Текст книги "Рокоссовский"

Автор книги: Борис Соколов

Я думаю, что С. Вогулов и другие очевидцы и исследователи, полагающие, что призывы Ильи Эренбурга были одной из главных причин той волны насилия, которую принесла в Европу Красная армия, вольно или невольно заблуждаются. Эренбург призывал «убить немца», но он никогда не призывал убить венгра (хотя Венгрия была союзницей Германии) и уж тем более убить серба. А ведь и венгерскому, и сербскому населению от Красной армии досталось в полной мере.

С. Вогулов рисует впечатляющую картину разложения советских войск в Германии в первые послевоенные месяцы: «Старший офицерский состав больше уделял внимания коммерческим операциям, чем работе с людьми. В войсках опять резко пала дисциплина. Дело дошло до того, что одна кучка из полка связи украла легковую машину у командующего войсками и на ней раскатывала, производя вооруженные грабежи.

Такая картина разложения и повторного, резкого падения дисциплины была повсеместно, по всей зоне оккупации. Встрепенулось командование советских оккупационных войск в Германии и стало призывать командующих армиями навести у себя порядок.

Вот один из характерных документов:

„Всем командирам

При этом прилагаю выписки из писем немцев, сделанные нашей цензурой. Подумайте хорошенько, куда это ведет, и сделайте так, чтобы немцы не жаловались на нас.

Жуков“.

И на четырех печатных страницах выписки. Они по-человечески – жуткие.

1. Дорогие дети! У нас ничего не осталось, пришли русские солдаты и у нас все забрали. Нечего есть. Не знаем, доживем как-либо до зимы или нет…

2. Гитлер и Геббельс в одном оказались действительно правы, это в отношении русских коммунистов. Даже наши немецкие коммунисты досыта насмотрелись на своих русских собратьев и начинают ненавидеть их.

3. Дорогой сын! Мы здоровы, но надолго ли – не знаем. Все сейчас у нас очень плохо. Русские офицеры спаивают наших девушек водкой, спиртом, увозят их к себе на машинах и устраивают с ними оргии. Вечером просто невозможно выйти на улицу, хотя часто грабят и днем, прямо на улице. За нами следят и продают наши же люди, и не верится, чтобы мы, немцы, которых еще не так давно уважал весь мир, так низко пали сейчас и были так презираемы. Многие наши молодые люди не видят никакого выхода и кончают жизнь самоубийством.

И так все в этом духе. Жутко читать эти документы людей, которых Гитлер привел к катастрофе и которые не могут быть сейчас не только в завтрашнем дне, но и в сегодняшнем.

После этого письма Жукова начинает работать прокуратура. Чуть ли не каждый день по войскам объявляются приказы с приговорами военного трибунала. То там изнасиловали немецких женщин офицеры или солдаты, или какой-то лейтенант шел по автостраде, остановил немецкую машину и, убив шофера, скрылся. За два месяца не менее тридцати подобных приказов, но это случайно попавшиеся люди. Издается специальный приказ, требующий лучшей работы прокурора и других органов, выявляющих аморальное отношение к немецкому населению.

Но все это тщетно! Напрасно! Ибо офицерский состав разложен, в войсках много уголовных элементов, с полным знанием своей уголовной профессии использующих форму оккупационной армии.

Безудержный разврат охватил русские оккупационные войска. Командование обеспокоено неслыханным ростом венерических заболеваний и ежемесячно от трех до пяти приказов посвящает этому вопросу…

Росту проституции среди немецкого населения содействует чрезвычайно трудное положение с продовольствием, ибо снабжение немецкого населения поставлено чрезвычайно плохо. Как правило, карточки почти не отовариваются в той норме, на которую они выписаны. Это главным образом относится к жирам, мясу, мармеладу, сахару.

Пресыщенные же развратники уже не довольствуются немецкими женщинами и девушками; начинает расти детская проституция.

Вот перед вами шофер легковой машины начальника отделения заготовок. Этот начальник – коммунист; в прошлом – работник НКВД, и сейчас, нажившись на войне, добился демобилизации.

Его шофер хвастается перед своими товарищами и даже перед некоторыми офицерами тем, что сейчас у него в каждом городе по девочке 12–13 лет. Этот выродок с упоением, закатывая от удовольствия глаза, хрюкает:

– Вы поймите, друзья, ни одной волосинки!

А до войны этот мерзавец был режиссером сельских клубов на Украине».

Словом, картина была примерно одинаковой во всех советских фронтах, вторгшихся в Германию, будь то на 3-м Белорусском в Восточной Пруссии, на 2-м Белорусском в Восточной Пруссии и в Померании, на 1-м Белорусском в Бранденбурге или на 1-м Белорусском в Силезии.

Конечно, и грабежи, и изнасилования, и убийства совершали в Германии и войска западных союзников. Согласно немецким свидетельствам, особенно отличались по этой части французы. Но масштаб грабежей и насилий с Красной армией был не сопоставим. Вот что пишет С. Вогулов, которому в первые послевоенные недели пришлось по служебным делам побывать на занятой американцами территории Германии, которая должна была быть передана в советскую оккупационную зону:

«Там, где прошла Красная Армия, вы ни в одной квартире не увидите целой двери, целого гардероба, целого письменного стола. Они все вскрыты, взломаны штыком, ломом и каблуком…

Экстренное задание. Союзники освобождают территорию, которая должна быть оккупирована советскими войсками. Нужно в течение суток выявить, что нам оставляют наши союзники».

В местной комендатуре, только что оставленной американцами, С. Вогулова встретила «целая очередь жалобщиков из числа жителей города. Большинство из них пришли с заявлением о том, что у них отобрали русские офицеры автомашины и велосипеды. Пришли уже заплаканные девушки с жалобами на бесчинства. У многих уже кое-что стащили и кое-кого уже изнасиловали…

Мне рассказывают, как один командир Н-й дивизии, узнав, что в городе есть завод хромовой кожи, немедленно устремился на этот завод и нагрузил хромом свою машину до отказа, после чего на завод поставил свою охрану, запретив владельцу завода что-либо делать из данного хрома.

Мне говорили: – Вот вы заставляете нас пускать предприятие в ход, но как же можно их пускать при методах, какие, например, применил наш генерал на заводе, изготовляющем хром. Ведь американцы делали все иначе. Если какому-нибудь американцу нужен был кожаный костюм, то представителя этого завода вызывали сюда, с офицера снималась мерка и тот через два-три дня получал костюм, какой он хотел. Мы же такими действиями только замораживаем промышленность и инициативу промышленников.

Немецкое население, увидев это, стало быстро прятать свои запасы. В эту кратковременную поездку я видел, что немецкое население, бывшее под американской оккупацией, не было разграблено, не было унижено и морально. Никто из немцев, встреченных мною, не смог назвать ни одного антиморального поступка американских войск, никто не высказал ни одной обиды на американцев. Только в больших городах жаловались на исключительный недостаток продовольствия. Меня поражало большое обилие немецких автомашин и мотоциклов в зоне американской оккупации. Во всех квартирах у немцев я видел прекрасные радиоприемники; все это в советской зоне уже было редкостью, а вскоре стало редкостью и в этой зоне, которую для нас освободили американцы.

Через месяц после занятия этой зоны все, оставшееся от американцев, было поглощено трофейными органами, в результате чего ничего не осталось на фабриках и заводах».

Насилиями, грабежами и убийствами грешили и солдаты армий, входивших во фронт Рокоссовского. Так, согласно свидетельствам уцелевших, 19 января 1945 года советские танки 5-й гвардейской танковой армии перехватили колонну беженцев и перебили людей, направлявшихся к заливу Фришес-Хафф.

Александр Солженицын, служивший в 48-й армии 1-го Белорусского фронта командиром звукоуловительной батареи, вспоминал: «Три недели уже война шла в Германии, и все мы хорошо знали: окажись девушки немки – их можно было изнасиловать, следом расстрелять, и это было бы почти боевое отличие; окажись они польки или наши угнанные русачки – их можно было бы во всяком случае гонять голыми по огороду и хлопать по ляжкам – забавная шутка, не больше».

А в пьесе «Пир победителей», где отразились насилия, творимые Красной армией в Восточной Пруссии, Александр Исаевич помянул и своего комфронта:

 
Ваш Рокоссовский не вчера ли
Еще был зэк.
Не человек,
В Сибири ж где-то на лесном повале
Не то стволы пилил, не то грузил на баржи,
Сегодня вызван, нужен, маршал, —
А завтра, может быть, опять его в тайгу?
 

Однако страх «вернуться в тайгу» (точнее, в «Кресты»), если он вообще существовал у маршала, не помешал Рокоссовскому предпринять меры для борьбы с эксцессами, с опасной быстротой распространившимися среди его подчиненных.

Английский публицист Энтони Бивор пишет в своей книге:

«Драматург Захар Аграненко, воевавший в Восточной Пруссии в составе подразделения морской пехоты, писал в своем дневнике, что советские солдаты не верили, будто немецкие женщины станут добровольно вступать с ними в индивидуальные интимные контакты. Поэтому красноармейцы насиловали их коллективно – на одну женщину по девять, десять, двенадцать человек. Позднее он рассказал о том, как немки сами стали предлагать себя морским пехотинцам, опасаясь за свою жизнь…

Изнасилованными могли стать даже двенадцатилетние подростки. В информации по линии НКВД из 43-й армии имелись сведения о немецких женщинах из Шпалайтена, пытавшихся совершить самоубийство. Была допрошена некая Эмма Корн, которая рассказала следующее: „Части Красной армии вошли в город 3 февраля. Когда советские солдаты спустились в подвал, где укрывались местные жители, они направили свои автоматы на меня и еще двух женщин и приказали подняться наверх. Здесь двенадцать солдат по очереди насиловали меня. Другие солдаты насиловали еще двух женщин. Ночью в подвал спустились еще шесть пьяных солдат и насиловали нас на глазах у других женщин. 5 февраля приходили три солдата, а 6 февраля восемь пьяных солдат, которые также насиловали и били нас“. Три дня спустя эта женщина предприняла попытку убить своих детей и совершить самоубийство. Попытка не удалась. Очевидно, Эмма Корн плохо знала, как это делается…

Призывы отомстить за Отчизну, подвергшуюся нападению вермахта, были поняты как разрешение проявлять жестокость. Даже молодые женщины, солдаты и медработники не выступали против. Двадцатилетняя девушка из разведотряда Аграненко говорила: „Наши солдаты ведут себя с немцами, особенно с немецкими женщинами, совершенно правильно“. Кое-кому это казалось любопытным. Так, некоторые немки вспоминают, что советские женщины наблюдали за тем, как их насилуют, и смеялись. Но некоторые были глубоко шокированы тем, что они видели в Германии. Наталья Гессе, близкий друг ученого Андрея Сахарова, была военным корреспондентом. Позже она вспоминала: „Русские солдаты насиловали всех немок в возрасте от 8 до 80. Это была армия насильников“.

Тема массовых бесчинств Красной армии в Германии так долго была под запретом в России, что даже теперь ветераны отрицают, что они имели место. Лишь некоторые говорили об этом открыто, но без всяческих сожалений. Командир танкового подразделения вспоминал: „Они все поднимали юбки и ложились на кровать“. Он даже хвалился, что „два миллиона наших детей родились в Германии“…

Маршал Рокоссовский издал приказ № 006, в котором говорилось о том, что чувство ненависти к врагу должно проявляться только во время боя. Приказ предусматривал наказание солдат за грабежи, кражи, насилие над местным населением, бессмысленные поджоги и разрушение зданий. Однако кажется, что этот приказ не достиг должного эффекта. Предпринимались, правда, попытки навести порядок. Ходили рассказы о том, что некий командир дивизии самолично расстрелял лейтенанта, насиловавшего вместе со своими солдатами немецкую женщину. Однако в большинстве случаев начальству наводить в собственных частях порядок было очень тяжело, а среди пьяных солдат, вооруженных к тому же автоматическим оружием, – просто опасно.

Даже генерал Окороков, начальник политического управления 2-го Белорусского фронта, 6 февраля выступил против того, что он называл „отказом мстить своим врагам“. В Москве же больше заботились о том, чтобы предотвратить бессмысленные разрушения, чем насилие. 9 февраля „Красная звезда“ писала, что любое нарушение дисциплины только ослабляет победоносную Красную армию, месть не должна быть слепой, а злость – неразумной. Далее в газетной статье говорилось, что солдаты в слепом гневе могут разрушить то или иное производство, которое является очень ценным для Красной армии.

Политруки на фронте пытались применить похожий подход к проблеме изнасилований. Если правильно воспитать солдат, говорилось в документах политуправления 19-й армии (входившей во 2-й Белорусский фронт. – Б. С.), то они просто не захотят иметь половые связи с немецкими женщинами. Солдаты будут испытывать к ним отвращение. Однако такая софистика только осложняла дело, загоняла проблему в тупик. Даже советские женщины, находящиеся в армии, не осуждали мужчин-военнослужащих. „Поведение наших солдат в отношении немцев, особенно немецких женщин, совершенно корректное“, – говорила 21-летняя девушка из разведывательного подразделения Аграненко. А по словам Копелева, одна из его помощниц в политотделе даже как-то пошутила по поводу случаев изнасилования немок, что вызвало естественное раздражение у этого писателя.

Нет сомнения, что преступления, совершенные германскими войсками на оккупированной территории Советского Союза, а также специфическая политическая пропаганда способствовали тому, что по Восточной Пруссии прокатилась волна ужасных изнасилований женщин. Но месть – это только часть объяснения. Если солдаты были пьяными, то для них не имела значения национальность своей добычи. Лев Копелев вспоминал, что, будучи в Алленштейне, он вдруг услышал пронзительный крик. Затем увидел, как молодая девушка убегает от двух пьяных советских танкистов. Она кричала: „Я полька! Святая Мария, я полька!“…

Основным побудительным мотивом для изнасилований являлось все же пьянство. Пили всё подряд, включая различные химические препараты из лабораторий. Является фактом, что постоянное пьянство ослабляло боевые возможности Красной армии. Ситуация стала настолько критической, что органы НКВД были вынуждены донести в Москву о массовых случаях отравления алкоголем, захваченным на оккупированной территории Германии. Многие женщины, изнасилованные пьяными солдатами, оказались на всю жизнь изувеченными. Может показаться, что красноармейцам просто необходимо было напиться, чтобы изнасиловать женщину, однако порой они так напивались, что даже не могли завершить половой акт».

Дело, как представляется, было не только и не столько в пьянстве. В Красной армии много пили всегда. Разумеется, трофейные запасы спирта и алкоголя в Германии способствовали тому, что пить стали больше. В советских политорганах даже родилась теория, что немцы, дескать, специально оставляют запасы спирта, в том числе ядовитого метилового, и алкоголя на территориях, занимаемых Красной армией, чтобы спаивать и травить красноармейцев. В действительности все обстояло гораздо проще. Немецкое командование в первую очередь эвакуировало войска, раненых и беженцев, а из складов – боеприпасы, горючее и продовольствие. До алкоголя просто руки не доходили, тем более что из-за быстрого наступления советских войск не всегда успевали вывезти даже раненых и беженцев.

Но убивали и насиловали красноармейцы все же не потому, что были пьяны. Скорее наоборот, перед совершением преступления они выпивали «для храбрости». Преступления совершались не из-за пьянства, а из чувства мести и ненависти к окружающему миру, открывшемуся советским людям в Европе, такому благополучному и устроенному, тогда как их каждый день гонят на смерть, а на родине остались сожженные города и села, где никогда не было такой сытой жизни, как в той же Восточной Пруссии.

Между прочим, так поразивший Льва Копелева эпизод в Алленштейне, когда он увидел девушку-польку, убегавшую от двух красноармейцев, запечатлен и в поэме Солженицына «Прусские ночи»:

 
Где-то тут же, из-за стенки,
Крик девичий слышен только:
«Я не немка! Я не немка!
Я же полька. Я же полька…»
 

В упомянутом Бивором приказе военного совета 2-го Белорусского фронта № 006 от 22 января 1945 года, с которым требовалось ознакомить весь командный состав до командиров взводов включительно, утверждалось, что захват крупных запасов спиртного соблазнил солдат к «чрезмерному потреблению алкоголя», и, наряду с «ограблениями, мародерством, поджогами», – об убийствах умалчивалось – теперь всюду наблюдается массовое пьянство, в котором участвуют даже офицеры. В качестве примера приводилась 290-я стрелковая дивизия, где солдаты и офицерский состав напились до такой степени, что «утратили облик бойца Красной Армии». Рокоссовский возмущался тем, что на танках перевозились винные бочки, а машины для боеприпасов были настолько загружены «всевозможными предметами домашнего обихода, захваченным продовольствием, гражданской одеждой и т. д.», что стали обузой для войск, ограничивая свободу их передвижения и уменьшая «ударную силу танковых соединений». Рокоссовский потребовал «выжечь каленым железом эти позорные для Красной Армии явления», привлечь к ответственности виновных в грабежах и пьянстве и карать их вплоть до расстрела, установить «в кратчайший срок образцовый порядок и железную дисциплину» во всех войсковых частях. Рокоссовский осудил и убийства пленных, хотя прямо их и не упомянул. Он напомнил только, что «врага нужно уничтожать в бою, а сдающихся брать в плен».

Особый упор в приказе был сделан на сохранение материальных ценностей. Начальник тыла и интендант фронта получили специальный приказ: «принять все меры к выявлению и сохранению трофейного имущества», пресечь его «расхищение и сбыт на сторону».

Во исполнение этого приказа военный прокурор 48-й армии подполковник юстиции Маляров 23 января 1945 года издал предписание военному прокурору 194-й стрелковой дивизии, в котором ясно осудил злодеяния в отношении гражданского населения и военнопленных. Маляров обратил внимание на факты применения военнослужащими оружия «к немецкому населению, в частности, к женщинам и старикам» и на «многочисленные факты расстрела военнопленных» без каких-либо поводов, просто из «озорства». Он поручил военным прокурорам совместно с политаппаратом разъяснить военнослужащим армии, что уничтожение захваченного имущества, «поджоги населенных пунктов» представляют собой антигосударственное дело и что Красная армия не должна расправляться с гражданским населением, что применять оружие по отношению к женщинам и старикам преступно и за такие действия отныне будут строго карать. Маляров подчеркивал, что немецких солдат следует брать в плен, так как это ослабит сопротивление противника. Военным прокурорам поручалось немедленно организовать несколько «показательных процессов» над «злостными поджигателями» и мародерами (но не убийцами и не насильниками), объявив в войсках о вынесенных приговорах.

В «Пире победителей» Солженицын так пародирует приказ Рокоссовского № 006 («совсекретный Приказ по фронту. Ноль-ноль-семь»):

 
При выходе на территорию Восточно-Прусскую
Замечены в частях Второго Белорусского,
Как в населенных пунктах, так и при дорогах,
Происходящие при попущеньях офицерства
Отдельные пока что случаи – поджогов,
Убийств, насилий, грабежей и мародерства.
Всему начальствующему, всему командному составу
Вменяется в обязанность, дается право
В частях своих, а равно и чужих, не проводя раздела,
Для поддержанья воинской советской чести
Подобные поступки пресекать на месте
Любыми средствами вплоть до расстрела.
 

Дальше автор описывает недоуменную реакцию офицеров на приказ маршала:

Нержин (свистит)

 
Сильно! А как же быть с инструкцией Политотдела
О нашей о священной мести?
А как – посылочки? А батарейные тетради
Под заголовком «Русский счет врагу»?
 

Майков

 
Ба-батюшки! Скажите Бога ради —
Так я обоз Глафиркин вышвырнуть могу?
 

Нержин

 
Вот это здорово! Ивана заманили,
Ивану насулили, Ивана натравили,
Пока он нужен был, чтоб к Балтике протопать…
<…>
 Солдат, с которым я лежал в болотах Ильмень-озера,
Солдат, с которым нас в упор клевал одномоторный «Юнкерс», —
Его – расстреливать? За то, что взял часишки «Мозера»?
И даже пусть – что затащил девчонку в бункер?
Прощаясь с жизнью там, в орловской ржи,
В паленых запахах, в дыму,
Я жал к земле его – не наша, может быть, лежи! лежи!
И на него теперь я руку подыму?
Вы перед наступлением не так ли непреложно
Приказ оправдывали противоположный?
 

Разумеется, с такими настроениями как среди офицеров, так, и в еще большей степени, среди рядовых красноармейцев, приказ Рокоссовского, как и аналогичные приказы других командующих фронтами, требовавшие прекратить грабежи, насилия и убийства и грозившие самыми суровыми карами, вплоть до расстрела на месте, во многом оставались на бумаге. Среди военнослужащих царила круговая порука, и командиры всячески выгораживали своих подчиненных, обвиненных в преступлениях против немцев. Но важно здесь уже само намерение. Рокоссовский первым из командующих издал приказ, требующий прекратить насилие против мирного немецкого населения. И это совсем не случайно. Константин Константинович всегда щепетильно относился к вопросам воинской чести. Ему было очень больно, что его подчиненные совершали преступления против военнопленных и мирного населения. Рокоссовский всегда стремился вести себя по-рыцарски и считал, что нельзя мстить поверженному врагу. Только вот его генералы, офицеры и солдаты очень часто вели себя не как рыцари. Например, генерал К. Ф. Телегин, с которым они вместе прошли путь от Сталинграда до Вислы, позднее в Германии заболел «трофейной лихорадкой» и целыми вагонами гнал в СССР мебель и другое имущество. Когда его арестовали по «делу Жукова», незаконное присвоение трофейного имущества стало одним из пунктов обвинения.

Э. Бивор приводит следующий характерный эпизод: «10 апреля 1945 года Петр Митрофанович Себелев, ставший подполковником всего в двадцать два года, писал домой, что на фронте установилась необычная и поэтому пугающая тишина… А всего за два часа до того, как он взялся писать письмо, разведчики привели к нему пленного немецкого капрала. Тот сразу же спросил: „Где я нахожусь, господин офицер? В войсках Жукова или в банде Рокоссовского?“ Себелев засмеялся и сказал немцу, что он находится в войсках 1-го Белорусского фронта, которыми командует маршал Жуков. Но его очень заинтересовало, почему пленный капрал назвал части маршала Рокоссовского „бандой“. Немец ответил: „Они не соблюдают правила войны, вот почему германские солдаты называют их бандой“».

Очевидно, у армий Рокоссовского была дурная репутация в плане расправ над пленными. Однако в войсках Жукова с этим дело обстояло ничуть не лучше. Об этом свидетельствует, в частности, С. Вогулов: «…B русской армии было обыденным явлением расстрел пленных немцев конвоирами и „воинственными“ тыловиками… И после этого никакого приказа, никакого наказания. Можно привести десятки таких примеров, когда какой-нибудь разъяренный командир полка расстреливал лично сотни пленных, только потому, что какая-то шальная пуля убила его полевую жену. В этой последней операции (наступлению на Берлин. – Б. С.)на отношение к сдающемуся врагу тоже обратили внимание и строго запретили расстрел пленных. Но было поздно: немецкая армия сдавалась союзникам, а на нашем участке фронта она дралась насмерть».

Командир полка, лично расстреливающий сотни пленных, – несомненно, поэтическое преувеличение. Даже профессиональные ежовско-бериевские палачи, набившие, что называется, руку в своем ремесле, ежедневно расстреливали от силы несколько десятков. Например, 14,7 тысячи польских офицеров в 1940 году расстреливали на протяжении примерно 45 дней в трех местах, так что на каждый пункт расстрела в среднем в день приходилось немногим менее 100 человек – и это притом что в каждом пункте было по несколько исполнителей. Но действительно, все приказы о том, чтобы не расстреливать пленных, в Красной армии оставались пустым звуком, поскольку никто и никогда за расстрел пленных наказан не был.

Солженицын в поэме «Прусские ночи», ставшей позднее главой повести в стихах «Дороженька», описал картины эпически-безумного грабежа:

 
Кто-то выбил дверь в Gasthaus
И оттуда прет рояль.
В дверь не лезет. И с восторгом
Бьет лопатой по струнам:
«Ах ты, утварь! Значит, нам
Не достанешься, бойцам? —
Не оставлю военторгу,
Интендантам и штабам!»
 

Дальше автор описывает расстрел молодой немки, чувствуя за него и свою вину:

 
Оглянулась —
Поняла! —
Завизжала, в снег упала
И комочком замерла,
Как зверок недвижный, желтый…
Автомат еще не щелкал
Миг, другой.
Я – зачем махнул рукой?!
Боже мой!
«Машина, стой!
Эй, ребята!..»
Автоматы – очередь. И – по местам…
 

Только 20 апреля 1945 года была издана директива Ставки Верховного главнокомандования «Об изменении отношения к немецким военнопленным и гражданскому населению». Она была адресована командующим 1-ым Белорусским и 1-ым Украинским фронтами, но фактически стала руководством к действию на всех фронтах. Эта директива гласила:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Потребуйте изменить отношение к немцам как к военнопленным, так и к гражданским. Обращаться с немцами лучше. Жесткое обращение с немцами вызывает у них боязнь и заставляет их упорно сопротивляться, не сдаваясь в плен. Гражданское население, опасаясь мести, организуется в банды. Такое положение нам невыгодно. Более гуманное отношение к немцам облегчит нам ведение боевых действий на их территории и, несомненно, снизит упорство немцев в обороне.

2. В районах Германии к западу от линии устье реки Одер, Фюрстенберг, далее река Нейсе (западнее) создавать немецкие администрации, а в городах ставить бургомистров – немцев. Рядовых членов национал-социалистической партии, если они лояльно относятся к Красной Армии, не трогать, а задерживать только лидеров, если они не успели удрать.

3. Улучшение отношения к немцам не должно приводить к снижению бдительности и панибратству с немцами».

Показательно, что данная директива касалась только той территории, которую после завершения войны предполагалось оставить в составе Германии. Получалось, что в Восточной и Западной Пруссии и в Померании, где действовали войска 2-го и 3-го Белорусского фронтов, можно было по-прежнему творить насилия в отношении мирного населения – побуждая их тем самым поскорее «очистить» территории, отходившие к Советскому Союзу и Польше.

Рокоссовский конечно же не мог совладать со стихией насилия, захлестнувшей советские войска в Европе. Но с ней не мог совладать и любой другой командующий фронтом или командарм. Это были неизбежные последствия «войны на истребление», которую вели на советско-германском фронте обе стороны. Маршал наверняка тяжело переживал то, что ему довелось увидеть в Германии в 1945-м, но он никогда не делился увиденным ни с кем из родных или друзей. Действовала очень жесткая цензура памяти.