Текст книги "Солдат по кличке Рекс"

Автор книги: Борис Сопельняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– И прекрасно! Давай назовем сына его именем. А самого Маралова попросим быть… как это… крестным отцом.

– Я как раз хотела тебя просить об этом.

Потом Маша стала рассказывать Виктору, как искала его, как подруги по палате подняли на ноги горвоенкомат, как решила найти его мать, да вот не знала имени…

– Мне было проще. Запросы строчил Васильев, а я стоял над его душой и недвусмысленно намекал, что, если не найдет твой госпиталь, пожалуюсь Рексу.

Услышав свое имя, Рекс приподнял голову, но хозяин ничего не приказывал – и он снова растянулся на листве.

– Перед самым отъездом в Москву я получил адрес госпиталя. Конечно же, хотел сразу рвануть сюда, но нас отвезли в санаторий и целую неделю никуда не выпускали: велели отсыпаться, отъедаться и вообще привести себя в божеский вид.

– Погоди-погоди, – пришла, наконец, в себя Маша. – Если я правильно поняла, тебя вызвали в Москву?

– Так точно.

– Зачем? Какая-нибудь переподготовка? А как же Рекс? Как удалось взять его с собой? Или вас куда-нибудь забрасывают? Говори сразу, не томи.

– Забрасывают, – усмехнулся Виктор. – Вернее, я там уже побывал. Правда, без Рекса. Его туда не пустили. Одну минуточку, Мария Владиславовна, – отступил на пару шагов Виктор. – Попрошу закрыть глаза. Вот так. А теперь откройте!

– Ну и что? – непонимающе улыбалась Маша.

Картинным жестом Виктор сбросил шинель. Маша открыла глаза – и, как девчонка, захлопала в ладоши! На груди Виктора сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза.

– Родной мой! Витенька! Поздравляю! Дай поцелую! Слава богу! Я не сомневалась, я никогда не сомневалась. Ну надо же, сколько всего в один день! Я не знаю, я совсем не знаю, что мне делать и что говорить. Я буду просто реветь от счастья, ладно? Ты меня извини, но я ничего не могу с собой поделать, – зарылась она в руки Виктора. – Реву и реву. Мне никогда не было так хорошо. Теперь можно и умереть.

– И думать не моги! – шутливо приказал Виктор. – Теперь будем жить. А через много-много лет, когда надоест бродить по этой земле, вместе отправимся на небеса. В один день. Договорились?

– Договорились, – сквозь слезы улыбнулась Маша.

А Виктор гладил ее мягкие волосы, вытирал слезы с мокрых щек, чувствовал, что и у него предательски щекочет в горле, – и ему было так хорошо, так покойно, как никогда в жизни. Он рассказал, с каким трудом добился разрешения взять с собой Рекса, как пристроил его сторожем в санатории, как полюбили его врачи и медсестры, как было смешно, когда в санаторий приехали портной и сапожник, чтобы одеть и обуть фронтовиков, представленных к званию Героя, – хромовые сапоги и суконные гимнастерки шли им как корове седло, но со временем ребята привыкли. Рассказал и о торжествах в Кремле.

– Ты вот что мне скажи, – попросил Виктор. – Я все никак не решусь о самом главном… Что говорят врачи? А то я с ними не успел перемолвиться. Как только дежурная сказала, что ты в парке, а парк, мол, большой и без провожатых тебя не найти, я сказал, что провожатый у меня свой, и тут же пустил Рекса.

– А что врачи? – пожала плечами Маша. – Нога, говорят, срастется. Ох, как я боялась, что ампутируют! – прижалась она к Виктору. – Бросит он меня, думаю, хроменькую, и буду растить сына одна.

– Маш-ка! – строго сказал Виктор. – Не дури!

– Не буду, не буду. Это я так, от радости.

– Ты о главном давай. Не тяни! Что с ребенком?

– Нормально с ребенком. Растет не по дням, а по часам. Ножками колотит, на вольный свет просится.

– И когда?

– К Октябрьским праздникам готовь приданое.

– А что надо?

– Ой, Витенька, так много всего надо, что голова кругом идет.

– Ничего, все найдем. Главное – не промахнуться в цвете. Какое все-таки доставать приданое – розовое или голубое?

– И то и другое! – решительно заявила Маша.

– Не понял, – отшатнулся Виктор.

– А-а, испугался! – взлохматила его волосы Маша. – А что, гляди, какой живот! Вдруг и в самом деле двойня?

– Да я что… Я – пожалуйста. Только ведь… Лучше бы знать наверняка.

– Наверняка этого никто не знает… А насчет приданого… Где его возьмешь? Да и в цвете ли дело? Не то сейчас время, чтобы заниматься такой ерундой, как цвет распашонок.

– Не скажи… Помнишь, когда сбежала к бабке-повитухе, а тебя догнал Рекс? Так вот, твой начальник и мой друг капитан Васильев тогда обронил, что детское приданое за ним. Я думал, он сказал ради красного словца, а Николай все помнит: перед моим отъездом в Москву опять заявил, что пеленки-распашонки за ним. Где он их возьмет, понятия не имею, но от меня потребовал честного слова, что обо всем этом скажу тебе.

Маша всхлипнула.

– Ты знаешь, я, конечно, дура-баба, но иногда… иногда в голову приходят просто чудовищные мысли. Ну, скажи, где бы мы нашли таких друзей, если бы не война? Нет их в мирной жизни, нет и быть не может! То есть, конечно, бывают, но не такие… не такие, как на войне!

Потом Маша погладила руку Виктора и попросила:

– Давай немного пройдемся. Погода-то какая – бабье лето.

Виктор взялся за спинку коляски, рядом тут же пристроился Рекс – и они не спеша двинулись по шуршащей листве. Мелькали спицы. Поскрипывали колеса. Пели последние песни еще не улетевшие птицы. Радоваться бы Маше, а она вдруг загрустила. На глазах снова показались слезы. А причина для этой грусти, да что там грусти – горя! – была настолько явная, что Маша просто поражалась, как Виктор ее не видит. Ведь все, кажется, обсудили, даже цвет распашонок, а о самом главном – ни слова.

«Деревянные они, что ли, эти мужики? – недоумевала Маша. – Неужели не ясно, что самое главное для женщины, да еще в моем положении? Не могу же я сама… Нет, нет, об этом ни слова! А он, клен дубовый, шагает как ни в чем не бывало. И еще радуется! Ему-то что, такому любая на шею кинется. А каково мне? Кому нужна я, калечная, беременная да еще и разведенная? Нет бы по-людски: давай, мол, прямо на этой таратайке съездим в загс – тогда у тебя будет муж, а у ребенка законный отец. У-у, боксер несчастный! Молчит. И Рекс… Тоже хорош гусь. Тяпнул бы его за ляжку: действуй, дескать, хозяин, как положено! Черта с два, этот за него кому угодно глотку перегрызет».

Вот так накручивала себя Маша, пока они ехали к главному корпусу. Видимо, поэтому она почти не слышала, что говорил Виктор. Уловила лишь конец фразы:

– … ты согласна?

– Чего-чего? С чем согласна? – переспросила Маша.

– Вот те раз! Или заснула? – наклонился к ней Виктор.

– Ага, – ухватилась за подсказку Маша. – Сплю. В самом деле, то ли укачало, то ли вздремнула.

– Я говорю, что завтра приеду к тебе с мамой.

Маша вздрогнула.

– Надо, наконец, познакомиться с будущей свекровью. Тем более что жить вам придется под одной крышей. Завтра же принесу и бумаги из загса. Заполним их здесь, а твою подпись заверит главврач. Но на одном я настаиваю решительно: никаких Орешниковых, фамилию будешь носить мою. Согласна?

«Так вот он о чем спрашивал, – дошло наконец до Маши. – Да согласна я, согласна! На все согласна! Лишь бы ты был рядом. Лишь бы глядеть в глаза, чувствовать твои руки. Лишь бы… лишь бы жизнь отдать за тебя. Так вот оно какое, настоящее женское счастье! – пела Машина душа. – Неужели это то, о чем мечтают все женщины? Конечно, то. Конечно! Дурачок ты мой, дурачок, – со щемящей нежностью думала она о Викторе, – и предложения-то как следует не смог сделать – принесу бумаги, заверим подпись…»

Маша решительно остановила коляску, велела Виктору наклониться и, глядя в его беззаботно-шальные глаза, с какой-то особой серьезностью сказала:

– Я буду хорошей женой. Я буду очень хорошей женой! И хорошей матерью. И детей у нас будет много.

– Вот и прекрасно! Будем считать, что я тебя все-таки уломал и, невзирая на серьезное сопротивление, согласие на брак получил. Ох и трудно же вы мне достались, Мария Владиславовна! – перевел разговор в шутливое русло Виктор. – И в ледяной воде матушки Волги купался, и по лесам и оврагам за вами бегал, и соперников отшил множество…

– Ах так! – подхватила Маша. – Думаешь, это финиш? Погоди-погоди, вот стану на ноги, надену крепдешиновое платьице, фильдеперсовые чулочки да лодочки на каблучках – соперники объявятся тут как тут. Так что надолго не убегай и бокс свой не бросай – пригодится.

– Еще чего – охранять чулочки… Для этого у меня есть Рекс, – потрепал он крутой загривок собаки. – Улыбка Рекса – залог семейного благополучия.

– Да уж, улыбочка многообещающая, – погладила Маша горбоносую морду пса. – Этого я не учла. Ну что ж, придется смириться и жить затворницей.

– То-то же! А то – каблучки, чулочки… Маша, милая моя Маша, – наклонился к ней Виктор, – ты даже не представляешь, как я тебя люблю! Как без тебя одиноко! Как часто я вспоминаю наши встречи, наш блиндаж, наше все-все!

– Я буду хорошей женой. Я буду очень хорошей женой! – только и смогла сказать Маша.

Когда Маша на сумасшедшей скорости влетела в палату, ее подруги только-только успели отлететь от окна.

– Видели, все видели.

– Особенно как под ручку гуляла по парку.

– А что за облезлая дворняжка болталась рядом?

– Как, неужели не знаете?! Так это же Машка у сторожа взяла напрокат, чтобы жених ненароком не сбежал.

– Нет, девоньки, что ни говори, а парень видный!

– Не то слово!

– Он что, и вправду Герой?

– Конечно, – гордо ответила Маша. – И Звезду ему вручали в Кремле!

– Ух ты-ы… А надолго он в Москву-то?

– Не спросила. Хотя, если не ошибаюсь, после загса положен небольшой отпуск, – как бы между прочим бросила Маша.

– Да ты что?! Серьезно? Он сделал предложение?

– А куда ему деваться? Где он найдет такую принцессу, да еще в звании старшего сержанта? – глядясь в кругленькое зеркальце, деланно-кокетливо заметила Маша.

– Вот именно. Да еще с почти готовым наследником!

– Маш, а Маш, а ты не врешь? – тихо спросили из угла.

– Нет, подруженьки, не вру! Не вру я-а-а, не вру-у-у! – радостно запела Маша. – Завтра принесет бумаги из загса-и стану я старшим сержантом Громовой.

– Счастливая!

– Очень счастливая! – не унималась Маша. – Жуть какая счастливая!

– А как со свадьбой?

– Не знаю. Не спросила.

– Ну ты даешь! О самом главном – и не спросила. Надо же платье, фату, туфельки, чулоч… Хотя какие там туфельки, у тебя же нога в гипсе!

– Черт с ним, с гипсом! Натянем чулок сверху, – предложил кто-то.

– Нет, гипс пусть будет гипсом. А один чулок все-таки нужен.

– Правильно. И туфельки!

– И платье.

– И фату, – летели одно за другим предложения.

Через полчаса Машины подруги взбудоражили весь госпиталь. Одни прикидывали фасон платья, другие – меню свадебного стола, третьи – во что бы одеться самим. Кто-то из медсестер притащил из дома швейную машинку, кто-то когда-то неплохо портняжил – и завертелась карусель. К утру свадебное платье было готово, его соорудили из тюлевых занавесок, а пышную нижнюю юбку – из белоснежной простыни с несмываемым штампом РККА.

Нашлись телесного цвета чулочки, нашлись белые лодочки, нашлись даже кольца, но на принесшую их пожилую нянечку цыкнули: здесь, мол, не церковь, а советское лечебное учреждение. А какую сделали невесте прическу! Какой маникюр! Как умело закамуфлировали живот!

Маша послушно подставляла руки, ноги, что-то снимала, надевала, снова снимала. Подруги без конца ссорились, мирились, опять ссорились. Причины были более чем серьезные: длина платья, количество оборок, ширина рукавов и прочая забытая за годы войны ерунда.

А потом пришли механики-водители из мужского отделения и, скептически покачав головой, забрали коляску. Часа через два они превратили ее в такой роскошный экипаж, что он бесшумно катился не то что от прикосновения, а от одного дуновения.

Ровно в двенадцать Маша была готова. Она не дыша сидела в сияющей лаком карете, а… увозить ее никто не собирался. Виктор задерживался. Чинно сидели и не менее чинно лежали ее подруги. На длинном столе, накрытом в конференц-зале, стыли неведомо где добытые жареные цыплята, отпотевали бутылки «Московской» и вишнево-красного кагора. А жениха все не было…

У Маши начали подрагивать губы. Томились лежачие и сидячие, нервно прогуливались по коридору ходячие. И вдруг к подъезду подлетели два «студебекера»! Из одного, сверкая трубами, выпрыгнул оркестр. Из другого – посыпались сияющие золотом погон и орденов офицеры. Вышли и какие-то солидные люди в гражданском. Кто-то нес ящики с провизией, кто-то охапки цветов, кто-то бережно прижимал к груди батареи бутылок. Оркестр тут же грянул «Катюшу»! Офицеры построились в две шеренги, выхватили сверкнувшие молнией шашки, скрестили их над ведущей к ступенькам дорожкой, крикнули «Ура!» – и смущенно-радостный Виктор, то печатая шаг, то сбиваясь на гражданский, двинулся к двери, на которой белела витиеватая надпись: «Добро пожаловать, жених!» Кто-то успел губной помадой к последнему слову дорисовать озорное «и».

На площадке второго этажа процессию встретил полноватый полковник в парадной форме и при всех орденах. Это был профессор Дроздов, недавно назначенный главным врачом госпиталя.

Едва заметное движение бровью трубача – и оркестр, оборвав мелодию на верхней ноте, умолк. Из-за спины Виктора выступили немолодой майор в форме кавалериста и красавец грузин в морском кителе. Кавалерист распушил усы, поправил переброшенный через плечо вышитый рушник и громоподобным голосом спросил:

– А туда ли мы попали? В этом ли курене красавица живет?

– Может, не в той гавани братва якорь бросила? – подхватил моряк. – Не на ту вершину сел орел?

Машу пока прятали за занавеской, и она сквозь щелку разглядывала бледного от волнения орла и его новых друзей, с которыми он, видно, получал Золотую Звезду.

– Вот это да-а, – прошептали над ухом. – Шестнадцать Героев! Вот это свадьба! Смотри, Машка, если хоть в мыслях изменишь своему разведчику, удавлю собственными руками, – шепнула подруга по палате.

А полковник Дроздов, понимая, что и раненые, и здоровые долго будут помнить эту свадьбу, что молва о ней разлетится по всем фронтам, тыловым поселкам и городам, что искалеченные войной люди хоть немного отвлекутся от тяжких мыслей, а те, кому через день-другой – снова на фронт, тоже уедут с улыбкой радости, лихорадочно вспоминал старинный свадебный обряд, но, так ничего и не вспомнив, решил импровизировать.

– И курень тот, и вершина та, – солидно начал он. – Гора, как видите, самая высокая, а дом – самый красивый и богатый. И люди здесь живут один другого лучше. Одной семьей живут, так что братьев и сестер у нашей горлицы много.

Вдруг откуда-то сбоку к Дроздову подошла пожилая нянечка и что-то шепнула на ухо. Профессор понимающе кивнул и строго закончил:

– Так что это… как его… выкуп нужен!

Нянечка, поджав губы, одобрительно кивнула и незаметно одернула китель на Дроздове.

Кавалерист еще больше распушил усы, подмигнул моряку и сообщил:

– Купец у нас больно привередлив. Поглядеть бы товар… Тем более что есть здесь один человек, – неожиданно зазвенел его голос, – который тоже хочет видеть… У многих из нас такого человека вообще нет. Был – и не стало. А у него, – кивнул он на Виктора, – есть. В общем, как этот человек скажет, так тому и быть! – дрогнувшим голосом закончил кавалерист.

И тут из-за спины Виктора показалась моложавая, но рано поседевшая женщина с радостно-грустными, синими-пресиними глазами. Маша как увидела ее, так и обмерла.

«Она», – сразу решила Маша.

Горло перехватил спазм, а глаза наполнились слезами. Сама не понимая почему, Маша вдруг почувствовала к этой незнакомой женщине такую беспредельную любовь, такую нежность, что захотелось броситься ей на грудь. Если бы Маша могла ходить, она бы мигом сбежала по лестнице и вдоволь наревелась на ее плече.

А женщина тем временем легко поднималась по ступенькам, смотрела по сторонам, вроде бы приглядываясь к сестричкам и легко раненным девушкам.

– Нет, – неожиданно певучим голосом сказала она, – здесь я нашей горлицы не вижу. Так что поднимай, моряк, якорь – и разворачивай корабль.

– Стоп, стоп, стоп! – протестующе поднял руки Дроздов.

А Маша чуть не рванулась вперед на своей расписной коляске.

– Главная ценность этого… куреня, – стрельнул он глазами в сторону кавалериста, – в другом месте. Милости прошу… – Он вопросительно посмотрел на женщину.

– Ирина Михайловна, – назвала себя мать Виктора.

Кто-то распахнул дверь, и на площадку выехала бледная Маша. Ирина Михайловна как бы споткнулась. Мгновение, всего одно мгновение смотрели в глаза друг другу женщины. И чего только не было в их взгляде – требовательность, ревность, любопытство… Но вот эти чувства улетучились, и они поняли, что полюбили друг друга.

Виктор давно хотел и побаивался этой встречи. Понравятся ли, лягут ли друг другу на сердце самые дорогие для него женщины?… То, решающее, мгновение казалось ему невыносимо долгим. А когда увидел дрогнувшие губы матери и полные счастья глаза Маши, у него сразу свалился камень с души.

Друзья тащили по лестнице выкуп – несколько ящиков шампанского. Оркестр наяривал «Рио-Риту». Все как-то разом засуетились, забегали, загалдели. Звенела посуда, громыхали стулья, слышался смех, хлопанье пробок, а Маша и Ирина Михайловна держали друг друга за руки, по их щекам текли слезы радости.

И вдруг рассыпалась барабанная дробь. Вперед вышел человек в штатском и поднял свою единственную руку.

– Товарищи, – тихо, но очень слышно сказал он. – Как заведующий загсом Сокольнического района города Москвы я уполномочен зарегистрировать брак между гражданином Громовым Виктором Владимировичем и гражданкой Орешниковой Марией Владиславовной.

Сразу стало тихо. Оркестр не к месту грянул свадебный марш, но тут же осекся.

– Прошу жениха и невесту к столу.

Виктор бережно подвез коляску с Машей к стоящему посреди зала столику.

– Учитывая необычные обстоятельства, а также то, что команда Героев буквально похитила меня из здания загса, я буду краток и задам всего один вопрос. Гражданин Громов, согласны ли вы взять в жены гражданку Орешникову?

Виктор сглотнул ставший вдруг плотным воздух и сипло ответил:

– Да.

– Гражданка Орешникова, согласны ли вы стать женой гражданина Громова?

Маша зажмурилась, уняла разбушевавшееся сердце и неожиданно для себя не сказала, а чуть ли не пропела:

– Да. Согла-асна. Давно-о согла-асна!

Зал так и грохнул от смеха.

– От имени Российской Советской Федеративной Социалистической Республики объявляю вас мужем и женой! Прошу расписаться в книге. Согласно желанию невесты теперь она будет носить фамилию мужа. Ура, товарищи! – нарушил церемониал заведующий загсом. – Наше дело правое, мы победим! – взмахнул он пустым рукавом и крепко обнял молодоженов.

– Ура-а-а! – разнеслось по этажам госпиталя.

Звенели трубы, ухал барабан, сверкало золото орденов, дамы приглашали кавалеров, кавалеры приглашали дам, одни отплясывали фокстрот по всем правилам бальных танцев, другие неловко топтались, опираясь на костыли. Развевались пустые рукава, плескались пустые штанины, но лица были отрешенно-веселые, счастливые, а если и проскальзывала грусть, то только оттого, что они не на месте жениха и невесты.

А молодые сидели во главе длинного стола и послушно целовались под крики «Горько!». Они до сих пор не верили происходящему.

Ирина Михайловна озабоченно беседовала с Дроздовым, она настаивала, чтобы Машу отпустили домой, а перед самыми родами забрали снова. На что профессор рассудительно замечал, что Маше необходимо постоянное медицинское наблюдение. Предстоит немало хлопот с ногой, но если Ирина Михайловна хочет, может ходить сюда хоть каждый день.

Моряк пришвартовался к хорошенькой медсестре и так ее закружил, что та, полузакрыв глаза, буквально обвисла на его руках и готова была плыть куда угодно, хоть на самое дно Баренцева моря. Летчик увлеченно показывал на руках, как сбил своего двадцатого «мессера». Казак старательно выполнял роль тамады и следил, чтобы даже безруким кто-нибудь подносил бокал шампанского или чарку «Московской».

И тут слово попросил профессор Дроздов.

– Друзья мои, – откашлявшись, начал он. – Я здесь самый старый…

Зал протестующе загудел.

– Да-да, – поднял он руку. – Самый старый и самый мудрый. И солдатский стаж солидный – это ведь моя пятая война. Был на империалистической, был на Гражданской, утопал в пыли Халхин-Гола, мерз в лесах Финляндии, а теперь вот ломаю Отечественную. И начинал я не врачом, а лихим кавалеристом. Совсем юнцом мечтал о таких же вот усах, – кивнул он на казака. – Так что послушайте старого солдата… Гм-гм… Война – это дрянь! Это противоестественное состояние человеческого духа. Скудеют нивы. Уходят в землю лучшие из лучших. Цвет нации гибнет! Но как ни кощунственно это прозвучит, погибшие, не успев родить своих детей, дают жизнь тысячам героев. Ведь врага надо победить! А победить его могут только герои… Иногда вы думаете: ну что я такого сделал? Великое дело – подбил танк, вытащил раненого, уничтожил фашиста. А ведь это и есть самый настоящий героизм, ибо каждый из вас на своем маленьком участке приближает победу. Скоро вы все разъедетесь отсюда, одни – на фронт, другие – в тыл, и задачи перед вами будут стоять разные. Но об одном прошу, дети мои: где бы вы ни были, что бы ни делали, не забывайте, что ваш ратный и мирный труд подчинен тому, чтобы было больше свадеб, чтобы смеялись дети, колосились поля, гудели станки и все вы, вернее, все мы были уверены, что, уходя утром из дома, вечером вернемся домой! Счастливой вам жизни! И пусть у каждого будет такая же свадьба, какая сегодня гремит в этих стенах!

Зазвенели бокалы, рюмки и стаканы. Оркестр грянул что-то невразумительно-зажигательное. Кто мог ходить, поднялись из-за стола – и снова закружилась карусель танца.