Текст книги "Путь к себе. Отчим."
Автор книги: Борис Изюмский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
«Должен, не должен… Видно, парень, ты истосковался по „твердой власти“».
Глава третья
Да, с бабушкой было нелегко. Она часто появлялась в доме Кирсановых, очень помогала дочке вести хозяйство, но, сама не ведая, портила внука. Виталию Андреевичу не всегда хватало выдержки, чтобы не вмешаться. Обычно начиналось с пустяка:
– Бабунь, где иголка? Я пришью пуговицу к пальто.
– Давай я пришью.
– Нет, я сам.
– Ты будешь долго возиться. Лучше садись за уроки.
– Да нет, я скоро.
– Давай-давай, а то ты отрежешь нитку вместе «с мясом».
Виталий Андреевич деликатно спрашивал позже:
– И до каких лет, Анастасия Семеновна, он не будет сам пришивать свои пуговицы?
Анастасия Семеновна обидчиво поджимала губы:
– Недолго ждать…
– Ну что вы, Анастасия Семеновна, зачем же так? Мы очень ценим то, что вы для нас делаете. Очень! Но разрешите и мне быть отцом. Вы за то, чтобы я им был?
Губы сжимались еще плотнее:
– По меньшей мере, странный вопрос.
Анастасия Семеновна привыкла быть руками внука, его памятью и совестью. Она проверяла: не забыл ли он взять в школу резинку и транспортир, завернул ли тапочки для урока физкультуры, напоминала ему, что пора собираться в школу, что он не подготовил перевод с иностранного.
Под пристальным взглядом Виталия Андреевича мальчишка, все же чувствуя неловкость, пытался делать вид, что он сопротивляется такой опеке, но, скорее всего, она его устраивала.
Как-то Виталий Андреевич спросил Сережу:
– Ты сегодня в бассейне был?
– Нет…
– Почему? Ведь мы же условились, что ты пойдешь.
– Бабушка не велела, говорит, холодно, а я предрасположен к насморку.
Ну это уж было слишком: на дворе стояла теплынь.
– Анастасия Семеновна, – боясь произнести резкое, лишнее слово, начал Кирсанов напряженным голосом, когда они остались вдвоем, – насколько я понимаю, у Сережи есть мать, есть отец.
Вечером Анастасия Семеновна пожаловалась дочери, что ее муж разговаривал с ней в недопустимом тоне, и Раиса спрашивала с недоумением:
– Что это на тебя наехало?
Да, с бабушкой было трудно.
Еще задолго до начала летних каникул в семье Кирсановых шло обсуждение: куда держать путь?
Решили отправиться туристами на Кавказ и готовились к этому с увлечением.
Сережа на скопленные деньги купил компас, фонарик, к ужасу бабушки – топорик. Виталий Андреевич – вещевые мешки, палатку. Но неожиданная болезнь Сережи смела все планы. Вдруг выяснилось, что у мальчика неблагополучно с горлом, врачи посоветовали отправить его в детский специальный санаторий на берегу Черного моря. И тут Виталии Андреевич, вообще-то не умеющий и не желающий что-либо «доставать», проявил чудеса напористости. Он в очень короткие сроки провел Сережу через медицинские комиссии, прошел десяток инстанций.
Но вот путевка в руках, все необходимое сложено в вещевой мешок.
На перроне, у специально поданного состава, – толчея. Родители исходили от напутственных криков, делали последние пробежки от ларьков к поезду и обратно.
Полный, вспотевший мужчина в куцей разлетайке совал в окно сыну – такому же круглолицему, как и он сам, – свежий номер «Недели», и через несколько минут не менее пяти папаш делали то же.
Молодая блондинка с мокрыми от слез, подрисованными глазами принесла своей дочке кулек с зефиром и тут же несколько мам сделали то же самое.
Виталий Андреевич стоял молча в стороне и неотрывно смотрел на Сережу. Этот мальчишка занимал в его жизни все большее место. Его собственный сын, Василий, учится в Ленинграде на факультете иностранных языков, и хотя, конечно, он любит Василия, заботится о нем – тот «отрезанный ломоть» и скоро заживет совершенно самостоятельной жизнью. Если правду говорить, он из-за семейных неурядиц что-то проглядел в сыне, и, наверное, поэтому вырос Василий слишком рассудочным, слишком озабоченным своей персоной.
Теперь вот с этим мальчишкой ни за что не хотелось повторять ошибки.
Поезд тронулся. К окну потянулись последние бутылки ситро, замахали руки, высунулись головы из окон.
– Сереженька, береги горло! – надсадно наставляла бабушка. – Пиши три раза в неделю!..
А мальчишка по-взрослому покачал Виталию Андреевичу несколько раз ладонью из стороны в сторону, словно медленно что-то стирал с доски.
Сперва от Сережи приходили послания-отписки, из которых невозможно было понять, хорошо ему там или плохо. Потом в его письмах стали проступать какие-то мрачные нотки. И наконец один за другим, как сигналы SOS, помчались вскрики:
«Возьмите меня отсюда! Мне здесь плохо! Не могу больше!..»
Кирсановы не на шутку встревожились. Написали письмо воспитательнице, но ответ получили неясный. Вызвали Сережу к телефону, однако чувствовалось – около него стоит кто-то, мешающий ему говорить, как хотелось бы, и потому отвечает он коротко, сдержанно:
– Сережа, как ты живешь?
– Не очень…
– Ну что такое?
– Да так…
– Тебе там плохо?
– Да…
– Но что именно, что?
Молчание.
Виталий Андреевич решил поехать на день-другой в санаторий, успокоить мальчика, чтобы он долечился. Ему очень нелегко было получить эти несколько дней на работе, их согласились дать только в счет будущего отпуска.
Он сошел с поезда часов в девять утра.
Кипарисовая аллея понуро и терпеливо переносила бешеные струи тропического ливня. Вдали, словно сквозь стеклянную стену, виднелась гора: в темной гуще зелени на ее склонах проступала белая прядь водопада.
За поворотом аллеи показался деревянный дом, затканный диким виноградом.
Здесь Виталий Андреевич и нашел главного врача санатория, добродушную немолодую женщину. Она даже обрадовалась:
– Хорошо, что приехали. Он вас ждал.
– А где Сережа сейчас?
– В изоляторе.
– В изоляторе? – испуганно переспросил Виталий Андреевич, и воображение мгновенно нарисовало ему картину какого-то тяжкого заболевания.
– Да вы не волнуйтесь, – как ему показалось, виновато произнесла женщина. – Мы решили оградить Сережу от неприятностей.
Оказывается, в этой смене подобралось несколько хулиганистых парней. Они воровали, затевали драки.
– Сережа, видно, не пожелал с этим мириться, и его они особенно невзлюбили… Двух мы отчислили, а Сережу на время упрятали… Даже пищу туда ему приносят.
Странная ситуация. Странное решение.
– А как у него сейчас со здоровьем? – спросил Виталий Андреевич, с трудом сдерживая себя.
– Хорошо. Он в санатории получил все, что надо.
– Вы не будете возражать, если я его увезу несколько раньше срока? Есть некоторые семейные соображения…
– Нет, пожалуйста…
– Можно мне сейчас пройти в этот… изолятор?
…Он вошел в другой деревянный дом, стоявший на отшибе, за парком, тихо приоткрыл дверь.
В большой по-больничному обставленной комнате, в полнейшем одиночестве, спиной к нему, сидел за столом Сережа и что-то неохотно ел. Его маленькая печальная фигурка, согнутая спина, тоскливый шум дождя за окном так подействовали на Виталия Андреевича, что у него защемило сердце.
Мальчик оглянулся и вскочил. Лицо его радостно просияло:
– Папа! Приехал!
Виталий Андреевич обнял Сережу. На пороге появилась пожилая нянечка.
– Вот, приехал! – объявил Сережа. Ему еще трудно было при постороннем человеке повторить слово «папа».
– Ну и хорошо. Вы к нам надолго?
– Здравствуйте. Мы через час уезжаем.
– Через час?! – ликуя, воскликнул Сережа.
И потом все время, пока они складывали вещи, шли на станцию, и на вокзале, и в поезде его не оставляло радостно-приподнятое настроение.
В вагоне-ресторане он с величайшим удовольствием уплетал рагу, и Виталий Андреевич, поглядывая на худые руки, вытянувшееся лицо мальчика, с недоумением спрашивал:
– Не ел ты там, что ли?
– Аппетита не было. А тетя Паша, повариха, советовала: «Ешь картошку с простоквашей, так нажористей». – Он весело рассмеялся. – А мне не хотелось. И говорить не хотелось. Чуть что скажешь, воспитательница кричит: «Разгово́ри!». Ее ребята так и прозвали – «Разговори».
Возвратясь в купе, они попросили у проводницы шахматы. Когда она их принесла, Сережа доверительно сказал ей:
– Постараюсь обыграть… папу.
Он будто привыкал, недоверчиво и нежно притрагивался к этому слову, казалось, соскучился по его звучанию и наконец-то снял с себя какой-то им же самим придуманный запрет.
Когда они подъезжали к Ростову, Виталий Андреевич спросил:
– А с чего начались твои баталии… там, в санатории?
Мальчик сидел, поджав ногу под себя.
– Понимаешь, однажды, уже перед сном, Гуркин – ему пятнадцать лет – ударил Рафика… Он только в четвертый класс перешел. Я подошел к Гуркину и говорю: «Если ты посмеешь обижать слабых…» И, знаешь, он хвост поджал, только сразу возненавидел… Когда меня в изолятор перевели, Рафик тоже туда просился, да ему не разрешили…
Сережа хотел добавить, что Рафик все же приходил к нему и, между прочим, спрашивал, хороший ли у него отец. Он ему ответил: «Хороший… Воспитательный…».
Но что-то удержало Сережу от этих подробностей.
Поезд прогрохотал по железному мосту через Дон. Приближались огни города.
Глава четвертая
Раиса Ивановна пошла на родительское собрание. Сережа – в кружок авиамоделистов, а Виталий Андреевич решил почитать.
Последние несколько недель в доме Кирсановых была паника. У Виталия Андреевича появились в области живота какие-то странные боли. Рентгеновское исследование вызвало подозрение. Раиса стала водить его по врачам, добыла лекарство, о котором говорили, что «легче достать с неба звезду». Успокоилась она только тогда, когда профессор из мединститута решительно отверг мрачное предположение и объявил, что это гастрит. Боли мгновенно прекратились, словно только и ждали, чтобы их сочли неопасными.
Виталий Андреевич усмехнулся, с признательностью подумал сейчас о жене: «Все-таки важно иметь надежный тыл».
Он открыл роман Эрве Базена «Ради сына». Роман этот в прошлый раз «не пошел», а сейчас вовсе раздражал: какая-то чудовищная патология. Призыв во имя сына к унизительной жертвенности, попиранию собственного человеческого достоинства. Он захлопнул книгу. Нет, отношения должны строиться на совершенно иной основе.
Мы долгие годы были под гипнозом фальшивой уверенности: «Все для детей. Наша жизнь – им». Но почему так, а не наоборот? Подросшие дети не меньше, а, может быть, даже больше обязаны заботиться о родителях. Сережа должен стараться, чтобы лучшая вещь была куплена прежде всего маме, лучший кусок за обедом достался ей, чтобы она отдохнула, а он за нее поработал… И так из поколения в поколение.
Вчера Сережа нагрубил матери. Виталий Андреевич сказал:
– Ты не прав.
Сережа, опустив голову, молчал. Позже признался:
– Ты еще плохо понимаешь мой характер. Я вот и вижу – не прав, а не могу подойти извиниться… Ни за что! Прямо не знаю, что со мной творится?
– Но ведь надо когда-то улучшать свой характер!..
– Надо…
Виталий Андреевич пошел в комнату, разыскал сигареты и снова возвратился на балкон.
«Ну хорошо, он назвал меня отцом, – думал Кирсанов. – Это очень приятно… Но семью-то надо возводить… Я уже потерпел горестный провал однажды, так неужели это ничему не научило?»
Первая семья у Виталия Андреевича не сложилась и, хотя просуществовала довольно долго – тринадцать лет, распалась, как ни оттягивал он этот трагический конец.
Его первая жена, Валя, была красива, неглупа и, как позже подтвердила жизнь, стала хорошей женой другого человека. Виталий Андреевич не раз думал: почему она избрала сначала именно его? Ей, видно, хотелось полюбить, она мечтала полюбить, и вот такая возможность, как она решила, появилась. Валя щедро наделила Виталия всеми идеальными качествами, искренне верила в свое чувство, но, по существу, по самому глубокому существу, чувство это было придумано и потому непрочно.
Им обоим не хватало выдержки, терпения складывать семью, истинного желания делать это. Не хватало усилий стойко преодолевать изнурительные мелочи совместной жизни. Они не понимали, что опаснее всего доводить мелкие «пограничные конфликты» до взрывов, а болезнь ссор загонять внутрь, не знали или не хотели знать, что нет ржавчины опаснее ржавчины мелочности, что надо уметь в чем-то и поступиться – вкусами, привычками, порой промолчать; ничего не делать назло, день за днем крепить отношения, а не рушить неосторожным словом или поступком.
Процесс этот долгий и нелегкий. Но если подобное желание в тебе прочно, ты будешь терпимее, будешь опираться на благородные чувства и доверие.
Как часто затянувшаяся игра в «кто главнее» приводит к печальным результатам.
Какая цена любовному щебету, если он легко сменяется оскорблениями? Что пылающая страсть, если нет готовности и умения преодолевать утомительность будней, подставлять плечо спутнику жизни, ценить его внутренний мир!
Да и мать Вали – женщина властная – внесла немалый вклад в развал, прибрала к своим рукам их сына Василия, отрешила его родителей от забот о нем.
В миллионный раз горько подтвердилась истина, что молодые должны строить свою жизнь сами.
Правда, Кирсанов позже, когда они уже разошлись, спохватился: постарался приблизить сына; летом брал его к себе, и они вместе уходили в горы, плавали долго на теплоходе. Перед поступлением Василия в институт отец весь отпуск занимался с ним английским языком; в студенческие годы помогал деньгами. И все же, как отец, он не сумел восполнить то, что упустил по молодости и глупости. Василий перенял от бабушки и отношение к людям – сверху вниз, с покровительственной усмешкой, и убежденность, что все ему что-то должны, а он никому ничего не должен.
Очень хотелось, чтобы Сережа вырос другим…
Сережа и Виталий Андреевич решили пройти берегом к Ворошиловскому – посмотреть, как строят новый мост через Дон. За четыре квартала ходьбы Сережа умудрился задать, по крайней мере, двадцать вопросов, он был начинен ими.
Спрашивал о газовом реакторе, термоэлектронном генераторе, академике Курчатове, кибернетике, о том, действует ли магнит в вакууме?..
Просто невозможно было знать все то, что он вычитывал в полдюжине технических журналов.
Если говорить правду, Виталию Андреевичу иногда неприятно было отвечать «не знаю», он даже немного уставал от своей беспомощности, раздражался. Поэтому и сейчас постарался отвлечь внимание Сережи от потока вопросов:
– Да хватит тебе решать кроссворды. Лучше повнимательней оглядись. А то идешь, чудак человек, по земле, а витаешь в заоблачной дали.
Народу в этот час на всей набережной еще немного. Кирсанов и сам с любопытством приглядывается. Стоит у причала девчонка со смешно выдвинутыми вперед коленками. Величаво пронесла себя женщина в белом пальто, будто в халате. Ловит удочкой рыбу старик. На нем серая войлочная шляпа так подвязана, что хлястик ее похож на козлиную бородку. Старик сдернул шляпу, и под ней оказались такие же серые, словно из войлока свалянные, волосы. К нему подошел рыбак помоложе:
– Как дела, Кузьмич?
– В надежде, – неожиданно тонким голосом ответил старик, подмигнув Сереже.
Сереже вдруг стало весело и очень интересно. Действительно, гляди кругом да гляди.
Белыми птицами скользят по Дону яхты, оставляя за кормой пенный гребень, умчался в сторону Азова крылатый «метеор»; взвывая сиреной, приближается к пристани электроход «Космонавт Гагарин» из Москвы; зажглись огни кафе «Донская волна» с навесом, похожим на цветные волны. А от него, от этого кафе, вверх по Буденновскому взбираются девятиэтажные дома, вглядываются ясными веселыми окнами в степные дали, в запруженную машинами дорогу на Батайск, в кудрявый Зеленый мыс на другом берегу реки, в задонские рощи. Ветер доносит до Сережи запах масляной краски, бензина, свежей рыбы, осенней донской воды, цветочных клумб.
А вон и мост, его довели уже до середины Дона.
– Ты знаешь, какая длина пролетов? – спрашивает Сережа у Виталия Андреевича.
Возвратились к семи. Сережа нажал кнопку лифта, и он шустро выскочил откуда-то из ближней засады. Сережа распахнул дверцу, пропуская Виталия Андреевича:
– Кар-р-рета подала!
Раиса Ивановна встретила их гневно:
– Хорош сыночек, ничего не скажешь!
– Что случилось? – обеспокоился Виталий Андреевич.
– Успел понахватать двоек по истории – не учит даты. Стыдно было глядеть в глаза Виктору Константиновичу. Я у него всегда получала пятерки.
Сережа учился в той же школе, в которой когда-то училась и Раиса Ивановна, даже знал ее парту. Она сейчас в десятом «А» – справа, в третьем ряду, возле окна. Сережа давно уже решил, что, когда перейдет в десятый, будет сидеть именно за этой партой.
– Неорганизованная материя, – виновато пробормотал Сережа, пытаясь за шутливостью скрыть неловкость.
Виталий Андреевич нахмурился, иронически сказал:
– Придется срочно вызывать бабушку… Без нее ты, пожалуй, не осилишь хронологию.
– Мало того, – сердито сверкнула глазами Раиса Ивановна, – мне одна родительница сообщила, что он, видишь ли, завел роман с девчонкой из их класса.
Сережа побагровел до слез.
– Ты бы постыдилась сплетни слушать! – крикнул он ломким баском.
Виталий Андреевич впервые подумал, как вырос парень за последние год-полтора, вспомнил, что Сережа, прежде совершенно равнодушный к своей внешности, теперь старательно зачесывал чуб набок, долго отглаживал свои брюки и делал вид, что безразмерные носки Виталия Андреевича надел по ошибке.
Сейчас Кирсанов вдруг увидел даже темные волоски у него над губой.
– И правда, Раюша, к чему нам собирать подобного рода информацию? – успокоительно сказал Кирсанов, привлекая к себе Раису Ивановну.
Но она непримиримо отстранилась:
– Кавалер сопливый! Лучше бы даты выучил…
Позже, когда Сережа, как они полагали, уснул, Виталий Андреевич мягко корил жену в соседней комнате:
– Ну можно ли так?! Вспомни себя в тринадцать лет. Наоборот, надо пригласить девочку к нам в дом, пусть дружат!
– Не надо мне это здесь! И насчет бабушки ты напрасно съязвил.
Сережа прислушался к разговору.
– Вот принесет еще двойку, так выдеру, что на всю жизнь запомнит! – слышался голос мамы.
Сережа вздохнул: «Необузданный характер».
Он матери как-то сказал: «Рукоприкладство воспитывает раба»…
Спор в соседней комнате не утихал:
– С ним надо обращаться так, как ты хотела бы, чтобы он обращался с тобой… Право же, я начинаю понимать слова Маркса: «Дети должны воспитывать своих родителей».
«Вот, пожалуйста, даже Маркс сказал!» – уже засыпая, подумал Сережа.
Глава пятая
Утром в воскресенье мама взяла Сережу с собой на базар – помочь нести сумку. Он каждый раз отправлялся в этот поход с удовольствием.
Причудливо сплетаются железные узорчатые балки высоко под потолком мясного рынка, отчего он походит на вокзал, украшенный огромными картинами: на зеленых лужайках пасутся тучные стада коров. В молочном павильоне по обе стороны зала голубым пунктиром тянутся весы, над ними стоят женщины в белоснежных фартуках. Влажно поблескивает творог, заманчиво притягивают к себе коричневые пенки топленого молока в банках, желтоватые айсберги сливочного масла.
Кажется, со всего света привозят на этот рынок добро: янтарный кубанский мед, налитые соком груши Армении, азовскую бледную сулу, пухляковский виноград, отливающие изумрудом астраханские арбузы в полосатых пижамах.
Вкрадчиво зудит точильное колесо, женский голос зазывно выкрикивает: «Ванэ́ль, ванэ́ль». Остро пахнет укропом, нежно – антоновкой, тянет сыростью от вяленой рыбы.
…Когда пришли домой и мама начала готовить обед, Сережа зашел к ней на кухню:
– Помочь?
– Обойдусь!
Сережа выскочил на балкон.
Внизу проплыл, дружелюбно сигналя, белоснежный трехпалубный теплоход.
Сережа запел на мотив «Рябины»: «Ой, мамина кудрявая, что взгрустнула ты!»
«Выдумщик», – ласково думает Раиса Ивановна, но тут же в сердце ее закрадывается и тревога. Мальчишка растет, а организованности, послушания в нем почти не прибавляется. Появилась новая тактика: внешне со всем соглашается, а сам делает по-своему. «Сережа, читать в темноте вредно». – «Не спорю, вредно», – механически повторяет он, продолжая читать. «Сережа, надень свитер». – «Ладно, ладно, ладно» (как «отстань, отстань, отстань»). И не надевает. «Сережа, некрасиво вытирать нос пальцем». – «Правда, некрасиво», – но платок не достает. Конечно, влияние Виталия уже сказалось – мальчик стал сдержаннее, добрее, напористее. Но, боже, мой, как это все медленно к нему приходит. Гораздо медленнее, чем хотелось бы…
Вот вчера ни с того ни с сего взъерепенился:.. «Ты уже упрекала меня, что я не поздоровался с соседкой, так зачем напоминать снова?» – «Но ты с одного раза не запоминаешь». – «Не бойся, запомню!» Ох, надо взяться за этого кавалера как следует!
– Теплоход «Александр Невский» из Ленинграда! – снова появляясь в кухне, объявляет Сережа.
– Слушай, дружок, ну а в школе ты числишься в активе? – спрашивает Раиса Ивановна.
– В каком смысле?
– В общественном.
– Да вроде бы…
– А точнее?.. Я, например, в седьмом классе была делегаткой областного слета пионеров.
– До делегата мне далеко, – с сожалением говорит Сережа, – но грамоту за сбор макулатуры честно заработал.
– Не густо. Почему же не показал грамоту?
Не люблю задаваться. Знаешь английскую поговорку: «Кто добр поистине – добро творит в молчании»?
Раиса Ивановна смотрит с удивлением.
– И еще получил благодарность по школе за оборудование физического кабинета.
«Нет, общественная струнка в нем, пожалуй, есть».
– Ты думаешь, я нетрудолюбивый?
– Почему же? Я так не думаю… Только выборочно трудолюбивый… А скажи, кто эта девочка… с которой ты дружишь?
Он на мгновение смущается, но выпаливает:
– Девочка как девочка! – И снова выскакивает из кухни.
Ну, положим, не девочка как девочка, а самая лучшая у них в школе, а может быть, и в городе.
Умная, веселая, с ней всегда интересно. Какая у нее внешность? Он бы не смог ответить на этот вопрос. Она ему нравилась, как он сам определил, миловидием… На нее хотелось все время смотреть. И слушать. Голос у нее… Такими голосами, наверно, в больнице людей излечивают: очень спокойный и теплый.
А с чего все началось? Варя появилась у них в классе недавно. Потом он случайно встретил ее в кондитерской «Красная шапочка». Зашел просто так, поглазеть на прилавки, а она грильяж покупала.
– И ты здесь? – приветливо сказала Варя, как старому знакомому. – Хочешь?
Она поглядела бесхитростно, протянула кулек. Но Сережа, конечно, отказался. Они вместе вышли из магазина. Девочка увлеченно покусывала грильяж.
Сережа шел рядом независимо, подбивая коленкой свой портфель.
– Ты в Ростове давно живешь?
– Я родился здесь.
– А я из Свердловска приехала. Тоже хороший город.
«Ага, „тоже“», – с удовольствием отметил про себя Сережа.
Они свернули вниз, к Дону, миновали просмоленные плоскодонки возле маленьких домов, прилепившихся к спуску, и зашагали вдоль набережной.
Небо было какое-то замкнутое, словно ожидало перемен.
– Угадай, в каком ухе звенит? – приостановившись, неожиданно спросила Варя.
Ветерок растрепал ее волосы, и веселый синий глаз выглядывал из-под золотистой копны.
– В левом.
– Как ты узнал? – удивилась Варя.
– Обычно звенит в том ухе, которое ближе к стене. А у тебя левое ухо ближе к киоску, – рассудительно объяснил Сережа.
– Вот не знала! – с ноткой почтительности в голосе сказала Варя. – Ты литературу любишь?
– Предмет? – настороженно спросил Сережа, незаметно шмурыгнув носом. Платок он, конечно, опять забыл.
– Нет, читать…
– Смотря что, – дипломатично ответил он. Но, вспомнив, что дома ждет «Тайна замка Горсорп-Грейндж» Конан Дойля, уже увереннее воскликнул: – Да еще как!
– А я люблю слушать город, – мечтательно произнесла Варя.
– Как это?
– Ну слушать, что вокруг. Вот давай…
Она оперлась локтем о тумбу набережной, положила щеку на ладонь и прислушалась.
Издали, от ремонтных верфей, доносились звон железа и рокот лебедки. У самого берега безбоязненно встряхивались утки. Вспорол речную гладь глиссер. Голос диктора, усиленный рекой, объявил: «Началась посадка на „Ракету-88“ до станицы Багаевской».
– Пойдем посмотрим новый кинотеатр! – предложил Сережа.
…Еще издали Сережа и Варя увидели голубовато-зеленые огни. Театр весело поглядывал через дорогу на университет, на поток машин.
«Сказать Варе, что этот театр мама строила? Нет, пожалуй, не надо. Может подумать, что хвастаюсь».
Варя вдруг спохватилась:
– Ой, загулялись! Мама волнуется! Смотри, уже «Вечерку» продают.
Действительно, к газетному киоску выстроилась цепочкой очередь за «Вечерним Ростовом». Значит, было больше четырех.
Глава шестая
После обеда Раиса Ивановна ушла. Сережа предложил отцу:
– Давай немного поиграем в Шерлока Холмса?
– Давай, – охотно согласился Виталий Андреевич.
Сережа извлек из кармана брюк небольшой перочинный нож, положил на свою ладонь:
– Вот! Что ты можешь сказать об этом предмете?
Виталий Андреевич бросил беглый взгляд на нож.
– Судя по тому, что цепочка утеряна, его хозяин довольно рассеянный человек. – Он сделал короткую паузу, раскрыл нож. – Лезвие погнуто. Значит, его употреблял не по назначению какой-нибудь представитель неорганизованной материи.
Сережа подскочил от удовольствия:
– Метод индукции – от частного к общему!
– Совершенно точно. Ты знаешь, я сейчас вспомнил один… частный разговор с отцом. Он сказал: «Манную кашу человек ест в начале жизни и в конце ее. А в середине надо давать пищу для крепких зубов». Соображаешь?
Сережа хитро прищурился:
– Ты хочешь сказать: даже кутенку неспроста дают глодать кость, да?
– Я хочу сказать, что незачем дольше срока считать себя кутенком.
Сережа по старой привычке дернул плечом, коротко, протестующе воскликнул: «Ну-ну!», однако без прежней резкости. Теперь он разрешал Виталию Андреевичу делать неприятные замечания.
«Да, конечно, какой же я кутенок… – думал он. – А мама этого не понимает. И надо иметь просто ангельский характер, чтобы выдержать ее вспыльчивость».
Недавно он имел с ней неприятный разговор. «Очень я боюсь, что вы разойдетесь», – сказал он. «С чего это мы будем расходиться?» – «Да характер у тебя…» – «Такой уж тяжелый?!» – с обидой спросила мама. – «Он может тебя бросить». – «Не бойся, не бросит». – «А ты?» – «Что я?» – «Ты не бросишь?» – «Придумал!» – «Первого же бросила…» – «Там были веские основания». – «Он был плохой человек?» – «Вырастешь – сам определишь». – «Но если теперь поссоришься, подумай и обо мне», – сурово сказал Сережа. – «Ну хватит, мудрец! – прикрикнула мать. – Слишком много на себя берешь».
Вечером они пили чай на балконе – мамы все еще не было. На стол накрывал Сережа. Усмехнулся: «Бабушка не допустила бы».
Сереже нравилось оставаться вдвоем с Виталием Андреевичем. У них были свои, чисто мужские интересы и разговоры.
Он приподнял голову над перилами балкона, вглядываясь в степь: казалось, там горят волчьи глаза. Знал, конечно, что это огоньки селения, но интереснее было думать, будто волчьи глаза.
По самому гребню горизонта двигались светлые жучки-фары машин. Почему-то пахло надрезанным арбузом.
Сережа поглубже забился в шезлонг.
– Сказать тебе по секрету? – тихо произнес он. – Это не тайна, но я тебе одному…
Виталий Андреевич положил руку ему на колено, подбадривая и, конечно, догадываясь, что сейчас услышит.
– Разве это плохо – дружить с девочкой? – спросил Сережа.
– Совсем не плохо.
– Ее зовут Варя… Я тебя когда-нибудь познакомлю…
– Буду рад этому.
– Почему тебе я могу все что угодно рассказать? – недоуменно пожал плечами Сережа.
– Ну, положим…
Они разом вспомнили тот неприятный случай.
В прошлую среду Кирсанов увидел на ладони у Сережи написанное химическим карандашом бранное слово.
На лице Виталия Андреевича отразилось такое огорчение, презрение, что Сережа стал лихорадочно стирать надпись, не находя оправдания. Ну мог ли он сказать, что из лихачества поспорил в классе С Федькой Гладышевым, дразнившим его «маменькиным сынком», поспорил, что сутки проносит эту надпись на ладони? Гладышев сделал ее… Потом Сережа совсем забыл…
Виталий Андреевич тогда смолчал, а позже корил себя за это молчание. Следовало бы отчитать мальчишку. Но, возможно, достаточно было Сереже и взгляда… Да Виталий Андреевич и не разговаривал с ним два дня… Сережа ходил пришибленным…
– …Нет, правда, Тебе я могу все рассказать, – повторил он сейчас и осторожно погладил руку отчима.
Сережа давно заметил, что Виталий Андреевич не очень-то расположен к сентиментальной нежности, как назвал он ее однажды, сдержан в своих чувствах. И сам старался в этом подражать ему. Он как-то случайно услышал слова, сказанные маме: «У парня в характере недостает металла». Мама же ответила: «Что ты хочешь – вечное женское окружение».
Виталию Андреевичу действительно не нравились некоторые наклонности Сережи. Хотя он обнаруживал в нем немало и обнадеживающего. Мальчик, например, был совершенно непритязателен в еде, питал полнейшее презрение к холоду: даже зимой спал с открытой форточкой; принципиально в сильные морозы не носил перчаток, и поэтому руки у него были красные, шершавые; вел бои с матерью по поводу нижнего белья. («Не надену! Я тебе не девчонка».)
Он не боялся высоты, и однажды неуклюже, но отчаянно полез по отвесному валу, цепляясь за малейший корень, торчащий из земли.
Как-то, еще в первые месяцы появления Сережи в доме Кирсанова, Виталий Андреевич завел разговор о спорте.
– Сожми кулак, – предложил он Сереже. – Ну вот, ты сжимаешь его, как девочка: большой палец кладешь поверх указательного. И походка у тебя какая-то развинченная, даже садишься на диван боком…
– Неправду! – вспылил Сережа. Он именно так и сказал: «Неправду».
– Нет, правда. Не думай, что я пытаюсь унизить тебя или оскорбить. Хочу видеть тебя парнем, а не… – Чуть было не сказал «бабушкиным внучком», но вовремя остановился, – кисейной барышней.
– Я и не кисейная барышня! – строптиво мотнул головой Сережа.
– А ну, согни руку. Ну разве это мужские мускулы?
Сережа молчал.
– Нет, ты подумай хорошенько: как стать юношей.
Самолюбивый мальчишка, видно, намотал этот разговор на ус, бегал в спортивную школу и понемногу менял свой облик.
– Ты меня действительно любишь? – в обычной своей манере вдруг спросил Сережа, вглядываясь в лицо Виталия Андреевича.
Это было из «той оперы», времен женского окружения.
– Действительно.
– Не ошибаешься?
– Нет.
– На каком я месте?
– То есть?
– Ну вот мама – на первом, потом, наверно, Василий, а я?
– Делишь с мамой первое место.
– Это правда? – Глаза мальчишки лучисто засияли.
– Абсолютная…
– Твой Василий когда приезжает?
– Завтра.
– Интересно, какой он? – задумчиво сказал Сережа и почему-то помрачнел.
…Но Василий прислал телеграмму, что планы изменились, и он летит прямым рейсом в Ленинград.
Сережа видел, с какой горечью прочел эту телеграмму отец, а ему бодро сказал:
– Жаль! Василий не сможет заехать. Ну ничего, в другой раз познакомитесь.
И Раиса Ивановна искренне огорчилась, но подумала: «Кто знает, какой была бы встреча!»
