Текст книги "Солдат по кличке Рекс"

Автор книги: Борис Сопельняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Пленный оказался танкистом. Долго отмалчивался, а потом заявил, что дни русских сочтены, так как фюрер прислал такие танки, которые не взять ни одной пушке. «Тигры» быстро сомнут русскую оборону и снова выйдут к Волге. Пришлось выяснять, что же это за «тигры», какая у них броня, какое вооружение, какая проходимость.

К вечеру допрос закончился, и Громов отправился в свой блиндаж. Он повалился на топчан и совсем уж было заснул, как вдруг услышал слабое поскуливание. Встал, заглянул за загородку. Шинель – в самом углу, скомкана и местами покусана, Рекс разворошил солому и лежал на голой земле. Гипс цел. Бинты на месте. Крови не видно. Но котелки с водой и кашей не тронуты.

– Да пропади ты пропадом, проклятая псина! – выругался Громов и мгновенно уснул.

Снился старый, хорошо знакомый сон. Во время артобстрела Громов попал в дымящуюся воронку. Он хорошо знает, что скоро в эту воронку попадет снаряд. Надо быстрее выбираться. Но кто-то крепко держит его за руку. В конце концов он вырывается и выскакивает из воронки. Так было каждую ночь. Но сейчас руку держали так цепко, что у Громова зашевелились волосы: ведь он уже слышал вой того самого снаряда, который летел в его воронку.

Громов рванулся из последних сил. Раздался какой-то треск – и он проснулся. Сел. Вытер со лба холодный пот. Огляделся. Блиндаж, топчан, коптилка… А где же рукав рубашки? Между жердями загородки торчит голова Рекса. Глаза налиты желтым огнем, а в зубах – рукав рубашки.

– Да-а, кажется, одной ногой я был на том свете, – мрачно усмехнулся он. – Дотянись пес до горла – был бы мне капут.

Виктора даже передернуло от этой мысли.

– Так же ты, зараза, платишь за добро! – разозлился Громов. – Полудохлый, шевельнуться не можешь, а на врага бросаешься. Конечно, врага. Враг я тебе был, врагом и останусь. А потому…

Громов достал пистолет. Перезарядил. Снял с предохранителя.

Рекс услышал щелчок. Зарычал. Попытался встать, но вывихнутые лапы сразу же подломились. Тогда он поднял оскаленную морду и так свирепо залаял, что Громов опустил пистолет.

– Хочешь умереть в бою? Черта с два! Я тебя выволоку наружу и пришибу дубиной, как паршивого бешеного пса.

Рекс замолчал и не мигая уставился Громову в глаза. Тот поставил пистолет на предохранитель. И снова Рекс зашелся в лае.

– Эге, да у тебя на этот звук рефлекс! – удивился Виктор.

Сколько он ни щелкал предохранителем, каждый раз собака от ярости чуть не вылезала из собственной шкуры.

– Хорошо, Рекс! Молодец! Казнь временно отменяется, – улыбнулся Виктор. – Сейчас ты доказал, что сил и талантов в тебе – чертова прорва. Так что я не ошибся. Значит, терпение и еще раз терпение.

Громов решительно перелез через загородку. Взбил солому. Расстелил шинель. Перекатил на нее Рекса. Связал пасть. Сделал укол, поменял повязки. Потом выбрался из закутка, проверил прочность жердей, на всякий случай отодвинул топчан, лег и спокойно заснул.

III

Утром Громова вызвал начальник штаба и приказал доставить пленного офицера в штаб армии.

Вернулся Виктор через три дня. Накануне прошел дождь, и полуторка еле тащилась. В конце концов Виктор не выдержал, выскочил из кабины и пошел через рощу.

Громов хорошо знал, что где-то в глубине схоронились танки, что по закраинам стоят пушки, но выглядела роща совсем по-довоенному. Кокетливо кучерявились березки, победно возвышались корабельные сосны, а насупленные ели толпились мрачноватыми группами. В воздухе висел тополиный пух, звенели дрозды, а привыкший к пороховой гари нос ловил стойкий настой хвои, багульника и грибов. Никогда еще Виктор не видел таких грибных мест. Воинственно топорщились подберезовики, дружно распирали распаренную землю коренастые опята, а над всем грибным царством по-хозяйски раскинулись ядреные боровики.

Виктор спешил, но нельзя же пройти мимо велюровой шляпы боровика! А чем плоха эта кремовая панамка? А розоватые лысинки опят? Когда руки были полны, Виктор расстегнул ремень, снял портупею и начал собирать грибы по-бабьи – в подол гимнастерки. Теперь он не спешил. Искал только боровики и аккуратно их срезал, чтобы, не дай бог, не повредить грибницу.

Кто знает, может быть, на всей Курской дуге не было в тот день более счастливого человека. В небе яркое солнце, воздух полон птичьих голосов, под ногами россыпь грибов. Идет по роще молодой парень, и глаза ищут не пулеметное гнездо, а семью боровиков. Но почему-то идет он не в полный рост, а пригнувшись, почему-то минует открытые места и движется перебежками от дерева к дереву. Да и нож держит весьма своеобразно: лезвие прижато к рукаву и в гриб вонзается резким, едва уловимым взмахом.

Значит, в самой глубине сердца сидит заноза осторожности, тревоги и того иссушающего напряжения, которое не пройдет до последнего победного залпа.

Ввалившись в блиндаж, Виктор высыпал на лежак грибы, схватил чайник и долго пил. Потом скосил глаза. Между жердями торчала голова Рекса. Язык повис до земли. Дышит хрипло. Глаза гноятся. На ранах – тучи мух. Но уши стоят торчком, и мелко-мелко вздрагивают губы.

Виктор подошел ближе. Оба котелка не тронуты. Громов присел на корточки, чтобы погладить холку, но тут же резко отдернул руку – зубы щелкнули у самых пальцев.

– Дурак ты, Рекс! Набитый дурак! И псих ненормальный. Допустим, нет аппетита, но пить-то надо. Без воды ведь ни туды и ни сюды. Понимаю, пахнет моими руками. Но нутро-то горит! Должно же оно взять свое. Человек, конечно, может запретить себе. Но ты же все-таки скотина. Да-да, не скалься, самая настоящая скотина!

Умная, способная, но скотина. Ты лучше напрягись и прикинь своими собачьими мозгами: если я враг, то чего ради с тобой вожусь? Значит, хочу подружиться. И заставить на себя работать. Но это уже не твоего ума дело, – спохватился Виктор. – Так что буду тебя лечить и потихоньку давить на психику.

Громов надел стеганые брюки, ватник и перелез через загородку. Рекс молча вцепился в брюки.

Виктор сжал пасть и замотал бинтом. Промыл раны, края смазал карболкой и присыпал серой. Чтобы промыть глаза, пришлось прижать голову к полу. Виктор приготовился к отчаянной борьбе, но Рекс не сопротивлялся.

– Ага, голубчик, дошло, – обрадовался он. – Посмотрим, как подействует «целебная боль».

Игла вонзилась в бедро. Рекс дернулся, но тут же притих.

– А теперь – обедать! Схожу-ка я за супчиком, авось похлебаешь.

Виктор принес котелки со свежей водой и супом, поставил за загородку и убежал в штаб. Когда вернулся, увидел, что котелки по-прежнему не тронуты. Но Рекс растянулся, положив голову на лапы, блаженно щурился и облизывался.

– Интересно! – недоумевал Виктор. – Кого же ты сожрал? Может, мышонка задавил?

Он опять натянул стеганые брюки и перелез через загородку. Осмотрел все – пол, стены, жерди. Никаких следов охоты. Виктор буквально ощупал весь закуток, но не нашел ни норки, ни щели. А Рекс косил глазами и нахально облизывался.

Тут уже в Громове заговорила профессиональная гордость: чтобы разведчик не нашел следов пищи на четырех квадратных метрах – этому не бывать! Переворошил солому, встряхнул шинель. Никаких улик! А Рекс продолжал облизываться.

Виктор уже было сдался, но в последний момент решил перетащить Рекса на шинель. Дал вцепиться в штанину, зажал пасть, взял его на руки и… захохотал. Под Рексом лежали грибы! Штук пять ядреных боровиков он уже съел – валялись одни только ножки. Тут же несколько надкусанных опят и подберезовиков, но они, видно, не пришлись по вкусу.

– Рекс, дружище, да ты, оказывается, вегетарианец! – смеялся Виктор. – Вот удивил! Ну, ладно, ладно, не хмурься, вегетарианцы тоже люди… то есть эти, как их… собаки. А грибную похлебку не хочешь? Витаминов там – прорва. И попьешь заодно.

Громов наполнил котелок грибами и помчался на кухню. Духовитый, наваристый суп нес осторожно, боясь пролить. Сунулся было в блиндаж, но вспомнил, что собаки горячее не едят, и поставил котелок на сквознячок. Ждал. Дул. Прохаживался. Захотелось курить. Похлопал по карманам – пусто. Решил спуститься в блиндаж. Шагнул за дверь – и прилип к стенке.

Над закутком Рекса была пробита вытяжная труба. После дождя на крыше блиндажа образовалась лужица, теперь вода просачивалась и капала прямо в закуток. Рекс это заметил, улегся под трубой и начал ловить капли. Срывались они редко и не всегда с одного места. Одна шлепнет в глаз, другая – в нос. Рекс передвигался и терпеливо ждал.

Давным-давно остыл суп, затекли ноги, но Виктор не отрывался от стены. Потом чертыхнулся про себя и выскользнул за дверь.

В два прыжка он был на крыше. Быстро вычерпал лужу, углубил ямку, обложил ее стенки лоскутами толя и вылил суп в образовавшуюся воронку.

– Так-то, Рекс, – ухмылялся Виктор, представляя, как шлепают в его пересохшую глотку странноватого вкуса капли. – Не зря все-таки человек – царь природы! Надул я тебя, братец, по первое число. Подожди, я еще через эту трубу начну кидать свиную тушенку и сыпать гречневую кашу. Ну и головастый я мужик! Повезло тебе, Рекс, на хозяина!

С этого дня капитан Громов стал завсегдатаем кухни.

То принесет грибов, то раздобудет мяса и собственноручно сварит похлебку.

Свирепый, недоверчивый Рекс уже знал: в семь утра и в шесть вечера из трубы начнет капать. Минут за десять до этого в нем срабатывал будильник, Рекс начинал беспокоиться, но если в блиндаже находился Виктор, под трубу не полз.

Однажды Виктор вылил в воронку суп, спустился в блиндаж и уселся на топчан. Рекс уже успел поймать несколько капель, но, увидев Громова, перевернулся на брюхо в отполз в сторону. В каком-нибудь десятке сантиметров от носа лилась струйка духовитой жидкости, но Рекс косил налитыми кровью глазами и не шелохнулся.

Пришлось выйти и вылить в воронку еще полкотелка похлебки. Через пару дней Виктор начал спускать по трубе молоко, компот и даже клюквенный кисель. Но когда бросил кусок мяса, Рекс фыркнул, ощерился, выбросил его за жерди и… напустил на этом месте лужу.

– Понятно, – вздохнул Громов. – Мясо пахнет моими руками. Но я тебя и здесь надую.

На другой день он поджарил кусок мяса, подцепил его вилкой, насадил на прут, чтобы обдуло ветерком, и сбросил в трубу.

Часы показывали шесть, и Рекс уже лежал на своем обычном месте. Он чувствовал, как сверху просачивается запах ненавистного ему человека, но знал – скоро этот запах исчезнет и можно будет вволю попить. И вдруг на морду свалился кусок мяса! Рекс отпрянул. Взъерошил загривок. Принюхался. Ноздри втянули такой аромат, что в желудке заныло, заскребло, а рот наполнился слюной. Рекс облизнулся и потянулся к мясу. Нет, человеком не пахнет. Но когда Рекс почувствовал забытый вкус на языке, по ноздрям опять ударил тот же самый ненавистный запах. Рекс взвыл, выплюнул мясо и с остервенением вытолкнул за жерди.

Когда Виктор спустился в блиндаж, Рекс так его облаял, что он сразу все понял: собака злилась не столько на него, сколько на себя – чуть-чуть не дала себя обмануть. А не загляни Виктор в трубу, не шибануло бы Рекса по ноздрям и съел бы он это мясо за милую душу.

Виктор перелез через загородку, дал Рексу вцепиться в штанину, связал пасть и принялся за раны. Они уже затянулись и больше не гноились. Виктор сделал примочки, поменял бинты. А когда достал шприц и вонзил в бедро, Рекс даже не дернулся. Но с лапами дело обстояло скверно: все так же раздуты суставы, так же дряблы мышцы.

– Ничего, Рекс, ничего… Недели две у нас есть. Ты пойми главное: встанешь на ноги – будешь жить.

Громов присел на корточки и говорил, легонько поглаживая лоб и загривок собаки. Рекс напрягся, затаил дыхание, прижал уши. Вот она, рука врага, совсем рядом. Да и до горла можно достать. Но пасть связана. Ничего, Рекс терпелив, он подождет. А потом перегрызет эту глотку и – к хозяину. Ах, хозяин, хозяин! Разве так он гладил? Разве так дышал? Разве так говорил? А его запах! От этих воспоминаний Рекс даже зажмурился и блаженно потянулся.

Виктор глазам не поверил. Неужели Рекс привык к его руке? Неужели признал в нем хозяина? К счастью, он не поддался порыву и не развязал пасть. Но Виктору так хотелось сделать что-нибудь хорошее, что он всадил Рексу еще один укол. А потом принес свежего ароматного сена и припорошил его нарванной по дороге травкой.

Рекс приподнял голову и заинтересованно следил за работой человека. Но когда Виктор бросил на новую постель свою пропахшую потом шинель, надежды Рекса рухнули и он отвернулся. Но тут же спохватился и пополз под трубу. Виктор взглянул на часы.

– Даже в этом ты немец! – воскликнул он. – Подумаешь, опоздал-то всего на пятнадцать минут.

Последние слова он говорил уже на ступеньках. Потом вспомнил, что забыл развязать пасть, и вернулся. Узелок бинта так затянулся, что распутать его ногтями никак не удавалось. Тогда Виктор нагнулся и вцепился в узел зубами. Рекс обмер. Никогда враг не был так близко, никогда так сильно им не пахло. В общем-то, не такой уж скверный запах, но какова наглость! От беспомощности и бессилия у Рекса заныли скулы и зарябило в глазах.

Когда Виктор почувствовал, что щека его стала влажной от пота, когда разогнулся и увидел, как из глаз Рекса скатывается слеза, он совсем растрогался: схватил забинтованную морду и чмокнул прямо в нос. Тут уж Рексу стало по-настоящему дурно.

А Виктор вскочил, трахнулся головой о трубу, шлепнулся на пол и, кряхтя, на четвереньках полез из закутка. С дороги он еще раз вернулся. Достал нож и прямо под трубой выкопал ямку. Хотел было вставить в нее миску, но вовремя спохватился: к его миске Рекс не притронется. Утрамбовал дно и края ямки, благо почва была глинистой, развязал Рексу пасть и полез на крышу. Похлебка давно остыла, и он выплеснул ее в трубу.

Рекс улегся на спину и приготовился ловить привычные редкие капли, но в пасть хлынул целый поток. Когда он откашлялся, из трубы уже ничего не капало, но зато вкусно пахло совсем рядом. Рекс повернулся к ямке, наполненной супом, и впервые за все время плена с удовольствием и, главное, по-собачьи налакался вкусной похлебки.

Когда Виктор через какое-то время спустился в блиндаж, «миска» была пуста, впалое брюхо Рекса натянулось, как барабан, а изо рта торчала травинка. Виктор остолбенел. Здоровенный злющий пес лежал на брюхе и, как какая-нибудь козочка, щипал траву.

Виктор кинулся к телефону.

– Десятый! – попросил он. – Коля, привет! Жив-здоров? Я тоже. А твой пациент спятил. Как это, какой пациент! Рекс, конечно! Да нет, не кусается. Хуже. Лежит тихонько и жует травку. Травку, говорю! Трав-ку! Обыкновенный, понимаешь, пырей! Я не ору. Я… Ну, молчу, молчу. Так. Так. Не понял. Все едят? Зачем? А-а, выходит, эта трава лекарственная. Ладно, нарву на неделю. Ну, раз надо свежую, буду ходить каждый день.

IV

Так у капитана Громова появилась новая забота. Мало того, что приходилось собирать грибы и варить похлебку. Теперь он ходил с карманами, набитыми пыреем. Поначалу над ним посмеивались: ну что в самом деле за блажь – возиться с полудохлой собакой. К тому же немецкой. Начальник штаба, так тот прямо заявил, что не одобряет затеи капитана и советует, но советует как старший по званию, пристрелить фашистского ублюдка.

Командир в идею передрессировки не верил, но никаких советов не давал. Он считал увлечение Громова своего рода разрядкой. За войну люди так отвыкли от живности, что при первой возможности пригревали бездомных собак и кошек, подкармливали птиц. А как оттаивают люди рядом с каким-нибудь котенком! Уж на что суровы артиллеристы, и те таскают в снарядном ящике трех лобастых щенков.

Об этих щенках Громову рассказал ефрейтор Мирошников. Рассказал, как всегда, вроде бы злясь, а на самом деле посмеиваясь над собой и над всеми. К тому же во время разговора он все время шнырял по собеседнику глазами, как бы ощупывая его от макушки до пяток. Первое время Громова коробила эта странная манера ефрейтора, но потом он понял, в чем дело: Мирошников был косоглаз, и когда он смотрел прямо, это было заметно, а когда глаза бегали туда-сюда, создавалось впечатление нагловатого хитрованства. Саньку это устраивало: здоровых мужиков это сбивало с толку, а задиристых слабаков тут же ставило на место.

А на самом деле Санька Мирошников был смелым и отчаянным парнем, к тому же ловким и сметливым. Виктор не раз в этом убеждался и был очень привязан к парню.

Познакомились они случайно в штыковом бою под Щиграми. Осенью сорок первого молоденький лейтенант Громов прибыл в знаменитую 1-ю гвардейскую дивизию Руссиянова. Прибыл вскоре после прогремевших на всю страну боев у Ельни. Виктор страшно досадовал, что не довелось участвовать в большом сражении. К тому же ветераны рассказывали о неимоверно яростной штыковой атаке. Немецкие автоматчики не выдержали и побежали, хотя ведь пуля длиннее штыка.

Виктор слушал бойцов и только покусывал губы. Эх, не довелось! Уж в чем, в чем, а в штыковом бою он толк знает: в училище один выходил против троих. Как командир, он понимал, что настала эра автоматического оружия, что штыком врага не достать, но он видел, что автоматов в дивизии мало, а в его взводе вообще ни одного, – значит, штык еще пригодится, а раз так, он терпеливо учил своих бойцов приемам рукопашного боя.

И не зря. Немцы приняли встречный штыковой бой. Раньше не принимали, а тут, видно, решили показать, на что способны. Схлестнулись батальон на батальон. Немцы были здоровенные, все как на подбор. Они шли в расстегнутых френчах, с закатанными рукавами. На груди – кресты, полученные за победы в других странах. Виктор обратил внимание на немецкие винтовки с плоскими штыками и на добротные сапоги с короткими голенищами. А его бойцы – голодные, усталые, в выгоревших гимнастерках, на ногах – обмотки и разбитые ботинки.

Что творилось на том ржаном поле! Крики, стоны, мат, команды, вопли, хруст костей, лязг железа… Один здоровенный немец на глазах Громова заколол троих наших ребят, причем бросал их штыком через себя. Виктор так разъярился, что не помня себя кинулся на немца. К счастью, его оттеснили. Виктор перевел дух и чуточку успокоился. Громов хорошо знал, что в таком состоянии он не боец. Когда под ложечку подкатывал холодок, Виктор наливался слепой яростью и бросался на противника, как бык на красную тряпку. Так бывало на ринге, когда он пропускал хороший удар. А соперник в это время уклонялся от его таранных ударов и хладнокровно добавлял сбоку – в результате тренер вынужден был выбрасывать полотенце.

Между тем немец крошил все вокруг себя прикладом. Неожиданно рядом с Виктором вырос невысокий верткий боец. Лицо в крови, гимнастерка разодрана, обмотки волочатся по земле. А шальные глаза так и бегают по сторонам.

– Что делает, сволочь! Что делает! Лейтенант, возьмем его, а?

– Возьмем! Сможешь отвлечь на себя? Хотя бы на миг?

Боец кивнул и прыгнул навстречу немцу. Тот не сразу заметил малявку, а когда увидел, решил расколоть, как орех. Взмах прикладом – боец увернулся. Еще взмах – опять мимо.

Немец завелся. Он колол, рубил, хрипел, орал, а солдат плясал перед ним, будто дразня и издеваясь. Немец заревел от злости и решил раздавить наглеца. И тут перед ним вырос лейтенант. Тем лучше, решил немец, и сделал резкий выпад. Лейтенант спокойно отбил прикладом его штык и по самую мушку всадил в него свой. Тогда-то Виктор и узнал, что значит выражение «мертвая хватка»: немец так крепко схватил за ствол его винтовку, что Виктор не мог ее выдернуть.

А бой продолжался. Хорошо, неподалеку крутился тот солдатик и прикрывал лейтенанта. Наконец, Виктор сообразил, что делать: он оставил свою винтовку, поднял брошенную немцем и кинулся в самую гущу боя.

Когда немцы побежали, бросая оружие и даже каски, Громов почувствовал сильный удар в бедро и грохнулся наземь. Очнулся – вроде бы живой, а встать не может. Оказалось, большущий осколок попал прямо в пистолет. Пистолет в лепешку, а нога цела. В медсанбат все же отвезли. Здесь он по-настоящему познакомился с невысоким юрким бойцом. Без гимнастерки он казался совсем щуплым пареньком, к тому же его правая рука была намертво прибинтована к телу.

– Кто-то все-таки звезданул прикладом, – болезненно морщась, сказал он. – Я хоть и увернулся, но плечо вывихнули. А-а, ерунда, разве это ранение, даже крови нет!

– Как хоть тебя зовут, однорукий герой? – невольно заулыбался Виктор, глядя на неунывающего солдата.

– Рядовой Мирошников. Александр Евсеич, – изображая степенного мужика, но явно дурачась, ответил парнишка. – Правда, по имени-отчеству меня никогда не называли. Санька я. Сибирский оголец, родом из гуранов.

– Из каких еще гуранов?

– Из забайкальских! Вообще-то гуран – это горный козел. Но за упрямство, настырность и живучесть гуранами называют коренных забайкальцев.

– Оттуда и призывался?

– Не-е, – сразу поскучнел Санька. – И вообще я не призывался, я – доброволец. Если честно, я белобилетник.

– Так здорово дерешься – и белобилетник?

– Драться я умею, это верно. А вот стрелять…

Тогда-то Громов и понял, почему Санька все время шныряет глазами: он старался скрыть косоглазие.

– Ничего, Мирошников, – успокоил Виктор. – Слушай, давай ко мне во взвод, а? Ты из какой роты?

– Из третьей.

– Так наша же рота! Я командую первым взводом. Лейтенант Громов. Выберемся отсюда, поговорю с твоим командиром. Согласен?

– А что, где ни воевать, лишь бы воевать!

Но судьба распорядилась по-другому. В суматохе отступления Громов и Санька потеряли друг друга. В свою дивизию Виктор уже не попал. Он сражался под Харьковом и Ростовом, бился в Донских степях, пока не оказался в Сталинграде. Даже не в Сталинграде, а за Сталинградом: их дивизию отвели за Волгу для переформирования. В это время старший лейтенант Громов командовал разведвзводом. Потери были огромные, а пополнение – зеленые юнцы. Правда, Громов договорился с командиром полка, что в свой взвод будет брать только обстрелянных ребят. Но где их взять, обстрелянных, если от полка осталось чуть больше роты?!

Не успели отмыться и отоспаться, как новый приказ: ночью переправиться через Волгу и выбить немцев с Мамаева кургана. Переправились и с ходу бросились в бой. Ночной атаки немцы не выдержали и отступили. Но утром пошли в контратаку. Полк потерял половину личного состава, но устоял. Громов получил приказ принять пулеметную роту и закрепиться около водонапорных баков.

«Отличное укрытие, – обрадовался Виктор, – но и отличный ориентир для самолетов».

Он оказался прав: таких бомбежек не видел за весь год войны. Земля встала дыбом. Сверху самолеты, из укрытий бьют орудия и минометы. Пыль до небес, дым, копоть, смрад. Лезут танки, в полный рост идут полупьяные немцы. Их косят, а они идут, их косят, а они идут. По трупам своих солдат лезут на курган. Бывало так, что батальон наступал в шесть шеренг. Последнюю, взбиравшуюся по трупам пяти предыдущих, останавливали гранатами.

Схлынула эта лавина, показалась следующая. Остатки роты поднялись в контратаку. Схлестнулись не на жизнь, а на смерть. У всех одно желание – остановить немцев, не пропустить, не дать напиться из Волги. Столкнули с кургана и эту лавину. Сесть бы, передохнуть. А сесть негде – кругом одни трупы.

И все же Виктор присел. Закурил. Голова гудит, в ушах – будто вата. Но даже через эту вату он уловил отдаленный гул. Все ясно – на подходе немецкие самолеты. Но они еще далеко.

Гул нарастал. Пора в укрытие. Виктор поднялся и совсем рядом увидел солдата, который… Виктор уже ничему не удивлялся, но тут оторопел. Аккуратно складывая в кольца, солдат сматывал с сапог… кишки. Свои? Чужие? «Если свои, он бы не смог сидеть, к тому же так спокойно», – подумал Виктор и закричал:

– Ты что, рехнулся?! На подходе «юнкерсы». В укрытие! Быстро!

– Не могу, – тихо ответил солдат.

– Запутался, что ли? Возьми нож и перережь! Убьют же, дура чертова!

– Эх, командир, командир, – так же тихо продолжал солдат. – Видно, никогда не болели у тебя кишочки-то. Не знаешь, значит, как это больно, когда живот прихватит. А ты – перережь!

Гул все нарастал. Солдат поднял глаза и так суматошно замельтешил ими из стороны в сторону, что Виктор, забыв все на свете, бросился к нему.

– Мирошников! Ты?! Жив, чертяка! Куда ты подевался?

– А-а, лейтенант. Виноват, старший лейтенант. Вот и свиделись, – как-то отрешенно и без всякой радости сказал он. – Я-то жив. Да вот, – показал на ноги Мирошников.

Виктор схватил его под мышки, выдернул из кровавого месива и потащил к бакам. Он понимал, что Санька сейчас в состоянии той самой заторможенности, которая бывает после сильных потрясений. Он заставил Саньку выпить спирта, сунул ему сухарь, но Мирошников лишь слабо улыбнулся и тут же заснул под вой бомб и разрывы снарядов.

«Все, Санька, больше мы не расстанемся», – с необъяснимой нежностью думал Громов.

Но судьба опять распорядилась по-своему. Во время контратаки Виктор напоролся на автоматную очередь. Левую руку как отсекло. Бой продолжался, и нашли его не сразу – Громов лежал в воронке и истекал кровью. Стало ясно, что его надо немедленно переправлять на левый берег.

На палубе катера было так тесно, что с трудом нашли место. Только отчалили, начался артобстрел, да такой сильный, что, казалось, перед крохотным суденышком вздыбилась вся Волга. Почти на самой середине катер перевернулся. Сознание Виктор потерял еще в воронке, но в воде пришел в себя. Хорошо, что был в шинели: она надулась пузырем и не пускала ко дну. Виктор понимал, что шинель – ненадежный спасательный круг: все кончится, как только сукно промокнет. И вдруг почувствовал: кто-то тянет его за шиворот.

– Держись, миленький, держись, – услышал он женский голос.

Уже не имея ни сил, ни желания бороться с водой, Виктор открыл глаза и увидел девушку с санитарной сумкой, которая изо всех сил тащила его багром. Как его вытащили на баржу, как дошли до берега, как положили на операционный стол, Виктор уже не помнил.

Очнулся в аккуратно прибранной избе. Пахло карболкой, йодом и чистыми простынями. Очень хотелось пить. Виктор безо всяких усилий разжал губы и попросил воды. Странно, но своего голоса он не услышал. «Видно, ослаб, – подумал, – потому и шепчу». Но рядом стояла молоденькая медсестра и протягивала фарфоровый чайник с наполовину отбитым носиком. Девушка что-то говорила, во всяком случае, ее губы шевелились, но он ничего не слышал.

Здоровой рукой Виктор помахал около уха. Девушка улыбнулась, достала из кармана халата тетрадку и что-то написала. «Не кричите так громко, – прочитал Виктор. – Вы контужены, поэтому не слышите. Но это пройдет».

– Что с рукой? – спросил Виктор.

– Все в порядке. Кости целы. Просто вы потеряли много крови. Но теперь быстро поправитесь, потому что половина вашей крови – женская. А женщины живучи.

– Как это – женская? – удивился Виктор. Он, видимо, сказал это так громко, что девушка закрыла уши ладошками.

– У вас четвертая группа. У нас ее не было, а другую нельзя. Оказалось, что четвертая группа у той сестры, которая вытащила вас из воды. Так что теперь в ваших жилах и ее кровь.

– Вот и породнились, – улыбнулся Виктор. – Будет у меня кровная сестричка. А как ее зовут, не знаете?

– Очень даже знаю. Машей зовут. Орешниковой Машей… Красивая, между прочим, девушка.

– Моя сестра не может быть некрасивой! Как бы ее повидать, а?

– Для этого надо поправиться и вернуться в строй. Маша на том берегу. Она ведь санинструктор, с передовой не уходит.

– Понял, – кивнул Виктор. – Я буду спешить.

Но как он ни спешил, в строй удалось вернуться лишь в конце января, когда добивали голодных и обмороженных вояк Паулюса. Однажды у самого элеватора он вытащил из-под огня девушку-санинструктора. Зацепило серьезно – в живот и в голову, поэтому Громов поспешил отправить ее в госпиталь. Позже Виктор не раз корил себя за то, что не догадался спросить, как ее зовут, насколько быстрее нашел бы тогда свою кровную сестру.

И все же он ее нашел. Нашел ранней весной, когда Маша вернулась из госпиталя. Младший сержант Орешникова по-прежнему служила в их дивизии, по-прежнему была санинструктором, а капитан Громов командовал разведротой. Виктор обнял девушку и долго благодарил за то, что вытащила из студеной Волги и не пожалела своей крови. Девушка отшучивалась, что-то говорила, а Виктор чувствовал, как дрожью наливаются его руки и обнимает он ее уже совсем не по-братски.

Не сразу, далеко не сразу перестали они сторониться друг друга, неловко молчать при встречах, пока не поняли: стыдиться им нечего, любовь настолько редкий подарок судьбы, что даже на войне отвергать ее нельзя. Но что же делать дальше? Выручил Мирошников. Воровато шныряя глазами, он сказал:

– Это, конечно, не мое дело, но могу дать дельный совет: напишите письмо. Ответит – значит, «очко», нет – колоду в печку.

Печка не понадобилась…

Надо ли говорить, как благодарен был Виктор Мирошникову. Правда, на людях они «держали марку» и разговаривали как командир с подчиненным, но наедине – совсем по-другому.

Вот и сейчас, брезгливо глядя в сторону загородки с Рексом, Санька сказал, что артиллеристы где-то подобрали блохастую сучонку с тремя щенятами. Позавчера в нее угодил шальной осколок, поэтому щенята теперь сироты – ни отца ни матери.

– Ну и что? – не сразу понял Виктор. – Жаль, конечно, но Рекс-то тут при чем?

– Слушай, капитан, ты хоть что-нибудь в собачьем деле кумекаешь?

– Да откуда… – махнул рукой Виктор.

– А я, можно сказать, спец. По другой части, но спец.

– Как это – по другой части?

– Неважно. Говорю, спец, значит, спец! Тушенкой твоего зверя не задобрить, это факт. Прикончить бы его, и вся недолга. Не будет он нам служить, не будет! Жаль, я тогда не весь диск разрядил: не думал, что псина окажется такой живучей. С передрессировкой ничего не выйдет, зря стараешься. Но я тебя знаю, командир, – взялся за гуж, будешь тянуть. Потому и решил пособить. Скажи артиллеристам, что даже дивизионная разведка не найдет щенкам матери, зато может предложить отчима.

– Как это? Зачем?

– Надо этих щенят пустить к Рексу.

– Ты что, Санька?! Такому папаше нельзя доверить и волкодава. А эти крохи ему на один зуб.

– Насчет волкодава ты прав: сцепятся насмерть. А вот щенки – другое дело. Даже самый свирепый пес никогда не тронет щенка. Но если это взрослая собака, хоть и маленькая, но взрослая – болонка какая-нибудь или шпиц, тут действительно работы на один зуб. А щенок…

– Ну и что из этого?

– А то, что Рекса надо сбить с толку. Он же добра в жизни не видел: я-то знаю, как лупят собак, когда дрессируют. А тут – не только хорошее отношение, но и доверие. Короче, надо его обдурить!

– Ну что ж, давай попробуем.

Когда Громов пришел к артиллеристам и начал говорить об отчиме и прочей ерунде, артиллеристы недоверчиво хмурились и вообще не хотели говорить на эту тему. Но отказать начальнику разведки было неудобно. Покряхтев и повздыхав, пожилой артиллерист взял ящик со щенками и двинулся за капитаном.