Текст книги "Тяжелый круг"

Автор книги: Борис Дедюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

3

Онькин предложил Виолетте сесть на Игрока не из одной лишь той корысти, чтобы покрепче Саню к себе привязать, но и просто по необходимости: действительно, некому больше ехать (Сергей Бочкалов, когда просился, не знал еще, что Милашевский запишет в скачку своего Одоленя).

Еще как-то летом, наблюдая за проездкой, Иван Иванович сказал между прочим:

– Из Виолетты вполне мог бы получиться жокей.

Лошадь, на которой тогда Виолетта делала по его заданию размашку, неожиданно или нечаянно стала в курбет. Понятно, что если во время галопа лошадь вдруг махнет козлом, даже и многоопытный всадник может перелететь через голову лошади. Но Виолетта, не теряя присутствия духа, опустила свободно повод и, подавшись вперед, схватилась правой рукой за гриву. Затем резко дала хлыста, после чего лошадь сразу перешла на ровный ход.

Нынче перед стартом Онькин придерживался того же соображения, что и в понедельник:

– Пусть хромает по себе, каким-никаким пусть финиширует, не допрашивай его.

Когда Виолетта накидывала на Игрока узду, а потом подседлывала, он относился к ней вполне благосклонно, поскольку не подозревал еще в ней своего седока. А встала она на стремена, Игрок возмутился: еще чего не хватало, чтобы какая-то девчонка ему губы трензелем рвала! Виолетта растерялась, когда Игрок вдруг решил пошагать на задних ногах.

– Ты палкой его! – посоветовал Онькин.

– Какая палка, когда я в гриве запуталась, – почти со слезами отвечала она сверху (Игрок и так-то высокий, сто семьдесят в холке, а тут еще и взвился).

Онькин и дядя Гриша с двух сторон подхватили Игрока под уздцы, еще и Саня на Саге подъехал, – уломали-таки Игрока, согласился он все же выйти под седлом Виолетты.

– В руках веди его, по себе! – еще раз напутствовал Иван Иванович.

Когда выезжали под звуки марша на дорожку, Саня на своей Саге подравнялся с Виолеттой, приблизился так, что коснулся своим стременем ее ноги, и, склонившись в ее сторону, прокричал:

– «Оп-оп!» не забудь приказать ему!.. На выходе с горки, на последнем выходе… Слышишь, не забудь!

Виолетта кивнула головой, ослабила повод и стиснула бока лошади шенкелями – послала Игрока с рыси в легкий галоп.

Началась скачка на приз Элиты нормально, без фальстартов, хотя главный судья и предсказывал их, намекая, что недоволен участием в ответственном призе малоопытной девчонки. Пошли все кучно, только Виолетта одна после всех с небольшим просветом. Вырвавшийся на полкорпуса вперед Зяблик в центре дорожки бешено заметался взглядом по сторонам, карауля сразу всех, готовый и к бровке прижаться, и в поле свернуть, если его попытаются обгонять. Только делать этого никто не хотел, все, видно, были довольны занятой позицией. Однако после первой пятисотки некоторое волнение все же произошло в группе: у кого-то не выдержали нервы. Поехалжокей в красном. Кто именно, Виолетте из-за пыли было трудно понять: Бочкалов был во всем красном одеянии; Наркисов в красном с синими рукавами. Байрамов – наоборот, в синем камзоле с красными рукавами. Еще двое за ним потянулись; затеяли борьбу – умно ли? Какой тут ум – чистое безумие, ведь впереди еще больше двух километров! Каждая из этих классных лошадей способна только на один рывок, но откуда этот рывок начать – с полукилометровой отметки, с тысячи метров, на горке или на последней прямой вылететь пулей? «Думай, Виолетта, у тебя впереди еще целых полторы минуты, – сказала она и погордилась собой: – Не только за отрезками пути, но и за временем слежу, скорость скачки рассчитываю, ищу единственно верное решение!»

Игрок шел свободно, легко, Виолетта не слышала даже его дыхания. Она зорко всматривалась: что же происходит впереди. Итак, значит, с этими троими, возглавляющими сейчас скачку, все ясно, они уже нигде не будут. А розовый камзол – Зяблик – хитрит, расчетливо занял позицию – прямо в спину трем безумцам. И Олег с Саней рядом с ним, когда они решат ехать? Так: розовый камзол пошел вперед, Олег с Саней за ним. Что же делать: может, и ей пора, Игрок явно просит повод? Виолетта перехватила в потных ладонях мягкий ремень, отпустила его, дала Игроку свободу – как он обрадовался, как помчался! Но и вся компания идет с высокой скоростью, даже более высокой, чем Игрок. Может, пора уж «оп-оп!» крикнуть или хлыст пустить в дело? Нет, надо подождать чуть-чуть. Справа пронесся черно-белый столб с табличкой «1000 м» – еще рано. Саня говорил, что с последнего поворота. Еще немного, значит. Но они уходят, уходят, все уходят – все до одного, даже Сергей Бочкалов на Одолене на что-то надеется. Сейчас, наверное, на трибунах болельщики, верившие в Игрока, говорят: «Девка едет, а с девки какой спрос».

Горка кончилась, вираж.

– Оп-оп! – хрипло крикнула она прямо на ухо Игроку и хлыстик так поставила, что он стал маячить перед правым глазом лошади.

Одолень обезножел и начал останавливаться.

– Сережа, пропусти!

Бочкалов покорно уступил бровку.

Да, но и другие почему-то все очень вежливыми стали?.. Глуше и глуше сзади перебои галопа – все отстают, не выдержав темпа скачки. Или это так мчится Игрок, что обходит всех, как стоящих? Впрочем, не всех: впереди розовый камзол, далеко впереди, недосягаем он. Виолетта видела, как мастерски работает Зяблик хлыстом, позавидовала, что так не смогла бы, но подумала при этом, что не может лошадь долго идти в таком посыле. И только подумала, как сразу же и подравнялась с розовым камзолом. Зяблик затравленно оглянулся, лицо его было искажено усталостью и досадой, молотил он хлыстом так, что можно было удивляться, как он руку свою не вывернет. Но лошадь его была уже умаена окончательно.

Что он делает? Да что он делает! Эх, и мастер на пакости… Резкое, предательски скрытое от судей и зрителей движение корпусом и левой рукой, чтобы вытолкнуть ее из седла в кусты карагача на вираже перед самой финишной прямой. Виолетта обошла его, пронеслась так стремительно, что Зяблик не успел. Со зла лишь грязно выругался и ожег ее хлыстом по спине. Боли она не успела ощутить, только почувствовала: влажный рубец вспух наискось через лопатку.

Виолетта всю дистанцию была очень спокойна, словно бы о ком-то другом, не о себе думала, а как увидела, что впереди нет никого, чистая дорожка да рев трибун – обмерла от страха. Финиш кажется еще таким далеким, хоть бы полосатый столб поскорее увидеть. А его все нет и нет… А ведь всего-то несколько считанных секунд надо на всю прямую. Бесконечно долгие десять секунд!.. И вдруг – слева черно-белый столб, справа – Саня на Саге! Откуда он взялся?

Виолетта слова не в силах была вымолвить, а когда наконец заворотила Игрока почти у противоположной прямой, то все уже в паддок собрались, один Саня придерживал Сагу, ждал Виолетту. Когда подравнялись, она наконец разомкнула спекшиеся губы:

– Ты обогнал перед столбом? Или…

Саня то ли сказал что-то отрицательное, то ли жестом это выразил, – Виолетта не может припомнить, ясно поняла только: он обогнал ее не перед столбом, а уже после финиша… Она выиграла!

Онькин завопил, как помешанный:

– Живо на весы, живо!

Боже мой, что творилось на ипподроме!

Многие, очевидно, делали ставку на Зяблика и сейчас не верили, что лошадь его побита в честной борьбе. Когда подходил он к призовому столбу плохим третьим, с трибун несся дружный рев:

– Жулик!

Анна Павловна, уже не работавшая в тотализаторе, поставила просто так, из родственных чувств, на Виолетту один билетик и отхватила крупный выигрыш. Об этом, конечно, болельщики-неудачники не знали, однако все равно многие на трибунах утверждали, что Виолетту жокеи выпустили– и сами через подставных лиц на нее сыграли. Это, понятное дело, гнусная ложь, подлая инсинуация завистников. Кое-кто заявил, что Игрок сам привез… В Пятигорской курортной газете корреспондент написал: «Виолетта Волкова выиграла приз благодаря своей талантливой езде», – это, конечно, тоже через край, но и что «сам привез» – несправедливо.

Удивительнее всего, пожалуй, была реакция Амирова, сказавшего совершенно серьезно:

– Все верно. Игрок в большом порядке, а Белладонна – прирожденная спортсменка. Смотрите, какие у нее руки. – И не обошелся без насмешки, добавил, посмотрев на Саню Касьянова: – Золотые руки, целовать надо такие ручки.

Многим казалось не совсем логичной и уместной бурная Санина радость. И за кого он радовался – за Виолетту ли, за Игрока ли своего, эту великодушную и мужественную лошадь?

Поговаривали, что неспроста уступил Саня своего Игрока Виолетте, кто-то сказал даже, что Касьянов мог бы достатьна Саге Игрока, да не захотел… Но что бы ни говорили об этом событии, как ни важно оно само по себе, последствия, которые оно вызвало, куда как серьезнее и важнее.

4

У Зяблика был прекрасный, редкостный стек. Олег Николаев привез его в прошлом году с крупных международных соревнований и подарил Зяблику в свой звездный час – был бездумно щедр после победы в тяжелом стипль-чезе. Выточенный из китового уса, отделанный кусочками разноцветной тисненой кожи, легкий и гибкий, стек был предметом зависти всех жокеев и ездоков, каждый норовил подольше подержать его в руках, и ни у кого не поворачивался язык назвать его привычно-обиходно палкой или даже хлыстом – одно слово: стек!

Так вот, когда участники скачки на приз Элиты спешились и конюхи увели лошадей из паддока, Виолетта не стала ни жаловаться, ни объяснять, ни спрашивать ни о чем, а сразу же направилась к Зяблику, вырвала его изумительный стек и, ни слова не говоря, наотмашь хлестнула им Зяблика. Происшествие было невиданное и неслыханное. Не удивительно поэтому, что поднялось такое волнение и в паддоке среди ипподромных людей, и за вольером среди зрителей. Много было восклицаний – громких, возмущенных и удивленных, осуждающих, справедливых и вздорных. И в первый момент почему-то не было никого из тренеров, это просто удивительно – уж не сбежали ли они от греха подальше? Ведь будь они на месте, безобразного скандала могло бы и не произойти.

Избавившись от шока после удара, Зяблик изготовился для драки, вовсе не учитывая того, что перед ним хрупкая и не сумеющая оказать ему никакого сопротивления девчонка. Он, конечно же, справился бы с ней в два счета, но ему не дали: между ними сразу образовалась стена. В центре ее был решительный Нарс Наркисов, склонный всегда к практическим действиям.

– За что ты его? – спросил он довольно сурово, видимо вполне допуская, что Виолетта зачинщица и виновница. И она несколько даже струсила от его суровости, оправдалась:

– Он меня по спине, после горки…

– А-а, – понял сразу привычный к таким штучкам Нарс. – Понятно. Тогда все правильно, все законно.

– Это ты так считаешь, – не согласился Саня Касьянов, – а я думаю, надо в этом хорошо разобраться.

– Моим стеком! – ужаснулся Олег Николаев, словно это было сейчас самое главное. – Его из Венесуэлы привезли… Верни стек сейчас же мне, ты недостоин его, Зяблик.

– Пойдем в судейскую коллегию, во всем разберемся! – настаивал Саня Касьянов, и, наверное, с ним бы согласились, не появись вдруг новое и неожиданное для всех действующее лицо – Саша Милашевский.

Он прорвался сквозь толпу зрителей, наблюдавших за развитием конфликта с живейшим любопытством, ухватился за верхнюю перекладину металлического заграждения.

– Куда? Куда? – завопил от калитки бдительный дежурный, но, узнав Сашу Милашевского, остолбенел.

– Я все видел! – прерывисто дыша, выкрикнул Саша и тут же бросился на Зяблика. Тот плюхнулся задом на ископыченную, пыльную землю, потом, суетливо поднявшись, зачастил:

– Саша, Саша, ты послушай! Эта дура-баба своей ездой по стольнику у нас из пасти вырвала… По целому стольнику… Знаешь…

Больше он ничего не успел сказать…

Ипподромные динамики объявили:

– «Скорая помощь», вас просят подъехать к помещению ветеринарной аптеки!

На трибунах никто объявлению не удивился – не диковинка на скачках несчастный случай, потому и карета «скорой помощи» постоянно по кругу раскатывает. На этот раз санитары погрузили в машину Зяблика, а Саша Милашевский ушел с ипподрома в сопровождении младшего сержанта милиции – поделом, конечно: хоть и правый суд он вершил, но драка есть драка, она – не лучшее решение вопроса.

Позже всех, когда уж и пыль улеглась, явился в паддок Амиров.

– Неужели в каталажку угодил? – удивился он. – Впрочем, все логично, теперь прямой путь на скамью подсудимых.

5

С заплаканными глазами, закусив до боли губы, Виолетта вошла в жокейскую, смотрела требовательно, словно ждала чего-то.

– Пойдем? – Саня робко коснулся ее руки.

Они шли через поле. Густая трава мягко пружинила под ногами.

– Что же ты меня не уничтожаешь? – Вспомнила Виолетта фразу Саши Милашевского.

– Тебя? За что?

– За драку.

– Да ты, оказывается, драчунья, – улыбнулся Саня. – Но вообще-то молодец. Я рад за Игрока. Так верил в него!

– Почему ты никогда не возмущаешься? – взорвалась Виолетта. – Все молчишь, молчишь, всем прощаешь!

– Да. У тебя волосы дыбом стоят, – поглядел он сбоку.

– Пусть.

– Ну да, конечно, пускай, это сейчас не самое главное… Но ты отвлекись, что ты такая взвинченная?

– Я вообще думаю: есть ли у тебя характер?

– А тебе нравится мучить… – неожиданно сказал Саня.

Она даже остановилась. Санины зеленоватые глаза смотрели независимо, но миролюбиво. Только уголок рта предательски дернулся.

– Когда я пришла на ипподром, я даже не представляла себе, сколько переживу здесь.

– Да, тут горячо, – согласился Саня по-прежнему спокойно. – Посмотри, Бочкаловы, ненасытные, все сидят, ждут еще чего-то.

Братцы грудились стайкой в беседке, выстроенной на поляне близ стипль-чезной трассы.

– Чего не уходите-то, ведь завтра в школу? – Саня тоже примостился на перилах.

Профиль его четко вырисовывался на закатном зеленоватом небе.

В противоположной стороне скромно синели две очень аккуратненькие, будто бы рукой великана выровненные и причесанные горы – Юца и Джуца. Более высокая и широкобедренная Джуца с седловиной – двумя макушками, так что иные приезжие принимают ее за Эльбрус. Но самого хозяина гор, так же как и льдистую цепь Главного хребта, разглядеть отсюда можно очень редко, только в особенные часы. В пасмурный день их накрывает дождевая хмарь, в солнечный зашторивает сплетение поднимающихся от земли знойных струй. Лишь в утреннем промытом воздухе бывает выписана каждая щербинка хребта и видна надтреснутая сахарная голова Эльбруса. Да еще иногда по вечерам, вот как сейчас, закатные лучи неожиданно высветляют их, проявляют в остывающем мареве. И как только белые вершины Эльбруса проступили на горизонте, Джуца и Юца съежились, сникли и будто стали меньше ростом.

– Ну, чего в молчанку-то играть? – сказал один из Бочкаловых. – Рассказали бы что-нибудь.

– Поучительное, – добавил другой.

– Я расскажу вам сказку, – сказал Саня.

Бочкаловы готовы были слушать что угодно, только бы подольше проторчать на ипподроме. Они завозились, как воробьи, устраивающиеся на ночлег.

Виолетта вспомнила, что она растрепана, пригладила рукой волосы, заплела две короткие косички и почему-то стала похожей на сестренку Бочкаловых. Дети притихли.

Саня умышленно не торопился и, рассказывая, постоянно улыбался – и тому радовался, что уже сообщил, и тому, что еще обдумывал и готовился сообщить. И на Виолетту он смотрел теперь с доверием, открыто и без смущения, словно бы сама его сказка давала ему возможность ответить на все те немые вопросы, что вставали перед ними обоими в последнее время, а особенно сегодня.

…Это произошло двести пятьдесят лет тому назад. Тунисский бей прислал в подарок королю Франции Людовику XV восемь арабских жеребцов.

Следы семи жеребцов затерялись, но судьба восьмого прослежена до самой его смерти. И это не простая случайность: каждая лошадь своей известностью обязана какому-нибудь человеку. Таким человеком для жеребца Шама стал немой араб конюх Агба, который не уехал на родину, как это сделали его товарищи, а стал следовать безотлучно за любимой с детства лошадью.

История Шама и Агбы показалась любопытной герцогине Мальборо и лорду Годольфину, страстному любителю лошадей, имевшему свой конезавод в поместье Гог-Магог. По прихоти герцогини и лорда бывшая водовозная кляча получила отличный денник, а конюх Агба – комнатку для жилья и возможность проводить сколько хочешь времени в обществе обожаемой лошади.

В Гог-Магоге в самом лучшем мраморном деннике находился жеребец-великан Хобгоблин – гордость конюшни. Он был могуч и красив, но Черный Принц Шам сразу же затмил его. Он вскружил головы всем красоткам конезавода. Этого, конечно, не мог снести гордый, не знавший себе соперников в амурных делах Хобгоблин, и когда он увидел, что первая красавица конюшни золотисто-рыжая Роксана безумно влюблена в какого-то низкорослого пришлого африканца, обезумел от ревности и ярости, кинулся в драку. Конюхи в страхе поразбежались, и начался бой не на жизнь, а на смерть. Шам безжалостно умертвил копытами и резцами гиганта Хобгоблина и, словно бы понимая, какое возмездие ему за это может быть, разбил ворота и вместе с преданной ему Роксаной умчался в лес.

Просто представить себе, как разгневан был владелец погибшего Хобгоблина лорд Годольфин, но восхищение истинным рыцарством Черного Принца побороло в нем чувства недобрые, и он решил посмотреть, что же из этого получится. И не раскаялся: первый же сын Шама и Роксаны был на скачках непобедимым!

Этот случай может показаться чересчур красивым и неправдоподобным, но как и во всяком чересчур красивом и неправдоподобном случае, в нем виновата одна только подлинная жизнь…

Внезапно у дверей конюшни раздался всхрап испуганной лошади, топот копыт и ржание. Саня бросился на шум, вынуждена была пойти следом и Виолетта.

Оказалось, что два жеребца начали сводить личные счеты. В прошлой скачке один из них – Полюс – сделал кроссинг, пересек дорожку и хватанул зубами соперника своего Сноба. Полюсу победу не засчитали, но Сноб-то этого не знал! Он помнил только, что его неправедным путем обошли у самого столба. И вот сейчас, возвращаясь с проездки, он шел в поводу будто бы послушно и только глаза на своего врага подкашивал. Улучив момент, вцепился крепкими, кремовыми зубами Полюсу в холку. А тот будто ждал, наготове был, оскалил морду и ожесточенно кусанул Сноба за шею. Затем в ход пошли копыта, лошади оседали на задние ноги и вскидывали передние, злобствовали и бесновались так, что и четыре пришедших на помощь конюхам тренера еле смогли растащить их по сторонам.

На шум явился, медленно поспешая, Амиров. Остановился, чуть сгорбившись и как бы пригорюнившись – с физиономией постной и праведнической.

– Николай Амирович, вы так смотрите на меня… Я в чем-нибудь провинилась перед вами? – Взгляд у Виолетты был твердый и требовательный.

Амиров словно ждал этого вопроса, ответил без раздумья и с полной серьезностью:

– Тем, что дезорганизовала всю нашу работу, заморочила головы способным жокеям, хотя, как теперь я вижу, ты вполне благородная девица. Но…

Виолетта понимала, что ни уточнить, ни опровергнуть сейчас ничего невозможно она мучительно искала выхода:

– Что «но», почему вы замолчали? Что я, по-вашему, должна сделать?

И опять он ответил сразу же, как давно обдуманное:

– Не появляться здесь, не мешать нам работать. Больше ничего не надо, так мало. Ипподром – это тебе не цирк: конь тут проскочит, а лошадь увязнет.

Наступила продолжительная пауза.

Неподалеку, возле беседки сидел спокойно на корточках Нарс. Он держал в коленях беспородного щенка и сосредоточенно гладил его толстое розовое брюшко. Щенок блаженно жмурился, развалив на стороны маленькие лапки.

– Смотри, любит, чтобы ему под мышками чесали, – приговаривал Нарс. – Ох, лю-бит. Надо же, аристократ какой, чеши ему, вишь ли, под мышками!

За все время нервного разговора Виолетты с Амировым, которого он не мог не слышать, Нарс головы не поднял: он-то тут-де при чем?

Чуть в сторонке конюх чистил лошадь, напевая:

 
По чисту орешничку
Тут ходил-гулял вороной конь,
Трое суток непоеный был.
Неделюшку, не кормя, стоял…
 

– Я вот тебе дам «непоеный», – вдруг заорал Амиров и побежал к нему, – «не кормя»! Забудь дурацкую песню эту!

– Нарс? – почти с мольбой обратилась Виолетта. – А ты-то что же? Ты разве больше не друг?

– Ну, не больше, однако… – Наркисов сбросил на землю щенка, поднял с земли пучочек мелких голубовато-фиолетовых цветов, распрямился.

– О-о, да ты с цветами, уж не мне ли ты их приготовил в честь победы? – Она нашла в себе силы пошутить и улыбнуться. Но Нарс остался невозмутим, небрежно встряхнул невзрачным букетиком:

– Нет, это я приготовил одной двухлетней дочке Анилина на прощание. Это не цветы, это люцерна. У нее ножка клюнулась.

– Клюнулась?

– Ну да, так говорится.

– Охромела, значит?

– Да, жалуется слегка.

– Какой ты внимательный, не забыл, что ей плохо.

Нарс стоял, скрестив руки и задумавшись, твердо очерченное круглое лицо его было серьезно и значительно.

В прошлом году, когда Зяблик, связавшись с тотошкой, испортил скачку, жокеи пустили в ход кулаки. А Нарс больше всех расходился, в такой азарт вошел, что его еле успокоить удалось, да и то смог это сделать только сам Амиров, который грозно сказал:

– Ты не в горах.

Два года назад Амиров привез его из гор и строго предупредил, что отправит сразу же назад, если Нарс чем-либо ему не угодит – ну, такого слова, разумеется, употреблено не было, но оно подразумевалось.

Нарс родился в маленьком селении на высокогорном покрытом альпийской растительностью плато Лаго-Наки. В десять лет он прославился на все плоскогорье как замечательный наездник, и ему доверяли колхозные табуны. Он мог пробраться по самым узким тропам, таким узким, что одно стремя царапало скалу, а второе – висело над обрывом. В четырнадцать лет Нарс стал самым великим в колхозе искусником по заездке молодых дикарей-неуков. Ни «козлы», ни «свечки» самых артачливых полуторников не могли его выбить из седла. Случайно увидев, как крепко, будто приклеенный, сидит на строптивом молодом жеребце Нарс, Амиров и пригласил его работать на свою конюшню.

Олег Николаев и Саня Касьянов были ребятами городскими и много лет уж занимались в конноспортивной школе, Саша Милашевский с малых лет скакал у отца на конезаводе – понятно, что с ними тягаться колхозному пастушку было трудно, однако Наркисов раньше всех получил звание жокея второй категории, всего за один год!

Но он не переоценивал собственные силы: понимал, что это повезло ему – попал к лучшему тренеру, работает с лучшими лошадьми, а его личная доблесть лишь в том, что он может крепко прижаться к шее скакуна и мчаться что есть духу, не заботясь нимало о хитростях своих соперников.

Страстно любя скачки и рассчитывая свою жизнь связать с ними, Нарс с самого начала своего жокейского пути понял, что должен трудом и старанием взращивать то, пусть хоть бы малое, что дано ему от природы. Беспрерывный, неустанный труд, послушание и исполнительность отличали его все эти полтора года, которые он скакал на Пятигорском ипподроме. Он не мог себе позволить заносчивости и самоудовлетворения и потому-то без трагедии принял временную отставку от Дерби.

И после Дерби готов он был без обиды исполнять на конюшне Амирова вторую, а то даже и третью роль, но судьба распорядилась по-другому.

После того как Олег, испортив ради Анны Павловны две скачки подряд, сильно разгневал Амирова, а Касьянов отказался от предложенной Амировым чести, Нарс оказался единственным жокеем при лучшей конюшне.

– После Алма-Аты поедешь сразу же в Европу, – объявил ему Амиров. – Если в Кёльне хорошо проскачешь, полетишь за океан.

– А что с Олегом произошло?

– То, что происходит со всеми, кто задирает нос.

Иные на ипподроме, видя Нарса скачущим на лошади в непривычную сторону – по часовой стрелке, изумлялись: чего-де он дурака валяет? Нарс охотно просвещал невежд:

– За кордоном скачки ведутся справа налево, а наши лошади приучены слева направо. Как подойдут к повороту – начинают с левой ноги, а надо с правой, теперь вот и маюсь: голову ей сворачиваю на сторону, а ее все равно заносит! Ну и палку надо уметь в левой руке держать, а это не раз плюнуть – переучиваться!

– Мда-а, – только и говорили в ответ озадаченные конюхи, никогда не бывавшие за границей и не видевшие скачек по не нашим правилам.

В этих исключительно благоприятных обстоятельствах Нарс Наркисов и решил, что не вправе рисковать, чтобы не навлечь гнев всесильного Амирова.

Все ли он достаточно хорошо продумал? Да, все. Он был готов в свое время всячески помогать Виолетте, но теперь-то чем ей поможешь?

– Ты девчонка – огонь! – счел возможным он одобрить Виолетту. – Можешь постоять за себя. Только настоящая девушка должна быть скромной. У нее должен быть защитник.

– Ага. Должен. Он и появился. Через забор прыгнул.

Нарс поморщился:

– Это Сашка-то? Да-а… Слышала, что рассказывали про то, как он через забор прыгнул? Прыгнул, взвесил Зяблику раза, милицию переполошил, устроил такую кутерьму, что на ипподроме старт очередной скачки с опозданием дали, а на улице движение машин приостановилось. Из парикмахерской, что на углу, один намыленный клиент выскочил, видно, Сашкин болельщик… Бывший, конечно, потому что Сашка и жокей-то бывший. Совсем дикий стал человек Милашевский. Держать себя не может.

Виолетта, стараясь не выказать раздражения, однако же и не без вызова, сказала:

– А ты, Нарсик, молодец, ты держать себя можешь!

Наркисов принял вызов:

– Мне больше всех надо, что ли? – и уставился, не мигая, темными и твердыми, как галька, глазами.

И Виолетта не выдержала взгляда, только-то и нашлась что спросить:

– Почему же ты Милашевского в бывшие записал?

– Потому что он дело нынче имеет с чернушниками да синяками.

– С кем, не понимаю?

– С чернушниками – темнилами, значит, мастерами лошадей темнить и потом на них ставки делать.

– А синяки при чем?

– Синяки – это пьянчужки. У них одно в жизни – после выигрыша – кабак или хаза, ночной балдеж с выпивкой под поп-музыку с кайфовыми девочками.

– Ты оговариваешь Сашу, я тебе не верю!

Нарс опять досадливо поморщился и неторопливо пошел прочь, поигрывая букетиком люцерны. Остановился вдруг, помешкал, размышляя, сказать ли, решился:

– Какой из Сашки защитник для тебя! Он для Ленки-конмальчика защитник. Если он благородный, а не дикий человек, он должен жениться на ней.

– Почему же? – Виолетта требовательно посмотрела в блескучие глаза горца, который всегда был столь почтителен с ней, а сейчас говорил с вызовом, чуть ли не с презрением.

– Потому же, почему и Олег Николаев должен на тебе жениться. Или не Олег, а Амиров?

– Да Амиров-то тут при чем?

– Ага, значит, Николаев – «при чем»? Ты хоть и циркачка, но хватит глотать шпаги: весь ипподром знает…

– Нет, я говорю так потому, что Амирова приплетать и вовсе глупо. – Сама не заметив как, Виолетта перешла на оправдание, повернулась к Сане Касьянову, рассчитывая получить от него поддержку:

– Саня, скажи мне что-нибудь!

Тот, словно не слыша ее, выдернул клок травы из медленно проезжавшей рядом высоко груженной свежим сеном конной фуры.

– Смотри-ка, июльское, с ягодкой…

Виолетта резко повернулась и, не прощаясь, пошла домой.

Первым, кого она встретила сразу на выходе в воротах ипподрома, был Байрамов. На узком дощатом мостике он уступил ей дорогу, чуть посторонившись, и посмотрел на нее в упор – насмешливо и высокомерно, как ей показалось. Встречались в темном скверике, у крылечка ресторана «Спортивный» и у главного подъезда и другие ипподромные люди, минуя их, она отводила взгляд: боялась наткнуться на наглость и оскорбление, а они, очевидно, делали свои выводы на этот счет. Правда, увидев Ивана Ивановича, она с надеждой вскинула на него глаза. Онькин посмотрел спокойно, внимательно, но и только – по этому взгляду еще нельзя было понять, другом или врагом он будет.