Текст книги "Будни Севастопольского подполья"

Автор книги: Борис Азбукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

II

Первые дни мая. Дни благоуханного цветения. Самая яркая, пышная пора черноморской весны. Лилово-багряными соцветиями облиты стволы и ветви иудина дерева, облаком бледно-розовых лепестков окутаны рощи у панорамы, в садах цветет персидская сирень. Все буйно цветет и радостно.

И хотя земля поминутно вздрагивает и стонет от взрывов и волны колеблющегося воздуха осыпают землю белым и розовым дождем преждевременно умерших лепестков, жизнь берет свое.

Жители Лагерной, Чапаевки, Зеленой горки, Корабельной и других слободок, невзирая на разрывы снарядов, выходят из своих, убежищ, развешивают выстиранное белье, ставят на дымящиеся камельки жидкую просяную баланду и жадно смотрят на восток, откуда вот уже вторые сутки доносится неистовый грохот сражения. Там, над Сапун-горой, блещут молнии, вздымаются фонтаны земли и камней, а желто-сизые облака дыма и пыли так плотно окутывают небосклон, что солнце висит в небе тусклым пятачком.

С той минуты, как по всему фронту, от Бельбека до Балаклавы, гром пушек возвестил начало штурма Севастополя, Саня, Костя и Коля не расставались. День они проводили у Михеевых. Часами стояли возле убежища, не спуская глаз с небосклона, где извергался огнедышащий вулкан битвы.

С наступлением же темноты они устраивали вылазки на Куликово поле, Исторический бульвар или Балаклавское шоссе, резали провода, обрывая связь немецких штабов с батареями и передним краем на Сапун-горе и в Золотой балке.

Сегодня ночью, возвращаясь с очередной вылазки, друзья зашли в пещеру возле Костомаровской батареи и по лестнице, сохранившейся в колодце, спустились в подземелье.

Это было не обычное подземелье, а целый подземный» город. Почти сто лет назад русские солдаты, руководимые военными инженером Тотлебеном, возвели Четвертый бастион и пробили в каменном чреве горы множество галерей для подземной контрминной войны. Галереи укрывали их от огня, были местом хранения продовольствия и боеприпасов. В некоторых сохранились колодцы с хорошей питьевой водой. Но попадались и другие колодцы – сухие, через которые можно было опуститься в глубокие штольни, откуда тянутся длинные подземные ходы в сторону Малахова кургана, Херсонеса и Максимовой дачи.

Ребята задержались в одной из верхних галерей. Костя отыскал баночку с нефтью и паклю, оставленные им здесь недели три назад, и зажег факел. Коля и Саня, разбросав кучу камней, волокли ящик с гранатами, патронами, завернутые в ветошь револьвер, винтовки и два автомата.

Оружие, подобранное ими за городом, в окопах, было спрятано здесь еще год назад.

– Эх, не дожили до этого дня Саша и все наши ребята, – вздохнул Коля, засовывая в мешок гранаты. – А то бы целым отрядом ударили с тыла и очистили город. А что мы втроем?

– Мы и втроем на что-нибудь сгодимся, – возразил Саня, доставая из-под камней два футляра с биноклями.

– Втроем не попрешь против пулеметов и пушек.

– Будет тебе вздыхать, – вмешался в разговор Костя. – Прихвати лучше автоматы. Сгодятся.

После, тишины подземелья стрельба казалась еще оглушительней. За панорамой и на Куликовом поле ухали вражеские пушки, выплевывая шматки пламени. Над Сапун-горой стояло зарево, заливая багровым светом холмистые дали. Где-то за сопками татакали пулеметы.

Остаток ночи ребята провели в убежище на Лагерной. Николай Андреевич с женой и Шуриком лежали на матрацах. Саня и Костя пристроились с Колей на полу, на подстилке из рядна. Никто не спал. До сна ли в штурмовую ночь? Костя слышал, как тяжело вздыхала, поминая святых, Колина мать, как Саня ворочался и дважды выходил из убежища, а когда забрезжило, взял автомат, бинокль и ушел к себе на Чапаевскую. Только перед рассветом Костя забылся в тревожной дреме.

Гром канонады разбудил его. В распахнутую дверь смотрело розовое утро. Наступил третий день штурма.

Костя вскочил. Вытащил из кармана куртки расческу, взъерошил ежик на голове и пошел в дом.

В комнате было людно. Прибежал сияющий Петька и сообщил, что «наши штурмуют на Сапуне последние окопы и доты». Эту новость он выудил у раненого солдата, который забрел во двор напиться. Вслед за Петькой к Михеевым ввалились Колины двоюродные братья. Старший – Леонид Стеценко, тридцатилетний кряжистый мужчина, пришел из города с женой и грудным ребенком; младший же, Ваня, Колин ровесник, прибежал с Корабельной. Оба взволнованно рассказывали, что жители прячутся в развалинах, спасаясь от облав и эвакуации. Немногим посчастливилось пробраться сюда, к вокзалу, где жандармы и эсэсовцы, боясь разрывов снарядов, не появляются.

– Народ разъярился. Дай оружие – все, как один, поднимутся! – горячо воскликнул Ваня. – Я бы первый пошел в бой.

Коля переглянулся с Костей и задиристо бросил:

– Тебе дай. А ты небось и стрелять-то не умеешь?

– Это я-то? – Ваня вспыхнул. – Я в школе первый снайпер был.

– Дай новобранцу что-нибудь из твоих запасов, – Костя подмигнул Коле.

– Может, и для меня найдется? – спросил Леонид, с интересом слушавший их разговор.

– Найдем! – пообещал Коля. – Пошли со мной.

Братья вышли. Петька побежал домой на Лабораторную.

Костя пошел было к двери, но в это время раздался оглушительный грохот разрывов, и он подошел к окну.

Вдали, за Зеленой горкой, были видны частые вспышки пламени и поднимались черные клубы земли и дыма. Огневой вал сплошной стеной двигался из степи к окраинам города, сметая все на пути. Он подкатывался все ближе и ближе, но вдруг остановился. Огневая стена погасла. Костя силился понять, что происходит.

Громко стукнула дверь, и в комнату вихрем ворвался Саня.

– Наши Сапун взяли! Ура-а! – гаркнул он. – Чего глаза пялишь? Не веришь? Право слово, взяли. Бежим ко мне – от нас видней, да и ловчей будет по фашистам вдарить.

– Погоди, хлопцы, и я с вами, – сказал Николай Андреевич, вытаскивая из-под подушки револьвер.

Из двора Сани открывался широкий обзор юго-восточных окраин города и холмистых далей, густо усеянных темными пятнами свежих снарядных воронок. Над Сапун-горой стояла тишина. Только в небе еще висело желто-серое облако дыма и пыли.

В бинокль Костя увидел, как мечутся меж воронок вражеские солдаты, врассыпную бегут к лощинам и по ним грязно-зелеными ручьями текут к слободкам. У вокзала образовалась пробка. Грузовые, санитарные машины, бронетранспортеры, тягачи с пушками и подводы заполнили прилегающие улицы и площадь. Толпы солдат просачивались между ними на Портовую, откуда начинался единственный проезжий путь в город. Другой людской поток скатывался с холмов в Лагерную балку и через Куликово поле устремлялся за город.

С Северной стороны, в Инкермане и под Балаклавой ударили пушки. Снаряды начали рваться на станции. Дальнобойные со зловещим шелестом проносились над панорамой и накрывали беглецов уже за городом.

Костя навел бинокль и ясно различил серые цепи стрелков. Одни из них окружали группы отставших гитлеровцев, другие преследовали бегущих.

– Братва, так это ж наши! – вскрикнул он.

– То не они. Не видишь, у них погоны! – возразил Коля, смотревший в другой бинокль. – Погляди-ка, батя, – он передал бинокль отцу.

– По всему видать, наши, – подтвердил Николай Андреевич. – Вишь, и красное знамя над высотой.

– Слушай, Матрос, пора и нам действовать, а то опоздаем – заторопил Саня.

– Ты что, не видишь? – Костя указал на тропу, которая с Портовой улицы вела к стене Исторического бульвара. По тропе поднимались эсэсовцы; те, что шли позади, тащили на руках станковый пулемет.

– Нас семеро, а их целый взвод, да еще с пулеметом, – понизив голос, сказал Коля. – Они ж нас, как бакланов, перещелкают.

– Вы оставайтесь тут, а мы с Ваней разведаем, – сказал Костя.

Минут через пять Костя и Ваня залегли в кустах дерезы возле рощи, обступившей панораму. Пахло свежестью молодой весенней травки и веяло ароматами иудина дерева и персидской сирени.

С высоты склона Костя видел, как эсэсовцы, не дойдя до грибка-беседки, залегли в развалинах стены бульвара. Чуть дальше, за грибком, копошились три артиллериста. Неделю назад сняли с грибка зенитный пулемет и установили полевую батарею. Из четырех пушек две, скособочившись, задрали вверх свои разорванные хоботы. Зенитки стояли выше, возле панорамы, и могли прямой наводкой бить по Воронцовой, Зеленой и Морозовой горкам.

– Смотри, где бандюги залегли. Над самым вокзалом, – возмущенно прошептал Ваня.

Костя сразу понял, почему эсэсовцы заняли позицию на отвесной скале, – отсюда можно просматривать и простреливать всю котловину станции, все дороги и тропы, ведущие к ней с Корабельной стороны и Зеленой горки. Эта кучка эсэсовцев могла отрезать путь в город и задержать наступление. Здесь, на Четвертом бастионе, фашисты воздвигли свой последний оборонительный редут. Здесь, где его изумленному детскому взору впервые в розовом цветении весны предстала жизнь; где на усеянных ракушками дорожках он ползал и учился ходить; где в джунглях цепкой дерезы он прятался, играя в «белых» и «красных»; где тропками через редуты с ватагой мальчишек спускался к Южной бухте купаться, много лет бегал в школу, а потом ходил на работу. Этот седой бастион был для него олицетворением Родины. И вот теперь Четвертый бастион встанет на пути тех, кто пришел освобождать его родной город. Нет! Этому не бывать!

Костя велел Ване с винтовкой переползти и спрятаться в воронке от бомбы, которая виднелась у беседки грибка.

– Ты, Ваня, возьмешь на мушку тех артиллеристов.

Возвращаясь, Костя задержался около пролома в стене бульвара. Далеко в степи из-за высотки выползли танки, развернулись веером и помчались к окраинам города, обгоняя красноармейские цепи и вражеских солдат. Один из танков выскочил из-за вершины Зеленой горки и, поводя хоботом, остановился на плато, нависшем над слободкой. Казалось, будто он к чему-то прислушивался, что-то высматривал. С брони спрыгнули бойцы и, рассыпавшись цепью, приближались к домам.

На грибке ударили пушки и истерическим лаем залился эсэсовский пулемет. Две дымные вспышки разрывов появились за цепью бойцов. Танк чуть приподнял хобот и сделал несколько выстрелов. На грибке взметнулись фонтаны камней и земли. Когда рассеялся дымный смрад, Костя увидел, что ближняя пушка повалилась набок. Другая продолжала стрелять. Захлопали зенитки, ведя беглый огонь по Зеленой горке.

Танк развернулся и пополз вниз, к крайним хатам слободки. Но в этот миг два дымка взвились у его гусениц. Машина закружилась на месте и замерла. Костя громко выругался и, опершись одной рукой о камни, а другой придерживая автомат, перескочил за стену.

Рядом с проломом он увидел ораву ликующих мальчишек и жителей слободки, обступивших трех красноармейцев. Они обнимали бойцов. Ребята с любопытством разглядывали полевые погоны на пропыленных гимнастерках. Особое внимание ребят привлек рослый черноглазый ефрейтор с узкой алой нашивкой на груди и двумя гранатами за поясом.

– Сколько, говоришь, их там? – спросил ефрейтор Саню поняв, что речь идет об эсэсовцах, Костя протолкался к нему и сказал:

– Двадцать два, с пулеметом и девятью автоматами. У остальных винтовки. Поглядите, где они, – он провел ефрейтора за пролом и показал на грибок. – А там, чуть дальше, у них еще пушка.

– Тебя бы к нам в разведку, – похвалил ефрейтор. – Сколько вас тут с оружием?

– Шестеро.

– Шестаков! – подозвал ефрейтор красноармейца. – Ты пойдешь с ними с той стороны стены по бульвару, а мы с Кочетовым с этой стороны. Как только через стену бросим гранаты – вступайте в бой. До взрывов себя не обнаруживать.

Громко бухала пушка, яростно строчили эсэсовский пулемет и автоматы, хлопали винтовочные выстрелы. Через пробоины в стене Костя видел, как советские бойцы, достигнув нижней улицы Зеленой горки, остановились. Огонь с грибка отрезал им путь к вокзалу и в город.

Все залегли в старой, заросшей траншее. До гитлеровцев рукой подать. На рукавах их отчетливо видны эсэсовские нашивки, из-за большого серого камня выглядывает унтер-офицер.

Раздались взрывы гранат. Осколки и камни взлетели над стеной.

Пулемет захлебнулся и смолк, прекратилась и винтовочная пальба. Но теперь затрещали автоматы Шестакова и ребят, бившие наискось с фланга. На другом конце стены, возле грибка, Ваня размеренно бил из винтовки.

Эсэсовцы не успели оказать сопротивления. Лишь двое солдат и унтер-офицер вскочили, бросили гранаты и открыли по траншее стрельбу, но их тут же скосили автоматные очереди.

Стрельба стихла. Коля и Саня первыми выскочили из траншеи и удивленно переглянулись. Они не ожидали такой быстрой развязки. Костя, окрыленный успехом, взобрался на стену и размахивал над головой автоматом. Пиджачок его распахнулся, открывая грудь, обтянутую полосатой матросской тельняшкой.

– Ура-а! Да здравствует Красная Армия!

Звонкий голос его разносился по всей котловине. Пули визжали вокруг него, но он их не замечал.

– Сюда, товарищи! Сюда-а! – крикнул он, заметив на тропе красноармейцев, поднимавшихся с Портовой к бульвару.

Трое эсэсовцев вышли из-за стены, подняв руки.

– Ни с места!

Коля, держа палец на спуске автомата, пошел к ним. Из-за большого серого камня раздался выстрел. Коля выронил автомат и схватился рукой за левое плечо.

– Ах ты, гадюка! – яростно крикнул Саня. – На ж, сдыхай!

Автоматная очередь прошила притаившегося за камнем унтер-офицера.

К Коле подбежал отец. Подошел и Леня, прикрывая платком щеку, задетую осколком гранаты.

– Стрелять их надо, а не в плен брать! – кричал Саня. – Я их всех за Кольку сейчас пересчитаю. – Он вскинул автомат, но не успел выполнить угрозы.

В проломе стены рядом с пленными показались ефрейтор с бойцом и за ними высокий сержант.

– Стой! Кто такие будете? – властно крикнул сержант.

Колин отец, сняв с себя нижнюю рубашку, стал стягивать сыну плечо, пытаясь остановить кровь.

Коля побледнел. Разрывная пуля угодила ему опять под ключицу. Из нее хлестала кровь.

– Все… отвоевался, – хрипло выдавил он.

III

Костя и его товарищи примкнули к отряду бойцов и вместе с ними прочесывали Исторический бульвар и центр города.

Он вглядывался в изуродованные войной улицы, точно впервые видел их.

Как изменился город! Где прежний сияющий белизной Севастополь, образ которого жил в его сердце? Где адмиральский дворец и его сквер с исполинскими кипарисами? Где Минная башня и красавцы дома, что стояли напротив? Всюду руины и чернь пожарищ.

И все же, израненный, испепеленный пожарами, он был величествен в своих страданиях, его славный город-герой, город-воин, который так и не покорился врагу, город, где на весь мир прогремели бессмертные подвиги героев обороны, за который отдали свои жизни его друзья-подпольщики.

Площадь у Приморского бульвара еще пустовала. Но когда Костя с товарищами подошел к Графской пристани, он увидел группу матросов из морской пехоты, которые неведомо какими путями уже успели пробраться сюда. Матросы стояли под колоннами пристани, изгрызенными осколками и пулями, и восторженно-влюбленным взором смотрели на главный рейд, ослепительно сверкавший на солнце, на белые берега и зелень холмов Северной стороны и Голландии, покрытые прозрачной вуалью нежной сиреневой дымки.

– Вот она, наша морская держава! – горделиво сказал высокий бравый старшина. – Ну что, Леша, добыл или нет?

Со стороны водной станции к старшине подбежал чернявый матрос с веселыми глазами, держа в руках деревянное красное древко, доложил: – Флагшток есть, товарищ старшина, а стяга нету.

– Стяг мы повесим свой, матросский.

Старшина скинул с себя полосатую нательную рубашку, обнажив богатырскую грудь, и привязал тельняшку к флагштоку.

– Вот он, наш стяг, – старшина поднял древко над головой. – А ну, кто тут будет полегче?

Он весело повел глазами, и взгляд его остановился на чернявом матросе.

– Давайте я, товарищ старшина, – вызвался тот, мигом взобрался на стену, а с нее на руках подтянулся на портик пристани.

– Для такого дела и бескозырки не жаль! – он нахлобучил на верхний конец древка свою бескозырку.

Матросский флаг был водружен на портике пристани. Свежий бриз, резвясь, надувал тельняшку, весело играл лентами бескозырки.

Матросы вскинули вверх автоматы и дружно разрядили в воздух.

И тут Костя заметил в толпе Валю. На ней была серенькая блузка, заправленная в темную юбку, санитарная сумка через плечо, а на голове красная косынка. Он улыбнулся, вспомнив, что в этой одежде два года назад увидел ее впервые в бомбовой воронке на «пятачке» у Херсонесского маяка. Глаза Вали сияли и были, как синь моря у этих белокаменных берегов.

Валя помахала ему рукой и показала на Приморский бульвар, где с солдатами-разведчиками шагали его товарищи.

Вместе с ней он побежал догонять. На бульваре зеленели акации, маслины и клены, буйно цвели сирень и каштаны. Призывно сверкало море. Все вокруг радовалось весне и солнцу.

У главной аллеи они задержались. До войны тут стоял могучий старый клен. В дни обороны фашистская бомба попала в него. Еще прошлым летом торчал лишь голый, расщепленный осколками пень.

– Смотри, тогда казалось, клен мертв. А он жив, жив! – воскликнул Костя.

От пня и могучих корней поднимались теперь молодые побеги с нежно-зеленой еще клейкой листвой. Сладостными соками питала их родная земля.

И город сейчас казался Косте похожим на этот старый клен. Неистощимые благодатные соки дают ему великая сила, мудрость и стойкость народа-богатыря. Нет, Севастополь не умер и никогда не умрет! Пройдут годы, и он возродится, будет прекрасней, чем прежде. Его памятники героических лет, панорама, белокаменные каскады лестниц, дворцы-дома в буйном цветении садов и парков гордо поднимутся ввысь над лазурной синевой рейда. Смерть, разрушение теперь позади. Это уже история. А сегодня жизнь, созидание, возрождение города на руинах и пепле. Жизнь не убить.

Валя и Костя еще раз оглянулись на портик пристани, где развевалась на ветру матросская тельняшка, и побежали к товарищам, шагавшим вместе с сержантом по берегу.

Они спешили туда, за Херсонес, откуда все еще доносился гул последней битвы.

Севастополь – Москва, 1956–1967 гг.