завуч Федор Федорович, с которым ребята предпочитали встречаться пореже. Он был неумолимо строг и не склонен разбираться в душевных нюансах драчунов.
Милиционер привел с улицы окровавленного ученика, который не отрицал, что с кем-то дрался и даже повалил того на землю. Фамилию поверженного он назвать отказался, а самому милиционеру грубил.
Завуч недовольно поглаживал седые волосы. Ведь однажды внушал уже этому Лепихину, что вспыльчивость его до добра не доведет. Сколько можно?
Поблагодарив сержанта, заверив его, что дело так оставлено не будет, Федор Федорович, когда дверь за стражем законности закрылась, обрушил на Лепихина град упреков:
– Школу позоришь?! Драки затеваешь? Погляди на свою физиономию! Марш под умывальник!
Если бы Федор Федорович поговорил участливо, поинтересовался, что именно произошло на улице, Сережа, возможно, все бы правдиво рассказал, не называя Гунда. Но сейчас он молча повернулся и пошел умываться, а по дороге домой решил в происшествие маму не посвящать. Зачем попусту расстраивать? Да чего доброго, мама еще тоже заподозрит, что именно он виновник драки или, что того хуже, пойдет объясняться с Гундом, его родителями, завучем. Хотя в рассказе маме можно все смягчить…
Но Сережа не признавал ложь даже «во спасение».
Он, правда, рассказал о происшествии Платоше, а через неделю начисто забыл о стычке с Гундом. Были дела поважнее: в «Звездном городке» запускали новую ракету.
– Пожалуйста, дожили до милицейского привода! Дальше идти некуда, – гневно говорила Раиса Ивановна по дороге домой.
Виталий Андреевич продолжал ее успокаивать, но и сам с обидой думал о Сереже: «Вот тебе и откровенность, правдивость. Совсем мы его не знаем и мало для него значим».
Сережа, едва открыв дверь родителям, сразу же почувствовал что-то недоброе.
Отец, не глядя на него, прошел в свою комнату, а мать сказала с негодованием:
– Докатился!
«Значит, Федор Федорович свое сделал, – с горечью подумал Сережа. – Вот не ожидал, что все так погано обернется».
– Что же ты молчал, нас обманывал?
– Неправду! – возмутился. Сережа. – Я не обманывал. Не хотел вас огорчать.
– Какой чуткий! Только ты один знаешь, что правдиво, а что нет? – Раиса Ивановна с ожесточением бросила на диван свою одежду. – Наказание мое! У других сыновья как сыновья, а этот – олух царя небесного…
– Не оскорбляй меня! – срывающимся голосом крикнул Сережа. – Я – человек.
– Человек? – все более распаляясь, грозно переспросила Раиса Ивановна. – Человек с приводом, вот ты кто! Так рождаются преступники. Вот возьму ремень да отстегаю…
Сережа побледнел, темные волоски над его верхней губой проступили яснее.
– Только попробуй!
– Ах, ты еще смеешь с матерью так разговаривать?
– Смею!
Раиса Ивановна подбежала к сыну вплотную.
Он стоял, сжав кулаки, дрожа от возбуждения. «Боже мой, глаза Станислава!» – с ужасом подумала она, когда Сергей замахнулся, не то отстраняясь, не то наступая.
В это время из соседней комнаты вышел Виталий Андреевич. Увидев искаженное лицо Сергея, руку, занесенную над матерью, он, рывком преодолев расстояние, толкнул Сергея в плечо. Сергей упал на диван, но мгновенно вскочил, раздувая ноздри:
– Не имеешь права!
– Нет имеет, я разрешаю! – глотая слезы, крикнула Раиса Ивановна.
– А я никому не разрешаю, – хриплым, словно сорванным голосом сказал Сережа.
– Тогда можешь идти жить к своему папочке!
– И пойду!
Он сдернул с вешалки пальто и выбежал из комнаты.
Холодный ноябрьский ветер подействовал успокаивающе. Сережа стал приходить в себя, медленно пошел вверх по Буденновскому.
Громыхал где-то на крыше сорванный лист железа. Зябко темнела на фронтоне цирка наездница, сдерживающая коней, впряженных в колесницу. Замерли на путях темные вагоны трамваев: видно, оборвался провод. Свирепый восточный ветер Черных земель, разбойничая, обшаривал пустынные улицы, нес колкий снег. На тротуаре огромными червями корчились стручки акации.
– Сережа чувствовал себя бездомным, несправедливо обиженным щенком. Думал о матери: «Она только и знает: „Подрасти еще“, „Не рассуждай“, „Делай, что велят!“ Будто ничтожество я, и нет у меня своей воли. Меня если попросить по-хорошему, я все сделаю. А они… рукоприкладство…»
Сережа и раньше пытался защищаться.
– Что ты все рычишь на меня? – говорил он матери. – Превращаешься в робота по напоминаниям: «Выключи лампу», «Спрячь носки»… Я сам…
– Ладно, – примирительно отвечала она. – Обещаю не быть роботом, а очеловечить тебя.
Вот и очеловечила. С четырнадцати лет отвечают перед законом. Вожди революции в моем возрасте уже участвовали в борьбе. И Маяковский… А она все считает меня ребенком. Спать в девять часов укладывает. А этот… даже…
О бабушке и говорить не приходится, она совсем за сосунка принимает: «С твоим сбором металла в оборванца превратишься. Скажи, что заболел…»
Может быть, сейчас пойти к бабушке? Нет! Не мужское решение искать убежище у бабушки. Вообще, можно будет поступить в ремесленное училище, дадут общежитие…
А если заглянуть к Платоше? Неловко как-то… Надо объяснить, что произошло…
Промелькнула мысль о Станиславе Илларионовиче. Сергей отшвырнул ее с негодованием. Чтобы он торжествовал? Вот, мол, приполз ко мне вымаливать… Видишь, как они с тобой?
Не бывать такому!
Сережа миновал железнодорожный переезд в Рабочем городке и пошел к Каменке. «В деревне запросто: нашел бы стог сена, забрался в него и переночевал».
Он шел незнакомыми улицами мимо речки, аллеи тополей, словно попал в чужой город. Наткнулся на глухую стену вроде бы какого-то амбара, обошел ее и увидел приставленную лестницу. Осторожно ступая по перекладинам, добрался до верха, подтянулся на руках и очутился в темном, теплом помещении. Чердак! Пахло мышами и слежавшейся пылью. Эх, фонарика нет. Вытянув руку вперед, Сережа сделал несколько шагов, наталкиваясь на балки и какие-то ящики. Вот его рука прикоснулась к чему-то теплому. Печная труба! Великолепно, обойдемся без стога. Он еще пошарил в темноте и нашел обрывки картона. «Роскошное ложе! – усмехаясь, печально подумал Сережа, укладывая этот картон возле трубы. – Именинный вечер».
Стало жаль себя. Ну почему они все с ним так поступают? В чем его вина? Где же справедливость? Бабушка, жалуясь как-то, что у нее горько на сердце, сказала: «Если бы собака лизнула мое сердце, она бы издохла!»
Сережа тяжко вздохнул, улегся на картон, укрылся пальто.
Мстительно подумал о матери: «Небось, волнуется».
Внутренний голос обвинил: «Ну, ты тоже хорош, отвечал грубо». – «Но я никому не разрешу оскорблять меня!» – отмел укор другой голос. «И не разрешай. Однако можно было не сбегать из дому. Достаточно проучил бы, объявив голодовку».
В животе засосало, очень захотелось есть… Не надо об этом думать.
Где-то далеко хрипло залаяла собака. В чердачное окно бесстрастно заглянул месяц, похожий на краюху хлеба. Прямо дьявольски захотелось есть. Жаль, что не успел до их прихода…
…Видя, что Раиса Ивановна нервничает, Виталий Андреевич успокоительно сказал:
– Никуда не денется. Пошел к своей бабушке-спасительнице.
Раиса Ивановна действительно была очень встревожена: «Еще сдуру сбежит в другой город. Или нарвется ночью на бандитскую компанию. Все же я несдержанный человек. И, конечно, надо считаться с тем, что этому негоднику уже четырнадцать лет». Она налила себе валерьянки и выпила.
Зазвонил телефон. Кирсанов поднял трубку:
– Слушаю вас… – И, немного погодя, тихо жене: – Отец Платоши…
Чем дольше Виталий Андреевич слушал, тем сумрачнее становилось его лицо, щеки, казалось, совсем ввалились.
– Да-да… Спасибо, что позвонили… Большое спасибо…
Устало положил трубку:
– Отец Платоши, возвратясь с собрания, стал расспрашивать сына о драке Сережи, и выяснилось…
Раиса Ивановна, выслушав, что именно выяснилось, быстро оделась и пошла к своей матери.
Кирсанов, оставшись один, горестно думал: «Вот так пускают под откос сложенное с великим трудом. И остается только гневное: „Не имеешь права!“ Значит, чужой, значит, отчим!..»
Раиса Ивановна вернулась скоро, совсем убитая и растерянная – у матери Сережи не было. Ночью все страхи страшнее, а боли сильнее. Раиса Ивановна стала звонить в отделение милиции, в неотложку, но отовсюду отвечали, что Сережа Лепихин к ним не поступал.
Она то давала себе клятву, что будет обращаться с ним, как со взрослым человеком, лишь бы все закончилось благополучно и он появился, то свирепела и мысленно обещала «проучить как следует, чтобы не издевался над матерью», то, набросив пальто, выбегала на улицу и долго стояла на углу, высматривая, не идет ли?
Утром, разбитые бессонницей, подавленные, они, не завтракая, ушли на работу. В кухне на столе оставили домашнюю колбасу – ее Сережа особенно любил.
В комнате Сережи Виталий Андреевич положил записку: «Сожалеем, что не разобрались толком. Мама и папа».
К дверям, выходящим в коридор, они кнопками прикрепили бумажку: «Ключи – у Марии Акимовны» – и предупредили соседку, что сын, возможно, зайдет за ключами.
Глава девятая
Сережа проснулся оттого, что болела шея: он, видимо, неудобно лежал.
Сквозь чердачное окно пробивался дневной свет. Где-то внизу натужно рычал грузовик, одолевающий подъем.
Сережа вскочил, отряхнулся, сделал разминку, энергично приседая. Покрутил головой, освобождаясь от неприятного ощущения, будто шея свернута.
Только после этого начал обследовать чердак: Ничего интересного он здесь не обнаружил: песок, зачем-то насыпанный в корзины; в углу – прохудившееся ведро, лопату без черенка, старую, рассохшуюся бочку. «Новый Диоген», – не без сарказма подумал о себе Сережа.
Он осторожно выглянул в окно. Выпал снежок, и все вокруг стало белым-бело. За углом амбара, как назвал Сережа про себя это здание, приютившее его, заворачивали машины, груженные ящиками.
Что же предпринимать дальше? Конечно, он правильно поступил, решительно отстаивая свою честь, и все же червь некоторой виновности подсасывал, не давал покоя. Конфликт можно было и не доводить до такого взрыва, а спокойно объяснить все. Однако где взять спокойствие, если тебе не верят, если с тобой обращаются, как с сопляком… Но, вероятно, нехорошо и так себя вести, как он…
Особенно мучила фраза, брошенная отцу… Конечно, он имеет право.
Сережа и сам бы мгновенно заступился за Варю, подними кто на нее руку. Но ведь он не поднимал… Это просто похоже так получилось…
…Есть хотелось все больше. Сережа порылся в карманах пальто и, к своей радости, в самом низу обнаружил провалившиеся в дырочку, семь копеек. Капитал!
Он по уже знакомой лестнице спустился с чердака и, провожаемый подозрительным взглядом какой-то женщины с кошелкой, направился к троллейбусной остановке. Возле нее был хлебный магазин, и Сережа купил себе черного хлеба.
До чего же вкусным он ему показался, никогда не думал, что можно получить такое удовольствие, вгрызаясь в краюху хлеба. Захотелось даже поурчать немного.
Как-то мама, довольная его неразборчивостью в еде, сказала:
– Солдатская каша тебя не испугает…
– Как, впрочем, и солдатская жизнь, – убежденно ответил он.
– С чего бы?
– По традиции, – усмехнулся он, имея в виду отца. И вообще Сережа теперь любил, браво сказав отцу «есть!», точно все сделать, как тот велел.
Он помрачнел: «Наверно, отец не будет со мной разговаривать».
…К центру города Сережа возвращался пешком, решив все же зайти к Платоше, но на углу Красноармейской улицы встретил Варю. На ней было мохнатое зеленовато-серое пальто, такая же шапочка, в руках Варя держала черную, на длинном шнуре, папку для нот.
– Здравствуй, – обрадовалась Варя, и, как всегда, в самых уголках ее губ заиграли ямочки. – Мама вчера, когда пришла с собрания, рассказала мне о тебе, а я говорю: «Он сам не мог полезть драться, это на него напали», Правда?
Варя смотрела своими чистыми, доверчивыми глазами и показалась ему сейчас еще в миллион раз лучше прежней.
– Правда, – стесненно подтвердил он и подумал, что, если бы Варя оказалась свидетельницей вчерашней сцены у них дома, она бы его не оправдала.
Кирсановы звонили с работы на свою квартиру через каждый час.
Наконец уже в начале первого, когда Раиса Ивановна совсем обессилела от тревоги, в трубке раздался голос Сережи:
– Вас слушают…
Ах ты ж негодник – он слушает! Интонация у него точно такая, как у Виталия Андреевича, когда тот поднимает трубку. Но будто ничего и не было, Раиса Ивановна спросила:
– Сереженька, ты позавтракал?
Произошла заминка, похожая на замешательство, и раздалось тихое:
– Да…
– Мы сегодня придем, как всегда, в начале шестого.
– Хорошо.
Глава десятая
Короткие порывы мартовского ветра сметают с крыш суховатый снег. Он весело искрится в лучах негреющего солнца.
Воздух еще не весенний, но уже и не зимний. Улица Энгельса запружена народом. Люди идут кто в теплых пальто, кто в легких куртках нараспашку.
У многих в руках желтые метелки мимоз, комочки фиалок, похожие на сиреневых цыплят.
По-весеннему поет песенку прошлого века рожок керосинщика. Возле здания банка с его каменными львами затеяли возню на акациях воробьи, словно звенящие разбухшие почки.
И с Дона тянет весной: там уже посинел лед, в его пролежнях проступила вода, и не каждый смельчак решается теперь перейти на другой берег.
Сережа стянул с головы берет и сунул его в карман пальто.
В школе сегодня были легкие уроки: физика, математика, физкультура. Прошли они вполне благополучно – из пятнадцати возможных он набрал четырнадцать и сейчас возвращался домой в приподнятом настроении, представляя, как вечером будет рапортовать родителям о своих дневных победах. Он был уверен, что спросят по истории (в журнале против его фамилии стояла точка, а это значит – жди вызова), но почему-то проехало. Напрасно зубрил даты.
Школу свою Сережа любил. Она не могла идти ни в какое сравнение с теми многоэтажными дворцами, что возвели для учеников в последние годы. А все равно Сережа любил именно ее: допотопную лестницу, выложенную из какого-то древнего дуба, маленький уютный спортивный зал, канцелярию с широким окном почти на уровне пола, небольшой двор. Здесь все было домашним, обжитым. И даже Ромка больше не задирал его, обходил стороной.
Вчера на контрольной по химии им дали задачи, и Варя – вот чудачка! – прислала ему шпаргалку. Решила, что он не знает. А он просто замечтался, потому и сидел, ничего не писал.
…Сережа пересек мостовую и вошел в парк имени Горького. Нет, определенно пришла весна, потому что на лице Вари – он это заметил сегодня в классе – выступили веснушки.
…Сережа заворачивал на старенькую улицу Шаумяна, когда величаво проплывающая мимо светло-шоколадная «Волга» остановилась у тротуара. Из ее окошка высунулось еще более расплывшееся лицо Станислава Илларионовича.
– Привет представителю династии Лепихиных! – весело произнес он и кивнул на машину: – Вот купил… Сам из Москвы пригнал… Садись, прокачу с ветерком.
Сереже не понравились ни приветствие, ни эта похвальба, и, хотя он был совершенно свободен, а назавтра не задали почти никаких уроков, он вежливо сказал:
– Здравствуйте. Спасибо, я спешу, – этим обращением на «вы» сразу и решительно отгораживаясь от Лепихина-старшего, как от чужого и не интересного ему человека.
Станислав Илларионович вышел из машины. Пыжиковая шапка, короткое пальто, туфли на рубчатой подошве. Холеный, представительный, на фоне новенькой машины… Таких изображают на страницах заморских журналов мод.
– Как живешь, Станиславович?
Разглядывал с любопытством и удивлением, потому что ни разу не встречал Сергея после давней неприятной беседы. «Куда-то, видите ли, торопится, на „вы“ величает… Птица! Но, черт возьми, абсолютно моя копия в этом же щенячьем возрасте».
У него сохранилась фотография тех лет: рядом с матерью стоит мальчишка с удлиненным неулыбчивым лицом, серьезным взглядом серых глаз, аккуратным зачесом волос набок.
– Хорошо живу, – все так же сдержанно ответил Сережа.
– Между прочим, у тебя появился брат, зашел бы познакомиться…
– Думаю, что это ни к чему, – все так же вежливо, но еще отчужденнее ответил Сережа.
Станислав Илларионович недобро сузил глаза:
– Вот как! Но все же ты – мой сын.
– Почему? – посмотрел ему прямо в глаза Сережа и вдруг до мельчайших подробностей вспомнил тот страшный разговор, что все выжег из его сердца.
Именно, тогда, когда он услышал: «Я бы всеми фибрами души, но, понимаешь, твое появление в доме сейчас, даже ненадолго, очень нежелательно, невозможно», – ему стало ясно, что отца у него нет. Не было и нет.
Станислав Илларионович молчал.
– Все же, как ни крути, а ты – Станиславович, – наконец произнес он. – От этого никуда не денешься.
Сережа усмехнулся, и Станислав Илларионович опять, но на этот раз с острой неприязнью подумал: «Взрослый человек. Это определенно Райка его, паршивца, так настроила».
– У меня есть настоящий отец, я буду носить его фамилию.
Лицо Станислава Илларионовича перекосилось:
– Ни за что не дам согласия! Небось, мамочка надоумила?
– Я теперь никогда не назову вас отцом… потому что это будет предательством, – твердо сказал Сережа.
«А-а-а, печется о том… Каков звереныш! Совершенно чужой человек», – с негодованием подумал Станислав Илларионович и, не попрощавшись, сел в машину, рванул с места.
Уже проехав несколько кварталов, решил: «Черт с тобой! Называйся как хочешь».
Перед сном Сережа зашел в комнату Виталия Андреевича.
Отец лежа читал газету. Сережа присел на край дивана.
– Скажи, мне можно будет принять твою фамилию? – спросил он прямо, потому что не признавал обходных маневров.
Кирсанов, отложив газету, озадаченно сказал:
– Это, кажется, довольно сложно. Должен дать свое разрешение Станислав Илларионович.
– Он даст, – тоном, в котором невольно проскользнуло пренебрежение, заверил Сережа. – А ты согласен?
Виталий Андреевич посмотрел укоризненно: «Ты еще в этом сомневаешься?» Вслух же сказал, прищурив смеющиеся глаза:
– Если мы не рассоримся.
Сережа принял шутку, скупо улыбнулся.
– Не беспокойся, не рассоримся… Надо кончать с этим двоепапием.
Появилась мама. Голова ее, как чалмой, повязана мохнатым полотенцем: наверно, мыла волосы.
– О чем шушукается фирма «Кирсанов и сын»? – весело поинтересовалась она.
Сережа глазами подал знак отцу – мол, пока что не будем открывать секрет, беспечным голосом сказал:
– Фирма продумывает пути своего дальнейшего развития…
Глава одиннадцатая
Школу-«голубятенку» отдали под какое-то учреждение, и Сережа с Варей пошли посмотреть новую, только что достроенную: через месяц им предстояло учиться там в восьмом классе.
Они миновали «бабушкин» район.
Сережа любил его, как любим мы почти все, связанное с самым ранним детством.
Но и этот район застроился высотными зданиями, стал неузнаваем. С полукруглой площадки на круче всматривался в горизонт мореход Седов. Его глаза, казалось, вбирали Задонье, нарядную ленту набережной; гранитное лицо овевали ветры Цимлянского и Азовского морей.
Сережа и Варя спустились к берегу.
Дон катил к гирлам сытые, упругие волны. Меж оранжевых буйков проплывали щепа, арбузные корки…
Суетились косяки рыбешек у причалов с обгрызенными бревнами.
Начало августа в Ростове обычно жаркое, но сегодня выдалось на редкость приятное утро: со стороны Зеленого острова дул свежий ветер, по выцветшему небу бродили легкие тучи, похожие на растаявшие самолетные росписи.
