Текст книги "Будни Севастопольского подполья"

Автор книги: Борис Азбукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Последний рейс

I

Наташа вышла из концлагеря, как всегда, в сопровождении полицая, которого в штабе ШУ, где она работала, должен был сменить постоянный конвоир-немец.

Сыпал мокрый снег, образуя под ногами грязно-серое месиво. Наташа была озабочена: сегодня предстояла поездка в горы. А удастся ли вырваться?

Для рейса в горы ее грузовик не годился: мотор барахлил, сцепление и тормоза были не в порядке, а главное – не было каркаса для брезента. В открытом кузове вооруженных людей не повезешь – на первом же контрольном посту патруль задержит. И Наташа решила поставить грузовик в ремонт. Прикинув, сколько дней на это потребуется и кто и когда из конвоиров ее сопровождает, она назначила отъезд группы подпольщиков в лес на сегодня – одиннадцатое февраля, на два часа дня. Она считала, что времени на ремонт за глаза хватит. Но просчиталась.

Ремонтировали двое: дядя Степа, пожилой, степенный рабочий с прокуренными до желтизны усами, и Тимошка, высокий, тощий, задиристый парень. Работали они всегда с прохладцей. Там, где в два дня можно управиться, тянули неделю, а то и больше. Но автомашины, пройдя через их руки, недолго бегали. Барахлили моторы, плавились подшипники, летели зубья шестерен. Как-то, слив масло, Наташа обнаружила подсыпанный в картер песок, а Пиванов Ваня из разобранной коробки скоростей вместе с поломанными зубьями вытащил стальной болт. Она сразу догадалась, чьих это рук дело, но решила помалкивать. Дядя Степа с Тимошкой делали именно то, к чему подпольщики призывали в своих листовках.

Если бы не Саша Ревякин, не быть бы ей тут. Это он настоял на том, чтобы она устроилась шофером в штаб ШУ, который собирал цветной лом для заводов Рура, и тем самым спас ее от угона на каторжные работы в Германию. Он же и Ливанова направил сюда, снабдив подложными документами. Тимошка же с дядей Степой, опасаясь угодить за саботаж в концлагерь, сами пришли в гараж. Но и они не собирались служить верой и правдой фашистскому рейху. От нее не ускользнули их хитроумные проделки и подвохи.

Ремонтируя ее машину, Тимошка, видимо, готовил очередную каверзу. Но теперь Наташа не могла допустить никаких подвохов. На карту ставилась жизнь десятка подпольщиков, ее долг и честь патриотки. И она решила принять участие в ремонте. Вчера ее присутствие особенно раздражало слесарей. Тимошка не разговаривал, только изредка поглядывал на нее маленькими насмешливыми глазками. Когда она попросила его получше отладить рулевое управление, тормоза и приклепать стойки каркаса для тента, Тимошку прорвало:

– И чего ты тут крутишься? Тебе больше всех надо? – Его глаза злобно сверкали. – Выслуживаешься?

Наташа оставила без внимания его слова, явно рассчитанные на то, чтобы побольней ее уколоть.

– Ремонт надо закончить сегодня. Завтра в час дня я должна выехать.

– Она, вишь, боится, что мало соберет лома на бомбы! – презрительно бросил Тимошка.

– Помолчи! – одернул его дядя Степа. – А ты, Наташ, иди себе, не волнуйся. Все будет сделано, – примирительно сказал он, растирая сапогом окурок. – Все сделаем, и каркас Тимоха утром поставит. К часу завтра все как есть будет в ажуре.

Но сейчас, идя в гараж, она не была уверена, что ее не подвели. Беспокоило и другое: как быть с конвоиром? Как от него избавиться?

Конвоировали двое по очереди: день – Губерт, день – Ганс Вилли. Губерт педантичен, придирчив, особенно когда нет денег на шнапс. Куда бы ни ехали – на Ялтинское шоссе, за Херсонес или к горе Мекензи, – глаз с нее не спускает – словом не даст обмолвиться с пленными, которые собирают и грузят лом. И в городе хуже цепного пса: на пять шагов от себя не отпустит. Зовет он ее «Комиссар», вкладывая в это слово то презрительную, то шутливую иронию, в зависимости от количества выпитого шнапса. Эта кличка к ней прилипла. Теперь все солдаты на контрольных постах ее так зовут.

Ганс Вилли – рослый белокурый эльзасец – покладистее. С ним можно столковаться. Он частенько показывал ей тощий солдатский кошелек. Ему всегда нужны марки на шнапс, и на подарки своей возлюбленной фрау Полине. Наташа не замедлила этим воспользоваться. Однажды она попросила отпустить ее часа на три, сказав, что ей надо перевезти топливо, чтобы заработать себе на хлеб и ему на шнапс. Ганс плохо понимал по-русски, и обычно они объяснялись мимикой, жестами. Но когда речь зашла о марках и шнапсе, он проявил необычайную сообразительность. Еще бы! Не прося у начальства увольнительной, он мог три часа провести у своей фрау и получить несколько марок на вино. И он охотно согласился.

Трех часов было вполне достаточно, чтобы отвезти к Мекензиевым горам военнопленных, которых Ревякин направлял за линию фронта для связи с советским командованием. Полученные от него марки Наташа вручила Гансу, который был очень доволен и впредь не отказывал ей в подобных просьбах.

Неподалеку от штаба Наташа увидела идущего навстречу Ганса. Значит, она не просчиталась – сегодня конвоир он. В руках у него были мешки и накладная на получение пайка.

Ганс повел ее на склад. Наташа удивилась: почему они идут пешком? Раньше за продуктами всегда ездили на машине. Ганс хмурился и что-то недовольно бурчал. Услыхав дважды имя Тимошки, она догадалась, что он ругает слесарей. Неужели Тимошка какую-то гадость ей учинил?

Ее опасения подтвердились. Когда часа через два она зашла в гараж, то увидела, что дядя Степа все еще возится с рулевым управлением, а Тимошка отлаживает тормоза. Стойки для каркаса стояли во дворе, припорошенные мокрым снежком.

Через час ей выезжать, а у них работы на день. Все рушится! Понапрасну Саша будет ждать ее. А завтра конвоирует Губерт.

Наташа недобро прищурилась, в груди у нее все закипело.

– Что же вы меня подводите? – спросила она, едва сдерживая себя.

– Как так подводим? – дядя Степа повернулся к ней, пряча в прокуренных усах добродушно-лукавую усмешку. – Сказали к часу дня все отладим. Так и будет.

– А каркас? Без него я машину не приму.

– Ну зачем тебе каркас? Обходилась раньше без тента!

– Она боится, что лом поржавеет, на снаряды не сгодится, – съязвил Тимошка.

Наташа круто повернулась к нему и с яростью сказала:

– Ты и дальше собираешься мне вредить? Не удастся! Не поз-во-лю!

– Кто тебе вредил? Ты докажи! – задиристо бросил Тимошка.

– А кто песок в масло и в карбюраторы подсыпал? Кто моторы портил? Кто подбрасывал болты и гвозди в коробки скоростей? Я молчала. Значит, так надо было. А если теперь требую, чтобы все было как положено, значит тоже так надо. Понял? И знай: если машина к часу не будет на ходу и тент не натянешь – век меня не забудешь!

Смятенье и страх мелькнули в глазах Тимошки, и он смолчал. Дядя Степа вытер ветошью руки и, вздохнув, сказал:

– Видно, Тимош, придется приклепать эти проклятые стойки. Пусть возит свой лом на наши головы и головы наших детей.

Пропитанные горечью слова старого рабочего больно полоснули по сердцу Наташу. Но что она могла им сказать? Когда-нибудь после все узнают.

Она отошла от слесарей к разрушенным бомбежками воротам гаража и прислонилась к бетонному столбу. Глядя на падавшие крупные мохнатые снежинки, она обдумывала, как выйти из создавшегося положения.

Взгляд ее скользил по редким пешеходам, по припорошенным снегом руинам.

– Вы что тут стоите?

Знакомый женский голос вывел Наташу из раздумья.

– Фрау Полина! – воскликнула она, и лицо ее осветилось улыбкой. – Прошлый раз, когда я привозила к вам Ганса, вы говорили, что скоро ваши именины.

– Да, послезавтра. А что?

– Сделайте милость, скажите Гансу, что именины завтра, что вы числом ошиблись. Пусть договорится с Губертом и завтра опять меня конвоирует. Вот поглядите, – Наташа показала правый сапог с отстающей подошвой, – все время хлюпает… вдрызг простудилась – неделю гриппую…

– Но при чем тут Ганс?

– Губерт меня на шаг от себя не отпустит, а с Гансом я договорюсь. Понимаете, есть возможность подработать – перевезти на машине дрова и уголь. Будет и мне на починку сапог, и вам на подарки.

Полина засмеялась:

– Ну хорошо. Позовите Ганса. Заодно скажу ему, что врач на три дня освободил меня от работы.

Наташа сбегала в штаб за Гансом и, оставив его с Полиной, занялась заправкой машины.

Ганс, распрощавшись с Полиной, подошел к Наташе.

– Гут, гут, Наташ. Завтра… гут, – для ясности он кивнул на ее изношенные сапоги.

Раздался гудок. Во двор въехала машина Ливанова с начальником гаража Грюнфельдом и Губертом. Ганс козырнул и пошел в помещение штаба. Ливанов вылез из кабины и подошел к Наташе.

– Я думал, ти уже в рейсе, а ты все тут отсиживаешься? – сказал он.

Она поняла, какой рейс Иван имел в виду, и громко, чтобы слышали слесари, ответила:

– Как видишь, дядя Степа с Тимошкой все еще держат машину на приколе, не хотят выпускать.

– Ясно! – Иван понял: сегодня поездка в горы срывается. Наташа догадывалась, что Иван хочет ей что-то сказать, и громко, чтобы слышали ремонтники, продолжала:

– Тимошка боится, что много лома насобираю для снарядов, – она засмеялась. – Потому и каркас на кузов не ставит.

Разговор шоферов принимал для слесарей опасный оборот. Что будет, если кто из фашистов такое услышит?

Тимошка, позвав дядю Степу, пошел с ним за стойками. Наташа шепнула Ивану:

– Передай Саше, что приеду завтра в два часа.

– Если задержишься, Саша будет ждать тебя в том же месте весь день вместе с Васей Волковым, – торопливо бросил Иван и отошел к своей машине.

Наташа забралась в кабину грузовика и запустила двигатель. Она решила последовательно, начиная с мотора, проверить все узлы и ходовые части машины. Покончив с осмотром машины, она взяла банку с красной краской и осторожно подновила на передней части кузова опознавательный знак – квадрат, в котором была нарисована человеческая фигурка. Солдаты на контрольных постах, издали увидев знак штаба ШУ, часто, не останавливая, пропускали машину.

…Все как будто уладилось. Машина на ходу, тент натянут, от Губерта удалось избавиться, Ревякин предупрежден. И все же в эту ночь Наташе не спалось. Она по-хорошему завидовала тем, кого повезет. Счастливые! Завтра в это время они будут уже на свободе. А она вернется, по-прежнему будет невольницей, над которой безнаказанно может глумиться любой солдат или полицай. Ревякин сказал, что она нужна здесь для работы в подполье. Видно, уж не вырваться ей до освобождения.

Третий год пошел с того дня, как она и Николай потеряли друг друга. Тогда она прорвалась к нему на батарею через вражеские заслоны, подвезла снаряды. Потом Николай был ранен, его эвакуировали на Кавказ, а она осталась оборонять Севастополь, раненая попала в плен. Где Николай теперь? Жив ли? Увидятся ли они? При отступлении фашисты могут угнать ее в Германию, расстрелять или утопить, как недавно утопили в Южной бухте баржу с двумя тысячами пленных. Как им с Николаем найти друг друга в людском океане?

Память окунала ее в прошлое, напоминала о редких, дорогих сердцу радостях.

Лишь поздней ночью Наташа забылась в тревожном сне.

II

Утром Наташа пришла в гараж порозовевшая, освеженная легким морозцем. Потому ли, что солнце светило ярко, а небо было такое же синее, как море, потому ли, что уже зазвенела капель, а в воздухе разлились весенние запахи, она ощущала в себе необычайный прилив сил и хорошей напряженной бодрости.

Она съездила с Гансом на Куликово поле, где он погрузил в кузов порожний кислородный баллон и кое-что из цветного лома: когда он гонял машину по своим делам, то всегда прибегал к такому немудреному камуфляжу. Если повстречается кто-либо из начальства или жандармы полюбопытствуют, куда следует машина, то, заглянув в кузов, они убедятся: Ганс честный малый, занят делом.

Уже полчаса Наташа, сидя в кабине, поджидала Ганса. Через окно она видела все происходившее в помещении штаба. Ганс шушукался с Губертом, о чем-то просил Грюнфельда, а тот звонил куда-то по телефону. Наташа догадывалась, что речь у них шла о предстоящем обеде и вечеринке у Полины. Тем лучше, не хватятся, если она запоздает с возвращением из леса. Наконец Ганс вышел, и они поехали к Историческому бульвару.

В двухэтажном здании, окруженном могучими вековыми платанами, чудом уцелевшем при бомбежке, жили теперь офицеры. Рядом в пристройке помещалась столовая с буфетом. Ганс выскочил из кабины и юркнул в пристройку. Ждать пришлось долго. Солнце подбиралось к полуденной высоте, когда он появился нагруженный пакетами, из карманов его шинели торчали горлышки бутылок.

Наташа поехала было к гаражу, но Ганс велел свернуть к вокзалу, а потом на Лабораторную. В начале улицы он подал знак остановиться возле длинных приземистых кирпичных построек. Тут располагалась тыловая хозяйственная часть с пекарней, в которой служили его приятели-земляки.

Эту улицу Наташа знала хорошо. Часто проезжала по ней на Сапун-гору за ломом, несколько раз с Иваном привозила Грюнфельда и конвоира Губерта к Ревякину повеселиться, потанцевать с русскими «медхен». Молодец Ревякин, отличный придумал повод, чтобы отвести подозрения от конспиративной квартиры.

Лабораторная, тесно сжатая с двух сторон крутыми боками Зеленой горки и Воронцовой горы, была пустынна, безмолвна. Изредка ее тишину нарушали гудки паровозов и шаги одиноких пешеходов.

Наташа нетерпеливо поглядывала из кабины на калитку, за которой скрылся конвоир. Судя по теням оголенных тополей и акаций, перевалило за полдень. А Ганса все нет и нет.

Прошло еще минут двадцать, прежде чем скрипнула калитка и показалось порозовевшее от шнапса лицо Ганса. Он нес бумажный мешок, из которого выглядывала подрумяненная маковка белого каравая.

Наташа спросила:

– Теперь к Полине или в гараж?

– Наин. Ауф маркт.

– На базар?! – ужаснулась Наташа. – А мне уже надо за дровами! Понимаешь? Нужны марки! – Она показала свои прохудившиеся сапоги.

– Гут, гут! Айн момент! – Ганс махнул рукой, приказывая ехать.

До базара минут десять езды, да там еще неизвестно сколько придется торчать. Когда же она избавится от конвоира?

Машину Наташа остановила в конце базара, возле толкучки. Здесь можно было в обмен на вещи приобрести продукты. Истощенные голодом женщины приносили сюда белье, поношенную одежду, все, что уцелело после пожаров и разрушений, чтобы спасти семью, детей от голода, за кусок хлеба они отдавали последнюю кофту или мужнину рубаху. Солдаты тащили сюда фасоль, хлеб, галеты, крупу, горох, консервы, мыло, колбасу и выменивали вещи за бесценок.

Вынув из мешка каравай, Ганс разрезал его на две неравные части и вошел в гущу толпы. Наташа видела, как он медленно продвигался, что-то приглядывая, останавливался, приценивался, шел дальше, снова возвращался. Уже дважды она приезжала с ним на барахолку и знала: он раз десять пройдет взад-вперед, долго будет торговаться, прежде чем что-нибудь купит или выменяет.

Наташу разбирала злость. Сколько еще тут ей торчать с этим барахольщиком! Рвануть с места и укатить? Ганс поднимет тревогу, Грюнфельд сообщит по телефону на контрольные посты, и из города все равно не выскочишь. Надо ждать, ничего не поделаешь.

Наконец конвоир вернулся. Лицо его расплывалось в улыбке.

– О, Наташ! – Он развернул белый пуховый платок и набросил себе на плечи, потом вытащил из кармана шелковую цветную косынку и, отставив руку, полюбовался ею. Сделкой он был очень доволен.

– Зер гут, – сказал Ганс, аккуратно складывая платок. Наташа поспешила запустить мотор.

Они поехали к Полине. Пока Ганс забирал свои покупки, Наташа скинула старый промасленный комбинезон, сшитый из немецкой плащ-палатки, оставив на себе матросские брюки, заправленные в сапоги и бушлат с поясом. Не хотелось ей появляться перед товарищами в грязной спецовке.

Лишь в третьем часу Ганс наконец отпустил ее.

Грузовик, грохоча на ухабах, несся из города на Корабельный спуск. До наступления комендантского часа оставалось три часа. За это время надо встретить Сашу, погрузить на Воронцовой горе что нужно, захватить товарищей и сделать почти двадцать километров, чтобы засветло проскочить контрольные посты и добраться до леса.

Машина миновала вокзал и бежала по Корабельному спуску вдоль бутовой стены, которая отделяла шоссе от железнодорожных путей. Половина спуска уже позади, а на дороге ни души. «Неужели не дождались, ушли? – подумала Наташа и тут же у изгиба шоссе увидела Ревякина с туго набитым портфелем в руке. Казалось, озабоченный чем-то, он возвращался с уроков. На нем было осеннее пальто, темно-серая кепка и коричневые в полоску брюки. В этой одежда он ходил обычно на занятия в школу. Шагах в двух от него семенил в ватнике Вася Волков. Позади них шел солдат с автоматом. «Неужели арестованы? Остановиться или не подавая виду проехать?» – подумала Наташа.

Ревякин, увидев машину, поднял руку и улыбнулся. Наташа круто осадила грузовик.

– Ну, Чайка, заждались мы тебя. Думали, и сегодня не прилетишь.

– Я, Саша, только-только вырвалась…

– Вот принимай нового конвоира, – Александр кивнул на подошедшего солдата. – Это наш товарищ Володя Триканчук. Он знает куда ехать. Садись, Володя, в кабину, а мы с Васей в кузов.

Наташа с любопытством окинула взглядом своего конвоира. С виду вылитый эльзасец, вроде Ганса. Серо-зеленая шинель и фуражка, такой же рослый, светловолосый, со строгой выправкой, только нос прямей и лицо не рыхлое, а мужественное. «Видать, смелый», – решила она.

– Трогай, – сказал Триканчук.

Грузовик легко и послушно брал подъем. Через проломы в разбитой стене сверкнула искрящейся синевой Южная бухта. Потом мелькнула синяя полоса Большого рейда и седая стена Константиновского равелина, поднялись впереди обгоревшие, закопченные корпуса казарм флотского экипажа. Триканчук велел свернуть на проселочную дорогу к Воронцовой горке.

Наташу разбирало любопытство.

– Ты что ж добровольцем пошел к фашистам? – спросила она.

– Я-а? – Триканчук поглядел на нее и усмехнулся. – Я в бегах… из концлагеря.

– А шинель? Она вроде бы по тебе сшита.

– Саша дал. Небось слыхала, как труханули полицейский участок на Северной стороне?

– Кто ж не слышал?..

Место сбора было в доме рабочего порта Петра Макарова, на самой крайней улице поселка. Все домишки тут окнами глядели в степь, туда, где на горизонте укрылись серой дымкой темные гривы гор. На пустыре через дорогу маршировал взвод солдат.

Фасад дома Макарова был покорежен снарядами, окна с улицы забиты досками. Глухая боковая стена выходила на пустынный проулок, сбегавший вниз на узкие кривые улочки слободы. В высоком глинобитном заборе, который закрывал двор от любопытных глаз, была калитка.

Соскочив на ходу, Ревякин и Волков постучали в нее и подали знак развернуть машину и подогнать задним бортом.

Остановив мотор, Наташа вылезла из кабины. Широкий, крытый брезентом кузов скрывал за собой распахнутую калитку.

Наташа протиснулась между кузовом и забором и заглянула во двор. Старший группы Василий Осокин, Маша и еще несколько человек уже несли из сарая к машине винтовки, автоматы с дисками и вещевые мешки. Двое вытаскивали из стога с сеном ручной пулемет и жестяные ящики с патронами. Один из них Вася Волков; другого, высокого, статного парня в туго перетянутой поясом немецкой шинели она не знала.

– Это Володя Мариченко, – сказал подошедший Триканчук.

Ревякин отвел Наташу в сторону и спросил:

– Ну как, Чаечка, страшновато ехать в лес?

– Медведей бояться – по малину не ходить.

Ревякин хорошо понимал, что успех переброски группы в лес почти целиком зависит от Наташи. Не растеряется ли? Про себя он отметил, что настроение у нее бодрое, держится спокойно, в себе уверена. Да, смелости и отваги ей не занимать!

– Сейчас не страшней, чем когда ты на машине к мужу на окруженную батарею прорывалась?

– Скажешь! Тогда я была одна, а теперь смотри какая у меня охрана, – Наташа скосила глаза на Триканчука, а потом перевела взгляд на Осокина и Волкова, грузивших ящики с патронами. – Целая дюжина!

Оружие, патроны и часть вещевых мешков уже были погружены. Двое в кузове принимали оставшиеся мешки и укладывали их. Ревякин подошел и велел прикрыть ими оружие. А потом, вытащив из бокового кармана пальто пакет, передал его стоявшему рядом Осокину и что-то тихо сказал.

Внимание Наташи привлек гул солдатских голосов на пустыре. Там был перекур. Кто-то из солдат, узнав ее, крикнул: «Комиссар! Комиссар!» Трое из них отделились от остальных и направились через дорогу к ней.

– Я их задержу! – бросила Наташа Триканчуку и пошла навстречу, решив занять их разговором и увести.

– Стой! Назад! – раздался властный окрик. Наташа оглянулась.

– Марш к машине! – скомандовал Триканчук, поднял руку и предупредил: – Ман дарф нихт! Нельзя!

Видя, что предупреждение не подействовало, Триканчук резко вскинул автомат и крикнул:

– Вег! Вег!

Солдаты остановились. Вид у Триканчука был столь решительный, что Наташе казалось, сделай они шаг, и он нажмет на спуск автомата. Видимо, и солдаты это поняли и повернули обратно. Триканчук подошел к кабине.

– Здорово ты их отшил, – сказала Наташа.

– А ты другой раз не своевольничай; когда надо будет с ними похихикать, я тебе сам скажу.

Наташа не обиделась: Триканчук был прав. Погрузка закончилась. Все сели в кузов. Александр встал на подножку кабины, слегка отвернул край брезента.

– Ну, друзья, счастливого пути, – сказал он. – Если что в дороге случится – не возвращайтесь. Действуйте как самостоятельный отряд. – И, коснувшись руки Наташи, добавил: – Смотри, Чайка, не сплошай. На тебя вся надежда.

С подножки Ревякин соскочил, когда машина уже тронулась. Он стоял у калитки и смотрел вслед грузовику, который мчался по степной проселочной дороге, обходя Корабельную с Малаховым курганом. Грузовик то взбирался на степной холм, то нырял в балку, появлялся вновь и с каждым мгновением уменьшался. Вскоре он скрылся за холмом.

Много надежд у Александра уносилось в горы с этой машиной. Это была новая попытка установить постоянную связь с партизанами, а через них с обкомом партии, с командованием Красной Армии. Сколько времени подспудно лежали накопленные сведения о дислокации немецких частей и оборонительных сооружениях! Какие вести он получит из лесу? Дадут ли подполью рацию, автоматы, портативные мины, взрывчатку и все остальное?

Вспомнил Александр также и о письме в село Данилкино на берегу Хопра в Саратовщине, которое он вложил в пакет, переданный Осокину. Пусть порадуются родные весточке от него. Быть может, и ему удастся кое-что о них узнать.

Ревякин бросил взгляд на заснеженные макушки гор, уже подкрашенные заходящим солнцем, и бодрой походкой направился к себе на Лабораторную. Он был почему-то убежден, что переброска группы в лес пройдет удачно и связь с Большой землей на этот раз будет установлена.