Текст книги "Рокоссовский"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

Теперь Константин Константинович оказался в Польше примерно в том же положении, в каком пребывал в 1815–1830 годах его тезка – великий князь Константин Павлович. Являясь главнокомандующим польской армией, он фактически определял всю русскую политику в Польше, хотя формально в Варшаве имелся еще и императорский наместник. При Сталине роль советского наместника выполнял Берут, но Рокоссовский ему не подчинялся. Более того, было понятно, что в случае возникновения военного конфликта со странами НАТО Рокоссовскому будут подчинены не только Войско польское, но и Северная группа войск, которая, кстати сказать, по численности и вооружению превосходила польскую армию. Вероятно, создание НАТО в апреле и образование двух германских государств в сентябре – октябре 1949 года также послужили одним из побудительных мотивов назначения Рокоссовского главнокомандующим польской армии.

Кроме контроля над Войском польским Рокоссовский также обеспечивал Сталину дополнительный канал информации о положении в польской партийно-государственной верхушке. Это Константин Константинович освещал как в совершенно секретных донесениях, так и при личных встречах со Сталиным. После назначения министром национальной обороны Польши Рокоссовский был на приеме у Сталина в Кремле трижды – 16 и 17 марта 1950 года и 5 сентября 1952 года. Но встреч с генералиссимусом наверняка было больше, поскольку можно быть уверенным, что маршал навещал Сталина и на Ближней даче, где Сталин в свое время и объявил о его назначении в Польшу.

Уже упоминавшийся В. В. Рачинский, родившийся в Польше и только в 1925 году приехавший к родителям в СССР, после 1945 года получил возможность вернуться на родину, но так ей и не воспользовался. Владимир Вацлавович вспоминал:

«Передо мной часто всплывал образ К. К. Рокоссовского. По просьбе польского правительства он вернулся в Польшу. Занимал высокий мост министра обороны ПНР. Он тоже знал хорошо польский язык. Любил свою родину. Был польским патриотом. Но, как можно понять его историю, здесь, в России, он среди русских был поляком, а там, в Польше, среди поляков он был русским, советским. Может, некоторым это и трудно понять, понять эту двойственность положения. Такая двойственность возникает у людей, потерявших при тех или иных условиях свою родину. В сущности, это тяжелая психологическая драма многих миллионов различных эмигрантов. Разные обстоятельства разбрасывают людей. Сколько поляков, как и людей многих других национальностей, вынуждены были по разным причинам покинуть родину! А сколько русских живут вдали от своей родины! Все, все они тоскуют по своей отчизне. Не все могут вернуться на свою родную землю, землю своих предков».

В своем первом приказе по Войску польскому от 7 ноября 1949 года Рокоссовский, только что произведенный в маршалы Польши, писал: «Мне выпало на долю в течение многих лет служить делу трудящегося народа в рядах героической Советской Армии. Волею военной судьбы я был командующим тем фронтом, в составе которого героически сражались на славном пути от Ленино через Варшаву, Гданьск, Гдыню, Колобжег, Поморский Вал, вплоть до Берлина солдаты вновь возникшего Войска Польского, солдаты 1-й дивизии, а поздней и 1-й армии… Во исполнение обязанностей, возложенных на меня Страной и Президентом, во исполнение обязанностей перед польскими трудящимися и польским народом, среди которого я вырос и с которым всегда чувствовал себя связанным всем своим сердцем, а также перед братским советским народом, который воспитал меня как солдата и полководца, я принимаю доверенный мне пост, чтобы все свои силы посвятить дальнейшему развитию и укреплению нашего Войска Польского и обороны Речи Посполитой…»

В. И. Кардашов писал в своей биографии маршала:

«С ноября 1949 года Рокоссовский занимает пост министра национальной обороны и заместителя председателя Совета Министров ПНР. Всю свою энергию он обращает на преобразование Войска Польского, на создание современной армии. В ходе демобилизации польской армии в первые послевоенные годы ее численность сократилась с 400 до 200 тысяч. В 1949–1955 годах произошло некоторое ее увеличение – до 280 тысяч человек. Но главные изменения происходили в Войске Польском в связи с его перевооружением и реорганизацией. В эти годы в стране была создана военная промышленность, построены новые предприятия по выпуску артиллерийской, танковой, авиационной и другой техники, не существовавшие ранее или же слабо развитые. Это позволило вооружить польских солдат новой военной техникой. Сила огня польской пехотной дивизии возросла многократно по сравнению с силой огня предвоенной дивизии. Войско Польское располагало теперь танковыми и моторизованными соединениями, способными к быстрому маневру и хорошо обученными для ведения военных действий в новых условиях – в условиях ядерной войны».

Следует отметить, что советские офицеры в Войске польском имелись в значительном количестве еще до назначения Рокоссовского министром национальной обороны. Так, при подготовке так и не состоявшегося судебного процесса по делу бывшего министра национальной обороны, близкого к Гомулке генерала Мариана Спыхальского, тезис о его «враждебности» к советским офицерам и о стремлении к их вытеснению из польской армии был одним из главных пунктов обвинения. Однако до назначения Рокоссовского присутствие советских офицеров в польской армии и динамика изменения их численности были следствием конкретных советско-польских договоренностей. До 1949 года число советских офицеров и генералов в Войске польском неуклонно сокращалось. Так, в беседе с И. В. Сталиным 24 мая 1946 года маршал Михал Роля-Жимерский информировал, что из Войска польского уже откомандированы 11 400 советских офицеров и что численность оставшихся (4600 человек) польское правительство хотело бы сократить до 1500 человек, главным образом поляков по национальности. Советское руководство не сопротивлялось этим намерениям польской стороны. В 1946–1948 годах численность советских генералов в Войске польском сократилась с 44 до 21. Сталина особенно тревожило, что должности, остававшиеся вакантными после отъезда советских офицеров, замещались вернувшимися в страну кадровыми польскими офицерами, ранее воевавшими в армии Андерса вместе с западными союзниками.

При Рокоссовском в 1949–1952 годах доля советских офицеров в польском офицерском корпусе уменьшилась с 6 до 2 процентов. Это произошло прежде всего за счет увеличения численности офицерского корпуса Войска польского. При этом советские генералы занимали все ключевые посты в руководстве польской армии. Всего в Войске польском в разное время служили более 50 советских генералов и более 12 тысяч советских офицеров.

10 мая 1950 года Рокоссовского избрали в политбюро ПОРП, а осенью 1952 года он стал еще и вице-премьером польского правительства.

Маршал А. Е. Голованов говорил Ф. Чуеву, будто впоследствии Рокоссовский рассказывал родным и друзьям, как поляки сразу по приезде дали ему красавицу секретаршу, которая утром пришла в кабинет с бумагами: «А там все по-польски написано, и я пытаюсь говорить по-польски – беру русский корень слова и приделываю к нему шипяшее окончание: „Разобрамшись, докладайте!“ – дескать, разберись, а потом докладывай». Секретарша почему-то покраснела и спросила, хорошо ли пан Рокоссовский знает «польску мову». Оказалось, что маршал сказал ей: «Раздевайтесь и ложитесь!» На самом деле это – типичный лингвистический анекдот, построенный на различном значении одних и тех же слов в русском и польском языках. Молва просто связала его с именем Рокоссовского. Хотя польский язык Константин Константинович к тому времени действительно знал плохо, но только по причине многолетнего отсутствия практики. Приехав в Польшу, он сразу попросил своего адъютанта найти ему хрестоматию польской литературы, по которой школьники изучали родной язык. И очень скоро маршал восстановил навыки польского языка, который для него был родным, и стал вполне свободно говорить по-польски. Причем современники отмечали, что говор у него был тот, который был характерен для Варшавы начала XX века, времен его детства.

Внук маршала Константин Вильевич Рокоссовский вспоминал:

«В Варшаве ему выделили половину небольшого особняка, он жил там с бабушкой – мама поступила в институт и уехала учиться в Москву. Там она вышла замуж, родился я. К польскому периоду относятся мои первые воспоминания о деде. В 1956 году мы с родителями приехали к нему погостить и жили на даче под Варшавой. Мы ездили за грибами в открытом экипаже, гуляли. Я привлекал к себе всеобщее внимание – офицеры трепали меня по голове, шутили, что перед ними будущий маршал».

Бывший президент Польши генерал Войцех Ярузельский в 2005 году в интервью русской версии журнала «Ньюсуик», в ответ на приведенный корреспондентом анекдот о том, как Сталин говорит Рокоссовскому: «Мне проще одного тебя переодеть в польский мундир, чем все Войско Польское переодевать в советские», заметил: «Назначение Рокоссовского – трудная проблема. Его польское происхождение было широко известно; я, например, знал его сестру – она вообще всю жизнь прожила в Варшаве. Но он стал министром с должности командующего советской группой войск в Польше и на многие посты назначал советских генералов, которые не знали ни нашего языка, ни страны. Уже начиналась холодная война, и Польшу сделали частью противостояния между Востоком и Западом. Войско Польское при Рокоссовском, конечно, усилилось, но и очень увеличилось, и большая армия стоила стране колоссальных средств». И в том же интервью Ярузельский в ответ на вопрос, что ему было известно о расстреле польских офицеров в Катыни, утверждал: «Я был в советском военном училище, когда напечатали заявление ТАСС: мол, распространена немецкая провокация – фашисты утверждают, что советские органы расстреляли поляков, но это ложь, это сделали сами немцы. И была комиссия академика Бурденко, она подтвердила: да, расстреляли немцы. И от всех польских частей были собраны представители, их возили в Катынь, и они нам с полным убеждением рассказывали: да, наших расстреляли немцы».

Первые сомнения, по словам Ярузельского, возникли у него еще тогда, когда советский обвинитель Р. А. Руденко на Нюрнбергском процессе «поднял тему Катыни, а потом, когда потребовались доказательства, он этот вопрос снял. А после на Западе много писали о советском расстреле в Катыни, и в Польше это было известно. Я обращался за объяснениями по поводу Катыни к маршалу Гречко, но всегда получал один ответ: это империалистическая пропаганда. Ну что было делать в тех условиях? Единственное, что я сумел добиться – с 1970-х годов нам позволили возлагать в Катыни венки. И только Горбачев передал мне документы о расстреле».

Думаю, здесь генерал немного покривил душой. Опубликованные на Западе документы и материалы, в том числе показания вернувшихся из плена польских офицеров, не оставляли сомнений в советской вине уже к концу 1940-х годов. Но генералу Ярузельскому стыдно было признаться себе и миру в том, что он, не сомневаясь, что за катынское преступление ответствен Советский Союз, верой и правдой служил установленному СССР в Польше коммунистическому режиму.

Рокоссовский никогда и ни с кем не говорил о Катыни. И не только потому, что в СССР на катынское дело было наложено табу. Боюсь, что Константин Константинович делал все, чтобы убедить себя в том, что польские офицеры были классовыми врагами, мешавшими будущей советизации Польши, и поэтому их надо было уничтожить. Во всяком случае, маршал Польши искренне рыдал над гробом Сталина. А ведь он, сам два с половиной года проведший в «Крестах», достигший вершин военной карьеры, должен был хорошо знать, что решения такого уровня, как расстрел 22 тысяч польских военных и гражданских пленных, не могли быть осуществлены без ведома и санкции вождя.

Советский Союз давал Польше большие кредиты для развития тяжелой промышленности, имевшей прежде всего военное значение (в том числе и для советского атомного проекта). Как пишет польский историк Анджей Скшипек, «увеличения военных обязательств Польши Кремль достиг, создав систему персональной зависимости Войска Польского от Советской Армии путем назначения маршала К. К. Рокоссовского главнокомандующим in spe.Так как Рокоссовского окружали многочисленные советские офицеры, можно говорить о советизации / русификации армии. Армии, впрочем, прекрасно оснащенной и обученной, небывалой по своим размерам – насчитывающей 400 тыс. военнослужащих. Содержание такой большой армии в мирное время не могло не повлиять на уровень жизни населения. Эта огромная армия была следствием реализации военной доктрины массового использования наземных войск, наилучшим образом оснащенных танками, артиллерийскими орудиями и другим оружием этого типа».

Численность польской армии, по сравнению с довоенными временами, возросла почти вдвое, и руководили ею советские офицеры и генералы во главе с Рокоссовским. Константин Константинович немало сделал для увеличения численности Войска польского и оснащения его более современным вооружением и боевой техникой. Однако это вызывало далеко не однозначную реакцию в польском обществе. Милитаризация страны тяжким бременем ложилась на польский народ, еще не оправившийся от последствий войны. Кроме того, большинство поляков были убеждены, что советские офицеры готовят Войско польское для того, чтобы воевать прежде всего за советские, а не за собственно польские интересы. Среди поляков не было враждебности против вчерашних союзников – Англии и США, и воевать с ними поляки не хотели. Наоборот, многие связывали возможность освобождения Польши от советского господства с мифическим британским или американским десантом (те же настроения были распространены и в Прибалтике).

Польша все в большей мере попадала под контроль спецслужб, создаваемых при активном советском участии. Как пишут российские историки А. Ф. Носкова и Г. П. Мурашко, «развитие ситуации внутри правящей элиты в нужном советскому руководству направлении было одной из главных задач советников МГБ СССР в каждой из стран их пребывания. Донесения советника С. П. Давыдова и его заместителя Климашева из Варшавы на рубеже 1949–1950 гг. о ходе „оттеснения“ летом – осенью 1949 г. Роля-Жимерского с поста министра национальной обороны Польши и подготовка этого места для маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского подтверждают это со всей очевидностью».

В 1950 году штатных сотрудников и агентов Министерства общественной безопасности насчитывалось 410 тысяч человек. Таким образом, один сотрудник или агент приходился на 64 поляка, а если брать только население старше 15 лет, то на 46. В Войске польском функции политической полиции и военной контрразведки выполняла Войсковая информация, во главе которой стоял полковник МГБ Дмитрий Петрович Вознесенский. В конце 1952 года она располагала более чем 24 тысячами секретных агентов, так что на 15 солдат приходился один агент. В 1944–1956 годах органы Войсковой информации арестовали по политическим мотивам 16 932 военнослужащих. С 1 января 1948-го по 1 октября 1952 года число политических узников в Польше возросло с 26,4 до 49,5 тысячи человек. До 1955 года было вынесено около пяти тысяч смертных приговоров (из них половину привели в исполнение). В 1945–1956 годах в тюрьмах умерло более 20 тысяч заключенных – как уголовных, так и политических. В 1944–1956 годах в Польше подверглись аресту около тысячи католических священников – каждый десятый. В 1953 году был интернирован примас-кардинал Стефан Вышинский и появился декрет о назначении на духовные церковные области лишь с одобрения государства.

С Д. П. Вознесенским у Рокоссовского не раз бывали столкновения. Однажды Константин Константинович во время беседы схватил полковника за руку, на которой были часы, дернул ее вверх, так что стало видно, что от часов идут провода, и в таком виде вывел Вознесенского в приемную. Не осталось сомнений, что глава Войсковой информации записывал все беседы с Рокоссовским, чтобы затем докладывать о них в Москву. Рокоссовский, в частности, настоял, чтобы контрразведка не производила аресты офицеров, не получив его санкции как министра обороны.

Правнучка маршала А. К. Рокоссовская полагает:

«Поляки вообще взвалили на Рокоссовского вину чуть ли не за все трагические события в период его работы министром обороны Польши. Мне приходилось слышать, что он несет ответственность за аресты польских офицеров. Я готова с этим согласиться, если мне предъявят хотя бы один приказ об аресте, подписанный Рокоссовским. Но таких документов нет. Потому что он был министром обороны, в его обязанности входило формирование польской армии, повышение боеспособности, обеспечение современным вооружением. А чистки в армии – это, надо думать, входило в обязанности военного прокурора. Рокоссовский не был политиком и мало что понимал в этом. И все же он не оставался равнодушен. Делал все, что было в его силах.

Вот пример. По словам польского заместителя Рокоссовского Франтишка Цимбаревича, маршал подписал приказ, согласно которому спецслужбы не имели права арестовывать офицера без письменного согласия его командира. Один раз за таким согласием пришли и к Цимбаревичу. Тот отказался подписывать приказ об аресте своего подчиненного. Пошел к Рокоссовскому. И маршал его поддержал. Сказал: „Если ты уверен в этом человеке и уверен в том, что он ни в чем не виноват, то ты поступил абсолютно правильно. Я на своем опыте убедился, как дорого обходится ни в чем не повинному человеку такая ошибка“».

Стоит заметить, что Ада Константиновна сама себе противоречит. Раз был издан приказ о том, что аресты офицеров должны согласовываться с вышестоящими командирами, значит, какие-то из них, когда речь шла о лицах в высоких чинах, должны были согласовываться и с министром обороны. К тому же Рокоссовский был членом политбюро ПОРП и заместителем главы правительства, а решения о проведении репрессий и чисток принимались на политбюро. Хотя, подчеркну, часто его заседания проходили без участия Рокоссовского.

Реакция на назначение Рокоссовского была далеко не однозначной и скорее негативной также и среди польской партийной верхушки. В большей мере к Рокоссовскому тяготели Якуб Берман, Хиларий Минц и другие члены так называемой «просоветской» группировки – ярые оппоненты Владислава Гомулки. Они стремились сделать имя Рокоссовского популярным в Польше.

20 января 1950 года советский посол в Польше В. З. Лебедев в записи беседы с членом политбюро ЦК ПОРП Якубом Берманом отметил:

«Берман сказал, что в связи с назначением Рокоссовского к нему поступает некоторое количество писем польских граждан, в которых содержатся просьбы о благожелательном рассмотрении вопросов о репатриации их родственников, некоторые из которых находятся под арестом, из СССР в Польшу. Берман сказал, что в интересах популяризации Рокоссовского вполне было бы желательно рассмотреть подобные просьбы и те, которые возможно, удовлетворить.

Я ответив Берману, что такой вопрос можно поставить перед советскими органами, по-моему мнению, при том условии, если польские органы госбезопасности предварительно изучат социальное положение и политические устремления самих просителей. Это относится не только к заявлениям, поданным на имя Рокоссовского, но и вообще к тем просьбам, которые поступают в посольство по вопросам освобождения польских граждан, находящихся в заключении в СССР, или по вопросам репатриации польских граждан из СССР, не успевших воспользоваться правом на репатриацию в свое время.

Берман обещал, что он организует через органы безопасности проверку целесообразности поддержания ходатайств польских граждан, обращающихся с просьбами о пересмотре дел их родственников, находящихся в заключении в СССР».

Но очень скоро группа Бермана стала опасаться, что Рокоссовский может получить слишком большую власть, и начала ставить ему палки в колеса. Уже в феврале 1950 года посол СССР в Варшаве В. З. Лебедев сообщал в Москву в письме на имя И. В. Сталина о противодействии планам Рокоссовского относительно армии со стороны «руководящей партийной четверки (Берута, Минца, Бермана, Замбровского)». Они затягивали утверждение сметы министерства обороны и увеличение окладов офицерскому составу Войска польского. В письме Лебедева подчеркивалось:

«Смета была подготовлена в основном еще до Рокоссовского и согласована с Минцем, а вопрос об окладах Рокоссовский поставил из-за крайне плохого материального положения офицеров, которое он увидел. Берут на этом заседании (военной комиссии политбюро. – Б. С.)в повышенном тоне возражал против увеличения расходов на армию. Во время его речи было видно, что он недоволен не только сметой, но и чем-то еще и что он отражал недовольство и других трех членов руководящего ядра партии (Минца, Бермана и Замбровского), которые отмалчивались, ограничиваясь отдельными замечаниями. Рокоссовский понял, что ему устроили „баню“ не из-за соображений экономии средств, а по другим мотивам. После заседания он остался у Берута один на один. Берут постепенно перешел на дружеский тон и затем сказал: „Нам (т. е. ему, Минцу и др.) показалось, что Вы хотите забрать в свои руки слишком много власти“.

Рокоссовский считает, что в руководстве партии есть тесно спевшаяся группа в составе Минца, Бермана и Замбровского, которая фактически решает все дела и которая руководит Берутом. Но Берут не видит опасности такого положения. Именно эта группа, а не Берут, вдруг испугалась, что Рокоссовский возьмет слишком много власти в свои руки, и именно она решила „осадить“ Рокоссовского, сделав это руками Берута на упомянутом заседании комиссии. Рокоссовский считает, что эта группа никого не пропускает в состав руководства партии, к Беруту, хотя здесь в партии, конечно, есть достаточно людей развитых и честных.

Из бесед с отдельными видными деятелями партии Рокоссовский увидел, что сложившееся в руководстве партии положение эти люди видят, угнетены им и ждут его изменения. Александр Завадский в таком именно духе говорил с Рокоссовским. Тот же Завадский сказал Рокоссовскому, что член Политбюро Юзвяк (Витольд) находится в состоянии отчаяния из-за такого положения в руководстве партии».

Рокоссовский с самого начала понимал, что далеко не все в Польше ему рады. Полковнику Ф. Д. Свердлову он позднее рассказывал: «Нельзя сказать, что весь офицерский корпус Вооруженных сил Польши тепло принял меня. Часто во время приездов в дивизии из глубины построенных на плацах для встречи войск слышались одиночные, а иногда и групповые выкрики: „Уезжайте в Россию!“, „Долой красного маршала!“».

Свердлову Рокоссовский также рассказал, что «в январе 1950 года при посещении артиллерийских частей в Люблине в меня стреляли из пистолета. Выстрел был произведен с большого расстояния, и пуля пролетела мимо. Стрелявшего не нашли. Через три месяца в Познани по моей машине дали автоматную очередь. Оказался раненым сопровождавший офицер, было разбито вдребезги заднее стекло, но я не пострадал. И на этот раз стрелявших не нашли. Выступали против меня в основном бывшие участники Армии Крайовой и формирований „Национальных Вооруженных Сил“. Поэтому работать в Польше было трудно».

В августе 1952 года Рокоссовский занял резкую позицию в связи с невыполнением военных заказов польской промышленностью, что вызвало недовольство Берута. Рокоссовский выступал также за ускорение рассмотрения «дел» Владислава Гомулки и Мариана Спыхальского, что также раздражало Берута. В январе 1953 года, по информации полковника Д. П. Вознесенского, произошло новое резкое столкновение Рокоссовского и Берута в связи с очередной попыткой маршала добиться повышения денежного содержания офицерского состава. Противостояние достигло такой остроты, что Рокоссовский открыто заявил о невозможности «оставаться на посту министра обороны». По некоторым сведениям, в феврале 1953 года польское руководство предприняло попытку через Вознесенского «проконсультироваться в Москве» в связи с «ухудшением личных и деловых отношений между Берутом и Рокоссовским». Однако смерть Сталина и отзыв Вознесенского из Польши резко изменили ситуацию.

Когда Сталин умер, Рокоссовский приехал на похороны. Поэт Алексей Сурков в стихотворении на смерть вождя писал:

 
Вот перед гробом плачет маршал Польши —
Твой никогда не плакавший солдат.
 

Константин Вильевич Рокоссовский свидетельствует:

«Если о 1937 годе у нас в семье еще иногда вспоминали (откуда я и знаю некоторые подробности того дела), то о Сталине я не слышал ни одного слова (во всяком случае в связи с дедом, это уж точно). Сталин умер и ушел для нашей семьи в историю, только не семейную, а всемирную. Блуждающий по Интернету рассказ о том, как Рокоссовский якобы заявил Хрущеву, что „товарищ Сталин для меня святой“ – не более чем анекдот, порожденный экзальтированным воображением одного известного литератора. А то, что Рокоссовский не выступал с разоблачениями, не клял Сталина по поводу и без, еще не доказывает, что он его обожал».

Для Рокоссовского Сталин был прежде всего Верховным главнокомандующим, и, по мнению маршала, он лучше любого другого человека в стране в то время подходил для этой должности. Быть может, Константин Константинович думал, что лучше уж пусть будет такой руководитель, как Сталин, со всеми его жестокостями и несправедливыми репрессиями, чем у власти окажутся Каганович или Молотов, не обладавшие качествами вождя и все время привыкшие быть в тени Сталина, а то и, не дай бог, Жуков, с его беспощадностью к собственным солдатам и отсутствием каких-либо дипломатических способностей. И он совершенно искренне плакал на похоронах Сталина, хотя это не означает, что он одобрял все, что делал Сталин, и верил в то, что большинство репрессированных врагов народа действительно виновны.

Рокоссовский считал также непорядочным выступать с критикой Сталина после его смерти. Ему вряд ли было приятно видеть, как пинают покойного вождя Хрущев и другие более мелкие «вожди», при жизни генералиссимуса трепетавшие от одного его имени.

После смерти Сталина в советском руководстве началась борьба за власть. В июне 1953 года был арестован, а позже расстрелян Л. П. Берия. В связи с этим Д. П. Вознесенского отозвали из Польши и вскоре арестовали. В советском руководстве началась борьба сторонников сохранения сталинских принципов жесткой централизации и приверженцев более либерального подхода к восточноевропейским союзникам.

В этих условиях коммунистические руководители стран Восточной Европы, в том числе и Польши, стремились обрести большую политическую самостоятельность. Так, в июне 1953 года Б. Берут в письме Г. М. Маленкову, отметив своевременность и целесообразность «перехода на систему военных советников на тех же основаниях, как и в других странах народной демократии», высказал просьбу о командировании в Польшу 308 военных советников (269 в армию и 34 в органы безопасности). Из названного числа 93 офицера должны были прибыть в страну к концу 1953 года. Прибытие советников должно было не увеличить, а уменьшить зависимость Войска польского от Советской армии, поскольку подразумевалось значительное сокращение присутствия советских офицеров на командных должностях в польской армии.

В начале 1955 года в Войске польском работали 154 советских советника. В 1957–1958 годах почти все военные советники были отозваны.

После смерти Сталина положение Рокоссовского в Польше, и без того непростое, еще более осложнилось. Вот только один очень красноречивый документ – запись беседы советника посольства СССР в Варшаве Д. И. Заикина с Рокоссовским, состоявшейся 1 октября 1953 года. 20 октября советский посол в Польше Г. М. Попов направил ее В. М. Молотову, являвшемуся в тот момент министром иностранных дел. А Молотов 31 октября разослал текст беседы Маленкову, Хрущеву и Булганину:

«Во время приема, устроенного Послом КНР в Варшаве по случаю Национального праздника Китайской Народной Республики, имел краткую беседу с тов. РОКОССОВСКИМ. Говоря о военных советниках, советских специалистах, командируемых в Польскую армию Правительством СССР по просьбе Правительства Польской Народной Республики, т. РОКОССОВСКИЙ шутя заявил, что он сам бы хотел быть главным военным советником, так как это определило бы срок его пребывания в Польше.

Свое желание уехать из Польши маршал РОКОССОВСКИЙ мотивирует длительным пребыванием в этой стране и теми трудностями, которые создаются ему в работе. Маршал РОКОССОВСКИЙ заявил, что в Польше умеют создавать такие условия, при которых трудно работать.

Причину этого он объясняет тем, что в свое время он поставил в ЦК Польской объединенной рабочей партии вопрос о необходимости произвести в Войске Польском некоторые замены и перестановки, в частности, в политуправлении Польской армии и других ее важных инстанциях, где в нарушение партийного подхода к подбору кадров, таковые были укомплектованы по национальному и семейному признаку из лиц еврейской национальности. Такой неправильный подбор кадров мешал укреплению Польской армии. Хотя оздоровление личного состава политуправления и других инстанций Польской армии, заявил т. РОКОССОВСКИЙ, проводилось с одобрения ЦК ПОРП, некоторые руководящие партийные работники, оказывающие влияние на тов. БЕРУТА, резко изменили свое отношение к тов. РОКОССОВСКОМУ.

В беседе тов. РОКОССОВСКИЙ сказал, что тов. БЕРУТ хороший человек, но является весьма податливым и в определенной степени отражает мысли тех лиц, которые относятся к тов. РОКОССОВСКОМУ недоброжелательно. К этим лицам тов. РОКОССОВСКИЙ относит БЕРМАНА, МИНЦА, ЗАМБРОВСКОГО.

Тов. РОКОССОВСКИЙ считает, что именно в связи с недоброжелательным отношением к нему у польских товарищей возникла идея пригласить снова в Польшу бывшего генерал-полковника КОРЧЕЦ (Владислава Корчица, бывшего начальника Генштаба и вице-министра национальной обороны. – Б. С.), находящегося в настоящее время в СССР. Это объясняется, по мнению тов. РОКОССОВСКОГО, тем, что его в Польше некоторые лица считают представителем Москвы, а КОРЧЕЦА считают своим лицом, которое, в первую очередь, заботится об интересах Польши. О КОРЧЕЦЕ тов. РОКОССОВСКИЙ отзывался весьма отрицательно».

Посол СССР в Польше Г. М. Попов и заведующий IV Европейским отделом МИДа М. В. Зимянин 26 декабря 1953 года писали В. М. Молотову:

«В работе ЦК ПОРП и местных руководящих партийных органов допускаются грубые нарушения принципа коллективности партийного руководства. Политбюро ЦК ПОРП собирается редко, обычно раз в месяц. Практическое руководство деятельностью партии и государства сосредоточено в руках узкого круга лиц – т.т. Берута, Бермана, Минца, Охаба, Замбровского. Остальные члены политбюро, в том числе и т. Рокоссовский, мало привлекаются к работе политбюро.

Тов. Берут переоценивает качества некоторых членов политбюро, особенно т.т. Бермана и Минца, в руках которых сосредоточены важнейшие участки партийного и государственного руководства. Тов. Берман, который является фактически заместителем т. Берута по партии, а также ведет вопросы внешней политики и общественной безопасности, допускает в работе крупные политические провалы и ошибки. Тов. Берман несет значительную часть ответственности за нарушения норм партийной жизни в ПОРП, запущенность идеологической работы, за извращения партийных принципов в подборе кадров партийного и государственного аппарата. За последние годы имел место ряд фактов побегов за границу и невозвращения оттуда польских дипломатов. Недавно сбежал в Западную Германию крупный работник аппарата общественной безопасности – Святло. Следует отметить, что брат самого т. Бермана – крупный сионист – эмигрировал в Израиль в 1947 г.

В серьезных недостатках в экономической политике в значительной степени повинен т. Минц, являющийся первым заместителем т. Берута в Совете министров и руководителем Госплана. Наличие диспропорций в развитии промышленности и сельского хозяйства, значительное понижение реальной зарплаты рабочих и служащих, неудовлетворительное решение задач подъема сельского хозяйства во многом определяется ошибками, допущенными т. Минцем в планировании народного хозяйства. Тов. Минц также допустил засорение аппарата Госплана чуждыми элементами, лицами, связанными с заграницей».

Фактически Берут, Охаб, Берман, Минц и другие члены политбюро часто проводили узкие совещания, на которые Рокоссовского не приглашали. Своим среди членов польского политбюро он не стал. В Польше Константин Константинович оставался «чужаком». Дружеские, человеческие отношения у него сохранялись только с некоторыми офицерами и генералами Войска польского, с которыми он познакомился еще на войне.