355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Соколов » Рокоссовский » Текст книги (страница 21)
Рокоссовский
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 23:26

Текст книги "Рокоссовский"


Автор книги: Борис Соколов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Рокоссовский не сомневался, что ударная группировка немцев сосредоточивается против правого крыла Центрального фронта, а вся активность немцев в центре и на левом фланге носит лишь отвлекающий характер.

По его словам, «в случае удачи противник вышел бы в тыл Центрального и Воронежского фронтов и окружил около семи наших армий, оборонявшихся на Курской дуге. Непрекращающаяся переброска войск противника, особенно танков и артиллерии, из глубины в район Орловского выступа подтверждала наши предположения».

Он признался: «Не могу умолчать о том, что при обсуждении в Ставне предстоявшей операции (на этом совещании присутствовали и мы – командующие фронтами) были сторонники не ожидать наступления противника, а, наоборот, упредить удар. Ставка поступила правильно, не согласившись с этим предложением…»

Еще 4 апреля своим приказом Рокоссовский поставил войскам фронта оборонительные задачи, требуя «создать прочную оборону и укрепить как главные, так и промежуточные рубежи, особенно на танкоопасных направлениях». Одновременно ставилась задача обучить войска ведению как оборонительного, так и наступательного боя и к концу апреля накопить не менее двух боекомплектов боеприпасов, не менее трех заправок горючего и не менее пяти-шести сутодач продовольствия и фуража. Константин Константинович требовал: «Занятия проводить практически на местности, не допуская никаких условностей». Предписывалось также «в процессе занятий обучить танковые экипажи и подразделения искусству маневра на больших скоростях с умелым использованием местности и ведением интенсивного огня с ходу».

Рокоссовский, которому перед войной и в начале войны довелось командовать механизированным корпусом, не мог не знать, что тогдашние танки не могли вести прицельный огонь с ходу, и стрельба с ходу приведет только к напрасной трате снарядов. Соответствующие стабилизаторы появились только после войны. Но большим поклонником такого огня танков был сам Сталин, издавший в сентябре 1942 года соответствующий приказ, требующий от танкистов вести огонь преимущественно с ходу. От артиллеристов Рокоссовский требовал основное внимание уделить организации взаимодействия с пехотой и танками и управления артиллерийским огнем.

10 апреля начальник штаба Центрального фронта М. С. Малинин в докладе Генштабу предположил, что противник будет наступать на Курск из района Орла через Кромы и из района Белгорода через Обоянь, а также на Касторное с тех же плацдармов, соответственно через Ливны и Старый Оскол. Самым ранним временем начала немецкого наступления Малинин считал вторую половину мая. Он предлагал «объединенными усилиями войск Западного, Брянского и Центрального фронтов уничтожить орловскую группировку противника». Он также просил для срыва наступательных действий противника усилить Центральный и Воронежские фронты авиацией «не менее 10 полков на фронт» и разместить сильные резервы Ставки в районе Ливны, Касторное, Лиски, Воронеж, Елец.

В апреле 1943 года Рокоссовский дважды был в кабинете Сталина в Кремле, 11-го и 28-го числа. При этом 11 апреля совещание происходило в очень узком кругу. В тот вечер у Сталина собрались Жуков, Рокоссовский, заместитель начальника Генерального штаба А. И. Антонов, Молотов и начальник инженерных войск Красной армии, будущий маршал инженерных войск М. П. Воробьев. Несомненно, обсуждались будущие боевые действия в летнюю кампанию, причем Сталин, очевидно, склонялся к оборонительному образу действий и настаивал на создании укрепленных позиций в районе Курского выступа. Именно поэтому к участникам совещания, начавшегося в 23.35, в 0.45 присоединился Воробьев (а разошлись участники совещания в начале четвертого утра). Весьма показательно, что из двух командующих фронтами, по которым ожидались основные удары немецких войск в ходе предстоящей кампании, Сталин вызвал к себе Рокоссовского, а не Ватутина. Очевидно, он в большей мере прислушивался к мнению Константина Константиновича, а не Николая Федоровича. Не исключено, что участники совещания обсуждали представленный накануне доклад Малинина, который, кстати сказать, выступал за активные действия войск Центрального фронта, при условии, что они будут усилены. Можно также предположить, что Сталин ожидал более сильного удара противника по Центральному фронту, в том числе и потому, что незадолго перед этим, в марте, группа армий «Центр» эвакуировала Ржевско-Вяземский плацдарм, и освободившиеся немецкие дивизии, как скорее всего думал Сталин, пойдут на создание ударной группировки против Центрального фронта. Возможно, именно поэтому фронт Рокоссовского в канун немецкого наступления был усилен артиллерийским корпусом прорыва, что помогло отразить немецкий удар.

21 апреля Рокоссовский получил директиву Ставки выселить гражданское население из прифронтовой полосы глубиной 25 километров, в том числе из Малоархангельска, Понырей, Коренево, Дмитриева-Лыговского и Льгова. Именно здесь в июле войскам Рокоссовского пришлось отражать наступление 9-й немецкой армии Моделя. Населенные пункты, покинутые жителями, требовалось приспособить к обороне.

28 апреля, когда Рокоссовский вновь был у Сталина, совещание было гораздо более представительным. Присутствовали члены ГКО Молотов, Берия, Маленков и Ворошилов, а также Василевский с Антоновым, артиллеристы H. Н. Воронов и Н. Д. Яковлев, и еще несколько военных руководителей. Интересно, что на этот раз не было Жукова.

Константин Константинович отмечал в мемуарах:

«Против орловской группировки противника, нависавшей над нашим правым флангом, оборонялись соединения 48, 13 и 70-й армий на фронте от Городища до Брянцева протяжением 132 километра. Левее, на 174-километровом фронте от Брянцева до Коренева, занимали оборону войска 65-й и 60-й армий.

Как и всегда, я решил создать необходимые в любой обстановке резервы, поэтому 2-я танковая армия была выведена во второй эшелон, а во фронтовой резерв – 9-й и 19-й танковые корпуса и 17-й гвардейский стрелковый корпус, нацеленный на то, чтобы занять позиции в полосе 13-й армии, если в том будет необходимость… В полосе протяжением 95 километров мы сосредоточили 58 процентов всех наших стрелковых дивизий, 70 процентов артиллерии и 87 процентов танков и самоходно-артиллерийских установок. На этом же направлении были расположены войска второго эшелона и фронтового резерва (танковая армия и два отдельных танковых корпуса). На остальные 211 километров фронта приходилось меньше половины нашей пехоты, треть артиллерии и меньше одной пятой части танков. Это был, конечно, риск. Но мы сознательно шли на такую концентрацию сил, уверенные, что враг применит излюбленный свой метод – удар главными силами под основание выступа. Наша разведка и партизаны подтверждали, что мощная группировка вражеских войск создается именно на том направлении, где мы ожидали».

С апреля войска Центрального фронта непрерывно укрепляли свои позиции. Рокоссовский так охарактеризовал этот процесс:

«В начале предполагалось построить пять оборонительных полос общей глубиной 120–130 километров. Но затем глубина оборонительных полос на отдельных, наиболее важных, направлениях была увеличена до 150–190 километров.

За три месяца войска фронта оборудовали шесть основных оборонительных полос. Кроме того, были построены промежуточные рубежи и отсечные позиции, протянувшиеся на сотни километров. Ходы сообщения между траншеями строились с таким расчетом, чтобы при необходимости они могли служить отсечными позициями. Батальонные узлы сопротивления, как правило, были подготовлены к круговой обороне».

Кроме подвижных отрядов заграждения, призванных выставлять минные заграждения перед прорвавшимися танками противника, в дивизиях, армиях и на фронте были созданы артиллерийские противотанковые резервы. В резерве фронта, например, находились три противотанковые артиллерийские бригады и два противотанковых артполка.

По словам маршала, «общая плотность артиллерии у нас составляла 35 стволов, в том числе более 10 противотанковых орудий, на километр фронта, но в полосе обороны 13-й армии эта плотность была намного выше».

Как вспоминал Рокоссовский,

«напряженная обстановка, ожидание ожесточенных боев вызвали законное беспокойство у некоторых товарищей. Из хороших побуждений – уберечь от лишнего риска людей, и без того много испытавших и только недавно вырванных из фашистской неволи, – они предлагали заранее эвакуировать население с территории Курской дуги. Мы с этим никак не могли согласиться. Эвакуация населения неизбежно отразилась бы на настроении войск. Солдаты строили укрепления, готовились любой ценой отстоять завоеванное. Делалось все для того, чтобы ни у кого и мысли не возникло о возможности отхода. Командный пункт, управление, штаб и тылы фронта располагались в центре Курской дуги. Мы принимали меры, чтобы все запасы, необходимые для ведения длительного боя, тоже были сосредоточены здесь. И если бы даже противнику удалось отрезать нас, мы смогли бы удержать Курский выступ. Население верило в наши силы и не думало об эвакуации. Ставка тоже поддержала нас. К чести курских товарищей, они сразу поняли, что мы правы. Мысль об эвакуации больше не возникала».

Рокоссовский полагал, что враг нанесет главный удар по 13-й армии генерал-лейтенанта Н. П. Пухова, насчитывавшей четыре стрелковых корпуса, двенадцать стрелковых дивизий, артиллерийский корпус прорыва, танковую бригаду и четыре танковых полка. В армии насчитывалось 114 тысяч солдат и офицеров, 2934 орудий и минометов и 270 танков и САУ. Артиллерийский корпус прорыва оказался здесь неслучайно. Центральный фронт, по замыслу Ставки, должен был первым перейти в наступление, если бы немецкое наступление так и не началось бы до середины июля. Воронежский фронт должен был перейти в наступление позднее, поэтому концентрация средств усиления там еще не была завершена. По воспоминаниям Н. С. Хрущева, члена военного совета Воронежского фронта, этот фронт должен был начать наступление 20 июля, и этим обстоятельством определялось то, что «мы могли получить все, что нам нужно было, только к названному сроку. Сталин сказал нам, что дней на шесть раньше нас проведет наступательную операцию Центральный фронт Рокоссовского, а потом и мы начнем свою операцию. Я это помню потому, что корпус тяжелой артиллерии резерва Верховного Главнокомандования направлялся сначала к Рокоссовскому, чтобы обеспечить там прорыв фашистского фронта, а когда он сделает там свое дело, то поступит в наше распоряжение и будет содействовать нашему наступлению…

Артиллерийский корпус резерва Верховного Главнокомандования уже занял севернее нас свои позиции. А противник-то начал наступать сразу против нас и Рокоссовского одновременно. Таким образом, Рокоссовский оказался в более выгодном положении. Так как он по плану должен был наступать первым, то первым получал и пополнение, и боеприпасы, и все остальное. Для чего я ссылаюсь на это? Чтобы читатель понимал, почему это обернулось на какое-то время против нас с Ватутиным. Противник, когда стал наступать, прорвался на нашем направлении глубже, чем у Рокоссовского, который был лучше подготовлен. А у нас еще оставалось 15 дней до нашего наступления; согласно плану, мы имели в резерве время. И вдруг оно сократилось, враг упредил нас. Это очень большой срок, с точки зрения подброски пополнения и прочего на передний край». Артиллерийский корпус очень пригодился Рокоссовскому в отражении немецкого наступления, равно как и боеприпасы, предназначенные для наступления. Неслучайно в ходе оборонительной операции Центральный фронт расстрелял в два с половиной раза больше снарядов, чем Воронежский фронт.

70-я армия генерал-лейтенанта И. В. Галанина насчитывала восемь стрелковых дивизий и три танковых полка с 96 тысячами человек личного состава, 1678 орудий и минометов и 125 танков. В 5-й армии генерала П. Л. Романенко насчитывалось 84 тысячи человек, 1454 орудий и минометов и 178 танков и САУ в семи стрелковых дивизиях и шести танковых и самоходно-артиллерийских полках. Эти две армии наряду со 2-й танковой армией генерал-лейтенанта А. Г. Родина вынесли основную тяжесть обороны под Курском. В армии Родина насчитывалось 37 тысяч человек, 338 орудий и минометов и 477 танков и САУ. Всего перед началом Курской битвы Центральный фронт насчитывал 738 тысяч человек, 5282 орудия, 5637 минометов, 1783 танка и САУ, 1092 самолета. Им противостояли 22 дивизии 9-й немецко-фашистской армии и 4 пехотных дивизии 2-й армии – всего 460 тысяч человек, 6000 орудий и до 1200 танков. На ожидаемом Рокоссовским направлении главного удара – в полосе обороны 13-й и правого фланга 70-й армии, – немцам удалось создать перевес в людях в 1,2 раза и равенство в танках.

Незадолго до начала немецкого наступления, в июне, командный пункт Рокоссовского подвергся бомбардировке, но ни сам Константин Константинович, ни старшие офицеры от нее не пострадали. После этого вблизи помещений штаба фронта построили блиндажи.

К. Ф. Телегин вспоминал: «Мы главные свои силы сосредоточили в районе Понырей. Правда, это привело к довольно рискованному ослаблению левого фланга, но командование исходило из того, что район Понырей представлял наиболее опасное в случае прорыва противником обороны направление, поскольку проход врага напрямую к Курску, при взаимодействии с южной группировкой от Белгорода, создал бы реальную опасность окружения наших войск. При ударе же на любом другом участке противник мог только оттеснить наши войска к Курску, а окружение исключалось».

3 июля 1943 года в своей директиве армиям фронта Рокоссовский отмечал, что «данные радиоперехватов самолетов-разведчиков противника и ряд последних налетов его авиации показывают, что важнейшие наши объекты легко распознаются противником и подвергаются бомбардировке». Командующий фронтом требовал улучшить маскировку и создать ряд ложных аэродромов, КП, переправ и т. п. О принятых мерах предписывалось донести 7 июля, но двумя днями ранее началось давно ожидавшееся немецкое наступление.

А. Е. Голованов свидетельствует:

«Не все у нас в военном руководстве были согласны с ожиданием наступления со стороны противника. Некоторые предлагали нанести упреждающий удар, а проще говоря, нам первым начать наступление. Эти предложения несколько колебали уверенность Верховного в принятом им решении вести на Курской дуге оборонительные действия. Бывая у него с докладами, я слышал высказываемые сомнения в том, что правильно ли мы поступаем, дожидаясь начала действий со стороны немцев… Однако такие разговоры кончались тем, что Сталин заключал: „Я верю Рокоссовскому“.

Но чем ближе подходило лето, тем острее чувствовалась напряженность. Здесь уже стоял вопрос, чьи нервы крепче. С начала мая мы получали агентурные данные о том, что то 2-го, то 12-го числа этого месяца немцы начнут наступление. Но названные дни проходили, а никаких наступательных действий противник не начинал. Фронты же, естественно, принимали соответствующие меры к отражению возможного наступления. Проходил июнь… Опять всплыли разговоры об упреждающем ударе.

Рокоссовский тоже стал нервничать, опасаясь, как бы не было принято решение о нанесении такого удара. А было, конечно, отчего нервничать. Примерно равное соотношение сил с обеих сторон давало огромные преимущества той стороне, которая будет обороняться, и малые надежды на успех той стороне, которая будет наступать. Как известно, обороняющемуся (конечно, если он знает военное дело) нужно куда меньше сил для того, чтобы отразить наступление противника…

Наконец, в конце июня поступили данные, что противник начнет наступление 2 июля. Войска были приведены в надлежащую готовность, но немецкое наступление вновь не состоялось. 3 июля его также не было. 4 июля – то же самое. Напряжение стало предельным.

В ночь на 5 июля я был на докладе у Сталина на даче. Он был один. Выслушав мой доклад и подписав представленные бумаги, Верховный сразу заговорил о Рокоссовском. Он довольно подробно вспомнил деятельность Константина Константиновича и под Москвой, и под Сталинградом, особенно подчеркнув его самостоятельность и твердость в принятии решений, обоснованность вносимых им предложений, которые всегда себя оправдывали. Наконец, Сталин заговорил о создавшемся сейчас положении на Центральном и Воронежском фронтах. Рассказал о своем разговоре с Рокоссовским, когда тот на вопрос, сможет ли он сейчас наступать, ответил, что для наступления ему нужны дополнительные силы и средства, чтобы гарантировать успех, и настаивал на том, что немцы обязательно начнут наступление, но не выдержат долго, ибо транспортных средств у них еле хватает сейчас лишь на то, чтобы восполнять текущие расходы войны и подвозить продовольствие для войск, и что противник не в состоянии находиться в таком положении длительное время.

– Неужели Рокоссовский ошибается?.. – Немного помолчав, Верховный сказал: – У него там сейчас Жуков.

Из этой реплики мне стало ясно, с какой задачей находится Георгий Константинович у Рокоссовского. Было уже утро, когда я собирался попросить разрешения уйти, но раздавшийся телефонный звонок остановил меня. Не торопясь, Сталин поднял трубку ВЧ. Звонил Рокоссовский. Радостным голосом он доложил:

– Товарищ Сталин! Немцы начали наступление!

– А чему вы радуетесь? – спросил несколько удивленно Верховный.

– Теперь победа будет за нами, товарищ Сталин! – ответил Константин Константинович.

Разговор был окончен.

– А все-таки Рокоссовский опять оказался прав, – как бы для себя сказал Сталин. И, обращаясь ко мне, добавил: – Отправляйтесь, пожалуйста, на Курскую дугу, свяжитесь с Жуковым и помогайте им там. О том, что вы вылетаете, я Жукову сообщу…

Считаю нужным привести эти факты потому, что укоренилось такое мнение: оборонительные действия на Курской дуге были заранее предусмотрены, и они рассматриваются сейчас как само собой разумеющееся. В действительности события протекали по-иному. Именно на Курской дуге было решено нашим Верховным Главнокомандованием продолжить дальнейшие наступательные действия. Гитлер также решил именно здесь искать успешного решения кампании 1943 года. Рокоссовский первым разгадал замысел противника, но было не так-то просто подготовку наступления переключить на организацию глубокоэшелонированной обороны, выиграть время и заставить немцев начать наступление первыми. Это был напряженнейший отрезок времени, когда, можно прямо сказать, шла борьба двух мнений – наступать или продолжать обороняться…

К. К. Рокоссовский после Москвы и Сталинграда еще раз блестяще проявил свои военные дарования. Можно только сожалеть, что его предложение о целесообразности объединения обороны Курской дуги в одних руках не было претворено в жизнь».

И тут же Голованов признался:

«Я лично, например, совершенно не представляю себе как Г. К. Жукова, так, например, и К. К. Рокоссовского или И. С. Конева начальниками штабов любого ранга. Это истинные командующие-полководцы с необходимыми волевыми качествами, которые способны в ходе операции, в быстро меняющихся условиях принимать наиболее обоснованные решения и незамедлительно претворять их в жизнь, и, по моему мнению, они совсем не подходят для штабной работы».

Действительно, Рокоссовский ни разу в жизни не находился на штабной должности. Этим он, кстати сказать, отличался от Жукова, который все-таки полгода пробыл начальником Генштаба. Константин Константинович имел такого хорошего начальника штаба, как М. С. Малинин, и не докучал ему мелочной опекой.

По свидетельству В. И. Казакова,

«в 5 часов 50 минут 5 июля, когда после 30-минутной артиллерийской и авиационной подготовки вражеские войска перешли в наступление на всем фронте 13-й армии, члены Военного совета и начальники родов войск, проведя бессонную ночь, находились вместе с Рокоссовским и теперь ждали только его указаний, чтобы начать действовать. Но вместо каких-либо деловых распоряжений К. К. Рокоссовский, как бы желая еще и еще раз убедиться в чем-то, спросил, уверены ли мы в своих планах и в полной готовности подчиненных частей выполнить трудную задачу, выпавшую на их долю. Получив положительный ответ, он, как-то очень по-домашнему, сказал нам:

– Ну, раз так, то я советую всем часика два отдохнуть. А то, если мы будем бодрствовать, то наверняка не удержимся и начнем дергать командармов и других начальников, запрашивая обстановку и прочее. А ведь им самим нужно еще во всем разобраться, проанализировать донесения соединений, оценить обстановку. На все это уйдет немало времени. Можете не сомневаться, как только им все станет ясно, они сами доложат. Так что я иду спать и всем вам советую поступить так же».

Рокоссовский так вспоминал о начале Курской битвы: «В ночь на 5 июля в полосе 13-й и 48-й армий были захвачены немецкие саперы, разминировавшие минные поля. Они показали: наступление назначено на три часа утра, немецкие войска уже заняли исходное положение.

До этого срока оставалось чуть более часа. Верить или не верить показаниям пленных? Если они говорят правду, надо уже начинать запланированную нами артиллерийскую контрподготовку, на которую выделялось до половины боевого комплекта снарядов и мин.

Времени на запрос Ставки не было, обстановка складывалась так, что промедление могло привести к тяжелым последствиям. Присутствовавший при этом представитель Ставки Г. К. Жуков, который прибыл к нам накануне вечером, доверил решение этого вопроса мне. Благодаря этому я смог немедленно дать распоряжение командующему артиллерией фронта об открытии огня.

В 2 часа 20 минут 5 июля гром орудий разорвал предрассветную тишину, царившую над степью, над позициями обеих сторон, на обширном участке фронта южнее Орла.

Наша артиллерия открыла огонь в полосе 13-й и частично 48-й армий, где ожидался главный удар, как оказалось, всего за десять минут до начала артподготовки, намеченной противником.

На изготовившиеся к наступлению вражеские войска, на их батареи обрушился огонь свыше 500 орудий, 460 минометов и 100 реактивных установок М-13. В результате противник понес большие потери, особенно в артиллерии, нарушилась его система управления войсками.

Немецко-фашистские части были застигнуты врасплох. Противник решил, что советская сторона сама перешла в наступление. Это, естественно, спутало его планы, внесло растерянность в ряды немецких солдат. Врагу потребовалось около двух часов, чтобы привести в порядок свои войска. Только в 4 часа 30 минут он смог начать артиллерийскую подготовку. Началась она ослабленными силами и неорганизованно».

В последнем Константин Константинович немного ошибся. Немцы задержались с артподготовкой и наступлением потому, что приняли советскую контрподготовку за артподготовку перед наступлением и готовились это наступление отразить. Только убедившись в том, что Красная армия в этот день наступать не собиралась, немецкое командование начало осуществление операции «Цитадель». Главный удар противник наносил в направлении на Курск на фронте 13-й армии и правого фланга 70-й армии.

Вот как Рокоссовский описал первый день сражения:

«Попадая на наши минные поля, вражеские танки подрывались один за другим. Идущие за ними машины по их следам продолжали преодолевать заминированные участки. „Тигры“ и „Фердинанды“ своим огнем прикрывали действия средних танков и пехоты.

Атакованные этой стальной лавиной, наши войска самоотверженно сражались, используя все средства поражения врага.

Против танков применялись и 45-миллиметровые пушки. Броню „тигров“ они пробить не могли. Стреляли с близкого расстояния по гусеницам. Саперы и пехотинцы под ураганным огнем подбирались к остановившимся вражеским машинам, подкладывали под них мины, забрасывали гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Стрелковые подразделения в это время своим огнем отсекали следовавшую за танками пехоту и контратаками истребляли ее. Четыре ожесточенные атаки были успешно отбиты воинами 13-й армии, и только в результате пятой атаки, когда противник ввел свежие силы, ему удалось ворваться в расположение 81-й и 15-й стрелковых дивизий. Наступило время поддержать эти соединения авиацией. Командующему 16-й воздушной армией был отдан приказ нанести удар по прорвавшемуся противнику. Руденко поднял в воздух более 200 истребителей и 150 бомбардировщиков. Их удары замедлили темп наступления гитлеровцев на этом участке, что позволило перебросить сюда 17-й стрелковый корпус, две истребительно-противотанковые и одну минометную бригады. Этими силами удалось задержать продвижение врага».

Однако контрудар 17-го гвардейского стрелкового и 16-го танкового корпусов на рассвете 6 июля не оправдал ожиданий. Немцы, наносившие главный удар на Ольховатку, ввели в бой свежие силы и отразили его. Ставка сначала передала Рокоссовскому 27-ю армию генерала С. Г. Трофименко, но тут же отменила свое решение, передав ее Воронежскому фронту, где складывалась угрожающая обстановка. Рокоссовскому пришлось перебросить к Курску фронтовые резервы – одну дивизию из неатакованной 60-й армии и 9-й танковый корпус. Им пришлось бы отражать удар с юга, если бы немцы прорвались через боевые порядки Воронежского фронта. Но Рокоссовский знал, что за Ватутиным стоит Степной фронт Конева, и поэтому не очень верил, что дело дойдет до окружения войск Центрального фронта.

Уже 5 июля Рокоссовский бросил на поддержку армии Пухова, по которой, как и ожидалось, пришелся главный удар, 350 самолетов 16-й воздушной армии, а также две истребительно-противотанковые бригады, одну артиллерийскую и одну минометную бригаду. 7 июля командующему Центральным фронтом пришлось ввести в бой 2-ю танковую армию. Она понесла большие потери, но смогла затормозить немецкое продвижение. В этот день противник смог захватить высоты к западу от Ольховатки. 8 июля Рокоссовский использовал свой последний резерв – 9-й танковый корпус генерала С. И. Богданова. Вместе с 3-й истребительно-противотанковой бригадой полковника В. Н. Рукосуева они отразили удар противника в стык 13-й и 70-й армий. Рокоссовский изъял также два танковых полка и 181-ю стрелковую дивизию из 65-й армии, чтобы укрепить угрожаемый стык между 13-й и 70-й армиями.

Лишь на одном участке – севернее Ольховатки – немецкие части к 11 июля вклинились во вторую полосу обороны Центрального фронта. В этот день они перешли к обороне, так как на Западном и Брянском фронтах началась разведка боем, которую противник счел началом большого советского наступления на Орловский плацдарм, которое и последовало 12 июля. К исходу 8 июля войска Моделя потеряли уже 10 тысяч человек, но существенных успехов не достигли. Немцам удалось продвинуться всего на 6–12 километров.

Рокоссовский вспоминал: «С самого начала и до конца оборонительного сражения я неотлучно находился на своем КП. И только благодаря этому мне удавалось все время чувствовать развитие событий на фронте, ощущать пульс боя и своевременно реагировать на изменения обстановки.

Я считаю, что всякие выезды в войска в такой сложной, быстро меняющейся обстановке могут на какое-то время отвлечь командующего фронтом от общей картины боя, в результате он не сумеет правильно маневрировать силами, а это грозит поражением. Конечно, вовсе не значит, что командующий должен всегда отсиживаться в штабе. Присутствие командующего в войсках имеет огромное значение. Но все зависит от времени и обстановки».

По поводу взаимоотношений штаба фронта с Генштабом, Ставкой и ее представителями в ходе Курской битвы Рокоссовский писал:

«У нас был Г. К. Жуков. Прибыл он к нам вечером накануне битвы, ознакомился с обстановкой. Когда зашел вопрос об открытии артиллерийской контрподготовки, он поступил правильно, поручив решение этого вопроса командующему фронтом.

Утром 5 июля, в разгар развернувшегося уже сражения, он доложил Сталину о том, что командующий фронтом управляет войсками твердо и уверенно, и попросил разрешения убыть в другое место. Получив разрешение, тут же от нас уехал.

Был здесь представитель Ставки или не было бы его – от этого ничего не изменилось, а, возможно, даже ухудшилось. К примеру, я уверен, что если бы он находился в Москве, то направляемую к нам 27-ю армию генерала С. Г. Трофименко не стали бы передавать Воронежскому фронту, значительно осложнив тем самым наше положение.

К этому времени у меня сложилось твердое убеждение, что ему, как заместителю Верховного Главнокомандующего, полезнее было бы находиться в Ставке В ГК.

Второй важный момент – отношения Генерального штаба со штабами фронтов. Считаю, что с нашей стороны поступала достаточно полная информация. Но вот некоторые работники Генерального штаба допускали излишнее дерганье, отрывали от горячего дела офицеров штаба фронта, в том числе и его начальника, требуя несущественные сведения или выясняя обстоятельства того или иного события в не установленное планом время.

В самой напряженной обстановке Малинин (начальник штаба фронта) трижды вызывался из Генштаба к проводу для сообщения о занятии противником малозначащей высоты на участке одного из полков 70-й армии. Я бы постеснялся по этому вопросу вызывать к проводу начальника штаба дивизии, не говоря уже об армии.

Нередко из Москвы, минуя штаб фронта, запрашивались сведения от штабов армий, что влекло за собой перегрузку последних, поскольку им приходилось отчитываться и перед непосредственным командованием. Узнав о подобных фактах, я вынужден был вмешаться и в решительной форме потребовать прекратить вредную практику.

Представителям крупных штабов нужно понимать и учитывать сложность обязанностей офицеров штабов более низкого звена, а также их чрезмерную занятость, особенно во время напряженного боя, и не отрывать от работы по мелочам.

Установленная форма (кто, когда, кому и о чем доносит) должна соблюдаться и не нарушаться в первую очередь высшими штабами.

Упоминая о наблюдавшейся тенденции со стороны Генерального штаба управлять или добывать сведения от войск, минуя командование фронта, должен сказать, что в этом была погрешна и Ставка. На третий день боя меня вызвал к проводу А. М. Василевский и сообщил, что командующий 70-й армией Галанин болен, так как не мог ему членораздельно доложить об обстановке на участке армии. Доложив Василевскому последние данные о положении 70-й армии, я счел нужным выехать туда лично. Прибыв в армию, никакой „крамолы“ не нашел. Нормальным оказалось и здоровье Галанина.

В этом тоже было проявлено определенное недоверие, о котором я уже говорил, к командующему фронтом. Все эти тенденции особенно проявлялись со стороны представителей Ставки, находившихся при том или ином фронте.

Считаю, что такие вопросы, как разработка крупной стратегической операции с участием нескольких фронтов или отработка взаимодействия между ними, целесообразно рассматривать в Ставке путем вызова туда командующих соответствующими фронтами. Кстати, впоследствии это и делалось, что приносило существенную пользу».

Суждения Константина Константиновича нельзя не признать вполне здравыми. И нет сомнения в том, что он и во время войны придерживался той же точки зрения на взаимоотношения командующих фронтами и представителей Ставки, считая последних совершенно излишним институтом. Но Сталину представители Ставки были нужны как своеобразные «смотрящие» над командующими фронтами. Не то что бы он вовсе не доверял командующим фронтами, во всяком случае, в стремлении перейти на сторону немцев точно не подозревал. Но то, что они могут принять неверные решения, которые приведут к поражению, – всерьез опасался. Тем более что перед глазами был опыт тяжелейших поражений 1941–1942 годов. Сталин не понимал, что наличие над командующим представителя Ставки лишало комфронта возможности оперативно реагировать на изменение обстановки, часто создавало ситуации, когда представитель Ставки отдавал распоряжения, прямо противоречащие директивам командующего фронтом. Все это замедляло процесс принятия решений и затрудняло быстрое реагирование на действия противника. Но зато в случае успеха его можно было приписать прежде всего Ставке, то есть самому Сталину в том числе. А уж за неудачу отвечали, как правило, командующие фронтами, которых периодически снимали с должности, иногда понижали в звании, а один раз даже расстреляли (так случилось с командующим Западным фронтом Д. Г. Павловым). Из представителей же Ставки только двое были отстранены от должностей – Л. З. Мехлис и К. Е. Ворошилов, причем первого еще и понизили в звании.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю