Текст книги "Путь к себе. Отчим."

Автор книги: Борис Изюмский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Борис Изюмский
Путь к себе. Отчим

Путь к себе

Повесть

1

Скандал разгорелся неожиданно.

Семейство Алпатовых: Виктор Кузьмич, Маргарита Сергеевна и почти шестнадцатилетний сын их Егор завтракали на кухне.

Просторное распахнутое окно выходило на лоджию, а за ней виднелось синее, безмятежное в этот час море.

По радио передавали «С добрым утром», выступал Аркадий Райкин, и на лицах Алпатовых – на каждом по-своему – играли отсветы смеха.

У сорокалетнего заводского экспедитора Алпатова-старшего, в профиль похожего на шахматного коня со скупыми седеющими кудрями, на лице было написано снисхождение. Продавщица универмага Маргарита Сергеевна – на несколько лет моложе мужа, плоскогрудая, с глазами, словно размытыми слезой, – сдерживала смех, при этом поблекшие губы ее вздрагивали, а обычно бледное лицо зарозовело.

Лобастенький Егор, с зачесом каштановых волос набок, в зеленой клетчатой ковбойке с подвернутыми рукавами и джинсах, ерзал от удовольствия.

После Райкина начали передавать что-то веселое о разных профессиях, сколько тысяч их на свете и как разобраться в этом океане.

И тогда Егор сказал, вроде бы между прочим, что будет учиться в профтехучилище, в областном центре.

Егор оттягивал эту минуту, зная, что родители уже решили за него, – он идет в девятый класс, а потом в институт. Не важно, в какой… У них в городе был педагогический, и мама называла ректора – Федей, потому что когда-то в школе, в четвертом классе «А», сидела с ним за одной партой. Теперь мама очень рассчитывала на давнее знакомство.

Придумать такое – он учитель! Вот откуда берутся горе-учителя вроде их классной руководительницы Ксюши: сама мучилась и учеников терзала. Наверно, пошла в пед, потому что там конкурс был меньше или свой Федя нашелся.

Отец уставился на Егора, как на полоумного. Лицо его напряглось, широкие брови взъерошились.

– Где-где ты будешь учиться?! Ничего лучше придумать не мог?

В последнее время, после возвращения с курорта, отец почему-то был особенно резким и легко взрывался. Мать, прижав тонкие пальцы к груди, спросила беспомощно:

– На грязного штукатура?

– Почему обязательно – на штукатура, – как мог независимо возразил Егор, – и, главное, на грязного? Их профессия не хуже твоей.

– Ты из интеллигентной семьи, – еще не понимая степени опасности для себя, проникновенно сказала мать. – Что мы, не в состоянии дать тебе высшее образование, прокормить? Что мы, хуже других? В ГПТУ идут те, кто не желает учиться. Их туда спихивают.

Ну, вот, пожалуйста, мотивчик Ксюши. Каждый раз, когда она отчитывала в классе Кольку Жбанова, она говорила: «Твое место в ГПТУ. Постоишь у станка – поймешь, что мы тебе добра желали».

Отец подошел к радиоприемнику и резко повернул выключатель.

– Никаких ГПТУ! – Виктор Кузьмич метнул в сторону сына стальные молнии.

– Вы даже не интересуетесь, какую профессию я избрал, – горько сказал Егор.

– Он избрал! Пока ты ешь мой хлеб, – тоном, не терпящим возражений, процедил отец, делая ударение на «мой», – и живешь в моем доме, ты будешь делать то, что я тебе говорю. У тебя еще нет своего «я». Пойдешь в девятый класс!

Собственно, Виктор Кузьмич ничего не имел против рабочих профессий. Но про себя все же делил специальности на интеллигентные и те, где «ишачат», «вкалывают».

Не получивший даже среднего образования, довольствовавшийся разными курсами, Виктор Кузьмич тем не менее полагал, что «выбился в люди». На заводе он был на хорошем счету, его часто премировали, вывешивали фотографию на доску Почета. Алпатов считал себя если не инженером, то уж во всяком случае причастным к интеллигенции.

Но сын должен добиться большего, много большего.

– Я хочу… – начал было Егор.

Отец прервал его:

– Разговор окончен! Я не допущу, чтобы ты был недоучкой!

– Нет, не окончен! – вскочил Егор, и лицо его побледнело. – Я уже сдал документы!

Мать схватилась за сердце, упавшим голосом сказала:

– Георгий, не дури!

– Возьмет обратно, – грозно произнес Алпатов-старший, – или я заставлю…

Плохо знал своего сына Виктор Кузьмич, иначе не разговаривал бы с ним так.

Егор отчужденно поглядел на отца:

– Я уезжаю. Сам себя прокормлю. Жить буду в общежитии.

Он стремглав бросился из кухни, сдернул с вешалки куртку – в ней был комсомольский билет, деньги, собранные на фотоаппарат, – и выбежал на улицу.

Не слышал, как, уже вдогонку, отец крикнул:

– Ну, паршивец, ты еще пожалеешь!

«Ракета» отошла от припала и стала набирать скорость, вздымая седые буруны.

Плыли навстречу стайки арбузных корок. Пламя ранней осени подступало к стене кленов на берегу.

Егор рассеянно глядел в иллюминатор. Черт возьми, это даже хорошо, что он вырвался из «отчего дома». Там становилось невыносимо.

«Не поцарапай пол» – паркет был покрыт лаком.

«Не свали хрусталь» – этим проклятым хрусталем мать уставила, как в комиссионном магазине, все столы, сервант, даже на телевизор взгромоздила. Егор стеснился пригласить к себе в гости одноклассников.

Вывесили бы табличку, как в музее: «Руками не трогать!»

Разговоры, особенно у матери, обычно сводились к тому, что она «достала», кто ей что обещал «за услуги», где какие барахолки и базы какие вещи купили знакомые и что надо купить им, Алпатовым.

А книги Егору некуда было притулить и тиски – тоже.

Его делами в школе родители интересовались только для вида – полистают дневник, удостоверятся, что все благополучно…

Глупо было бы предполагать, что Егор против удобств, красивой облицовки стен, холодильника последней марки. Пожалуйста! На здоровье! Но сводить все – только к этому? Нет уж, извините!

Жить он будет ого-го! На свете так много интересного! Стихи, новые сплавы, фантастика, бокс, монтаж Атоммаша. Да мало ли что еще!

«Им даже безразлично, какую профессию я выбрал, – снова, с еще большим ожесточением, подумал Егор, – даже не спросили!

…Придумали словечко – „акселерация“. В словаре написано – „ускорение“.

Нужны туфли 44 размера – „Ах, какая акселерация!“. Из пальто вырос, рост – 176 сантиметров. „Ах, ах – акселерация!“

А что характер и воля у меня могут быть акселерацные, об этом не думают, до этого им дела нет! Всё считают кутенком и лучше моего знают, что мне надо, что для меня хорошо. Мол, у нас, как у ихтиозавров – тело большое, а мозга – чуть.

„Недоучкой будешь…“

Наверно, и не слыхали, что Главный конструктор космического корабля Королев учился в одесском строительном профтехучилище, был подручным кровельщика. Ясно? А „ремесленник“ Гагарин вышел из люберецкого профтехучилища литейщиком-формовщиком. Летчик Покрышкин закончил ФЗУ в Новосибирске. А скольких академиков и министров дали „трудовые резервы“!.. Недоучки!.. Нашелся учитель жизни!

Думает, я не знаю, что он изменяет маме. Видел его в темном переулке с какой-то… Эта можно?

А мама… Ну что мама – безвольная. Во всем отцу потакает. Ночью плачет, а днем делает вид, будто ничего и не происходит.

И вовсе не „взбрело“ мне на ум идти в профтехучилище, а все продумано и выверено. Акселерация ваша сработала».

…Егору еще в шестом классе захотелось стать монтажником. Об этой профессии понаслышался от соседа, видел монтажников во время экскурсии на завод, читал о них в книгах, даже любил насвистывать песенку из фильма «Высота». А весной этого года к ним в школу приехал из областного города молодой мастер, привез с собой живое «наглядное пособие» – выпускника училища, именно монтажника. Парень в темно-синей форме оратором был не ахти каким, но сказал что надо:

– Три года у нас проучитесь – среднее образование получите и замечательную профессию… Не думайте, что я по обязанности завлекаю… Правда – не пожалеете!

– А зарплата у вас какая? – вылез рыжий Колька Жбанов с фонарем под глазом.

– Вот Алексей, например, – мастер кивнул головой в сторону парня, – закончит с четвертым разрядом. Будет получать сто шестьдесят – сто семьдесят рублей.

Егор озлился на Жбанова. Разве дело в деньгах? Да ему, Егору, дай тысячу рублей в месяц – не выберет он нелюбимую профессию. Важно, чтобы душа ее просила. Может быть, именно Алпатову предстоит монтировать космические станции. А почему бы и нет?..

Позже Егор отправился в училище, о котором шла речь. Чудеса начались с вестибюля. На столе дежурного паренька с повязкой на рукаве – хитрое устройство. Оно показывало месяц, день; продолговатые часы соединялись со звонком. Егор только переступил порог, как на табло возле дежурного загорелось: «Грязно!» Егор поглядел на свои туфли и – назад, вытирать ноги.

Зашел снова. Объяснил, что, мол, хотел бы посмотреть училище. Дежурный вызвал по переговорному транзистору помощника, и тот повел Алпатова.

Ну, что сказать? Простор, свет, мастерские и лаборатории. То, что надо!

В сочинении по литературе «Моя будущая профессия» Алпатов написал: «Буду монтажником».

Сочинением этим он отвечал и Ксюше, что кричала Кольке Жбанову: «Иди к хулиганам в ГПТУ!»

Документы для поступления он добыл быстро, только завуч школы никак не хотел отдавать свидетельство. То говорил: «Нет печати, директор уехал в Москву», то: «Завтра приди». А потом стал уговаривать: «Не бросай родную школу».

Потом надо было еще сфотографироваться, написать автобиографию. Здесь особо не распишешься, но он все же три раза переписывал ее.

…Приемная комиссия заседала в кабинете «программированного обучения» среди каких-то мудреных приборов. За длинным столом строгий человек в очках просматривал документы.

Вместе с Егором подсели к столу тоненькая девушка и паренек его возраста, Григорий Поздняев. Был этот Григорий невысок ростом, но крепко сколочен, в ответах медлителен и с неимоверно курчавой шевелюрой, словно сбегающей на виски и щеки. Он тоже подавал заявление в группу монтажников. Председатель приемной комиссии поинтересовался:

– А почему вы избрали профессию именно монтажника?

Григорий, набычившись, долго молчал, наконец выдавил:

– Нравится.

– А может быть, пойдете в группу слесарей по ремонту автомобилей или в сантехники? У нас в группу монтажников уже конкурс документов.

Но Поздняев, посмотрев на председателя исподлобья, сказал решительно:

– Нет, только монтажником. Или никуда.

Председатель улыбнулся:

– Ну, оставляйте документы. Ответ мы вам пришлем.

У Егора председатель спросил:

– В общежития нуждаетесь?

Алпатов помялся:

– Тетка у меня здесь… Не знаю, захочет ли принять… Лучше в общежитие…

– Записываю, но это под вопросом, – будто с конкурсом уже решено, сказал председатель. – У нас с местами в общежитии туговато.

Девушка назвала себя Тоней Дашковой. Оказывается, у нее десятиклассное образование. («Вот никогда не подумал бы, пигалица такая».) Тоня подавала заявление в группу полиграфистов.

Так они втроем и вышли из кабинета. У Тони гладкие длинные волосы золотистого отлива собраны сзади в узел, на лице едва заметны веснушки, глаза со стрельчатыми светлыми ресницами, ясные, кроткие, словно бы излучают тепло.

– Ну, мальчики, – сказала она им, как уже знакомым, и улыбнулась, отчего открылся впереди зуб со щербинкой, – я побежала на «ракету»… До встречи в училище.

Тоненькие загорелые ноги в белых царапинах промелькнули и исчезли. А Егор с Гришей пошли подкрепляться в кафе, здесь же, неподалеку.

Дверь кафе то и дело открывалась, и луч солнца слепил глаза, будто чья-то озорная рука наводила зеркальце.

Гриша остановился у входа, блаженно прищурился.

– Как ты думаешь, примут нас?

«Чудак какой-то, – покосился на Поздняева Егор, – ишь, нос-то картошкой…»

– Примут, – уверил он.

Тетка Анна Кузьминична – женщина с множеством бородавок на щеках и подбородке, с голосом, удивительно похожим на голос отца, низким, властным, – встретила Егора недоуменным вопросом:

– Ты опять приехал?

– Да, буду здесь учиться.

Он назвал номер училища. Увидев у тетки в глазах беспокойство, поспешил заверить:

– Дня через два в общежитие перееду.

– А родители отпустили?

– Что – родители? Профессию-то получать мне, – грубовато ответил Егор.

2

Директор училища Иван Родионович Коробов, не старый, но почти совсем седой, так расположил к себе Егора, что он, сам не понимая почему, рассказал и о том, что произошло дома, и о нежелании жить у тетки. Выслушав эту исповедь, Иван Родионович раздумчиво помял ладонью стесанный подбородок. На правой щеке у директора зеленовато-синее пятно давнего порохового ожога, на горле – затянувшийся рубец.

Ребята постарше успели рассказать Егору, что рубец этот – от пули. За несколько дней до окончания Отечественной войны шел капитан Коробов парламентером к фашистам под Берлином, а они его подстрелили. С тех пор ему трудно поворачивать шею.

Иван Родионович написал что-то на листке бумаги и протянул его Алпатову:

– Идите к коменданту общежития. Она вас устроит.

К большой радости Егора, его определили в одну комнату с Гришей Поздняевым. Третьим оказался Антон Дробот – русоволосый, широкоплечий парень, ростом повыше Егора. Крепко пожав Алпатову руку, Антон сказал весело:

– Гвардейский экипаж монтажников укомплектован.

Лицо у Дробота продолговатое, с хрящеватым носом и тугими скулами. «Волевое», – подумал Егор.

Он с Гришей пошел осмотреть училище.

На зеленых железных воротах были вырезаны гаечный ключ и полоток. У входа в трехэтажное здание висела на стене мемориальная доска с именами выпускников, еще ФЗО, погибших в Отечественную войну.

В просторном вестибюле дежурные драили пол. Здесь стояло под стеклом знамя ЦК ВЛКСМ, а рядом висело обращение Алексея Стаханова: «Дорогие мои юные современники! Сегодня я обращаюсь к вам, как к родным сыновьям и дочерям. Именно вам предстоит продолжать дело, начатое ударниками первых пятилеток, нести дальше трудовую эстафету дедов и отцов».

Что бы ни рассматривали Егор с Гришей – спортивные кубки, галерею знатных людей, музей (девять воспитанников училища снаряжали корабль Гагарина), выставку моделей, – их не оставляло ощущение, что это все серьезное, настоящее.

Они заглянули в актовый зал с полукружием сидений, широким, приподнятым сейчас экраном, большой телеустановкой. В кабинете эстетики их внимание привлек барельеф женщины со странной фамилией Нефертити, ну, а балерину Надю Павлову – сразу узнали.

Они сейчас походили на молодых круглоголовых гусят, с любопытством взирающих на мир.

И каких только кабинетов здесь нет! Технического черчения, технологии металлов, обществоведения; и даже кабинет с настольным «полигоном», где, видно, обучали правилам автомобильного движения.

Егор в какой уже раз с неприязнью вспомнил: «Недоучки!»

Торжественная линейка, для посвящения новобранцев в «резерв рабочего класса», выстроилась на стадионе училища в семь утра.

– Под знамя – смирно!

И знамя, проплыв вдоль строя, остановилось на фланге.

Егор слышал, как их мастер Петр Фирсович Голенков – саженного роста, с прядями волос, похожим и на два светлых крыла над моложавым лицом, – сказал кому-то:

– Пустили двигатель!..

Первый урок был Ленинским. После звонка учащиеся разошлись по классам, чтобы встретиться с ветеранами войны и труда.

А второй урок у монтажников вел преподаватель спецтехнологии Константин Иванович Середа. Он понравился всем с первых же минут: корректный, деловитый и, как они определили, – современный. И внешностью, и манерой держать себя.

Константин Иванович среднего роста, спортивен, его легко представить на лыжах, в плавательном бассейне. У него здоровый загар, густая шапка вьющихся темно-каштановых волос, на которых и шляпа, наверно, с трудом удерживается, модная прическа с «полными баками», воротник в крупную клетку выпущен поверх темно-синей шерстяной фасонной куртки.

Обмениваясь позже впечатлениями об этом человеке, Егор и Антон пришли к выводу, что на прикрепленного преподавателя им повезло, как и на мастера: Фирсович, кажется, любил пошуметь, но – безвредно.

Середа сразу же провел ребят в свой кабинет, где были выставлены лучшие работы учащихся и смонтированный ими небольшой робот. Этот робот сказал ржавым голосом сначала по-английски, а потом по-русски:

– Разрешите представиться: я – Сенечка.

Поклонился, снял шляпу. Уши у него треугольные, над лбом-трапецией – металлический начес. Ребята глядели пораженно.

– Неужели и мы сможем… – мечтательно протянул Антон.

– Гарантирую! – уверенно пообещал Константин Иванович.

Серые глаза его смотрели спокойно, им нельзя было не поверить.

Он подошел к доске, мелом, без циркуля, одним движением начертил безупречную окружность. Затем быстро, точно набросал разметочным инструментом геометрические фигуры на металлических заготовках, начал объяснение. Ребята перешептывались:

– Вот это да!

Они и потом, позже, не однажды будут восхищаться умелостью своего преподавателя, тонкого знатока монтажного дела. А пока он вел беседу:

– Скажите, пожалуйста… Не торопитесь… Вдумайтесь…

Этот стиль им нравился, поднимал в собственных глазах.

Пообедав после занятий, ребята пришли в общежитие. Их переполняли впечатления от уроков, новых предметов, новых преподавателей. Они устали, но были взбудоражены.

Гриша, спрятав под матрац брюки, чтобы сохранилась складка, повесив на плечики рубашку в шкаф, присел в трусах и майке на свою койку. Крепкое, мускулистое тело его темно от загара, а белые волоски на руках, ногах походят на выступившую соль.

Каким малоразговорчивым и замкнутым ни был Поздняев, а Егор все же выведал у него, что отец Гриши – токарь-фрезеровщик – долго сомневался: следует ли отпускать сына в большой город с его соблазнами. Наконец поддался уговорам, но обещал вскоре приехать и «если что не так – забрать». И мать, работавшая в сберкассе, всячески противилась отъезду сына в «чужой город», даже плакала. Но он им уже написал, что все в порядке, пусть не беспокоятся.

Сейчас Гриша спросил:

– Вы заметили, у нашего Петра Фирсовича любимое выражение: «в таком сочетании»?

Егор расхохотался:

– Не заметил! А вот запомнил, он сказал: «Посеешь шуруп – новый не вырастет». Он говорит – как на качелях катается…

Да, Петр Фирсович любил, чтобы голос его то взлетал, то падал до шепота. В таких случаях мастер вытягивал жилистую шею и, распахнув пиджак, поигрывая подтяжками, спрашивал доверительно: «То – что? То – кто?» И, сев за стол, накручивал на палец прядь волос.

– Литераторша здорово говорила, я заслушался, – продолжал Гриша. – Да чертов Хлыев мешал, будто на гвозде сидел. И все резинку жевал! Учительница даже спросила: «Дожевали?»

– Этот ангел нам еще даст прикурить… – нахмурился Антон.

…Котька Хлыев за свои шестнадцать лет прожил бурную, незадачливую жизнь. Он дважды убегал из дома от побоев отца-алкоголика, прятался то на голубятне, то в сараях. В поисках лучшей доли ездил зайцем за тридевять земель к дядьке – испытателю вертолетов, – да не застал его в живых – разбился дядька.

Котька возвратился в большой город, неподалеку от своего рабочего поселка, где продолжал буйствовать отец. В городе Котьку вовлекли в компанию подростки Шура, Скважина, Пифа – искатели легкой наживы. Вместе с ними Хлыев ограбил школьный кабинет физики, но был пойман и препровожден в колонию для несовершеннолетних преступников. Вскоре, по амнистии, его освободили. Молодая женщина, лейтенант милиции Ирина Федоровна, после университета посланная комсомолом на работу в милицию, участливо отнеслась к Хлыеву, настояла, чтобы он подал документы в ПТУ. Но председатель приемной комиссии строительного училища, пробежав глазами Котькины бумаги, сухо сказал: «Принять не сможем».

И вот здесь-то Хлыевым овладела ярость. Он на глазах у комиссии остервенело разорвал в мелкие клочья свои документы, в том числе и свидетельства о рождении, об окончании восьми классов.

– Значит, заразный я! – кричал Хлыев. – Тухляк никому не нужный! На помойку меня! Да пошли вы… – Котька грязно выругался, окончательно убедив председателя комиссии, что в училище ему не место.

И опять Хлыев попал в милицию, к счастью – к той же Ирине Федоровне.

Она, как могла, успокаивала Котьку, когда он, всхлипывая, бился головой о стол и вскрикивал: «Все ненавидят!» Устроила его в общежитие, а сама добыла копии уничтоженных документов и договорилась с Иваном Родионовичем о приеме парня в его училище, к монтажникам – там ведь «ухари» нужны. Коробов энтузиазма не выразил: «Ухари? Я бы не сказал… Ну, рискнем».

…– Даст прикурить, – повторил Антон, – скажи мне, кто ты, и я скажу, каково твоему мастеру.

Дробот достал из тумбочки общие тетради, стал надписывать фломастером – по какому предмету какая.

Преподавательница литературы Зоя Михайловна с первого же урока начала учить их, как следует вести конспект. Сейчас надо было пойти в читальный зал, переписать кое-что набело.

Между прочим, когда Антон брал сегодня учебники в библиотеке, то увидел там девушку из группы полиграфистов – она себя назвала библиотекарше Дашковой. Видно, скромная, но пальца в рот не клади. Черт дернул его пошутить:

– Не длинноват ли хвостик?

Собственно, эти золотистого отлива волосы почти до плеч ему нравились, сдуру ляпнул.

– Тебе больше по душе начес?

Взгляд густо-синих глаз девушки открыт, бесхитростен, но и бесстрашен.

Антон сразу стушевался. Девчонка со средним образованием, да еще старше его, на целый год, разве он ей компания? Кому интересно получать щелчки в нос. Лучше глядеть на эту смелую тихоню издали. Хотя почему бы не пойти в кино, не погулять в парке?.. Э-э-э, чего захотел! Вот бы мама удивилась, узнав о его мыслях.

Дома он считался женоненавистником. У них никогда не бывали девчонки, в школе Антон предпочитал дружить с ребятами.

Мать у Антона химик-лаборант, отец – прапорщик.

Он любил своих родителей, гордился тем, как отец и мать ладно живут.

Познакомились они в самолете. Отцу, тогда сержанту, надо было лететь на Дальний Восток, а он встал в Харькове, потому что там выходила мама – она училась в техникуме.

И потом отец все прилетал и прилетал к ней. И доприлетался. После того как мама закончила техникум, старшин сержант Дробот увез ее на Крайний Север. Там и родился Антон. Мама говорила: «В тундре. Гляди, у тебя, как у отца, лицо скуластое, а глаза глубоко сидят. Это они от мороза прятались». Шутка, конечно, но глаза можно было бы иметь и побольше, покрасивее, а то как из пещеры выглядывают.

Антон не помнит, чтобы родители его ссорились, обижали друг друга. Еще учась в шестом классе он случайно услышал, как отец опросил у матери:

– Ты что ценишь в мужчине больше – силу или нежность?

– Сильную нежность, – ответила мама.

А недавно, ну, полгода назад, мама сказала Антону:

– Никогда, сынок, не разменивай большое чувство к девушке на мелкую монету…

Он отбрыкнулся:

– Меня девчочки ни капли не интересуют! – И вдруг добавил: – Конечно, если бы нашлась такая, как ты…

…А Егор думал о своем. Он послал вчера письмо матери. Скорее бы ответила – тогда на воскресенье съездит домой. Правда, не улыбалось встречаться с отцом, да куда денешься. Где-то он читал: «Дети, будьте осторожны в выборе родителей». Сам выбрал.

Правду сказать, нежных чувств к отцу он не питал, предполагал, что и отец не очень-то к нему расположен. Обратная связь получается. Но привет все же Егор ему передал.

Сегодня во время перемены мастер посоветовал избрать старостой группы Антона. Все проголосовали «за», только Хлыев, дурашливо напялив на белесые космы фуражку «под леопарда», паясничал:

– Жить не могу без начальничков!

И шепотом:

– Обмыть, кореши, это дело надо.

Вот падший ангел… Котику тоже устроили в общежитие, но комендант Анна Тихоновна, женщина нрава крутого, решительного, обнаружив у Хлыева поллитровку, предупредила:

– Еще замечу – отчислю.

Катька огрызнулся:

– Законом не предусмотрено.

3

Иван Родионович Коробов директорствовал без малого двадцать лет. Сначала в ФЗУ, потом здесь, в училище. Пришел он к этому своему любимому делу не сразу и не просто. С юности мечтал стать воспитателем мальчишек, но жизнь распорядилась по-своему.

Окончив, еще до войны, ФЗУ, Коробов работал электромонтажником на заводе. В первую военную зиму, в промерзшем цехе оружейного завода, одетый в бушлат с голубыми петлицами, собирал он посиневшими пальцами электросхему, скручивал алюминиевые хвостики проводов.

На всю жизнь запомнил Коробов своего мастера Афанасия Тарасовича, который однажды после смены вручил ему личный инструмент:

– Бери, Ваня, верю в твои молодые руки.

Позже Иван и сам стал учить ремесленников. Чертенок Владик Жуков, с «арбузным хвостиком» на макушке, решил устроить ему проверку: подсунул хитрую электросхему с подвохом (сделал в ней надрез на медной жилке, скрытой от глаз). Коробов посрамил «экзаменатора», а уходя в военное училище, передал Владику свой инструмент.

Потом, отвоевав, окончил техникум, вернулся на завод. Но все это было еще не то, чего просила душа. Иван Родионович поступил в пединститут на факультет трудового воспитания, и наконец-то очутился на своей орбите, где нужны были и техническая подготовка и педагогическое призвание.

…Сейчас Коробов задумчиво перелистывал календарь на рабочем столе. Иван Родионович только что был в мастерских, там заменяли устаревшее оборудование. Заглянул на строительную площадку, где медленнее, чем планировалось, поднимался корпус жилого дома для мастеров и преподавателей училища. И на другую площадку, где вырисовывались контуры бассейна «Дельфин».

Ко всем радостям, приходилось быть еще и прорабом – так сказать, на общественных началах. Вообще, изрядно устаешь от этих «должен», что со всех сторон окружают тебя, наваливаются, отвлекают от главного. Иногда иссякаешь до самого донышка. И шипов на твою долю достается много больше, чем роз.

Собери он воедино все устные выговоры и предупреждения, внушения и порицания, получится довольно увесистый том.

Выговор за несвоевременный ввод нового учебного корпуса, хотя строил-то не он. Строгое предупреждение за ЧП – на уборке овощей накуролесил мальчишка… Выговор…

Право же, командиру батальона Коробову было легче. Хорошо еще, что есть в жизни, как он полагает, некий закон сохранения данного служебного состояния человека, и из него не так-то просто несправедливо вывести тебя: снять, понизить, разжаловать.

Как есть, наверно, и тоже неписаный, закон компенсации. Коли тебя незаслуженно обидели – непременно найдутся люди, старающиеся умалить боль от несправедливости, возместить утраты.

Если быть предельно искренним перед собой, очень осложняют жизнь бесконечные вызовы на заседания, комиссии, к начальству и к тем, кто хочет быть твоим начальством.

Поток поручений, заданий, просьб с металлом в голосе и без него – только успевай поворачиваться.

Вот через полчаса надо поехать в колонию. Он общественный председатель комиссии по досрочному освобождению заслуживших того осужденных, а дело это ответственное и нелегкое.

Коробов вчитался в записи на перекидном календаре.

«Второй лингафонный кабинет» – ну, как оборудовали его, он проверит завтра. Совместное заседание профкома и комитета комсомола проведут сами, не маленькие. Надо позвонить, поздравить коллегу – директора ПТУ, его наградили орденом Ленина.

Иван Родионович отодвинул в сторону журнал дежурств по училищу, с тоской посмотрел на застекленный шкаф, где выстроились книги Ушинского, Макаренко, Сухомлинского с белыми гребнями закладок. Неделями некогда открыть дверцу этого шкафа.

Сегодня вторник? Значит, в 15.00 проводит он обычное оперативное совещание своего «штаба».

Так сказать, мозговой центр училища, педагогические асы. Это без всяких преувеличений. Вот взять хотя бы завуча – всевидящего и всезнающего Петра Платоновича. Он «из моряков», ходит с костыльком в руке, в брюках с широким клешем. В училище перешел из средней школы: составляет расписания, графики контрольных работ, ведает нагрузками преподавателей, повышением их квалификации, кабинетами и наглядными пособиями. Петр Платонович контролирует качество уроков, работу предметных комиссий, ведение классных журналов, дневников и еще многое другое. Без шума, методично, поражая своей работоспособностью.

Заместитель Коробова по воспитательной работе Афанасий Гаврилович – в прошлом комиссар, летчик с инженерным образованием – неугомонный человек, о котором в учительской в шутку говорят, что он способен подзарядить атомную станцию. Выступая с трибуны и входя в раж, Афанасий Гаврилович убирает сначала графин, затем стакан, словно расчищает себе место для ораторского размаха. Он должен, кроме всего того, что составляет круг его обязанностей, планировать работу кружков, олимпиад, брать на себя хозяйственные дела, когда это касается кабинетов, оборудования.

Помощникам Коробова не всегда просто было почувствовать «демаркационную линию» их прав и обязанностей. Поэтому Ивану Родионовичу приходится иногда подправлять ее, где сужать, а где и расширять.

В «штаб» входят несколько человек, и невозможно сказать, кто из них важнее, да они, к счастью, и не стараются подчеркивать степень своей значимости.

Сегодня на заседании «штаба» речь пойдет о последнем наборе. Надо осмыслить, что происходит: две трети поступивших – жители местные, это облегчает проблему общежития, но обязывает к более тесным связям с родителями. Небывало много детей из семей интеллигенции. Желанный поворот интереса к нам? Но тогда – в чем его причина?

Коробов развернул телеграмму, прежде не замеченную на столе: мать Алпатова извещала, что приезжает в два часа дня. Ну, это будет тяжелый разговор.

Миновав пропускной пункт, Коробов направился к флигелю начальника колонии, где обычно заседала комиссия. Но у тополиной аллеи его окликнули:

– Иван Родионович!

Перед ним стоял их выпускник пятилетней давности, в серой робе, стриженный под машинку. Что-то было в его внешности… заячье. В вытянутом лице, косовато поставленных глазах, прижатых ушах.

– Василий?! – воскликнул Коробов. – Тебя как сюда занесло?

Собственно, можно было и не удивляться. Василий Кудасов еще в училище выпивал, правда, только до «навеселе».

Василий был поражен:

– Да неужто вы меня, Иван Родионович, помните?

– Ну как вас не помнить? Всех помню. Даже походку и голоса…

Кудасов, например, ходил с подскоком, это Коробов тоже не запамятовал.

– Вы, наверно, уже смотрели здесь мое дело?

– Еще не смотрел. А что ты натворил?

Оказывается, опять «навеселе», Кудасов влез в драку, «защищая невинного», – угодил сюда на два года.

– Эх, Василь, Василь, золотые руки, дурная башка!

Да какой же Василий тощий стал, худее прежнего, одни мослы. Длинный нос торчит, между втянутыми щеками. А глаза умные, добрые. Глаза человека, который трезвым и букашку не обидит. И ловкие, все умеющие делать руки. Такие блоху подковали.

Кудасов мастак и по столярной части, и по сварке. Полы паркетом настелет. Замок хитрый, телевизор починит. Но особенно здорово слесарит. Здесь он – бог. Находит самые разумные решения, делает красиво, видно, получая наслаждение и от процесса труда, и от его результатов.