Текст книги "Повесть об одном эскадроне"

Автор книги: Борис Краевский

Соавторы: Юрий Лиманов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава пятнадцатая

Прошел дождь, и не мощеная улица на окраине городка напоминала растянутую до бесконечности лужу с редкими островками скользких глинистых бугорков. Копыта лошадей поднимали коричневые фонтаны грязи, она все гуще облепляла и коней и всадников. Привыкшие ко всему солдаты не обращали на нее внимания, а офицеры с грустью поглядывали на перемазанные до неузнаваемости сапоги, галифе и полы шинелей.

– Черт бы побрал эту слякоть, – в сердцах ругнулся молодцеватый ротмистр, старший патруля.

Кто мог знать, что так получится. Еще три часа назад ротмистр был уверен, что вечером будет сидеть за своим обычным столиком в ресторане, и вот… полюбуйтесь. Сегодняшний случай – лучшее доказательство того, что есть моменты, когда начальству не следует попадаться на глаза. Заметил его мимоходом начштаба, не понравилось что-то сердитому генералу – и пожалуйте: старший патруля. Таскайся теперь до полуночи по морю грязи, в то время как другие пьют и любезничают с дамами.

Патруль остановился у крайнего дома. Дальше грязная улица продолжалась таким же грязным трактом, уходившим в мутную синеву. Ротмистр хотел было уже повернуть обратно, но в это время слух его уловил далекое конское ржание и скрип колес. Через минуту на дороге показалось несколько подвод в сопровождении всадников. Офицер услышал громкий, начальнического тембра голос, ругавший возчиков, и оправдания мужиков.

– Кто идет? – крикнул ротмистр.

– Капитан Емельяницкий, – ответил начальник обоза. – Кто спрашивает?

– Ротмистр Денисов. Куда следуете?

Капитан подъехал к Денисову. На плечах его ротмистр с удивлением разглядел черно-красные корниловские погоны. Принадлежность к знаменитой «черной» дивизии подчеркивалась и мрачной эмблемой на рукаве шинели.

– В контрразведку, господин ротмистр. А вы патрулируете? Не завидую – в такую погоду, – заговорил капитан. – Впрочем, у меня тоже занятие не из приятных. Вот, полюбуйтесь. Девять комиссаров вам привез. Приказано сдать в контрразведку.

Ротмистр тронул коня к подводам. На них по трое лежали связанные люди. Изорванные гимнастерки, наскоро наложенные грязные повязки из разорванного белья, спутанные волосы на не покрытых головах.

– Откуда эти красавчики? – поинтересовался Денисов.

– Из красного полка, который забрался в наш тыл. Полковник Козельский крепко потрепал его. А это – главари.

– Приятная новость, капитан. Кстати, разрешите ваши документы. Прошу простить, долг службы.

– К чему извинения, ротмистр. Прошу.

Емельяницкий протянул старшему патрулю удостоверение. Тот мельком посмотрел его и возвратил.

– Не могу ли быть полезным, капитан?

– Укажите дорогу, я впервые в этом городке.

– Я дам вам солдата, он проводит вас. Савчук! Доведешь их высокоблагородие до контрразведки. Счастливо оставаться, капитан!

Ворота дома, где разместилась контрразведка дроздовской дивизии, по случаю позднего часа были закрыты, а само здание стояло мрачное и темное, словно вымершее.

На стук выглянул какой-то солдат, окликнул унтера. Тот поглядел на подводы и пошел докладывать дежурному офицеру. Минут через десять к Емельяницкому подошел, наконец, застегивая на ходу мундир, совсем еще юный подпоручик и хрипловато осведомился, в чем дело.

– Мест нет, господин капитан, – заявил он, выслушав Емельяницкого, – все камеры забиты, ей-богу. Девать их, сволочей, некуда.

– Так что, прикажете отпустить их? – возмутился Емельяницкий. – Или прямо в штаб дивизии доставить?

Подпоручик безнадежно махнул рукой и шагнул во двор.

Тяжелые, обитые железом ворота заскрипели и медленно раскрылись.

– Заезжай! – крикнул, выглядывая на улицу, солдат.

Мужики стегнули лошадей, и подводы, громыхая по разбитому булыжнику, въехали на широкий глухой двор. За ними последовали и всадники. Вновь заскрипели створки ворот, лязгнул кованый засов.

– С коней долой, – скомандовал капитан. К нему подошел, ведя на поводу артиллерийского битюга, дюжий унтер.

– Начинаем, Костя, – прошептал он.

– Есть, Фома, – тихо ответил капитан.

Харин, привязав Лафетку к скобе, не спеша подошел к дежурному, стоявшему в дверях, и неуловимо быстрым движением схватил его за горло. Подпоручик захрипел, беспорядочно дергая руками и ногами, но Фома мгновенно засунул офицеру в рот его собственную фуражку и опутал невесть откуда взявшейся веревкой.

Это послужило сигналом. Несколько солдат, оказавшихся во дворе, были обезоружены и связаны. Нападение произошло так неожиданно, что они даже не пытались оказать сопротивление.

«Пленные», сбросив наложенные для вида веревочные петли, вооружились карабинами, спрятанными под соломой в телегах. По приказу Харина они заняли посты у дверей, под окнами, у ворот, а «господин капитан» с тремя эскадронцами, одетыми в белогвардейскую форму, побежали в дом. Застигнутые врасплох охранники не сразу сообразили, в чем дело, а когда поняли, было уже поздно. Так в течение нескольких минут без единого выстрела разведчики овладели зданием.

Воронцов и Харин открывали двери тюремных камер. В первой же они увидели трех избитых людей. Заключенные с ненавистью смотрели на вошедших. Фома даже опешил сначала, но потом вспомнил, что на нем погоны.

– Кто такие? – спросил он улыбаясь.

– Недолго тебе зубы скалить, сволочь, – процедил один из заключенных.

– Да я же свой, чудаки, красный, – чуть не обиделся Фома. – Выходи в караулку, насиделись.

– Не трожь красных, шкура, – откликнулся другой.

Харин почесал затылок. Он никак не ожидал такого поворота дела. Был готов ко всему: к стрельбе, к рукопашной, но не к обидному недоверию..

– Русским языком говорю, выходите, – продолжал он. – Их освободили, а они кобенятся еще. Вот народ!

– Товарищи, это правда, – шагнул вперед Воронцов. – Отряд Красной Армии обезоружил охрану. Белые об этом еще не знают. Прошу выйти во двор. Выпускать будем небольшими группами, чтобы не привлечь внимания. Желающие могут присоединиться к отряду. Быстро, товарищи…

В самой дальней одиночной камере Харин увидел странного обитателя. На нарах сидела девушка в хорошо сшитом летнем пальто, небрежно наброшенном на плечи. Харин подивился про себя необычному узнику и пожалел, что Воронцова нет поблизости – тут разговор нужен деликатный, в самый раз бы ему заняться этим делом.

– Ваша фамилия, кто вы такая? – спросил Фома возможно веселее и ласковее.

Девушка поднялась с топчана, пожала плечами.

– Краснинская, вы же знаете, из дворян, вероисповедания православного…

Харин не дал ей договорить.

– Краснинская? – переспросил он с удивлением. – Краснинская!

Ему вспомнился рассказ Воронцова у ночного костра, название усадьбы, которое часто упоминали в разговорах бойцы, и беззлобные шутки Шваха по поводу Костиных приключений.

– Наташа? – Фома опомниться не мог от удивления. – Ну и ну…

– Кто вы такой, откуда вы меня знаете? – Наташа порывисто шагнула вперед.

– Ну и ну, – продолжал Фома, – ну и штука. Это же вас за Костю сюда, что ли?

– Костя? – девушка подбежала к Харину. – Кто же вы такой, объясните наконец?

– Не бойтесь, – сказал Фома и тронул рукой погон, – это мы нарочно одели, для затемнения белых мозгов. Я товарищ известного вам Кости, Кости Воронцова. Вы его сегодня же увидите…

– Увижу? – девушка отступила на шаг. – Вы смеетесь надо мной, как вам не стыдно!

– Да нет же, Наташа. Правда, увидите. Он здесь, в этом здании. Идемте скорее в контору.

– Костя погиб, – чуть слышно прошептала Наташа.

– Ничуть не погиб ваш Костя. Живехонек. Да вот он и сам.

В коридоре действительно раздались торопливые шаги, и голос Воронцова громко позвал:

– Фома, а Фома, где ты? Иди в дежурку. Там с офицером поговорить надо…

Глава шестнадцатая

Гудит мотор, посвистывает в тросах-расчалках ветер, плывет внизу земля, напоминающая с птичьего полета небрежно намалеванную карту. Преобладают блеклые, точно размытые, тона. Поручику Шестакову нравятся эти цвета – зеленовато-желтые, светло-коричневые, буроватые цвета осени. Но сейчас он не рад им. Трудно в пестром хаосе красок отыскать то, за чем охотишься вот уже третий день.

Вначале задание показалось ему не таким сложным. Нужно было найти с воздуха красную кавалерийскую часть, которая рыскает по тылам дроздовской дивизии, сообщить о ее местонахождении командиру особого отряда полковнику Козельскому и, если это понадобится, принять участие в карательной экспедиции против красных. Вот и все.

Но прошел день, два, истекает третий, а «ньюпор» напрасно тратит горючее, и поручик Шестаков напрасно до рези в глазах всматривается в пятна побуревших осыпающихся рощ и перелесков. Несколько раз ему казалось, что цель близка. Он снижался и на бреющем полете проходил над походной колонной. Но каждый раз это оказывались свои. А где же те красные, ради которых создан специальный отряд под командованием его высокоблагородия полковника Козельского, ради которых снят с фронта боевой аэроплан?

Этот вопрос беспокоил не только поручика Шестакова. В штабе дивизии давно уже обратили внимание на разноречивые сообщения о красном отряде. В одних говорилось о небольшой горстке конников, в других – о партизанском отряде, который отбирает хлеб, заготовленный для войска, и раздает его крестьянам, в-третьих, сообщалось чуть ли не о целом кавалерийском соединении. Не очень-то верил начштадив генерал Витковский этим слухам, знал, что у страха глаза велики. Но по-настоящему встревожился, когда узнал о дерзком нападении на артдивизион и разгроме батареи – это уже не шутка. Тогда и решено было создать специальный отряд под командованием полковника Козельского и придать ему аэроплан.

Полковник принял командование сводным отрядом и дал задание поручику Шестакову искать красных. Дважды «ньюпор» появлялся над местом, где квартировал отряд Козельского, и дважды полковнику приносили вымпел с малоутешительным донесением: «Красных не видел, поиски продолжаю».

…Поручик досадливо дернул плечом: неужели и сегодня летал впустую?..

Впереди показалась опушка леса. Сибиряк бы улыбнулся и сказал, что это не лес вовсе, а так, рощица. Но в орловских краях и эта рощица казалась мощным лесным массивом. Протянулся лес верст на пятнадцать, и Шестаков решил тщательно осмотреть его: не здесь ли скрываются красные?

Он привычным движением положил «ньюпор» на крыло – и вдруг заметил на поляне людей. Машина пошла вниз, и поручик увидел стреноженных лошадей, разбегающихся во все стороны серо-зеленых человечков, кучи валежника. Потом сквозь шум мотора послышался сухой винтовочный треск, и Шестаков с удовлетворением отметил, что с земли стреляют. Значит, красные. Нашел-таки наконец!

* * *

Проводив группу Харина, Дубов повел разведчиков на север, в большой лес верстах в пятнадцати севернее городка. Здесь, в этом лесу, и назначил он встречу. Харин, выполнив задание, должен был по возможности скрытно привести сюда своих людей и тех, кого удастся освободить из белогвардейского застенка. А Дубов подготовит тем временем землянки и соорудит нечто похожее на временный лагерь.

Работа кипела, когда Дубов увидел неуклюжую птицу, низко летевшую над лесом.

– Огонь по аэроплану! – закричал он, хватаясь за свай карабин. – Всем огонь! Это разведчик…

Затрещали беспорядочные выстрелы, но машина уже пролетела над поляной. Когда же «ньюпор» вернулся, его встретили дружные четкие залпы. «Ньюпор» неловко нырнул, словно его колеса попали в воздушную канаву, выпрямился, задрожал и пошел вниз.

Дубов ожидал увидеть груду обломков на месте падения. К его удивлению, аэроплан стоял почти прямо, опираясь широкими крыльями на пружинистую поросль молодого орешника. Винт еще вращался, срывая вялые листья, и воздушным потоком их гнало навстречу людям.

Командир вспрыгнул на крыло. – А ну-ка, Егоров, давай сюда твою аптеку. Жив пилот, кажется.

Дубов тяжело спрыгнул на землю и отошел в сторону, просматривая документы офицера. «Несомненная удача, – думал он. – Так просто белые не станут посылать аэроплан».

– Егоров, как он там – для допроса готов?

– Сейчас очухается. Офицер был контужен. Пуля пробила бензобак и рикошетом чиркнула его по голове. Шлем смягчил удар, но все же летчик потерял сознание. Добрая порция нашатыря привела его в чувство, и сейчас он лежал, ошалело поводя глазами. Егоров заканчивал перевязку, для очистки совести чертыхаясь про себя, что приходится тратить бинт на всякую сволочь…

Дубов терпеливо ждал. А бойцы, как малые дети, обступили аэроплан и рассматривали редкую машину.

– Нашим бы, – похлопал один из разведчиков Свешнев, по обшивке крыла-.

– Хороша машина, – Дубов тоже прикоснулся рукой к шершавой поверхности корпуса. – Только придется ее сжечь.

И тут он заметил Комарова. Тот стоял у мотора и ловил в ладони тонкую струйку бензина. Дубову показалось, что он уже видел раньше такое выражение глаз – у рабочих, когда они возвращаются на завод и подходят к станкам после долгого перерыва, у солдат из крестьян, когда они останавливаются в случайной деревне и помогают хозяйке наладить плуг.

– Ну, ты, дурень, куда лезешь?! – крикнул вдруг Комаров Свешневу, который, царапая крыло шпорой, пытался забраться в кабину. – Не порть добро.

– Так все одно жечь командир приказал, – Свешнев беззлобно ткнул обшивку носком сапога.

– Жечь? А ну, слазь! Кобель сытый, поищи другую игрушку… Товарищ командир, – обернулся он к Дубову, – как же так – жечь? Может, я его перегоню к нашим, а? Я механиком в Гатчине служил. Мотор знаю…

Комаров уперся взглядом в Дубова, щеки его зарделись. Дубов словно заново увидел бойца: у Комарова – руки металлиста, как и у самого Дубова, с вечной траурной каемкой под ногтями, и нездорово-желтое, несмотря на сытный степной воздух, лицо человека, недоедавшего с детства, и одет он особенно аккуратно, подтянуто. Пуговицы топорщатся на проволоке, чтобы не пришивать беспрерывно. Гранаты, подсумок, фляжка прилажены так, что не брякнет, не стукнет. «Как иногда бывает, – подумал командир, – одно слово – и человек вдруг раскрывается с совершенно неожиданной стороны…»

– А кто полетит? Ты?

– Нет, я не смогу. Правда, все знаю – да не пробовал.

– Так кто полетит?

– Он. Наган в затылок и лети. А меня на всякие там мертвые петли не возьмешь, я и бортмехаником летал, их штучки знаю.

– А если он тебя тепленьким к белым привезет? – Дубов уже понял, что предложение Комарова осуществимо, но хотел знать, что думает сам боец.

– Ему жизнь-то дорога…

– А тебе?

– Мне… Тоже… Наверно, даже больше, чем ему. Я еще в коммунизме пожить хочу, а у него что? Потому он и не заблажит, что нет у него твердой опоры в жизни.

– А ты, Комаров, гляжу я, психолог.

– Станешь, командир. Летчики – они все подряд ненормальные. Нагляделся я на них. Тот кошку с собой в воздух берет, этот куклу – талисман, говорит. Да вы спытайте его, посмотрите, он уже готов, тепленький!

Пилот полулежал у куста и тоскливо смотрел на закат. На лице его было написано покорное безразличие к своей судьбе, и только в уголках глаз, затененных прищуром, искрились слезы жалости к самому себе, к своей дурацкой судьбе.

Дубов заглянул в документы:

– Поручик Шестаков!

Пленный вскочил на ноги, пошатнулся, но остался стоять, вытянув руки по швам. Глаза его бегали по лицу красного командира, пытаясь прочесть судьбу.

– Я ж говорил, командир, – шепнул Комаров.

– Показания давать будешь? Или… – Дубов кивнул головой в сторону кустов. Пленный еще раз взглянул на закат, едва приметно вздохнул. В этот момент Егоров с шумом выбил о ладонь трубку-носогрейку. Пленный вздрогнул.

– Слушаю вас.

Ничего нового для Дубова пленный рассказать не мог – это стало ясно командиру довольно скоро. Он уже начал торопиться и вопросы задавал больше для видимости, как вдруг Шестаков, почувствовав, что никакого интереса для красного командира не представляет и что скоро ему, видимо, придется брести в свой последний путь, сказал извиняющимся голосом, словно оправдываясь:

– Видите ли, я давно не был в части, потерял связь, так сказать, с событиями…

– То есть как это давно не был в части? – насторожился Дубов. – А заправлялся где?

– Когда меня откомандировали к Козельскому, мне завезли горючее в деревню, – Шестаков перегнулся вперед и показал на карте Дубова станцию у железной дороги. – Чтобы не летать каждый раз на аэродром – ведь он далеко отсюда. А господин полковник Козельский все время в движении, так что завозить горючее к нему также не имело смысла. Вот я и жил последнюю неделю в отрыве от событий…

Теперь Дубов оживился. Он стал забрасывать офицера вопросами, забыв об одном из главных, выработанных им самим правил допроса – ждать ответ на каждый вопрос и не торопить пленного.

– А как вы связываетесь с Козельским? А кто охраняет бензин? А знает ли Козельский вас в лицо? – Дубов и не замечал, что стал называть пленного на «вы». Шестаков отвечал подробно и даже помогал командиру – дополнял, вспоминал мелкие подробности, показывал на карте все стоянки…

…Через час, записав все, что мог рассказать офицер, Дубов вышел из штабной землянки вместе с Комаровым. Он не удержался и толкнул красноармейца кулаком в бок:

– Действительно, психолог. Так вот, Комаров, быть тебе, комару, опять в воздухе. Только не к нашим завтра полетишь, а к белым. И чтобы мотор работал, как часы. Я тебе, моторист, такое задание придумал – самому не верится!

* * *

Давно уже поручик Покатилов не чувствовал себя так отвратительно, как в эти дни. Ему фатально не везло. Все началось в тот момент, когда он под влиянием гнева, обиды, ревности объявил Наташу красным агитатором. Большей глупости он придумать конечно, не смог бы, даже если бы долго старался… Его обвинили в том, что он упустил главного агитатора, резидента, к этому прибавилось еще и обвинение в пассивных действиях при стычке с отрядом красных. Историю, конечно, раздули завистники из штаба. Тыловые крысы – на бумаге сражаться легко! Если бы он знал, что все так обернется, он бы сделал вид, что не заметил ни красного, ни Наташи. А потом?.. Потом болтливый либерал попрыгал бы у него… Да что говорить, сделанного не воротишь.

И вот теперь Покатилов уже не командир отдельного отряда, а всего-навсего ротный у полковника Козельского, которому поручено найти и уничтожить красную кавалерийскую часть, пробравшуюся в тыл. И хотя Козельскому выделили почти батальон, поручик чувствовал себя неважно. Гоняться за кавалерийским регулярным отрядом – это совсем не то, что арестовывать безоружных комбедовцев и активистов по маленьким деревушкам…

В довершение всего друзья передавали, что полковник Козельский неоднократно называл арест мадемуазель Краснинской не джентльменским поступком. Старый осел, в белых перчатках воюет…

…Покатилов прислушался. Его звали. Ну, конечно, опять его новый дружок, корнет из павлонов, Валька затеял вист.

– Иду! – ответил Покатилов и лениво зашагал к сеновалу, где расположились офицеры его роты.

Но не успел он сделать и трех шагов по открытой полянке, как над ней появился низко летящий «ньюпор». Покатилов присел. По фронту ходили слухи о страшном красном авиаотряде Братченко; неуловимом и грозном. Поручик бросился на землю. Казалось, над самой его головой пророкотал мотор.

«Сейчас гранаты кинет», – тоскливо думал поручик. И действительно, рядом с ним что-то упало на землю. Покатилов зажмурил глаза. Все, конец…

Но вместо взрыва он услышал громовой хохот.

– Господа, посмотрите, как поручик труса празднует, ха-ха-ха!.. – узнал он голос своего нового друга.

Над ним, расставив кривые кавалерийские ноги, стоял корнет.

– Нет, вы посмотрите, господа, доблестный…

– Перестань, чудак, не трепи языком! Ставлю бутылку шампанского в городе, – просительно сказал Покатилов.

– Это дело. Только ставь уж не в городе, а сейчас, и не шампань, а спирти вини, – стал торговаться Валька. – А ты хорош! Думаю, что это он лежит и голову себе под мышку спрятал… – не унимался корнет.

– Я тебя честью прошу, кончай балаган.

– Что это ты от своих уже стал шарахаться?

– От каких своих? Ведь он бросил гранаты!

– У страха глаза, говорят, велики, – задумчиво проговорил корнет.

– Серьезно, я отчетливо слышал!

Офицеры внимательно огляделись вокруг.

– Смотри, вымпел! – Покатилов схватил вымпел с привязанной к нему длинной лентой. – Идем к Козельскому.

«…Красных не обнаружил. Возвращаюсь к себе. Буду завтра. Поручик Шестаков», – прочитал полковник.

– Опять то же самое? Очень жаль. Вы можете идти. – Козельский повернулся и ушел в штабную избу.

Распивая с корнетом спирт, Покатилов ругал полковника:

– Вот сухарь штабной, хоть бы поблагодарил.

Корнет опять весело смеялся, обнажая мелкие белые зубы.

– Да за что тебя благодарить? Любой нижний чин сделал бы то же самое.

– Я не нижний чин. Не понимаю, почему на меня старик взъелся…

– Эх, Жоржик, а еще бывший адъютант… – заржал корнет, откидывая вихрастую голову. Спирт расплескался, и корнет умолк, с сожалением разглядывая лужицу драгоценной влаги на столе. – Ты же поступил некрасиво, неблагородно, наконец. Джентльмены не воюют с дамами. Они их любят. Какого черта ты поволок мадемуазель Краснинскую в контрразведку? Рыцарь белой идеи, на своих кидаешься. Мало тебе, что ли, краснопузых?

– Перестань!

– Что «перестань!» Дело говорю. Я бы эту девулю… – корнет пьяно причмокнул. – Ну, а наш старик, как известно, придерживается старозаветных правил. Белый полковник в розовых подштанниках, я за ним давно посматриваю…

* * *

Комаров и Шестаков дотянули до лагеря на последних каплях бензина. Много горючего потеряли, когда чинили бензобак «подручными средствами». Так хорошо начавшаяся операция оказалась под угрозой срыва.

К середине ночи пошел дождь. Дубова это обрадовало. Он долго не ложился спать, поджидая группу Харина из города, и мучительно обдумывал, что ему делать с аэропланом. Где достать бензин? Если завтра Комаров не полетит с очередным донесением, все раскроется. Пожалуй, дождь пошел как нельзя более своевременно. Нелетная погода! Да и Харину он, определенно, на руку. На дорогах в такую погоду движение меньше. Скорее бы они приходили… Фома с бойцами…

Командир забрался в шалаш. Костер перед входом некоторое время боролся с дождем, потом зашипел, пламя угасло, и едкий беловатый дым окутал полянку. Разведчики давно спали, клонило ко сну и Дубова. Он подумал о часовых, которые мокнут под дождем и потом не смогут обсушиться… О том, что давно пора бы хоть на денек заскочить в заброшенный, глухой хуторок, дать ребятам возможность просушить сапоги и шинели… Не помешала бы и банька. Монотонный шум дождевых капель, сбегающих по тонкому настилу из веток, убаюкивал, дурманил голову. Командир задремал…

Проснулся он от непривычного для ночного времени шума.

– Командир, наши пришли!;

Слышался разнобой голосов:

– Здорово, Яшка, чертяка!

– Ну, Фома, покажись, соскучились…

– Знакомьтесь, ребята, – наши новые товарищи!

– Эх, костер погас. Подождите, сейчас соорудим.

Дубов кубарем выкатился из шалаша.

– Харин, успех? Проспал-таки я…

– Так точно, товарищ командир, полный успех!

– Командир, принимай пополнение в нашу политическую часть – большевиков-подпольщиков! – забасил рядом Ступин и сейчас же перешел на деловой тон: – Теперь пора и свою ячейку организовать – ты, я и еще трое! Сила!

– Ну-ка, господин унтер, дай я тебя поцелую! – воскликнул Дубов и порывисто обнял Харина. – Вот, черти… Орлы!

Он шумел больше всех, стараясь скрыть, как он рад тому, что налет на контрразведку окончился успешно.

Бойцы затащили новых товарищей в самую большую землянку. Егоров налаживал у входа костер, кто-то тащил котел с остывшей кашей. Маленький Харин кромсал трофейное сало такими кусками, будто собирался угощать бенгальских тигров.

Воронцов подумал о Наташе – встреча с товарищами заставила его на минуту позабыть все на свете, – огляделся и, не найдя девушки, вышел.

– Наташа, где вы?

…Освобождение и беглый разговор с Воронцовым Наташа вспоминала как во сне. Все заслонил долгий путь – на телеге, на конях, верхом, пешком – по бесконечным дорогам, оврагам, полям, лесочкам, и опять оврагам, и опять лесочкам. Непонятно, как ориентировались в кромешной мгле бойцы. Да еще дождь. Она смертельно устала, промокла, озябла, все происходящее так ее ошеломило, что она даже не успела подумать, что дальше. А тут еще и Костя пропал куда-то…

– Наташа, где же вы? – Рядом с ней выросла фигура Воронцова.

– Костя, – горячо заговорила девушка, – зачем вы меня привезли сюда? Зачем? Я чужая здесь, никому до меня нет дела!

– Наташа, как вам не стыдно! Чужая? Идемте со мной. – Воронцов почти насильно ввел девушку в большую землянку.

Костер наконец разгорелся, едкий дым стелился у самого пола, но никто не обращал на него внимания. Все уписывали кашу с салом, переговаривались, угощали и угощались сами.

– Товарищи, познакомьтесь – это девушка, которая выходила меня в Краснинке. А это мои друзья и соратники, Наташа.

– Ура Наташе! – провозгласил с набитым ртом Харин.

– Ты хоть прожуй, медведь. Где только тебя вежливости учили? В берлоге?… – отозвался Швах.

– Вы его не слушайте, Наташа, я ничего…

– Ну, для ничего ты слишком много места занимаешь.

Харин засмеялся первый.

– Скажите, Наташа, – не унимался Яшка, – и как это наш Костя себе такую симпатичную спасительницу нашел? Почему меня никто не спасает, не выхаживает?

– Да перестань ты! Уступи лучше место девушке. Ишь уселся, где дыма нет, – вступился за Наташу практичный Егоров. – Поешьте, а?

– Во, у меня ложка чистая есть, запасная, – предложил Фома, опасливо поглядывая в сторону Яшки. Услышит про запасную ложку, проходу не даст. Кажется, пронесло…

– Между прочим, Наташа, у нас тут и Харин запасной есть!

«Вот, ушастый, услыхал», – удивился Фома и помрачнел.

Наташа, да и все другие, с ожиданием, с каким смотрят обычно на фокусника, уставились на Шваха.

– Вот, полюбуйтесь, – Яшка осветил прижавшегося в угол Семена. Все засмеялись, так был похож он на Харина-большого. Засмеялась и Наташа: ей вдруг стало легко и просто среди этих людей. Она поймала взгляд Кости и благодарно ему улыбнулась.

– Не одного тебя эта барышня выходила, – услышал Костя незнакомый голос с хрипотцой. – Мне она тоже помогла, перевязку сделала там, в камере.

Наташа оглянулась на голос и узнала своего недолгого соседа по камере. Он улыбнулся и весело посмотрел на нее добрым, широко открытым единственным глазом.

– Спасибо тебе, дочка. Душевный ты человек, правильный.

– Ну зачем вы так, – покраснела Наташа. – Ведь я ничего особенного не сделала. – И, чтобы скрыть смущение, поспешила переменить разговор: – Я так и не знаю, как вас звать. Не успела спросить тогда…

– Зови дядей Петро. Все так кличут. А от доброго слова не отказывайся. Его не легко заслужить, – доброе-то слово.