Текст книги "Тяжелый круг"
Автор книги: Борис Дедюхин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Глава четвертая
1
Сразу после скачек проводить Виолетту домой в Железноводск вызвались все четверо: Саша с Саней, Нарс и Олег. Каждый норовил оказаться рядом с ней, каждый старался внимание к себе привлечь – со стороны хорошо видно было, что эта светлоокая красавица окружена всеобщим восторгом и поклонением.
Она и сама это понимала, и, видимо, понимать это ей было приятно. Когда электричка вошла в узкий зеленый коридор и стала чуть притормаживать, Виолетта сказала:
– А ведь еще рано, мы могли бы при желании прогуляться на вершину горы Железной.
Прежде чем выйти в многотрудный поход, съели по мороженому и попили в бювете микстурной водички.
Дорога вьется спиралью по ровно и густо заросшему конусу Железной. Взбираешься – и то попадаешь под палящее солнце, то в подвальную сырость, то очутишься на сумасшедшем ветродуве, а то окунешься в парниковую густую теплынь.
Под прикрытием Бештау Виолетта шла в своей легкой беленькой кофточке-безрукавке. Когда впереди завиднелась гора Змейка и в листве деревьев свирепо загудел ветер, который на западном склоне усиливается еще больше, Саша Милашевский отдал Виолетте свою болонью. Но в погребе между Железной и Развалкой плащ уже не спасал от холода, и тогда предложил ей свою заморскую курточку с меховым воротником и множеством молний Олег Николаев.
– Вот какой водевиль с переодеванием получается! – пошутила Виолетта, однако потом менять одежду больше не захотела. Когда снова стал завывать ветер, Саша распахнул плащ, но Виолетта отказалась: – Мне и так тепло.
– Но ведь по ногам дует, мы-то в брюках, – настаивал Милашевский.
– Ничего! – уже с досадой ответила Виолетта, будто сказала: «Да отстань ты!» Она поддернула к подбородку замочек молнии, подняла воротник. – Славная какая курточка. Где такие нынче в моде?
Олег словно бы ждал этого вопроса – с такой охотой пустился рассказывать, причем рассказывал он одной только Виолетте, не спуская с нее своих рыжих глаз:
– В прошлом году повезло мне. Я прыгал на ипподромах в Австрии, в Польше и в Чехословакии. В Пардубицах, правда, был без платного места, но… – Олег тут сделал паузу.
Саня Касьянов, который очень настороженно слушал весь разговор и которому показалось, что Виолетта, отвергнув предложенный Милашевским плащ, дала отставку не только Саше, но и Сане с Наркисом, с трудно сдерживаемым раздражением добавил:
– Но и само участие в таком соревновании уже кое-что значит, ты хочешь выделить?
Олег был слишком знаменит, чтобы выглядеть в компании скромным и незаметным, но он был истинно значителен и потому не позволял себе позы и высокомерия. И сейчас он постарался ответить как можно дружелюбнее и проще:
– Под моим седлом была шестилетняя чистокровная кобыла, хорошо напрыганная, и раньше она в стипль-чезах ходила. Тренер потом меня ругал, да и в газетах писали, что мой «малый опыт международных встреч не позволил мне…», и так далее. Так что, Саня, считай, я один виноват.
– Вы, Олег, самый скромный жокей на свете! – сказала Виолетта шутливо, но с лица ее – Саня заметил это точно – впервые исчезла полуулыбка. На какое-то время она и Олег, хоть и вместе со всеми были, но как бы вдруг остались вдвоем среди всех – это так Сане увиделось. И он из-за этого не смог задать язвительного вопроса о том, какие именно газеты писали об Олеге, совсем другое решение принял – остановился и воскликнул, будто бы осененный свыше.
– Ребята! Мне же непременно надо быть на вечерней проездке. Онькин строго-настрого наказывал, а я и забыл. Так что – пока!
– Пока! – кажется, даже и обрадовался Олег.
– Бывай! – снисходительно бросил Саша.
– Пока-пока, – бесчувственно простился Нарс.
А Виолетта лишь торопливо кивнула своей легкодумной красивой головкой.
Саня, распрощавшись, сначала бодро сбегал вниз, но за первым же изгибом дороги притаился, обняв теплый ствол вяза: ребята продолжали себе медленно подниматься по терренкуру, голоса их слышались очень невнятно.
А что, собственно, стряслось? Чего удивительного в том, что Виолетта слушает Олега с большим, чем других ребят, участием, – он человек новый, к тому же весьма интересный. Ей просто любопытно, вот и все. И куртка, ясное дело, исключительная, всякий ее с удовольствием бы на себя надел. Да и не ради же простой утехи она молниями ширкает, холодно ведь. И, может, зря закапризничал? Может, вернуться?
Но нет, нет, это невозможно – вот если бы кто-нибудь из них, пусть не Виолетта даже, попросил его не уходить или хотя бы сейчас позвал…
Никто не звал, Сане стало жалко самого себя, и он обреченно поплелся вниз.
Да, конечно же, ей просто забавно!
Впрочем, это не важно.
В позапрошлом году он был в хороших, особенных отношениях с одной девочкой из параллельного класса. Звали ее Леной. Особенность отношений заключалась в том, что иногда они встречались вечером где-нибудь в потайном вроде бы месте и потом ходили бесцельно по улицам до тех пор, пока не замерзали руки-ноги (если это в непогоду совершалось) или пока за девять часов не переваливало – ей разрешалось возвращаться домой не позже полдесятого.
Гуляя, разговаривали на разные-всякие темы, а однажды она вдруг начала рассказывать о каком-то сказочном принце. Волнуясь, описывала его портрет, призналась, что видела его во сне, а закончила тем, что «обожает» этого самого принца. Саня чувствовал себя не то чтобы уязвленным, но обиженным и вроде бы одураченным. Ревновал он? Может быть, это и так называется, но скорее всего ему было просто огорчительно узнать, что не он один в мечтах и снах этой девчонки. Он перестал ей назначать свидания, и, может быть, на этом у них бы все и закончилось, если бы не одна случайная их встреча, интересная, волнующая и многозначительная.
Встреча эта произошла не вечером, а среди бела дня в школе, больше того – в учительской. Преподаватель истории велел Сане сбегать за журналом. «Сбегать» – это только так говорилось (преподаватели часто не успевали взять журнал из-за того, что учительская была на первом этаже, а класс – на третьем), а на самом деле каждый посланный ученик норовил ходить как можно медленнее, искать журнал как можно дольше, не избегал искушения отметки свои и товарищей посмотреть на ходу, – быстрее чем за десять минут никто никогда не управлялся. И Саня столько же отсутствовал. Но на этот раз он действительно «бегал», а время потратил на разговор с Леной.
Она была в учительской одна (видно, ей тоже велели «сбегать») и внимательно изучала раскрытый классный журнал. Застигнутая Саней за недозволенным занятием, вспыхнула от смущения, резко захлопнула журнал и хотела бежать. Саня перегородил путь, пошутил:
– Попалась? Наверное, отметочки свои переправляла?
Она покраснела еще сильнее, растерялась и от растерянности, очевидно, призналась:
– Что ты! Наш журнал вот он, а тот – вашего класса, я посмотрела только, как принц учится…
– Какой-такой принц?
Она поняла, что проговорилась, сморщилась, как от боли. Саня подумал, что она сейчас разревется, уступил дорогу, выпустил ее из учительской.
После того случая они не раз нечаянно сталкивались в коридоре или возле школы, она каждый раз коротко вскидывала глаза, ждала чего-то. Саня лишь вежливо здоровался, на том все и кончилось, но некая тайна, лишь им двоим известная, продолжала связывать их – так, во всяком случае, казалось Сане. Он несколько раз порывался назначить ей свидание, но сразу же и отказывался от этого намерения, самолюбиво заключая: «Пусть со своим принцем остается, я-то тут при чем!»
Конечно, Олег Николаев – не принц, но красавчик и знаменитость, можно сказать, первый жокей в стране, к тому же стиплер, выступавший за границами, он кого угодно может приманить к себе, особенно при первом знакомстве…
Саня ускорил шаг, спустился к бюветам с минеральной водой. На площадке перед журчащими и всхлипывающими кранами было полным-полно народу. Пили из Славянского источника в большинстве люди много пожившие, но мелькали в толпе и девчоночьи лица.
Да, безусловно: Виолетта относится к Николаеву явно некритично…
Спасительная мысль тут посетила Санину голову: надо немедленно помириться с Леной, хорошая она, скромная такая… И если вспомнить получше, то «принц» в ее описании был подозрительно похож на Саню…
Он прощально посмотрел наверх, где затерялись среди деревьев его приятели и Виолетта. Сердце опять горестно сжалось и опять бесконтрольная мыслишка в голове завозилась: может, напрасно надулся, может, вернуться?
Ну, конечно же – что за вопрос!
И Саня помчался опрометью по терренкуру, чувствуя, как нетерпение и тревога разливаются по всему его телу.
Пока он отсутствовал, его уж обсудили, Виолетта спросила:
– А почему он тренера помянул?
Не понятно было: то ли она не поверила в истинность Саниных слов, то ли просто так поинтересовалась, Саша решил, что просто так, и, радуясь возможности взять наконец-то разговор в свои руки, стал отвечать очень многословно:
– Саня у нас пай-мальчик. Мать и отец у него учителя, отец так даже, кажется, директор, строго следят за ним, боятся, как бы он с хулиганами не связался, а на ипподроме, по их понятиям, каждый второй хулиган и подонок. Вот и взяли они с Сани честное слово, что не будет он ни пить, ни курить, ни… я извиняюсь, за девчонками ухаживать. И тренеру Онькину такое условие поставили: чтобы он постоянно опекал Саню.
– Ну, Онькин-то, положим, не только поэтому бегает за Саней, как нянька, – не согласился Олег. – Иван Иванович следит за его режимом, потому что верит в него. А потом еще, я знаю, он боится, как бы Касьянова не переманил Амиров.
– У Амирова есть вот Нарсик, Пашка Валеев; тебя он все вербует.
– Я не пойду ни за какие коврижки. Из Пашки классного жокея не получится.
– А из Касьянова получится? – ревниво спросил Нарс.
– Уже, кажется, получился, он тут один у вас умеет как надо скачку сложить, а не как получится, с головой едет. Как он сегодня Вступительный-то у вас – будто украл, Игрок не имел права быть первым у столба! – Олег сразу же сам понял, что слова его бестактны, исправился: – О присутствующих, понятное дело, никогда не говорится. Ты, Саша, должен все время при своих лошадях находиться, хотя бы и были они вовсе безреберными, – не предашь ведь ты родного отца? А тебя, Нарсик, одного на такую конюшню не хватит. Так что Касьянов нынче в большой цене, попомните мое слово. Э-э, смотрите-ка, легок на помине, Саня!
Верно, навстречу им шел, шагая как по шпалам, по пересекающим дорожку корням деревьев, Саня Касьянов.
Это он где-то спрямил путь, по кручам карабкался, а сейчас идет – воображает, – догадался Саша, а Виолетта спросила очень громко, преувеличенно громко:
– Значит, это вы просто подшутили над нами?
– Нет, – простодушно признался Саня, – я передумал.
– А почему передумали? – спросила она, и опять исчезла с ее лица полуулыбка. Саня вознесся духом:
– Да я решил, что все равно уж не успею. Пока до вокзала дойду, пока электричку дождусь. Да и вообще… Мне тоже охота на гору взойти.
Санина душа была всегда нараспашку, потому-то никто никогда не подозревал, что в этой душе не всегда все благополучно, как может казаться стороннему взгляду.
2
Трехкилометровый путь от подножия до вершины не для всех легок. Об этом можно судить по такому признаку: чем дальше, тем чаще попадаются изрезанные тисовые стволы и камни – такой-то доблестный товарищ из такого-то достославного города осчастливил это место своим присутствием такого-то числа. Понятно: раз увековечился здесь, стало быть, дальше идти – кишка тонка. А тот, у кого достает сил до плоской утоптанной макушки добраться, испытывает некое торжество победы.
Олег шел первым и, встав на обрыве монументом, возгласил:
– Высота покорена! Слава вам…
Над уровнем моря восемьсот пятьдесят метров – высоко вроде бы, но пролетающий самолет и отсюда крохотным видится.
– Наверху хорошо, а внизу лучше, – сказала Виолетта, и это стало сигналом к отправлению в обратный путь.
Под горку путешествие куда как проще. Олег полностью овладел разговором, а разговор у него был всегда преимущественно о себе самом:
– А все же Большой Пардубицкий я возьму! Только бы лошадь путную найти.
– Непременно найдете, не-пре-менно! – воскликнула Виолетта. – И Большой Пардубицкий приз будет вашим, я уверена!
Олег обогнал на полшага Виолетту, заглянул ей в глаза:
– Вы после десятилетки куда думаете поступать?
– Не знаю, моя жизнь связана с цирком. А вы?
– Такое совпадение: я тоже не знаю, но мастеров спорта везде охотно привечают. – Очень скромно, между прочим, хотел сказать это Олег, да не вышло, всем ясно стало, что он совсем меру потерял в хвастовстве. Виолетта даже и рассердилась, сменила тему разговора:
– Спасибо, Олег, за курточку. А мне на этот вот автобус, ты ведь, Саша, проводишь меня?
Саша выпятил грудь колесом. Наркисов изобразил на лице обычную усмешку, за которой пытался скрыть свою застенчивость. Олег задвигал плечами – долго не мог попасть в рукав куртки.
– Да, я совсем забыла: у меня к Сане маленький, но секретный разговор. Извините нас. – Виолетта отозвала Саню, и они вышли из тени разлапистого каштана на освещенный асфальт мостовой, где стоял с распахнутой дверцей автобус.
– Саня… Видите ли… – незнакомо смущенно начала Виолетта. – У вас сегодня было открытие сезона, а в цирке завтра прощальная гастроль труппы. Если вы сможете, то приходите, я вам дам контрамарку. Только никому не говорите об этом, один приходите. Я вам потом все объясню. Придете?
– Еще бы нет!
– Будьте у входа в шапито в семь ровно.
Автобус взревел мотором.
– Саша, поторопись! – позвал Саня.
Милашевский подскочил, помог подняться на подножку автобуса Виолетте, скрылся за лязгнувшими у его затылка створками двери.
«…Моей души коснулась ты… коснулась ты», – мысленно повторял Саша, глядя на качающееся в темном стекле белокурое отражение.
– Ну, что ж ты меня не уничтожаешь? – спросил он наконец после долгого молчания.
– За что? – отчужденно вскинула брови Виолетта.
– Ну… за мой сегодняшний провал.
Почти неуловимое смущение пробежало по ее лицу.
– Я хочу верить в тебя, – медленно, с нажимом произнесла она.
– «Хочу», – с грустной усмешкой повторил Саша.
У ее дома снова долго молчали.
– Что ты так смотришь? – не выдержала Виолетта.
– Как? – встрепенулся он с надеждой.
– Жалко. Просяще. – Ее ответ был так неожидан и так резок, что Саша невольно отшатнулся. – Чего ты хочешь от меня? Утешений? Может быть, я сама в них нуждаюсь. – В голосе Виолетты послышались слезы.
Она хлопнула калиткой.
…Ватная тишина была вокруг. Тишина над всем городом. Тишина на станции. Электричка на Пятигорск неслась бесшумно, как по воздуху. Поздние пассажиры разговаривали, словно рыбы: губы шевелились – слов не было.
– Вот как это бывает! Вот как это бывает! – бессмысленно твердил Саша. – Так быстро? За что? Ну за что?
Он не заметил, как доплелся до дома.
Мать с отцом уже легли.
Он зашел в свою комнату, не зажигая огня, обессиленно привалился к двери.
Из-за стены доносилась негромкая музыка. Зинченки молча смотрели телевизор. Тетя Тоня терпеливо ожидала утра, когда снова примется печь булочки и разливать молоко в десять маленьких кружек, прокипяченных и хранящихся на отдельной полке.
Саша бросился ничком на кровать, прикрытую роскошно-блеклым хозяйским коврам. Тонко пахло нафталином и старой шерстью. Через минуту Саша вскочил, высунулся в окно. Ему было душно, тошно от ухоженной тесноты двора, от шелестевшей большой одинокой яблони, от улитых и вспушенных грядок, даже от ночной тишины.
За что?
3
Колпак ли по-французски, просто ли шапка по-русски, но шапито – конструкция замечательная: ни тебе подпирающих потолки и мешающих смотреть колонн, ни барьеров.
Но Саня, как известно, к цирку вообще относился с недоверием, прохладно. Он все казнился, что бездумно ляпнул тогда в больнице про «задворки», боялся, что Виолетта припомнит ему нынче это, а потому смотрел все представление ревизорски-строго и рад был всякий раз, когда высматривал что-то, подтверждавшее его мнение.
Инспектор манежа громко, с подвыванием и почти засунув себе в рот микрофон приветствовал зрителей и объявил первый номер программы. Сразу же после этого униформисты постелили фанерный шестиугольник, и на него выкатилась самой первой на одноколесном велосипеде Виолетта. За ней следом очень старательно крутили педалями двое здоровенных парней на одноколесных же, но с блестящими першами вместо рулей велосипедах. Они столь много и безоглядно расточали улыбки, что не увидели, как свалилась на первом же повороте Виолетта, наскочили на нее и тоже попадали с высоких сидений. Они продолжали улыбаться и делали вид, будто ничего и не произошло. Однако конфуз был полным, публика поощрила неудачников хлопками.
Все трое очень проворно забрались снова на высокие седла и начали разъезжать по шестиугольнику. Они менялись местами, делали ухарские развороты на сто восемьдесят градусов. Виолетта спрыгнула на этот раз умышленно, а те два лба натянули меж собой на першах канат. Тут был гвоздь номера: Виолетта ухватилась за канат, как за турник, и стала вытворять на нем разные трюки, демонстрируя, какая она есть гуттаперчевая девочка. Оркестр в это время нежно выводил мелодию «Крутится, вертится шар голубой…» – а чтобы никто не ошибся, что это за песенка, к канату был подвязан порывавшийся взмыть вверх шар, который, правда, был не голубым, а розовым – то ли специально под цвет Виолеттиного трико, то ли иного просто не нашлось в этот вечер в реквизите. Было ли так задумано или Виолетта неосторожным движением задела ниточку, но шар вдруг оторвался и помчался торопливо, скачками, словно страшась погони, вверх, быстро растворился в темноте.
Публика аплодировала Виолетте долго и громко, но Саня подумал, что люди не мастерством ее покорены, а тем лишь, что она необыкновенно красива.
Да, лихо и скороспешно делал выводы Саня, но можно подыскать этому оправдание: было ведь Сане Касьянову ужесемнадцать лет, чтобы он мог по-прежнему детски простодушно принимать все происходящее на манеже, но ему было еще толькосемнадцать, чтобы сумел он постигнуть правду и нравственность древнего и бессмертного искусства цирка.
Фокусник творит все те же чудеса, что тысячелетиями творили его предшественники «черные и белые маги», – в его манипуляциях нет уж для Сани таинственности и непостижимости. Но еще не знает Саня и цены тому юмору, той спокойной мудрости, с которой иллюзионист разоблачает сам себя или предлагает публике самой разобраться в том, где обман, где ловкость рук, где высокое мастерство. Люди рядом ахали и смеялись, а Саня недовольно морщился: мистифицирует, водит за нос, а я дураком быть не желаю!
Уж на что, казалось бы, безупречна работа жонглеров, акробатов и гимнастов, но Сане все блазнился обман: нет, что-то тут не то, не может быть, чтобы все по-хорошему так здорово было. И зачем Виолетта оказалась в этой компании?
Саня прикидывал, как бы поаккуратнее высказать это Виолетте, искал самые бережные, неранящие слова, но только зря он беспокоился.
– Представление окончено! – опять с торжественным подвыванием объявил инспектор манежа.
Врубили все огни. Саня задрал голову в надежде разглядеть все-таки улетевший розовый шарик, но глаза слепили яркие, миллионосвечевые, должно быть, электролампы.
– Куда же шарик делся? – спросил он Виолетту, когда они встретились на улице.
Виолетта бросила короткий, словно бы испуганный, взгляд и почему-то замкнулась, не ответила. Молча дошли до вокзала, сели в электричку, тогда только она наконец заговорила опечаленным, сумрачным голосом.
– Докрутился-довертелся… Улетел вверх и лопнул. – Она вдруг посмотрела в Санины глаза пристально и вызывающе: – Вы думаете, почему меня на манеж самой первой выпустили?
Саня даже и не задумывался над этим – вроде бы само собой разумелось, что она должна быть первой.
– Не знаете? Ну так знайте: наш номер самый плохой в программе, вот почему. А из трех его исполнителей я – самая бездарная. Да-да, не перебивайте. – Саня и не собирался перебивать, так он был поражен этим признанием. – Не перебивайте. Меня даже не хотели на мопеде пускать, сажали на «паука» – допотопную трехколесную машину с большим передним колесом. И правильно делали: видели же – я упала так бездарно. Но, может, я уж и не вовсе бездарная, просто не люблю ни велосипед, ни партнеров: оба они были канатоходцами, потом расшиблись и по состоянию здоровья сменили жанр, нашли более спокойный. А мне каково? Я же только начинаю артистическую карьеру. Мне, правда, всячески внушают, что выступаю я интересно, говорят, что, дескать, мой корд де волан (ну, это то, что вы называете «болтаться на веревке», – не возражайте, я знаю, что называете) – номер вполне цирковой, перспективный и прочее, но даже если я перейду на корд де парель, на вертикальный канат, все равно это еще не будет профессией, удовлетворена я не буду. Так что же делать?
Как будто Саня знал – что.
– Тогда что же делать? – повторила она. – Бросить цирк. Ну конечно, я так и знала, я ни секунды не сомневалась, что вы одобрите (хотя Саня по-прежнему ни одобрял, ни порицал). Конечно, по-вашему, «болтаться» на веревке, расточать улыбки да книксены – не искусство, а шутовство – не спорьте, не возражайте, я знаю! Ничего иного от вас и ждать нельзя, я ведь помню, каким вы агрессивным были в больнице. Только вот что я вам должна сказать… – Она запнулась, словно собираясь с духом. – Вы видели, как выступала с дрессированными собачками Аннет Вольди? Это моя мать, не изумляйтесь. А если попросту, она – Анна Павловна Волкова. Дома это немолодая женщина с измятой шестимесячной, в штопаной кофточке на кухне у кастрюлек с собачьей похлебкой. А тут, среди огней, афиш, грома оркестра, – у нее газовое платье, осанка, грим, она элегантна, она шутит, играет, а не работает, – она царит! Понимаете? И представьте себе, каково это – лишиться вдруг веселого праздника? Люди аплодируют тебе, ждут чего-то необыкновенного, а вдобавок еще музыка, разноцветные огни. И шарик… – Голос у Виолетты странно надломился. Саня понял, что она думает о себе, себя сравнивает с этим злосчастным улетевшим шариком. Узкой жесткой ладошкой он тронул дружески ее плечо.
– А собачки у Аннет Вольди такие славные, пушистые, все одинаковые. Они что, близнецы?
– У вас рука холодная, – уклонилась Виолетта, не принимая шутку.
Саня оробел. Рассердил ее? Сейчас, когда она ищет совета и поддержки? А почему у него? Почему она выбрала именно его? За что и почему?
Как часто юность задает себе этот вопрос, радуясь и горюя: за что?И всегда ошибается, думая, что ответ найден. И чаще всего не находит ответа.
– Я потомственная циркачка, поймите это, – снова услышал он голос Виолетты. – Я с детства не представляла себе другой жизни и сейчас не представляю. Передо мной и выбора-то никогда не стояло. И тем не менее вот приходится выбирать что-то, решать.
«А она очень одинока, – неожиданно подумал Касьянов. – Вот оно как, значит: красивая девчонка, зубки, глазки… а у нее, оказывается, проблемы. Да-да, она приглядывалась к нам и на Ольховке, и вчера на горе. А почему она не Милашевскому все это говорит?..»
Виолетта повернулась к нему лицом; этот ослепительный контраст белых, легких, как пена, волос и черных ресниц и гармоничная завершенность всех черт…
Виолетта нетерпеливо переложила ногу на ногу, покачивая поношенной туфелькой.
– Вот мама не пустит какую-нибудь собачку выступать, так у той температура в этот вечер поднимается от огорчения. Понимаете, у собачки! А человеку каково будет?
До Сани стало доходить, что он сам по себе вовсе и не интересен ей, и от этого предположения он начал сердиться, даже некоторое раздражение почувствовал от неуемной ее разговорчивости.
– Чем это от вас так пахнет? – не слишком галантно поинтересовался он, вдыхая незнакомый сладковатый запах. – Духи не духи, крем не крем?
– А, это грим, – отмахнулась она. – Плохо стерла, торопилась.
– Вы разве в гриме выступаете?
– А вы и не заметили? Веки – во-о, синева, и розовый тон на всю физиономию.
Саня вгляделся в усталое побледневшее личико Виолетты, поблескивающее следами вазелина, и что-то неизвестное доселе, робкое, жалкое кольнуло впервые его семнадцатилетнее сердце. Он никогда не узнает, что то же самое, опасное, испытал в свое время в больнице Саша Милашевский, самое опасное для мужской свободы – почувствовать, что вот эта вертлявая, болтливая девчонка нуждается в твоей поддержке, защите, совете, рассчитывает на тебя с каким-то внутренним ей уже известным правом, и хотя тебе оно еще неизвестно, ты уже готов броситься навстречу любым бедам, грозящим ей.
В Бештау была пересадка. Они поднимались по лестнице на слабо освещенный перрон, со стороны пятиглавого Бештау невидимо текли им навстречу дразнящие запахи – прелых листьев, лопнувших почек, ранних грибов, молодой зелени, дотаивающего на вершинах и в распадках снега. Саня чуть поотстал от Виолетты и незаметно наблюдал за ней. Убедился: нет, она не слышит этих весенних ночных запахов, не до них ей.
Он не ошибся. Едва за ними сомкнулись двери вагона, она сосредоточенно продолжала:
– У мамы слезы, истерики, все одно и то же: «Я еле пробилась в цирк, это вам, нынешним, все просто, потому вы и не цените…» – и рассказывает в тысячный раз, как она работала уборщицей, а сама мечтала выйти на манеж, как один раз Серж де Висконти (небось какой-нибудь Сережка Вислобоков!) разрешил ей выйти вместо одной заболевшей помощницы дрессировщика, как она здорово делала тогда поклоны с приседанием и как ее за это немедленно перевели в актрисы.
На Железноводском вокзале они сели в душный переполненный автобус, тут было не до разговоров, а когда вышли возле ее дома, Виолетта заторопилась:
– Вкратце так. Группа уезжает в Бендеры. Мать не едет: у нее больны почки, и она все лето проведет здесь, на Северном Кавказе, – станет пить водичку и готовить номер с дрессированными собаками. Я сделала вид, что согласна быть ее помощницей, чтобы осенью выйти с ней на манеж: «Впервые в мире мать и дочь Вольди!» Но сама я хочу другого. Я давно с завистью смотрю на конные номера и все жалею, что мать не с лошадьми, а с собачками связала свою карьеру. После вчерашних ваших скачек, особенно на Пастушке (какая смешная лошадка, не правда ли?), я подумала: а что, если…
Он понял наконец-то, почему Виолетта выбрала именно его, и возликовал: «Она хочет, чтобы я давал ей уроки верховой езды!»
– Я подумала, что удобнее всего для этой цели – Олег Николаев, он ведь не занят скачками… Вы почему молчите, Саня? Значит, вы не одобряете моего решения? Нет, я вам очень, очень верю, пусть пока все будет в тайне… Ой, мои родичи. Вон и свет в квартире включили. До свидания! Я приеду к вам на ипподром завтра вечером. Или послезавтра. До свидания, Саня!
«Представление окончено!» – и началась новая жизнь, пыльная, торопливая: униформисты ширкают метелками по манежу, зрители хлопают сиденьями и бегут, толкаясь в проходах, к раздевалкам.
Он брел на вокзал по горбатеньким улочкам Железноводска. Пахло политым асфальтом, ранние гиацинты в сквериках источали кокетливый аромат, и долго держался в воздухе запах бензина от редко проносившихся машин. Нет, ошибаетесь, представление не окончено: он ни за что не станет посредником между Виолеттой и Николаевым, он им не мальчик (ах, вот почему она его в исповедники выбрала – она к нему как к брату младшенькому относится, не боится его, как боится Олега!). Он добьется, чтобы она отказалась от своей идеи, он убедит ее, что номер с велосипедом вовсе не бездарный, но даже прекрасный. Девочка в трико цвета барбариски порхает легкокрылой бабочкой, и никому в голову не приходит, как это трудно; да, конечно, это самый прекрасный номер во всей программе! Саня чувствовал себя раздраженным и подавленным, думал о разговоре с Виолеттой с обидой, однако на самом донышке его души таилось нескромное предчувствие, что нет, не как мальчика-брата, а по иным все-таки причинам выбрала Виолетта его доверенным своим лицом…