Текст книги "Рокоссовский"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 42 страниц)

Я склонен доверять Владимиру Вацлавовичу. Сидя в переполненной камере «Крестов», Константин Константинович действительно мог думать, что все происходящее – результат злоупотреблений со стороны сталинского окружения, а великий Сталин ничего о репрессиях не знает. По воспоминаниям генерала И. В. Балдынова, который находился в заключении вместе с Рокоссовским, Константин Константинович, возвращаясь в камеру после допросов, каждый раз упорно повторял: «Ни в коем случае не делать ложных признаний, не оговаривать ни себя, ни другого. Коль умереть придется, так с чистой совестью».

«Били… Вдвоем, втроем, одному-то со мной не справиться! Держался, знал, что если подпишу – верная смерть», – вспоминал Константин Константинович на встрече со слушателями Военной академии имени М. В. Фрунзе в апреле 1962 года.

В личном деле маршала хранится справка:

«Выдана гр-ну Рокоссовскому Константину Константиновичу, происходящему из граждан б. Польши, г. Варшава, о том, что он с 17 августа 1937 г. по 22 марта 1940 г. содержался во Внутренней тюрьме УГБ НКВД ЛО и 22 марта 1940 г. из-под стражи освобожден в связи с прекращением его дела. Следственное дело № 25 358 1937 г.

Начальник тюрьмы УГБ (подпись)

Начальник канцелярии (подпись)

Верно: пом. начальника 1-го отдела (подпись)

4 апреля 1940 г.».

В автобиографии, составленной в тот же день, Рокоссовский, указывая свою партийность, отметил, что в РКП(б) вступил в марте 1919 года в парторганизацию 2-го Уральского отдельного кавдивизиона 30-й стрелковой дивизии, и подчеркнул: «Партийным взысканиям не подвергался. В других партиях не состоял и никогда от генеральной линии партии не отклонялся и не колебался. Был стойким членом партии, твердо верящим в правильность всех решений ЦИКа, возглавляемого вождем тов. Сталиным».

Следственное дело Рокоссовского было уничтожено в начале 1960-х годов по распоряжению Хрущева. Поскольку никаких публикаций на эту тему не было, рождались разнообразные слухи. Говорили, будто Константин Константинович все-таки был осужден на десять лет и какое-то время провел в лагерях, то ли в Воркуте, то ли в Забайкалье, то ли в Норильске. Находились даже люди, будто бы видевшие его в лагерях или в пересыльной тюрьме в Минусинске. На самом деле, как явствует из цитированной выше справки, ни в какие лагеря Рокоссовский отправлен не был, а оставался под следствием в «Крестах». Оттуда его лишь однажды привезли в Москву на заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. Тогда ему пришлось некоторое время провести в Бутырской тюрьме, о чем он впоследствии говорил своему шоферу С. И. Мозжухину. Рокоссовского обвиняли в том, что в качестве польского шпиона его завербовал в середине 1920-х годов его бывший сослуживец по 5-му драгунскому Каргопольскому полку и бывший командир Сводного Уральского полка Красной армии Адольф Юшкевич. Их боевые пути разошлись в мае 1919 года, когда Юшкевич был серьезно ранен и после госпиталя в свой полк не вернулся. На заседании суда Рокоссовский заявил, что Юшкевич никак не мог завербовать его, поскольку еще 28 октября 1920 года героически погиб в бою с врангелевцами в Северной Таврии, и сослался на номер газеты «Красная звезда», где описывался этот бой. В результате заседание суда закончилось без вынесения приговора и дело вернули на доследование. Суд происходил в начале 1939 года, уже в период «бериевской оттепели», и этим можно объяснить, что Военная коллегия не стала проштамповывать заранее заготовленный смертный приговор. Рокоссовского вернули в «Кресты».

Существуют также слухи, будто Рокоссовский уцелел потому, что согласился быть внутрикамерной «наседкой», то есть стукачом. Заметим, что никаких подтверждений этого в документах или в воспоминаниях бывших заключенных или чинов НКВД до сих пор не обнаружено. Между тем в имеющихся свидетельствах сокамерников Рокоссовского есть факты, которые прямо противоречат версии о «наседке». И Рачинский, и Балдынов подтверждают не только, что Рокоссовского били, но и то, что он призывал сокамерников ни в коем случае не делать ложных признаний. Обычно «наседки» ведут себя иначе, советуя признать хоть что-нибудь, чтобы следователи перестали тебя бить. К тому же самих «наседок» обычно побоям не подвергали.

Необходимо также указать, что согласие на стукачество обычно не гарантировало смягчения приговора, особенно если речь шла о людях достаточно высокопоставленных и обвиняемых по «расстрельным» статьям. Например, известный драматург и один из лидеров РАППа В. М. Киршон, близкий друг главы НКВД Г. М. Ягоды, после ареста согласился сотрудничать со следствием и был помещен в камеру Ягоды в качестве «наседки», о чем сохранились соответствующие донесения с подробными записями их разговоров. Сотрудничество с органами, однако, не спасло Киршона от расстрела. Рокоссовскому по занимаемой должности и тяжести предъявленных обвинений также светил расстрел.

С другой стороны, некая загадка дела Рокоссовского остается. Почему следствие тянулось так долго – два с половиной года? Ведь обычно чекисты укладывались в полгода-год, а иногда и в три месяца. История с Юшкевичем сама по себе столь длительной затяжки не объясняет. Не исключено, что в разное время следствие предполагало пустить Рокоссовского по разным делам – то ли по забайкальской военно-троцкистской организации, то ли по заговору в Пскове, то ли вообще по «польской линии». Биография Рокоссовского в этом отношении открывала целый ряд возможностей, и не исключено, что следователи перебирали их последовательно, что и затянуло следствие. Кроме того, после замены в ноябре 1938 года Ежова Берией следователи, скорее всего, сменились, что тоже могло затянуть дело. Остается надеяться, что когда-нибудь в архивах ФСБ найдутся какие-либо материалы, связанные с делом Рокоссовского и могущие пролить свет на то, почему Рокоссовскому повезло больше, чем многим другим.

В марте 1940 года Рокоссовского освободили и назначили командовать тем же 5-м кавалерийским корпусом, которым он командовал до ареста. Большинство освобожденных оставили в прежних званиях – комбриг, комдив и др. Рокоссовскому же, в знак особого доверия, в мае 1940 года было присвоено нововведенное звание «генерал-майор». Поскольку его корпус той весной перебрасывался на Украину, к западным границам, новый нарком обороны Тимошенко направил Рокоссовского в распоряжение командующего Киевским военным округом Г. К. Жукова. У Рокоссовского с Тимошенко были давние приятельские отношения (в начале 1930-х будущий нарком командовал 3-м кавалерийским корпусом, а Рокоссовский – 7-й Самарской имени Английского пролетариата кавдивизией, входившей в этот корпус). Именно Тимошенко, командовавший советскими войсками при прорыве линии Маннергейма и попавший в фавор у Сталина, назвал имя Рокоссовского среди тех, кого необходимо освободить из заключения. Позже бытовала легенда, что Сталин при встрече попросил у Рокоссовского прощения за два с половиной года в «Крестах», но это всего лишь легенда – не таким был Иосиф Виссарионович, чтобы у кого-нибудь публично просить прощения.

В черновиках мемуаров Рокоссовский писал:

«Должен сказать, что Сталин был хорошим психологом. Он понимал состояние командующего в тяжелой обстановке и своим теплым отношением, выраженным словами, умел подбодрить, успокоить и воодушевить, а самое ценное, что можно было вынести из разговора с ним, – это чувство большого с его стороны доверия к человеку. Это производило на меня огромное впечатление. Обычно после каждого такого разговора следовало и усиление армии различного рода средствами и людьми. Помощь иногда была очень скромной, но тогда мы были всему рады. Было действительно очень тяжело».

Этот фрагмент мемуаров доказывает, что Константин Константинович понимал, что все в стране, в том числе и применительно к Красной армии, делается по приказу Сталина. Вряд ли в годы войны он продолжал верить, что НКВД мог самостоятельно, без ведома генсека, сфабриковать дело против него, высокопоставленного командира Красной армии.

Теперь Рокоссовский оказался в подчинении у Жукова, который еще в начале 1930-х годов был его подчиненным. Наверное, Константину Константиновичу было немного обидно. Он мог представить себе, каких бы высот достиг, если бы не арест и два с половиной года в тюрьме. Вполне возможно, что он, а не Жуков возглавил бы советские войска в сражениях на Халхин-Голе, благо, что у него был большой опыт службы как в Монголии, так и в пограничных с ней районах советского Дальнего Востока. А после этой победы он вполне мог стать, по примеру Жукова, командующим Киевским особым военным округом или начальником Генштаба. Быть может, после начала Великой Отечественной войны было бы лучше для армии и страны, если бы на месте М. П. Кирпоноса или Г. К. Жукова оказался Рокоссовский. Константин Константинович был уверен, что лучше бы справился с соответствующими обязанностями, чем эти генералы. Не исключено, например, что, в отличие от Кирпоноса, он в начале сентября 1941 года рискнул бы начать отступление войск Юго-Западного фронта из киевского «котла» даже без санкции Ставки и тем самым спас бы значительную часть их от уничтожения. Правда, при этом у Константина Константиновича все равно были бы большие шансы погибнуть, как Кирпонос, или попасть в плен. А на посту начальника Генштаба он, быть может, сумел бы отстоять перед Сталиным ту точку зрения, что не стоит наносить на второй день войны плохо подготовленные контрудары по вторгшимся германским войскам, да еще в условиях господства в воздухе неприятельской авиации. В мемуарах Рокоссовский жестко критиковал решение Сталина и Жукова о нанесении таких контрударов, считая, что они привели только к неоправданным потерям в людях и технике.

Но в целом, я думаю, если бы Рокоссовский оказался бы в начале Великой Отечественной войны на месте Жукова, это не имело бы существенного влияния на общий ход войны. Ведь поражения Красной армии в начальный период войны определялись скорее общим уровнем ее подготовки и особенностями сталинской стратегии, а не военными талантами отдельных полководцев. А ближе к концу войны все равно сработал бы «польский фактор» в биографии Рокоссовского, и его отстранили бы с нацеленного на Берлин фронта, поскольку столицу должен был брать представитель коренной национальности. Уже не за горами было время «споров о русском приоритете» и преследования «безродных космополитов».

Рокоссовский вспоминал:

«Корпус переводился на Украину, был еще в пути, и нарком пока направил меня в распоряжение командующего Киевским Особым военным округом генерала армии Г. К. Жукова. Я должен был помочь в проверке войск, готовившихся к освободительному походу в Бессарабию. В моем присутствии нарком сообщил об этом по телефону командующему округом.

Я был включен в группу генералов, работавших под руководством командующего войсками округа. Мы все время проводили в частях. Поручения генерала Жукова были интересны и позволили мне уяснить сильные и слабые стороны наших войск. Но недолго нам пришлось вместе с ним работать на Украине: Георгий Константинович Жуков уехал в Москву на должность начальника Генерального штаба, а я, вернувшись из Бессарабии, вступил в командование корпусом».

На этот раз кавкорпусом пришлось командовать в течение полугода. В ноябре Константин Константинович принял формируемый 9-й механизированный корпус. Он состоял из трех дивизий: 131-й моторизованной полковника Н. В. Калинина, 35-й танковой генерал-майора Н. А. Новикова и 20-й танковой полковника М. Е. Катукова. Последний перед началом Великой Отечественной войны заболел, и в бой 20-я танковая дивизия вступила под командованием его заместителя полковника В. М. Черняева. Начальником штаба корпуса был генерал-майор А. Г. Маслов.

Корпус подчинялся непосредственно штабу Киевского особого военного округа. Как и другие соединения, он усиленно готовился к войне. Рокоссовский вспоминал:

«Откровенно говоря, мы не верили, что Германия будет свято блюсти заключенный с Советским Союзом договор. Было ясно, что она все равно нападет на нас. Но договор давал нам возможность выиграть время для укрепления нашей обороны и лишал империалистов надежды создать единый антисоветский фронт.

Сколько эта „оттяжка“ продлится, в нашем корпусном масштабе знать было не дано. Однако времени мы не теряли. В первую очередь сосредоточили свое внимание на подготовке командиров и штабов. Проводились командно-штабные выходы в поле со средствами связи и обозначенными войсками, военные игры на картах и полевые поездки по наиболее вероятным маршрутам движения корпуса на случай внезапной войны. Обязали всех офицеров обеспечивать повседневную боевую готовность подразделений и частей, не дожидаясь полного укомплектования…

В мае 1941 года новый командующий Киевским Особым военным округом М. П. Кирпонос провел полевую поездку фронтового масштаба (то есть, фактически, рекогносцировку. – Б. С.). В ней принимал участие и наш мехкорпус, взаимодействуя с 5-й общевойсковой армией на направлении Ровно, Луцк, Ковель…

Невольно вспоминалась мне служба в Приморье и в Забайкалье в 1921–1935 годах. При малейшей активности „соседа“ или в случае передвижения его частей по ту сторону границы наши войска всегда были готовы дать достойный отпор. Все соединения и части, находившиеся в приграничной зоне, были в постоянной боевой готовности, определяемой часами. Имелся четко разработанный план прикрытия и развертывания главных сил; он менялся в соответствии с переменами в общей обстановке на данном театре.

В Киевском Особом военном округе этого, на мой взгляд, недоставало.

Еще во время окружной полевой поездки я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И. И. Федюнинский, С. М. Кондрусев, Ф. В. Камков (командиры стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией. Однажды заночевал в Ковеле у Ивана Ивановича Федюнинского. Он оказался гостеприимным хозяином. Разговор все о том же: много беспечности. Из штаба округа, например, последовало распоряжение, целесообразность которого трудно было объяснить в той тревожной обстановке. Войскам было приказано выслать артиллерию на полигоны, находившиеся в приграничной зоне. Нашему корпусу удалось отстоять свою артиллерию. Доказали, что можем отработать все упражнения у себя на месте. И это выручило нас в будущем. Договорились с И. И. Федюнинским о взаимодействии наших соединений, еще раз прикинули, что предпринять, дабы не быть захваченными врасплох, когда придется идти в бой.

Делалось все, что было в пределах наших сил и прав, начиная с систематического наблюдения за разработкой мобилизационных документов. В частности, проверили народнохозяйственный автотранспорт, приписанный к корпусу. К сожалению, в гражданских организациях этому вопросу не уделяли должного внимания. (Скажу сразу: в связи с тяжелой обстановкой, сложившейся с 22 июня в приграничной зоне, 9-й мехкорпус не получил ни одной машины из приписанных по плану мобилизации; она, кстати, была объявлена уже в момент выступления корпуса в боевой поход.)

И самое тревожное обстоятельство – истек май, в разгаре июнь, а мы не получили боевую материальную часть. Учебная техника была на износе, моторы доживали свой срок. Пришлось мне ограничить использование танков для учебных целей из опасения, что мы, танкисты, окажемся на войне вообще без каких бы то ни было танков.

21 июня я проводил разбор командно-штабного ночного корпусного учения. Закончив дела, пригласил командиров дивизий в выходной на рассвете отправиться на рыбалку. Но вечером кому-то из нашего штаба сообщили по линии погранвойск, что на заставу перебежал ефрейтор немецкой армии, по национальности поляк, из Познани, и утверждает: 22 июня немцы нападут на Советский Союз.

Выезд на рыбалку я решил отменить. Позвонил по телефону командирам дивизий, поделился с ними полученным с границы сообщением. Поговорили мы и у себя в штабе корпуса. Решили все держать наготове…»

С какой стати «по линии погранвойск» (!) будут сообщать о немецком перебежчике в механизированный корпус, расположенный достаточно далеко от границы? Вернее предположить, что предупреждение поступило по линии штаба КОВО, тем более что, как известно из воспоминаний Жукова, об этом перебежчике был осведомлен и нарком обороны. Вероятно, в данном случае Рокоссовскому надо было подчеркнуть, что все меры по повышению боеготовности войск он предпринимал самостоятельно, без приказа из штаба округа. Однако на этот счет позволительно усомниться.

Существует довольно убедительная версия, по которой Сталин действительно собирался напасть на Гитлера летом 1941 года. И главный удар предполагалось наносить как раз на юго-западном направлении. Еще на плане стратегического развертывания Красной армии от 11 марта 1941 года в разделе, посвященном юго-западному направлению, заместитель начальника Генштаба Н. Ф. Ватутин, явно со слов Сталина, наложил резолюцию: «Наступление начать 12.06». Однако к 12 июня не успели сосредоточить войска, технику и необходимые запасы, и наступление перенесли на июль. В рамках подготовки этого наступления 15 мая Генеральным штабом был подготовлен план превентивного удара, предусматривающий нанесение главного и единственного удара Юго-Западным фронтом с последующим окружением основных сил вермахта в Польше (на остальных фронтах предполагалось ведение оборонительных действий). 4 июня 1941 года Политбюро ЦК приняло решение о сформировании к 1 июля 1941 года 238-й стрелковой дивизии Красной армии из поляков и лиц, знающих польский язык. Эта дивизия должна была стать прообразом будущего Войска польского, полностью подконтрольного СССР, и обеспечить большевикам преобладание в послевоенной Польше. Не исключено, что как раз в связи с предстоящим нападением на Германию перебрасывалась к границе артиллерия соединений КОВО. Рокоссовскому свою артиллерию удалось отстоять, что очень помогло 9-му мехкорпусу в первые дни войны.

К началу Великой Отечественной войны личным составом 9-й механизированный корпус был укомплектован почти полностью, танков же и автомашин имел лишь треть от нормы – несколько более трехсот машин. Материальная часть была сильно изношена. Во фрагменте мемуаров, опубликованном только в годы перестройки, маршал свидетельствовал:

«Довольно внимательно изучая характер действий немецких войск в операциях в Польше и во Франции, я не мог разобраться, каков план действий наших войск в данной обстановке на случай нападения немцев.

Судя по сосредоточению нашей авиации на передовых аэродромах и расположению складов центрального значения в прифронтовой полосе, это походило на подготовку прыжка вперед, а расположение войск и мероприятия, проводимые в войсках, этому не соответствовали.

Даже тогда, когда немцы приступили к сосредоточению своих войск вблизи нашей границы, перебрасывая их с запада, о чем не могли не знать Генеральный штаб и командование КОВО, никаких изменений у нас не произошло. Атмосфера непонятной успокоенности продолжала господствовать в войсках округа…

Стало известно о том, что штаб КОВО начал передислокацию из Киева в Тернополь. Чем это было вызвано, никто нас не информировал. Вообще, должен еще раз повторить, царило какое-то затишье и никакой информации не поступало сверху. Наша печать и радио передавали тоже только успокаивающие сообщения.

Во всяком случае, если какой-то план и имелся, то он явно не соответствовал сложившейся к началу войны обстановке, что и повлекло за собой тяжелое поражение наших войск в начальный период войны».

Рокоссовский совершенно правильно догадался, что советские войска готовились к прыжку вперед, а немецкого нападения не ожидали, несмотря на сосредоточение у границы немецких войск. Сталин, Тимошенко и Жуков полагали, что немецкие войска стянуты сюда лишь для отражения возможного советского удара, который немцы, дескать, ожидают, в случае, если последует высадка немецкого десанта на Британские острова. Главный же удар вермахт нанесет по Англии. В этом убеждала и статья Геббельса «Крит как пример», появившаяся в германском официозе «Фёлькишер Беобахтер» 13 июня 1941 года. В статье делался прозрачный намек, что недавний захват Крита немецкими парашютистами – это лишь репетиция гораздо более крупного десанта на Британские острова. Номер был конфискован военной цензурой, но с таким расчетом, чтобы часть тиража достигла нейтральных стран и расположенных в Берлине иностранных посольств. Это было тщательно подготовленное дезинформационное мероприятие, призванное прикрыть переброску к советским границам основной части танковых и моторизованных дивизий и главных сил люфтваффе. Ответом на статью Геббельса стало известное заявление ТАСС от 14 июня, где опровергались слухи о возможной войне между СССР и Германией и утверждалось, что обе страны неукоснительно соблюдают Договор о ненападении. Когда Гитлер и Геббельс прочли Заявление ТАСС, они пришли к выводу, что Сталин не ожидает в ближайшее время германского нападения. Они не знали, что статья Геббельса стала причиной ускорения подготовки советского нападения. Сталин стремился ударить прежде, чем немецкие войска высадятся в Англии, поскольку боялся, что тогда они успеют сокрушить британское сопротивление, а потом, сдержав советское наступление посредством эластичной обороны, обрушатся всей своей мощью на Красную армию.

Рокоссовский ничего об этом не знал. План нападения на Германию из соображений секретности не довели не только до командиров корпусов, но даже и до командующих армиями и приграничными военными округами. По всей вероятности, кроме Сталина, об этом плане знали только нарком обороны Тимошенко, начальник Генштаба Жуков, некоторые высокопоставленные офицеры Генштаба, а также некоторые члены Политбюро, включая Молотова, Ворошилова и Берию. Но 22 июня этот план стал достоянием истории, так и не начав реализовываться.