Текст книги "Рокоссовский"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

По оценке Оверманса, из захваченных под Сталинградом германских военнослужащих домой вернулось только около 2800 офицеров и около 2200 солдат. В оправдание советской стороны следует сказать, что с теми же проблемами в обращении с большими массами пленных столкнулись и германская армия, и армии западных союзников. Напомню, что из почти 4 миллионов советских пленных, захваченных немцами в 1941 году, погибло от голода более двух третей. Ведь число советских пленных 1941 года превышало 3,8 миллиона человек и было больше, чем средняя численность германской сухопутной армии на Востоке в 3,3 миллиона человек. Германское командование даже издало инструкцию, согласно которой коменданты лагерей военнопленных и офицеры, ведавшие отправкой военнопленных в тыл, имели право изымать на нужды пленных до 20 процентов продовольствия у германских армейских частей. Однако на практике это не осуществлялось. Германские войска на Востоке также испытывали острый недостаток продовольствия, и пленных неизбежно кормили по остаточному принципу. Почти так же высока была смертность среди немецких и итальянских пленных, захваченных в мае 1943 года американцами и британцами в Тунисе (их было до 250 тысяч). Советские войска в 1942–1943 годах сами испытывали немалые трудности в снабжении продовольствием. Случаи смерти солдат от истощения были не только в блокадном Ленинграде, но и на Брянском и Донском фронтах.

Возможно, Рокоссовский сумел бы позаботиться о пленных, худо-бедно наладить их снабжение и медицинскую помощь. Но Константина Константиновича уже 4 февраля отозвали в Москву. А поскольку Донской фронт был расформирован и часть его тыловых служб, войдя в состав нового Центрального фронта, перебрасывалась в район Курска, позаботиться о пленных зачастую было некому, что еще более усугубляло положение захваченных в плен солдат 6-й немецкой армии, и без того ослабленных длительным пребыванием в «котле». Основная масса их погибла именно в прифронтовой полосе, до того, как их смогли отправить в тыловые лагеря.

Американский историк Ричард Уофф утверждал: «Среди ведущих советских командиров военного времени Рокоссовский соединял в себе выдающиеся профессиональные способности с личной скромностью и приверженностью традиционным военным ценностям. Ему случалось во время войны, среди разрушительного желания животной мести с обеих сторон, проявлять гуманность и сострадание к страданиям когда-то сильного противника и несчастного немецкого населения».

О том, как Рокоссовский действительно пытался облегчить страдания немецкого населения и предотвратить насилия над мирными жителями, мы увидим в одной из следующих глав. Пока же отметим, что гибель большинства сталинградских пленных создало у немцев впечатление особой беспощадности войск Рокоссовского. Немцы ведь не знали, что сразу после капитуляции сталинградской группировки он перестал командовать Донским фронтом.

Военачальник, сам испытавший несправедливость в 1937 году, всегда стремился по мере возможности помочь невинно пострадавшим. Н. А. Антипенко приводит в своих мемуарах одну историю, случившуюся тогда, когда Константин Константинович командовал Донским фронтом:

«Немало усилий потребовалось от тыла фронта, чтобы обеспечить всем необходимым пришедшую к нам 2-ю танковую армию под командованием генерал-лейтенанта А. Г. Родина. Подробную информацию о нуждах танкистов я получил от начальника тыла 2-й танковой армии Суркова – того самого Суркова, который весною 1942 года под Москвой был предан суду военного трибунала за бесхозяйственность.

От него я услышал прелюбопытную историю. Вышестоящие инстанции заменили ему расстрел разжалованием в рядовые и посылкой на передовую (в то время нередко практиковалась подобная мера). Сурков был направлен в одну из армий, оказавшуюся потом на Волге в составе Донского фронта. Глубоко потрясенный несправедливостью обвинения, он утратил всякий интерес к жизни и стал искать случая, чтобы умереть.

Но далее события развернулись самым удивительным образом. Перед началом наступления Донского фронта К. К. Рокоссовский прибыл на участок одной из армий, чтобы лично осмотреть позиции. Командующий фронтом и командарм, тщательно маскируясь, приблизились к высотке, откуда хорошо просматривалась местность в сторону противника. Вокруг свистели вражеские пули. Каково же было возмущение командующего, когда он заметил впереди человека, идущего во весь рост! Он приказал немедленно доставить к нему этого злостного нарушителя маскировочной дисциплины. Ползком и короткими перебежками посыльный приблизился к солдату и передал ему приказание.

Тот явился и доложил:

– Товарищ командующий! По вашему приказанию рядовой Сурков явился.

Рокоссовский, не успев остыть от гнева, резко спросил:

– Какой Сурков?

– Тот самый Сурков, который вместе с вами служил на Дальнем Востоке в кавалерии в мирное время.

Трудно было в нем узнать старого знакомого: весь в грязи, небритый, в рваной шинели.

И удивление, и доброта появились на лице командующего. Уже лежа рядом с ним в кустах, Сурков рассказал ему обо всем, что с ним произошло, и получил распоряжение явиться в штаб фронта.

Через несколько дней Суркову было объявлено, что решением Верховного главнокомандующего он восстановлен в звании генерал-майора. Вскоре он был назначен начальником тыла 2-й танковой армии, с которой и прибыл на Центральный фронт».

Заместитель командующего Донским фронтом генерал К. П. Трубников так описал обстоятельства пленения Паулюса еще в 1943 году, по горячим следам:

«Кольцо окружения сжималось все больше. Связисты запеленговали местонахождение штаба Паулюса. Но не было уверенности, что там находится именно он сам. Мы располагали данными, что Паулюс вылетел в Германию. И вдруг – сообщение: Паулюс объявил о сдаче. Первым получил об этом сведения Шумилов. Его подразделения захватили штаб командующего немецкой армией, но Паулюс заявил, что официально капитулирует только перед начальником, равным или почти равным ему по званию.

Меня одолевали сомнения: Паулюс ли это? Посоветовавшись с Шумиловым, решили, что я лично проверю, прежде чем сообщим К. К. Рокоссовскому.

Паулюса привезли в избу, где находился Шумилов. Я вошел в комнату. Здесь было трое в форме германской армии. Увидев меня в генеральской форме, они встали. Переводчик сказал, что прибыл высший начальник на этом участке фронта.

Паулюс сухо представился:

– Фридрих фон Паулюс, командующий армейской группой. (Здесь память подвела советского генерала. Паулюс никак не мог приписать себе несуществующий знак дворянского достоинства „фон“, ведь он не был дворянином. – Б. С.)

За ним встал второй.

– Генерал-лейтенант Шмидт, начальник штаба армейской группы. Я член партии национал-социалистов. Хайль Гитлер! – И он поднял правую руку наискось вверх (в действительности Артур Шмидт не был членом нацистской партии. – Б. С.).

Я ответил, что сейчас это вряд ли имеет значение, и, обращаясь к Паулюсу, спросил:

– А вы в какой партии состоите?

– Я беспартийный.

После этого отрекомендовался третий:

– Полковник Адам, адъютант командующего армейской группой. В партиях не состою.

Я предложил пленным папирос и чаю. Паулюс поблагодарил. Принесли компот в банках и папиросы. Чая, видимо, не оказалось. Паулюс сразу закурил. Меня терзало сомнение: а может быть, это все же не Паулюс. Сообщу Константину Константиновичу, а он в Ставку – и получится конфуз. Решил уточнять.

– Именно вы будете генерал-полковник фон Паулюс?

– Я генерал-фельдмаршал Фридрих фон Паулюс. Несколько дней назад я получил шифровку из Берлина о присвоений мне нового звания. Я, правда, ее не сохранил.

– Предъявите ваши документы.

– Пожалуйста.

С Шумиловым тщательно рассмотрели документы, фотографию. Сомнений не было! Я стал задавать вопросы о расположении оставшихся в окружении войск, о потерях в период окружения и т. д. Он отвечал спокойно и уверенно. Да, подобными данными мог располагать только командующий группой. Я решил сообщить обо всем командующему фронтом. В соседней избе был телефон ВЧ.

– Как? Паулюса? – переспросил Рокоссовский. – Не может быть. По данным разведки, он улетел в Германию…

– Константин Константинович! Совершенно ответственно заявляю, что он. Лично проверил.

– Значит, можно докладывать в Москву?

Рокоссовский замолчал. Я понял, что он советуется с членом Военного совета Телегиным и маршалом артиллерии Вороновым. Потом он снова заговорил:

– Ты хорошо разобрался, Кузьма Петрович? Как выглядит?

– Неказисто.

– Ну хорошо, покорми, угости водкой и отправляй быстро в штаб фронта.

Я возвратился в избу Шумилова и предложил Паулюсу пообедать.

После обеда направили пленных в штаб фронта на броневике со специальной охраной. Доставили Паулюса поздно ночью. Там его допросили Рокоссовский и Воронов, после чего на самолете отправили в Москву».

Советские генералы были явно удивлены, что германское командование не эвакуировало по воздуху Паулюса и его штаб, а также других генералов, хотя имело такую возможность. Советское командование в таких случаях поступало совершенно иначе. Например, перед падением Севастополя были вывезены самолетами и подводными лодками командующий Отдельной Приморской армией И. Е. Петров, командующий Черноморским флотом Ф. С. Октябрьский и многие другие генералы и адмиралы. Для Паулюса и других германских генералов в Сталинграде вопрос о том, чтобы покинуть своих солдат на произвол судьбы, даже не вставал. Лишь единицы из них были эвакуированы по воздуху как незаменимые специалисты.

Именно Рокоссовскому, как гласит молва, Паулюс отдал свой пистолет. Хотя это как будто противоречит директиве военного совета Донского фронта от 29 января, требующей изымать у немецких военнопленных личное оружие. Если ее выполнили и в отношении Паулюса, то изъять пистолет у него должны были пленившие его бойцы 64-й армии М. С. Шумилова. Хотя, конечно, впоследствии пистолет могли передать и Рокоссовскому.

После победы в Сталинграде участвовавшие в сражении генералы начали «тянуть одеяло на себя». Каждый считал, что более других достоин славы победителя. При этом те генералы, которые участвовали в Сталинградской битве с первого дня, только себя считали «истинными сталинградцами». Многие из них враждебно относились к Рокоссовскому, считая, что он пришел «на все готовенькое» – добивать Паулюса. Эти настроения отразились в донесениях особых отделов.

5 марта 1943 года начальник 2-го отдела 3-го управления НКВД СССР В. Ильин докладывал в Управление Особых отделов НКВД СССР об отрицательных явлениях в частях Донского фронта:

«В штабы армий и штаб фронта приходят донесения, одно из которых всегда исключает другое.

Зам. нач. отдела кадров Донфронта подполковник Николаенко говорит: „Мне приходится разбирать наградные материалы. Командиры дивизий вносят невероятную путаницу в эти дела. В частности, взятие хутора Вертячий приписывают себе несколько дивизий, в том числе 252-я, которая проходила стороной. Чудовищно разрослись споры генералов, мешающие созданию ясной картины военных действий и, в конечном итоге, мешающие ведению войны“.

В ряде случаев на Донфронте имело место зазнайство. Источник провел несколько дней в штабе 62 армии, исключительно стойко дравшейся в Сталинграде. Однако у руководителей армии были настроения зазнайства. Генерал-лейтенант Гуров, член ВС, во всех разговорах подчеркивал, что только армии, бывшие в Сталинграде (62 и 64), могут считать себя защитниками Сталинграда. Эти настроения проявились на митинге в Сталинграде 4 февраля, где о Рокоссовском просто не упомянули.

Члены Военного совета 62 армии занимались восхвалением друг друга и нашли даже своего певца-писателя Николая Вирта, выступившего в „Правде“ со статьями, которые в Москве писатели в шутку называют „Ум и мудрость Чуйкова“.

Начальник ПУ Донфронта генерал Галаджев говорил источнику:

„Я имею ряд сигналов, что ВС 62 армии презрительно относится к нам, штабу Донфронта. У генерала Гурова, видимо, закружилась голова от успехов и это к добру не приведет. Дело не в штабе фронта, не в отношении к отдельным лицам, а в отношении Гурова к самому себе“.

В этом свете некрасиво выглядит поведение ВС 62 по отношению к Герою Советского Союза генералу Родимцеву, командиру 13 гвардейской дивизии.

В свое время (осень 1942 г.) цензура разрешала писать о Родимцеве, т. к. он широко известен за границей. Материалы о Сталинграде шли, главным образом, из дивизии Родимцева, сыгравшей большую роль в спасении Сталинграда. Генерал-лейтенанты Чуйков и Гуров обиделись на это, Гуров прямо говорил источнику – „всю славу Сталинграда отдали Родимцеву“. Вокруг Родимцева создали нездоровую атмосферу, пошли даже разговоры явно недостойные – „Родимцев – генерал для газет, он ничего не сделал“ и т. д.

ВС 62 представил Родимцева к ордену Суворова, а потом прислал в штаб ДФ телеграмму с отменой представления. Родимцев – почти единственный командир соединения, не награжденный за Сталинград.

Сам Родимцев говорил источнику:

„Вокруг моей дивизии идет возня, которая ничего не стоит и не имеет оснований“.

Помощник т. Хрущева подполковник Гапочка, не бывший в последнее время в Сталинграде, видимо со слов тех же командиров, говорил источнику, что Родимцев зазнался.

Писатель К. Симонов, бывший недавно у командующего 64 армией генерал-лейтенанта Шумилова, рассказывает:

„Шумилов просто не может слышать имени Родимцева. Дело объясняется просто – генерал-лейтенант Чуйков, друг Шумилова, всеми силами старается зажать Родимцева, ревнуя его к его славе“.

Кинооператор Р. Кармен говорит:

„С Родимцевым делают странные вещи. Его хотят всячески принизить, хотя он, как герой, выходит за рамки обычного командира дивизии“».

Необходимо подчеркнуть, что Рокоссовский никогда не гонялся за славой из-за природной скромности и в спорах, кто больше сделал для победы в Сталинграде, участия не принимал.

После Сталинграда полководческая звезда Рокоссовского поднялась высоко. Он стал одним из самых популярных военачальников Красной армии, к тому же облеченных особым доверием Сталина. Его имя прозвучало во всем мире как имя командующего фронтом, перед которым впервые в истории Второй мировой войны капитулировал командующий германской армией. А впереди были новые победы и новые испытания.

Глава восьмая
КУРСКАЯ БИТВА

4 февраля 1943 года Рокоссовский был вызван в Москву. Он вспоминал:

«В тот же день мы направились в Кремль и были приняты Сталиным. Завидя нас, он быстрыми шагами приблизился и, не дав нам по-уставному доложить о прибытии, стал пожимать нам руки, поздравляя с успешным окончанием операции по ликвидации вражеской группировки. Чувствовалось, что он доволен ходом событий. Беседовали мы долго. Сталин высказал некоторые соображения о будущем развитии боевых действий.

Напутствуемые пожеланиями новых успехов, мы оставили его кабинет. Не могу молчать о том, что Сталин в нужные моменты умел обворожить собеседника, окружить его теплотой и вниманием и заставить надолго запомнить каждую встречу с ним… (Интересно, что 4 февраля на совещании у Сталина вместе с Рокоссовским присутствовал начальник Управления НКВД по делам военнопленных П. К. Сопруненко – один из тех, кто в 1940 году организовывал расстрел польских офицеров в Катыни и других местах. Очевидно, на этот раз речь шла о том, что делать с захваченными под Сталинградом пленными. Но Петр Карпович вышел в 23.10, а Константин Константинович зашел в кабинет в 23.15, так что вопрос о пленных, очевидно, был решен без него. И мы, наверное, никогда не узнаем, как решил Сталин судьбу пленных немцев – то ли приказал содержать их в невыносимых условиях, чтобы поскорее умерли, то ли приказал заботиться и постараться сохранить им жизнь, чтобы иметь определенные пропагандистские козыри, да нерадивые исполнители подкачали. Хотя о пленных генералах и офицерах Верховный Главнокомандующий наверняка приказал заботиться, возможно, рассчитывая в дальнейшем использовать их в политической игре вокруг послевоенной Германии. Поэтому из плененных 4300 офицеров и генералов уцелело большинство. – Б. С.)

Перед прощанием Сталин предупредил, что на меня возлагается новая задача, от успешного решения которой зависит многое. В Ставке Верховного Главнокомандования нас ознакомили с общим планом развития наступления на курском направлении. Ради этого и создавался новый фронт, который был назван Центральным. В его состав включались 21-я, 65-я общевойсковые и 16-я воздушная армии Донского фронта, 2-я танковая, 70-я армии и ряд частей и соединений из резерва Ставки. Во взаимодействии с Западным и Брянским фронтами Центральный фронт должен был окружить и уничтожить орловскую группировку противника.

Войскам нового фронта предстояло развернуться между Брянским и Воронежским фронтами, которые в это время продолжали наступление на курском и харьковском направлениях, и, взаимодействуя с Брянским фронтом, нанести глубокоохватывающий удар в общем направлении на Гомель, Смоленск, во фланг и тыл орловской группировке противника.

Начало этой красивой по замыслу операции намечалось на 15 февраля. Но, для того чтобы ее начать, надо было прежде всего сосредоточить войска, основная масса которых со своими тылами находилась в районе Сталинграда».

Из-за трудностей передислокации, особенно тыловых подразделений, срок начала наступления пришлось перенести на 25 февраля.

Рокоссовский вспоминал:

«Наступление вначале развивалось успешно. 65-я армия, поддержанная справа частью сил 70-й армии, отбрасывая противника, достигла Комаричей и Лютежа, 2-я танковая армия овладела Середина-Будой, а конно-стрелковая группа, не встречая особенно сильного сопротивления, вырвалась еще дальше. Предчувствуя подвох со стороны врага, я приказал Крюкову остановиться и прочно закрепиться на рубеже Севска. Но неугомонного рубаку не так-то просто было унять в его порыве. Он уже достиг Десны у Новгород-Северского, мало заботясь о разведке на флангах».

При переброске войск Донского фронта на новое направление Рокоссовский допустил одну досадную ошибку. По воспоминаниям Н. А. Антипенко, в тот момент являвшегося начальником тыла Брянского фронта, «неистовствовали февральские метели. Продолжали прибывать по железной дороге в район Ельца и Ливен войска и боевая техника в состав Центрального (бывшего Донского) фронта. Штабу его было указано разместиться в деревне Свобода севернее Курска. Прибывал штаб сюда отдельными эшелонами на протяжении многих дней. Перемещаясь на курское направление, командование фронта оставило на Волге все свои дорожные части и дорожную технику, недооценив роль тыла в подготовке и проведении предстоящих операций. Для перевозки личного состава и учреждений полевого управления было предоставлено 30 поездов, много всякого имущества было погружено в них, но для дорожной техники места не нашлось.

Дорого обошлось это войскам!

Частям, выгруженным из вагонов в Ельце и Ливнах, предстояло совершить пеший переход в 150–200 километров».

За эту ошибку в большой мере был ответствен начальник тыла Донского, а потом Центрального фронта И. Г. Советников, который в результате был заменен Н. А. Антипенко. По словам последнего, находившиеся в Курске тыловики не могли работать, поскольку «фашисты бомбили Курск днем и ночью. Штабы и службы несли немалые жертвы, но уйти из Курска не могли из-за полного бездорожья: для размещения служб тыла требовалось не меньше 10–15 деревень, и нужны были дороги». Положение усугублялось начавшейся распутицей.

Немецкие налеты продолжались и в последующие месяцы.

Н. А. Антипенко вспоминал:

«Данные разведки и анализ обстановки не оставляли сомнений в том, что назревает гигантское сражение на Курской дуге. В эти недели мне приходилось почти ежедневно бывать у командующего фронтом, у начальника штаба. Однажды (это было в середине мая) я поехал на КП с докладом. Приближаясь к деревне, я видел, как немецкий самолет сделал на нее два или три захода. Когда же мы въехали в деревню, нам открылась страшная картина: домик Рокоссовского был полностью уничтожен, и на развалинах лежал раненый дежурный адъютант. Велика была наша радость, когда мы увидели Рокоссовского, идущего нам навстречу. Он ходил завтракать в столовую, в 100 метрах от его домика, поэтому остался в живых. Он немедленно захотел меня выслушать. Докладывая обстановку, я обратил внимание командующего на то, что противник совершенно безнаказанно производит налеты на железнодорожную линию Касторное – Курск и даже ночью уничтожает подвижной состав и паровозы. За два месяца противник сбросил на этот участок 4 тысячи бомб. К слову сказать, было известно, что за каждый подбитый паровоз немецкий летчик получал Железный крест.

Командующий поставил перед зенитчиками задачу – отбить у немецких летчиков охоту совершать ночные налеты на наши поезда. К чести зенитчиков, они успешно выполнили эту задачу. Любопытна была практика: паровоз ставили в середину поезда, составленного из платформ без всякого груза. На некоторых из них устанавливались зенитные орудия и пулеметы. Если обычно машинисты старались не допустить, чтобы искры из трубы демаскировали паровоз, то в данном случае, наоборот, они привлекали к себе внимание противника. Несколько раз таким приемом вовлекали немецких стервятников в сферу действенного огня. После того как десятка полтора самолетов рухнуло на землю, ночные налеты на поезда прекратились. Продолжались налеты днем на мосты линии Касторное – Курск. Но железнодорожники, военные и гражданские, приспособились быстро справляться с последствиями этих нападений. Вблизи каждого моста постоянно находилась дежурная команда с набором восстановительных материалов. После налета, если случались повреждения, мост тотчас же восстанавливали, и перерывы в пропуске поездов не превышали 3–4 часов».

Наступление Центрального фронта, начавшееся 26 февраля, закончилось неудачей. Рокоссовский признавался П. И. Батову: «Расчет был на то, что введем вслед за вами двадцать первую армию. Но Ставка повернула Чистякова на юг. Раскидали братцев-сталинградцев по всем фронтам. Но ничего не поделаешь, на юге тяжелая обстановка. Контрнаступление немцев против Юго-Западного и Воронежского фронтов развивается. Своим ударом по орловской группировке мы должны облегчить положение наших войск на юге. Задача срезать дугу и окружить немцев под Орлом остается».

По всей вероятности, Константин Константинович сожалел, что, вместо того чтобы оставить весь Донской фронт на юге, где разворачивались главные события, его основные силы были переброшены на центральный участок фронта для операции против Орловской группировки противника. Вероятно, если бы основные силы, освободившиеся после ликвидации 6-й немецкой армии, были использованы на юге, советские войска не понесли бы тяжелого поражения в районе Харькова в феврале – марте 1943 года.

Центральному фронту не хватило сил, чтобы закрепить первоначальные успехи. 2-й танковой армии и кавалерийскому корпусу В. В. Крюкова удалось занять Севск и, продвинувшись на 120 километров, 7 марта достичь Десны у Новгорода-Северского. Но неприятель, успешно отразив наступление Брянского фронта непосредственно на Орловский плацдарм, нанес контрудар по прорвавшимся к Десне танкистам и кавалеристам и отрезал их от основных сил фронта. 12 марта они начали спешно отходить к Севску. В этот день, по воспоминаниям Батова, ему позвонил Рокоссовский и сообщил: «Удержать занятую кавалерией и танкистами территорию не удастся. Резервов нет. Войска отходят поспешно. Принято решение занять оборону на левом крыле фронта по реке Сев. Отступающие войска второго кавкорпуса и сто пятнадцатой бригады после выхода из боя передаю в подчинение вашей армии. Оборону на восточном берегу реки Сев занимайте немедленно. Действуйте быстрее, иначе противник на плечах отступающих форсирует реку и причинит нам еще больше неприятностей».

Большей части окруженных, бросивших тяжелое вооружение и технику, удалось переправиться на восточный берег реки Сев. Комиссия ГКО во главе с Г. М. Маленковым и военный совет Центрального фронта пришли к выводу, что в поражении никто не виноват, поскольку танкисты Родина и кавалеристы Крюкова подверглись ударам превосходящих сил противника, и предавать кого-либо суду нет оснований.

Брянский фронт, начавший наступление 12 февраля, к концу месяца остановился на рубеже Новосиль – Малоархангельск – Рождественское. План по окружению Орловской группировки немцев не удался. Как отмечает Рокоссовский,

«в связи с усиливавшейся опасностью на левом фланге нашего фронта было отдано распоряжение коннострелковой группе генерала В. В. Крюкова приостановить продвижение на запад. Ей надлежало закрепиться в районе Севска и удержать город до подхода частей 65-й армии, вместе с тем продолжать вести разведку в северном и южном направлениях, где было обнаружено скопление крупных сил противника. Крюков нарушил приказ. Вышедшая к Десне коннострелковая группа была атакована крупными вражескими силами во фланг и тыл и окружена. Она хотя и вырвалась из окружения, в чем ей помогли подоспевшие на помощь части 65-й армии и 2 ТА, но понесла тяжелые потери. Самоволие и беспечность генерала Крюкова дорого нам обошлись: помимо значительных потерь в людях и лошадях в составе группы мы оставили Севск, крупный населенный и важный опорный пункт на реке Сев».

Теперь Центральный фронт 2-й танковой и только что прибывшими 21-й и 70-й армиями наносил удар на Орел. Однако действия 70-й армии оказались неудачными. Она была сформирована из пограничников, чьи командиры не имели опыта общевойсковых боев. 21-ю же армию пришлось срочно направить в район Обояни в распоряжение Воронежского фронта, потерпевшего тяжелое поражение под Харьковом.

Поэтому во второй половине марта наступление на Орел было прекращено. Центральный фронт перешел к обороне на рубеже Городище, Малоархангельск, Троена, Лютеж, Коренево. Фронт усилили 48-й армией П. Л. Романенко и 13-й армией Н. П. Пухова из Брянского фронта, а также 60-й армией И. Д. Черняховского из Воронежского фронта.

Причины неудач соседей Рокоссовский видел в следующем:

«Изучая обстановку, противника и предугадывая характер предстоящих сражений, я невольно задумывался над причинами многих поражений советских войск за прошедший период, в частности в операции, связанной с потерей Харькова и Белгорода. На мой взгляд, происходило это потому, что нашим Верховным Главнокомандованием при проведении наступательной или оборонительной операции не уделялось должного внимания своевременному созданию необходимых резервов, при наступлении расходовались все силы до предела, фронт вытягивался в нитку, отрываясь от своих баз. Не учитывались возможности противника и состояние своих войск. Желание превалировало над возможностями.

Совершенно неудовлетворительной оказалась наша глубокая оперативная да и стратегическая разведка.

Противник при отходе имел возможность создавать крупные группировки своих сил и наносить нам неожиданно контрудары, парировать которые было нечем.

Отсутствие в глубине нашей обороны оперативных резервов позволяло противнику после прорыва фронта на узких участках безнаказанно идти на глубокое окружение советских войск, а окружив, беспрепятственно уничтожать их».

16 марта 1943 года Рокоссовский писал жене:

«Дорогая моя Люлю!

Пользуясь случаем, посылаю тебе маленькую посылку, состоящую из всякой всячины. Хотелось бы и себя запаковать в эту посылку и появиться внезапно перед тобой, но, увы, этого сделать нельзя. Скучаю по вас, мои дорогие, и ужасно хочется вас видеть. Когда встретимся, не знаю. Дела у нас сейчас горячие. Работы много, и отдыхать приходится урывками. Фрицы начали крепко огрызаться, и приходится держать ухо востро и напрягать все усилия, чтобы не оплошать. От Москвы их гоним все дальше и дальше, и это меня радует, не будут так угрожать вам.

А пока до свидания, мои дорогие, целую вас крепко-крепко,

любящий вас Костя».

Штаб Центрального фронта находился в поселке Свобода недалеко от Курска. А в Курске разместился 85-й походно-полевой госпиталь. Возглавляла его Галина Павловна Шишманева – гражданская жена командующего артиллерией фронта Василия Ивановича Казакова, большого друга Рокоссовского. Она же, в свою очередь, дружила с возлюбленной Рокоссовского Галиной Талановой. Но вскоре случилась трагедия. Как раз в июне Шишманева уговорила свою лучшую подругу поехать «на ужин к генералам». Они направились в столовую, где уже находились Рокоссовский с Казаковым, и попали под немецкие бомбы. Таланова не пострадала, а вот ее подруга была смертельно ранена и через две недели скончалась.

Василий Иванович похоронил Галину в Курске, на Никитском кладбище. После войны поставил на ее могиле необычный памятник. По углам – четыре артиллерийских снаряда, а между ними – тяжелая чугунная цепь. Вверху же сияла большая пятиконечная латунная звезда.

В апреле на Центральном фронте побывала комиссия из Москвы во главе с членом ГКО Г. М. Маленковым. В нее вошли начальник тыла Красной армии А. В. Хрулев, заместитель начальника Генерального штаба А. И. Антонов. Вместе с ними прибыл первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии и начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко, назначенный членом военного совета Центрального фронта.

По предложению членов комиссии Рокоссовский написал записку Сталину. Константин Константинович так передает ее содержание:

«В записке кратко оценивалась обстановка, сложившаяся на южном крыле советско-германского фронта в результате зимней кампании 1942/43 года, и высказывались некоторые предположения на лето 43-го. В ней отмечалось, что наиболее вероятным участком фронта, где противник летом 1943 года попытается развернуть свое решительное наступление, будет Курская дуга. Там он постарается совершить то, что ему не удалось зимой, но уже большими силами. Продолжающаяся переброска войск в район Орла и севернее подтверждает возможность таких намерений противника, а конфигурация фронта способствует их осуществлению. Я подчеркивал настоятельную необходимость создания мощных резервов Верховного Главнокомандования, расположенных в глубине (восточнее Курской дуги), для отражения удара крупных вражеских сил на курском направлении.

Обращалось внимание и на несколько непонятное положение в управлении войсками, когда начальник Генерального штаба вместо того, чтобы управлять из центра, где сосредоточены все возможности для этого, убывает на длительное время на один из участков фронта, тем самым выключаясь из управления. Заместитель Верховного Главнокомандующего тоже выбывает на какой-то участок, и часто получалось так, что в самые напряженные моменты на фронте в Москве оставался один Верховный Главнокомандующий. В данном случае получалось „распределенческое“ управление фронтами, а не централизованное. Я считал, что управление фронтами должно осуществляться из центра – Ставкой Верховного Главнокомандования и Генеральным штабом».

По утверждению Рокоссовского, «используя все возможности, мы к началу сражения смогли довести численность стрелковых дивизий только до 4,5–5 тыс. и лишь отдельных – до 6–7 тыс. человек (в другом месте Константин Константинович уточнил, что дивизий численностью 6–7 тысяч человек было всего четыре. – Б. С.).В то же время (по вполне достоверным данным) в находившихся против нас вражеских дивизиях насчитывалось: в пехотных – 10–12 тыс., танковых – 15–16, моторизованных – 14 тыс. человек. Несмотря на большие потери, которые понесли немецкие войска в зимний период, фашистскому командованию удалось восполнить их».