Текст книги "Рокоссовский"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

На самом-то деле Рокоссовский прекрасно знал, что 10 августа 3-я гвардейская танковая армия потеряла боеспособность. Потому что в тот же вечер, за пять часов до отправки донесения в Ставку, начальник штаба Центрального фронта М. С. Малинин приказал от имени командующего фронтом: «3 гв. ТА вывести из боя и сосредоточить в районе Сухая, Торхово, Апальково. День 11.8.1943 г. использовать для приведения в порядок частей армии, пополнения запасов и отдыха личного состава».

В Москву же для отвода глаз был послан приказ командующего Центральным фронтом, изданный в 22 часа 10 августа. Он предписывал «13 А с 3 гв. ТА и со всеми средствами усиления – с утра 11.8.1943 г. продолжать наступление и, нанося главный удар в общем направлении на Кукуевку, Лобки, Веребск, Петрилово, Брасово, не дать возможности противнику сорганизоваться на новых рубежах».

И только в вечернем донесении 11 августа Константин Константинович признал: «3-я гв. танковая армия – сосредоточилась в районе Сухая, Торхово, Апальково и приводит свои части в порядок». Судя по тому же донесению, положение во 2-й танковой армии было не лучше, поскольку она «в прежнем районе производила работы по восстановлению материальной части». Еще 13 августа обе армии продолжали такого рода работы. Только 18 августа 2-я танковая армия была сосредоточена в новом районе для подготовки к наступлению, целью которого было овладение переправами через Десну в районе Новгород-Северского.

Однако утаить от Москвы происшедший разгром не удалось. Очевидно, представитель Генштаба, находившийся в штабе 3-й гвардейской танковой армии, доложил в Москву о бесцельной гибели ста танков, и этот доклад вызвал письмо Антонова Рокоссовскому. Но Ставка возложила ответственность за происшедшее не на командующего фронтом, а на командармов, которых до этого сам Рокоссовский жестко и справедливо критиковал за упущения в управлении войсками и в их боевой подготовке. Хотя, замечу, результаты расследования причин больших потерь 3-й гвардейской танковой армии комиссией, которую Рокоссовский должен был создать по приказанию Генштаба, до сих пор не опубликованы.

Попробуем проанализировать итоги Курской битвы с точки зрения соотношения потерь в людях и танках на Воронежском и Центральном фронтах. Его удается подсчитать более или менее точно только для периода оборонительной операции советских войск.

Как показал военный историк Л. Н. Лопуховский, данные о потерях Воронежского фронта в Курской оборонительной операции, опубликованные в официальном издании Министерства обороны «Гриф секретности снят», существенно занижены. Там говорится, что в период с 5 по 23 июля Воронежский фронт понес следующие потери личного состава:

Безвозвратные потери – 27 542

Санитарные потери – 46 350

Всего потери – 73 892.

Однако в боевом донесении штаба Воронежского фронта № 01 398 начальнику Генштаба о потерях с 4 по 22 июля даются совершенно иные цифры:

Убито – 20 577

Пропало без вести – 25 898

Попало в плен – 29

Всего безвозвратных людских потерь – 46 504

Ранено – 54 427

Всего людские потери – 100 931.

Разница получается в 27 039 человек, в том числе почти двукратная по безвозвратным потерям – на 19 033 человека больше.

Потери же за период с 4 по 16 июля, согласно тому же донесению, составили 18 097 убитых, 24 880 пленных и пропавших без вести и 47 272 раненых и больных. В период же преследования группы армий «Юг», отходившей к прежним позициям, Воронежский фронт потерял 2481 убитых, 1047 пропавших без вести и 7155 раненых и больных.

Еще более существенными оказываются различия данных по безвозвратным потерям боевой техники. Согласно сборнику «Гриф секретности снят», в ходе Курской оборонительной операции войсками Центрального, Воронежского и Степного фронтов было безвозвратно потеряно:

Танков и САУ – 1614

Орудий и минометов – 3229

Самолетов – 459.

Однако в итоговом боевом донесении штаба Воронежского фронта говорится, что в период с 5 по 23 июля войсками фронта было безвозвратно потеряно:

Танков и САУ – 1628

Орудий и минометов – 3609

Самолетов – 387 (вместе с подбитыми).

Получается, что один только Воронежский фронт, по данным его штаба, потерял безвозвратно больше танков и артиллерии, чем все три фронта, вместе взятые, а самолетов – почти столько же.

Л. Н. Лопуховский подметил, что данные о людских потерях, приведенные в донесении штаба Воронежского фронта, оказываются очень близки к оценке советских потерь в ходе отражения «Цитадели», сделанной в штабе группы армий «Юг». Манштейн в мемуарах отмечает, что к 13 июля его войсками было взято 24 тысячи пленных, а между 13 и 16 июля – еще 10 тысяч, главным образом при ликвидации «котла» в районе Шахово. А по данным штаба Воронежского фронта, к 16 июля в войсках фронта числилось 24 880 пропавших без вести. Советских танков, по оценке Манштейна, немцы уничтожили к 13 июля 1800 штук, а по данным штаба Воронежского фронта, к 16 июля было безвозвратно потеряно или подбито 1888 танков и САУ. Советских орудий, как полагал Манштейн, его войска уничтожили и захватили 1347, а по данным штаба Ватутина, к 16 июля было безвозвратно потеряно 1605 орудий.

Тут необходимо заметить, что сравнение данных Манштейна с данными итогового донесения штаба Воронежского фронта доказывает, что последние существенно занижают советские безвозвратные потери. Ведь число пленных та сторона, которая их берет, обычно знает более или менее точно. А в Красной армии в числе пропавших без вести часто оказывались не только пленные, но и убитые, о гибели которых не было достоверных сведений. И в любом случае наличие к 16 июля 34 тысяч советских пленных говорит о том, что число пропавших без вести занижено более чем на 9 тысяч человек. Но, как доказал Л. Н. Лопуховский, в донесении штаба Воронежского фронта не учтены потери 7-й гвардейской и 69-й армий в период с 5 по 19 июля, так как эти армии 20 июля были переданы в состав Степного фронта. Историк обратил внимание, что, согласно месячной сводке потерь за июль, в этом месяце фронт потерял 99 596 человек, в том числе 19 658 убитых, 16 704 пропавших без вести и пленных, 62 478 раненых и больных и 756 выбывших из строя по другим причинам (несчастные случаи, самоубийства и т. п.). То, что эти потери оказались на 1336 человек меньше, чем потери за 19 суток оборонительной операции, Лопуховский объясняет тем, что, возможно, в итоговом донесении из пропавших без вести были исключены хотя бы некоторые из тех 6,4 тысячи пропавших без вести, которые к 1 августу смогли вернуться в свои части. А вот в суммарных цифрах потерь Воронежского фронта за июль потери 7-й гвардейской и 69-й армий учтены. Согласно этому документу, потери Воронежского фронта составили 148 349 человек. Разница между этими цифрами (99 596 человек) и даст нам примерные потери этих двух армий – 48 753 убитых, раненых и пропавших без вести. По данным, приводимым Л. Н. Лопуховским, 69-я армия в период с 1 по 19 июля потеряла 26 415 человек, в том числе 4351 убитыми, 10 614 пропавшими без вести и пленными, 11 411 ранеными и больными (больных оказалось всего 387), и еще 39 человек выбыли из строя по другим причинам.

7-я гвардейская армия за тот же период потеряла 28 578 человек, в том числе 6086 убитыми, 3975 пропавшими без вести и пленными, 18 458 ранеными и больными (последних было только 591), а также 59 человек, выбывших из строя по иным причинам. Если добавить эти потери к тем потерям, что перечислены в донесении штаба Воронежского фронта за период с 4 по 16 февраля, то последние возрастут до 28 534 убитых, 33 469 пленных и пропавших без вести и 77 239 раненых и больных.

Теперь количество пропавших без вести оказывается практически равно количеству советских пленных, захваченных войсками Манштейна в период осуществления операции «Цитадель» с 4 по 16 июля. Однако, по сведениям Л. Н. Лопуховского, до конца июля 6,4 тысячи человек, прежде числившихся пропавшими без вести, вернулись в части Воронежского фронта. Можно предположить, что не менее шести тысяч из числа вернувшихся пропали без вести до 16 июля. Тогда число тех пропавших без вести, кто попал в плен или был убит, сократится до 27,5 тысячи. Как минимум 7500 пленных не были учтены в официальных безвозвратных потерях штабом Воронежского фронта. Но вместе с тем представляется совершенно невероятным, чтобы в число пропавших без вести входили только те, кто попал в плен. Учет безвозвратных потерь в Красной армии был очень плохим. Погибшие красноармейцы, о смерти которых не было достоверных данных, зачислялись в пропавшие без вести.

Масштаб недоучета советских потерь хорошо иллюстрирует следующий пример. 5 июля 1943 года, к началу Курской битвы, войска Центрального фронта, которыми командовал Рокоссовский, насчитывали 738 тысяч человек и в ходе оборонительного сражения по 11 июля включительно потеряли убитыми и пропавшими без вести, согласно данным сборника «Гриф секретности снят», 15 336 человек и ранеными и больными 18 561 человека. К моменту перехода Красной армии в наступление на Орел, 12 июля, состав войск Центрального фронта почти не изменился: прибыла одна танковая и убыли две стрелковые бригады. Танковая бригада тогда по штату насчитывала 1300 человек, а в одной стрелковой бригаде было 4,2 тысячи человек. С учетом этого к началу Орловской операции Центральный фронт должен был располагать 697 тысячами человек личного состава. Однако, как утверждают авторы книги «Гриф секретности снят», в тот момент в войсках Рокоссовского насчитывалось только 645 300 человек. Значит, истинные потери Центрального фронта в оборонительном сражении под Курском были как минимум на 51,7 тысячи больше, чем утверждает официальная статистика. И это только при условии, что в войска Центрального фронта в ходе оборонительной операции не поступало маршевое пополнение. Если же такое пополнение поступало, то реальные потери должны были быть еще выше. Не могло же сразу такое количество людей дезертировать или просто исчезнуть неведомо куда, да еще в условиях ожесточенных боев и в безлесных курских степях!

Следует подчеркнуть, что основная часть недоучтенных советских потерь должна была падать на безвозвратные потери, прежде всего на пропавших без вести, так как раненых, поступавших в госпитали, считали гораздо более точно, чем погибших.

Еще будучи начальником штаба Донского фронта, генерал Малинин писал в нижестоящие штабы в период завершения Сталинградской битвы: «Просматривая ежедневно итоги дня о количестве уничтоженной живой силы и техники и захваченных трофеях, я пришел к выводу, что эти данные значительно завышены и, следовательно, не соответствуют действительности». Но точно так же занижались и потери собственных войск, особенно безвозвратные, в том числе и в донесениях войск Центрального фронта.

С учетом всего вышесказанного данные о потерях Воронежского фронта, содержащиеся в донесении его штаба, тоже оказываются заниженными, особенно в части безвозвратных потерь. Можно предположить, что в числе пропавших без вести погибших должно было быть как минимум столько же, сколько и пленных. Тогда истинное число пропавших без вести в составе Воронежского фронта в период с 4 по 16 июля можно оценить в 68 тысяч человек. В этом случае общие потери фронта в указанный период можно оценить в 133,4 тысячи человек, безвозвратные – в 86,1 тысячи.

Количество убитых советских солдат в период с 4 по 16 июля Манштейн оценил в 17 тысяч, а число раненых – как минимум в 34 тысячи. Получается, что он занизил оценки советских санитарных потерь в 1,4 раза, а безвозвратные потери – в 1,7 раза. Как отмечает Манштейн, в ходе «Цитадели» войска его группы армий потеряли 20 720 человек, в том числе 3330 – убитыми и пропавшими без вести. Данные Манштейна, возможно, занижают и немецкие потери, однако общий итог остается неизменным: в ходе Курской битвы немцы потеряли как минимум в пять раз меньше солдат и офицеров, чем советские войска.

Крайне неблагоприятным для Красной армии было также соотношение потерь боевой техники. Всего на северном фасе Курской дуги в период с 5 по 14 июля немецкая 9-я армия безвозвратно потеряли 88 танков и штурмовых орудий (в том числе 4 «тигра» и 19 «фердинандов»), а на южном фасе дуги в период с 5 по 17 июля войска группы армий «Юг» безвозвратно потеряли 190 танков, штурмовых орудий и САУ (в том числе 6 «тигров» и 44 «пантеры»). Войска Воронежского фронта в ходе оборонительного сражения под Курском с 5 по 17 июля безвозвратно потеряли 1886 танков и САУ. Это дает соотношение безвозвратных потерь в бронетехнике 10:1 в пользу немцев. Безвозвратные потери Центрального фронта в танках и САУ в ходе оборонительного сражения под Курском можно оценить в 410 танков. Вероятно, не меньшее число машин было повреждено. К этому надо добавить еще 28 безвозвратно потерянных САУ. Но эта оценка потерь дана без учета восполнения бронетехники. Такое восполнение к началу наступательной операции, если принять, что к этому времени вышло из строя около 800 танков, должно было составить порядка 500 машин. Если среди этих новых танков доля безвозвратных потерь была примерно той же, что и среди танковых соединений, задействованных на начало операции, то к 410 безвозвратно потерянным танкам надо добавить еще примерно 120 машин. Тогда общие безвозвратные потери бронетехники Центрального фронта в ходе Курской оборонительной операции можно оценить в 530 танков и 28 САУ. Соотношение с безвозвратными потерями танков и штурмовых орудий 9-й немецкой армии оказывается 6,3:1 в пользу немцев. Тем не менее это в полтора раза лучше показателя, достигнутого Воронежским фронтом.

Рокоссовский достиг лучших результатов, чем Ватутин, как благодаря своему полководческому таланту, так и благодаря некоторым объективным обстоятельствам. Как уже упоминалось, Центральный фронт должен был перейти в наступление раньше, чем Воронежский фронт, поэтому у Рокоссовского в момент начала «Цитадели» оказались под рукой артиллерийский корпус прорыва и гораздо больше боеприпасов, чем у Ватутина. Кроме того, протяженность танкоопасных направлений на Воронежском фронте была вдвое выше, чем на Центральном. Важное значение имело также то, что немецкая группировка, наступавшая на южном фасе Курской дуги, имела примерно на 300 танков больше, чем группировка, наступавшая против Центрального фронта, а также включала в себя три отборные моторизованные (фактически – танковые) дивизии СС и элитную моторизованную дивизию «Великая Германия», каждая из которых значительно превосходила по боеспособности обычную танковую дивизию вермахта. Но это никак не умаляет заслуг Рокоссовского. Тут надо принять во внимание хотя бы следующий факт. Если в начале сражения танков на Центральном и Воронежском фронтах было почти поровну, а в ходе оборонительной операции Центральный фронт получил лишь несколько сот танков в восполнение потерь, то Воронежский фронт только в составе 5-й гвардейской танковой и 5-й гвардейской армий, а также отдельных танковых корпусов получил дополнительно около тысячи танков и САУ, не считая нескольких сотен танков, поступивших в восполнение потерь. Однако свое весьма значительное превосходство в танках Ватутин так и не смог реализовать, тогда как Рокоссовский, правильно распределив силы и средства, сумел не допустить прорыва обороны Центрального фронта.

В ходе Курской битвы немцы впервые на Восточном фронте массированно применили новые образцы вооружения и боевой техники: танки «тигр» и «пантера», штурмовые орудия «фердинанд», самолеты ФВ-190 и Хе-129. И они вроде бы и в этом, и в последующих сражениях достигли неплохих результатов. Так, согласно немецкой статистике, все подразделения, оснащенные танками T-VI и T-VIB («тигр» и «королевский тигр»), за всю войну и на всех фронтах потеряли безвозвратно 1715 машин, уничтожив 9850 неприятельских танков и САУ, то есть соотношение потерь в бронетехнике оказывается близким 1:6. Но, по крайней мере на Восточном фронте, модернизированные T-IV с длинноствольной 75-миллиметровой пушкой имели ничуть не худшие результаты. Между тем T-IV, даже модернизированный, стоил во много раз меньше того же «тифа» или «пантеры». Вместо одного «тифа» можно было произвести десяток T-IV и тем самым достичь более благоприятного количественного соотношения по бронетехнике с Красной армией и армиями западных союзников. Тем более что на Западе танков, которые превосходили бы модернизированный T-IV, так и не появилось до конца войны.

Не будет преувеличением заявить, что немцы проиграли Вторую мировую войну в том числе и потому, что у них была самая передовая научно-техническая мысль. Они были, пожалуй, единственными участниками, кто уже во время войны интенсивно внедрял в серийное производство принципиально новые образцы вооружений и боевой техники, будь то «тигры», «пантеры», будь то новейшие «фокке-вульфы» и реактивные истребители Ме-262 или ракеты «Фау». Все эти новинки были во много раз дороже своих более ранних аналогов (для ракет «Фау» таким аналогом были тяжелые стратегические бомбардировщики), но отнюдь не в столько же раз эффективнее. Вместо того чтобы тратить силы и средства на новейшие «игрушки», быть может, стоило наращивать производство старых образцов, только модернизируя их. Тогда, быть может, удалось бы если не ликвидировать, то существенно сократить количественное превосходство союзников в вооружении и боевой технике. Но в условиях тоталитарного режима главной становилась задача разработать и произвести необходимое вооружение и боевую технику, а вопрос о ее цене отходил на второй план.

Немцы тем временем продолжали планомерный отход с Орловского выступа. Вечером 16 августа пришла директива Ставки на развитие наступления на Киевском направлении:

«В связи с продвижением наших войск на брянском и харьковском направлении Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

Центральному фронту, наступая в общем направлении Севск, хут. Михайловский, не позднее 1–3.9 войти на фронт р. Десна южнее Трубчевска, Новгород-Северский, Шостка, Глухов, Рыльск. В дальнейшем развивать наступление в общем направлении Конотоп, Нежин, Киев и при благоприятных условиях частью сил форсировать р. Десна и наступать по правому ее берегу в направлении Чернигова».

Рокоссовский вспоминал: «26 августа Центральный фронт после некоторой перегруппировки начал наступление. Главный удар наносился на севском направлении войсками 65-й и 2-й танковой (сильно ослабленной) армий. Их продвижению должны были способствовать фланговые соединения 48-й и 60-й армий, примыкавшие к ударной группировке».

К исходу 27 августа 65-я и 2-я танковая армии овладели Севском. Дальнейшее продвижение было остановлено немецкими резервами. Зато успех обозначился на фронте 60-й армии, примыкавшей клевому флангу 65-й. Ее командующий И. Д. Черняховский воспользовался тем, что противник перебросил часть сил с участка 60-й армии под Севск. 29 августа части армии овладели Глуховом. Черняховский бросил в прорыв подвижные группы, используя автотранспорт армии. Рокоссовский, в свою очередь, перебросил для развития успеха 2-ю танковую и 13-ю армии, а затем и 61-ю армию генерала П. А. Белова.

В эти дни Константин Константинович увиделся с дочерью. 30 августа 1943 года Ариадна Константиновна Рокоссовская, работавшая радистом на подвижном радиоузле Центрального штаба партизанского движения, получила разрешение навестить отца:

«Отпускной билет

Радист тов. Рокоссовская А. К. отпущена в краткосрочный отпуск с правом выезда в штаб Центрального фронта с 31-го по 6-е сентября 1943 г.

Срок возвращения в часть 6.9.43 г.

Начальник радиоузла

Инженер-капитан Покровский».

Константин Вильевич Рокоссовский вспоминал:

«Мама рассказывала такой случай: ей дали несколько дней отдыха, и она поехала в штаб фронта. Дед как раз собирался на передовую, она уговорила взять ее с собой. Вдруг, откуда ни возьмись, появились немецкие самолеты, кто-то крикнул: „Воздух!“ Посыпались бомбы. Все повыпрыгивали из машин и залегли на обочине. Мама не успела спрятаться и рухнула на землю. Тогда дед накрыл ее своим телом и не позволял встать, пока самолеты не улетели восвояси. Когда рассеялся дым, оказалось, что от машины ничего не осталось. Но самым ужасным было то, как на маму смотрели офицеры. Для них жизнь радистки Рокоссовской была гораздо менее ценной, чем жизнь командующего фронтом, а ведь из-за нее он мог погибнуть. До конца жизни мама вспоминала, как ей было стыдно».

6 сентября войска 60-й армии освободили Конотоп, 9 сентября – Бахмач, а 15-го – Нежин. Открывалась заманчивая перспектива овладеть Киевом, над которым войска Центрального фронта нависали с севера. 13-я армия генерала П. Н. Пухова, достигшая Десны, получила приказ с ходу форсировать Днепр и захватить там плацдарм в районе Чернобыль-устье реки Тетерев. П. И. Батов же с 65-й армией должен был овладеть Новгород-Северским. Воронежский фронт отстал от Центрального на 100–120 километров. У армий Рокоссовского появилась реальная возможность с ходу освободить столицу советской Украины.

Константин Константинович вспоминал:

«Между войсками двух фронтов образовался огромный разрыв. Черняховский был вынужден часть сил выделить для обеспечения растянувшегося фланга, ослабляя этим свою ударную группировку.

Дело, конечно, неприятное. Но, с другой стороны, такое глубокое продвижение 60-й и 13-й армий на черниговском и киевском направлениях открывало перед нами заманчивые перспективы: мы могли нанести удар во фланг вражеской группировке, которая вела бои против войск правого крыла Воронежского фронта и сдерживала их продвижение. Тем самым мы не дали бы врагу отводить войска за Днепр, способствовали бы продвижению соседа, возможно, совместными усилиями нам удалось бы овладеть Киевом. Мое предложение обсуждалось, но не было принято. Больше того, мне выразили неудовольствие, что Черняховский с моего разрешения занял Прилуки, которые находились за пределами нашей разграничительной линии.

В связи с тем, что наш левый фланг все более растягивался, по моей просьбе Ставка передала нам из своего резерва 61-ю армию генерала П. А. Белова, которую мы вскоре ввели между 65-й и 13-й армиями на черниговском направлении. Это позволило значительно сузить полосу наступления 60-й армии, что ускорило ее продвижение к Киеву. Я побывал у Черняховского после того, как его войска освободили Нежин. Солдаты и офицеры переживали небывалый подъем. Они забыли про усталость и рвались вперед. Все жили одной мечтой – принять участие в освобождении столицы Украины. Такое настроение, конечно, было и у Черняховского. Все его действия пронизывало стремление быстрее выйти к Киеву. И он многого достиг. Войска 60-й армии, сметая на своем пути остатки разгромленных вражеских дивизий, двигались стремительно, они уже были на подступах к украинской столице.

Каково же было наше разочарование, когда во второй половине сентября по распоряжению Ставки разграничительная линия между Центральным и Воронежским фронтами была отодвинута к северу и Киев отошел в полосу соседа! Нашим главным направлением теперь становилось черниговское.

Я счел своим долгом позвонить Сталину. Сказал, что не понимаю причины такого изменения разграничительной линии. Ответил он коротко: это сделано по настоянию товарищей Жукова и Хрущева, они находятся там, им виднее. Такой ответ никакой ясности не внес. Но уточнять не было ни времени, ни особой необходимости».

На самом деле здесь правила бал не стратегия, а чистая политика. Сталину необходимо было для рождавшейся прямо на полях сражений пропагандистской мифологии, чтобы войсками, брошенными на освобождение столицы Украины, непременно командовали украинцы. Черняховский для этой цели как будто подходил – по паспорту он считался украинцем, хотя украинского языка и не знал. Но вот Рокоссовский на украинца никак не тянул, считаясь, в зависимости от конъюнктуры, то русским, то поляком, а то и белорусом. Зато Воронежским (в дальнейшем 1-м Украинским) фронтом командовал чистокровный украинец Николай Федорович Ватутин, а членом военного совета был глава украинских коммунистов Н. С. Хрущев. С армией же вышла незадача. 38-й армией, которой в октябре – ноябре 1943 года предстояло непосредственно брать Киев, командовал генерал H. Е. Чибисов, чистокровный русский, из донских казаков. Перед началом последнего решающего наступления его срочно заменили на украинца К. С. Москаленко. Чибисова же в утешение произвели в генерал-полковники, присвоив ему звание Героя Советского Союза.

Сталин, очевидно, не собирался делать рокировку, перебрасывая Рокоссовского на Воронежский фронт, а Ватутина с Хрущевым – на Центральный. Менять командующих, хорошо знавших свои войска, в разгар наступления было нецелесообразно. Гораздо проще было передвинуть разграничительные линии между фронтами. И решение об этом, конечно, принимал сам Сталин, хотя Жуков и Хрущев, несомненно, такое решение горячо поддержали – очень уж им хотелось освободить «мать городов русских».

Думаю, что Константин Константинович догадывался, почему войскам его фронта не дали взять Киев, и это знание его отнюдь не радовало. Он не в первый и не в последний раз страдал от своей польской национальности.

Рокоссовскому было очень обидно, что Киев уплыл из-под самого его носа. Ведь уже к 23 сентября его 13-я армия захватила на западном берегу Днепра севернее Киева в районе Чернобыля Сташев плацдарм глубиной 35 и шириной 30–35 километров. А 60-я армия к концу сентября овладела плацдармом глубиной 12–15 и шириной 20 километров.

Константин Константинович вспоминал: «Черняховский получил от меня указание углубить захваченный район, наступая на запад и юго-запад в обход Киева. Но командарма, словно магнит, притягивал Киев. И он главный удар направил на юг, вдоль Днепра. Черняховский упустил из виду, что противнику легче всего было организовать отпор как раз на этом направлении, чему способствовали и особенности местности, и близость города, откуда враг бросал в бой все силы, какие там только имелись.

Стремление Черняховского продвинуться ближе к Киеву помешало армии углубить плацдарм. Несколько дней было потеряно в бесплодных атаках. Враг воспользовался этой задержкой, подтянул силы на угрожаемое направление и остановил продвижение наших частей. Не удалось расширить плацдарм и вдоль берега».

Видно уж очень хотелось Черняховскому взять Киев. Однако Иван Данилович переоценил свои силы, недооценил противника и потерпел поражение. Тем не менее этот частный неуспех не повлиял на действия других войск Центрального фронта. 61,48 и 65-я армии вышли к реке Сож. В мемуарах Рокоссовский полагал, что «быстрое продвижение войск нашего левого крыла на киевском направлении заставило противника поспешно отводить свои дивизии, действовавшие против Воронежского фронта. Это, конечно, сильно помогло соседу. И все-таки жаль, что нам не разрешили нанести удар во фланг и тыл вражеским войскам, используя нависающее положение частей 60-й армии. В этом случае мы смогли бы не только более эффективно помочь соседу, но и не дали бы противнику отвести войска за Днепр».

27 сентября Рокоссовский был в Кремле на приеме у Сталина. Вместе с ним на совещании присутствовали заместитель начальника Генштаба А. И. Антонов и командующий Брянским фронтом М. М. Попов. Возможно, на этом совещании было окончательно решено, какому фронту брать Киев, а также определен порядок взаимодействия Центрального фронта, 20 октября переименованного в Белорусский фронт, и Брянского фронта. При этом из Брянского фронта в Белорусский были переданы 50-я армия генерала И. В. Болдина, 3-я армия генерала А. В. Горбатова и 63-я армия генерала В. Я. Колпакчи, захватившие плацдармы на западном берегу реки Сож.

5 октября Ставка передала 13-ю армию Н. П. Пухова и 60-ю армию И. Д. Черняховского Воронежскому фронту, переименованному в 1-й Украинский. В беседе по поводу передачи армий Рокоссовский еще раз поднял вопрос о возможности удара Центрального фронта на Киев, но Сталин отказался пересматривать уже принятое решение. Главный удар фронт Рокоссовского должен был наносить на Гомельском направлении.

«Чтобы скрыть от врага перегруппировку, – писал Рокоссовский, – командарм один корпус оставил в междуречье с задачей побольше тревожить гитлеровцев, привлечь к себе их внимание. 19-й стрелковый корпус, возглавляемый генералом Д. И. Самарским, блестяще выполнил эту задачу. От действий 65-й армии теперь зависел успех всего фронта. Поэтому мы ей придали все фронтовые средства усиления. Чтобы отвлечь внимание противника от направления нашего главного удара, 50-я и 3-я армии получили приказание 12 октября перейти в наступление на своих участках. С болью в сердце ставил я им эти задачи, зная ограниченные средства, которыми располагали Болдин и Горбатов, но это было необходимо в общих интересах, и нужно было сознательно идти на некоторые жертвы».

П. И. Батов вспоминал: «Отрабатывая с командующими армиями задачи Гомельско-Речицкой операции, К. К. Рокоссовский говорил нам, что у противника прочный рубеж и для успеха нужен смелый маневр и умение обмануть вражеское командование, Он высказал смелый замысел: демонстрируя сосредоточение крупных сил на одном участке фронта (армии И. И. Федюнинского и В. Я. Колпакчи севернее Гомеля), готовить и нанести удар совсем на другом направлении (с лоевского плацдарма – 65-я и 61-я армии)».

Генерал-лейтенант Н. А. Антипенко приводит рассказ самого Константина Константиновича о том, как в декабре 1943 года он, находясь в Москве, был приглашен Верховным главнокомандующим на ужин. Повод был более чем подходящий: и Сталин, и Рокоссовский родились в один и тот же день – 21 декабря.

«Было далеко за полночь с 20-го на 21 декабря, – вспоминал маршал. – Присутствовали некоторые члены политбюро. Обстановка за столом была самая непринужденная. Взяв меня за руку, Сталин отвел в сторону и тихо сказал: „Да, мы вас крепко обидели, товарищ Рокоссовский… Ну что ж, бывает… Извините…“ Потом мы возвратились к столу. Кто-то провозгласил тост за здоровье Сталина. Закусили. Встав из-за стола. Верховный подошел ко мне с полным бокалом „Хванчкары“ (его любимого вина), произнес тост в мою честь и стал чокаться со мной так, чтобы верхний край его бокала был бы не вровень с моим, а чуть пониже. Я знал этот грузинский обычай, выражающий особое уважение, и сам поспешил опустить свою рюмку ниже. Сталин повторил свой прием, опустив руку с бокалом еще ниже, то же сделал и я. В конце концов наши бокалы оказались на полу. Это всех рассмешило».