Текст книги "Солдат по кличке Рекс"

Автор книги: Борис Сопельняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

XIV

Сахарный завод давным-давно превратился в гору битого кирпича и щебня. На подступах к нему стояли два стрелковых батальона, а на территории самого завода – взвод автоматчиков лейтенанта Ларина. Эта гора красного кирпича постепенно стянула к себе немалые силы. Немцы бросали в бой танки, пехоту, били из пушек, бомбили. Наши несли потери, откатывались, снова выбивали немцев из воронок и траншей, но ни один фашист так и не смог пробиться к самим развалинам.

Когда вплотную к заводу стояли наши, автоматчики Ларина разживались боеприпасами, но иногда между взводом и батальонами вклинивались немцы, и тогда образовывался слоеный пирог. Тут уж душу отводил старшина Седых. Он брал пять-шесть самых отчаянных парней и уводил их в ночь. Тихих ночей тогда не было, то тут, то там все время шла стрельба, поэтому вскрики и всхлипы фашистов, падающих с перерезанным горлом или пронзенным сердцем, никто не слышал. А на рассвете группа возвращалась, волоча немецкие пулеметы, автоматы, фляжки с водой и галеты.

Несколько раз в такие рейды ходил и Ларин. Он понимал, что это не дело, что задача командира организовать бой, а не лезть на рожон, но дьявол-искуситель шептал: «Воевать, когда слева и справа свои, и дурак сможет. А ты попробуй без поддержки, ночью, когда вокруг одни фашисты. Убьют, это еще хорошо. А если ранят или стукнут по башке – и в плен? Слабо, Игоречек?» «Не слабо! Пойду, – сказал себе Ларин. – Ходит же Седых, и ничего. А что вытворял его командир капитан Громов! Жаль, что погиб. Седых, конечно, молодчина. Как же надо любить командира, чтобы уйти из разведки с единственной мыслью – отомстить!»

Постепенно Ларин привык к ненадежной ночной тишине, к коварству ничейной земли, научился по-змеиному ловко ползать, маскироваться под пень или кучу земли, стремительно перебегать на другое место, бесшумно снимать часовых.

– Эх, нет капитана Громова, – вздохнул однажды Седых. – Вам бы к нему, взводным. Ей-ей, у вас бы пошло! Капитан сделал бы из вас классного разведчика.

Это было признание! Это была та самая честь, та самая награда, выше которой Ларин ничего не признавал. Он даже покраснел от удовольствия и поблагодарил судьбу, что разговор происходит ночью. Чтобы скрыть смущение, Ларин откашлялся и деловито-строго сказал:

– Давайте-ка, старшина, подумаем вот о чем. Утром наверняка пойдут танки. Слышите что-то вроде хрюкающего урчания?

– Нет.

– А я слышу. Чтобы их танки не обнаруживали раньше времени, немцы придумали дополнительные глушители: я сразу понял, зачем эта штуковина. Осматриваю вчера подбитый танк, смотрю – к выхлопу приварена длинная труба, она-то и гасит звук. Чем встретим гостей, старшина? Два противотанковых ружья – это, конечно, неплохо, но к ним всего по десять патронов.

– А бутылки?

– И бутылки, и гранаты – оружие ближнего боя. А немцы будут нас бить издалека.

– Хрен им! Гору кирпича не прошибить.

– Тогда так. Затаимся и подпускаем поближе, на бросок гранаты. Остановится – тут же бутылку, но точно по корме: там движок, баки, щели. Загорится как миленький.

Слух не подвел Ларина. Утром на завод двинулись фашистские танки, а за ними – пехота. На подступах их встретила батарея «сорокапяток». Но фашисты знали, как бороться с нашей артиллерией: обнаружив огневые позиции, они засекли их расположение, отошли на безопасное расстояние и обрушили на «сорокапятки» такой ураганный огонь, что орудия навсегда замолчали.

Карабкаясь по завалам, семь танков прорвались на территорию завода.

– Наши, – сказал Ларин. – И чтобы ни один отсюда не ушел. Седых, бери четверых с бутылками и обойди их слева. Я – справа. По местам!

Подминая под себя кирпичную крошку, танки карабкались на груду камней. Они хотели своей тяжестью раздавить и утрамбовать засевших там русских. Но вот сухой хлопок пэтээра – и задний танк завертелся на месте.

– Ай да молодцы! – обрадовался Ларин. – Заперли выход.

До танка было метров тридцать пять.

«Ничего, достану», – решил Ларин и хлестким броском швырнул бутылку! Бац! Сперва ничего, кроме звона стекла. Но через секунду вспыхнул язычок синеватого пламени, еще секунда – и чадяще поднялся черно-красный факел.

Опять хлопок. Теперь занесло юзом передний танк. Его поджег Седых. Правда, он был так близко, что вспыхнул и сам, но товарищи вовремя набросили на него шинель и затушили огонь. Два факела – это неплохо, но остальные танки крутились по кирпичам и вели такой плотный огонь, что просто не высунуться. Одно противотанковое ружье умолкло, другое стреляло редко и к тому же неточно.

– Гранаты! – крикнул Ларин.

Из-за перемолотых кирпичей полетели противотанковые гранаты. Еще два танка завертелись на месте.

Атака была отбита. Еще одна. Никто не знал, какая по счету. Но оставшиеся в живых начали готовиться к следующей.

– Пять человек. Три автомата. Винтовка. Пистолет, – подсчитывал свои силы Ларин. – Ты-то как? – спросил он у обожженного старшины.

– Ничего, – морщился от боли Седых. – Повоюем. Глаза боятся, руки делают. – И вдруг он закричал: – Глаза видят! Видят, лейтенант! Ты посмотри назад. Посмотри!

Ларин обернулся. Все поле было усеяно краснозвездными танками. Их было так много, они были такие новенькие, стремительные, лихие, что лейтенант глазам своим не поверил.

– Ура, лейтенант! Ура! Выстояли! Выдержали! Теперь вперед! Эх, так бы до самого Берлина!

Седых и Ларин сидели в кузове полуторки, ползущей навстречу наступающим войскам.

– В медсанбат, – приказал командир батальона. – Все в медсанбат. Ты, Ларин, старшину доставь лично.

Ларин радостно смотрел на наступающие части, а Седых понуро комкал дивизионную газету «Удар по врагу».

– Ты чего? – спросил Ларин. – Не волнуйся, ожоги не беда. Главное, руки-ноги целы.

– Не в этом дело. Я не о себе, – протянул он газету.

– А что такое?

– Видите указ о присвоении звания Героев?

– Вижу.

– Третий сверху – капитан Громов. В скобках – посмертно. Теперь уж все… Не верилось как-то. А теперь все.

– Что поделаешь? – по-стариковски вздохнул лейтенант. – Война. Нас вон тоже пятеро от всего взвода. А какие ребята были!

Седых улыбнулся.

– Приедем – побрейтесь, товарищ лейтенант. Усы-то совсем обвисли.

Дней десять назад Игорь наверняка смутился бы или, наоборот, сказал, что отчаянно зарос, а времени в обрез, побриться и то некогда, но сейчас лишь кивнул и даже не потрогал свои долгожданные усы.

«Надо же, – думал он, – десять дней. Всего десять дней, а ощущение – будто десять лет прошло. Правильно говорят знающие люди: на войне взрослеют быстро, а стареют еще быстрей. Наверное, и я вернусь стариком: уж больно далеко до Берлина».

Монотонно урчал мотор, мягко перекатывалась по ухабам разбитая полуторка, путались мысли, сами собой закрывались глаза. Заснул, постанывая, Седых, задремал Ларин, давно спали и остальные солдаты…

А капитан Громов проснулся. Поначалу он решил, что видит прекрасный сон. Колеблющийся фитиль фонаря, сидящий в углу Рекс, участливо заглядывающая в глаза Маша. Но когда увидел, как Рекс заметался по блиндажу, выделывая немыслимые пируэты, Маша кинулась его успокаивать, а Рекс увертывался и легонько прикусывал ее руки, Виктор понял, что это не сон.

«Значит, жив, – подумал он. – Как же это? Нет-нет, этого не может быть».

И тут он увидел, что Маша торопливо что-то пишет. «Не кричи, – прочитал Виктор, когда она поднесла к его глазам блокнот. – Ты жив, но контужен. Что-нибудь слышишь?» Громов отрицательно качнул головой. «Это пустяки. Пройдет. Главное – не пропала речь».

– Однажды у меня такое было, – прокричал Громов. – Под Сталинградом. Тогда я вот таким же способом пытался узнать, что за девчонка вытащила меня из воды, а потом дала свою кровь.

«Нашел?» – написала Маша.

– Кого?

«Девчонку-то?»

– Нашел. Но она оказалась не девчонкой, а старой каргой, к тому же с Урала. А там народ упрямый. Сколько я бился, пока не убедил, что лучшего деда, чем я, ей не найти.

Маша со смехом обняла Виктора, уложила и, что-то приговаривая, стала подтыкать одеяло.

А чуть в сторонке сидел Рекс. Он терпеливо ждал, когда хозяин вспомнит о нем. Сам он о себе не напоминал – гордость не позволяла. Виктор совсем было задремал, как вдруг его будто толкнуло. Он открыл глаза. Маша хлопотала у стола, а прямо перед ним сидел Рекс. Он внимательно и с такой безраздельной любовью смотрел на хозяина, что Виктору стало стыдно.

«Болтать черт знает о чем и не вспомнить Рекса!» – корил он себя.

Виктор потихоньку выпростал из-под одеяла руку и положил Рексу на голову. Тот благодарно моргнул. Веки сами собой опускались, ему хотелось зажмуриться и тихонько урчать от блаженства, но он чувствовал, что рука хозяина еще слаба, да и весь он какой-то не такой. Надо его стеречь. Стеречь и защищать.

Виктор все понял. Уж кто-кто, а он-то Рекса знал. Виктор легонько потрепал стоящие торчком уши. «Упругие, – отметил про себя, – значит, собака в форме. Это хорошо». Потом отвернулся к стене и заснул.

Через три дня капитан Громов был на ногах. Говорил нормально, постепенно возвращался и слух. И все бы ничего, если б не предстоящий разговор с комдивом. Конечно же, Виктор знал об указе, о том, что Героя ему присвоили посмертно, понимал, что разговора об этом не избежать. Полковник Сажин так радостно, так искренне расцеловал своего командира разведки, что у того сразу отлегло от сердца. Сажин и так и эдак разглядывал Виктора, качал головой, трогал то плечи, то грудь и приговаривал:

– Ты смотри, и вправду Громов. А я не верил. Не иначе, думаю, двойник отыскался, да такой ушлый, что обдурил и Рекса, и Машу. Нет, это все-таки Громов. Да, чтоб не маялся и не думал: необходимые бумаги в Москву мы отправили, так что словечко в скобках уберут. Подписали все, вплоть до командующего фронтом и члена военного совета. Теперь дальше. Сколько думаешь отсиживаться в тылу?

– Я в принципе хоть сейчас…

– Сейчас не надо. А вот денька через три постарайся. Дивизии предстоят большие дела. Пополнение уже прибыло, но народ необстрелянный. О разведке и говорить нечего: разведки у меня нет. Поэтому даю тебе чрезвычайные полномочия: ходи по частям и подбирай себе людей – ты лучше знаешь, кого надо в разведроту. А командиры получат указание отпускать любого, кого выберешь. Это – первое. Второе. Хоть это и твое личное дело, но скажу по-отцовски: оформи отношения с Машей. Ты не представляешь, сколько она хлебнула, когда мы тебя… схоронили. Подумай и о ребенке.

– Да я хоть сейчас! Я давно ей говорю…

– Опять ты свое «сейчас». Сейчас не надо. А вот завтра зайди к начальнику политотдела. И Машу пригласи.

– Но ведь…

– Помолчите, капитан Громов, помолчите. Тьфу ты, сбил с толку. О чем это я? Ах да! Заявление о разводе она уже отправила. Причем сделала это, когда ты отлеживался под «тигром». Учти это! И помни всю жизнь. Таких женщин – раз, два и обчелся. Все понял?

– Так точно, товарищ полковник! – сияя, ответил Виктор. – Спасибо вам! Огромное спасибо!

– Да ладно уж… – добродушно заворчал комдив. – Ты мне разведроту сколоти. Чтоб была не хуже той. Да, рота была что надо, – горестно вздохнул он. – Жаль ребят, очень жаль. Но другого выхода не было. Ты это понимаешь?

Громов молча кивнул.

– Ну вот и ладно. Прощай, капитан. Через трое суток жду с докладом.

У Громова азартно загорелись глаза. В нем начал работать задремавший было механизм, который есть в каждой военном человеке: получен приказ и его надо выполнять. Начал Виктор с того, что зашел к доктору Васильеву. Тот профессионально оглядел Виктора и одобрительно хмыкнул:

– Ну то ж, недельки через три можно в строй.

– Ты что?! Какие там недельки?! Сажин приказал через три дня сформировать разведроту. От старой-то – один командир.

– Да ну тебя… – Васильев обиженно отвернулся. – Стараешься, стараешься, лечишь, лечишь – и все насмарку. У тебя же серьезная контузия. Ты хоть понимаешь, что это значит?

– Не только понимаю, но и знаю. Одна уже была. Под Сталинградом. И тоже чуть не схоронили.

– Тем более. Такие фокусы даром не проходят.

– Точно. Молодец, Коля! Свое дело знаешь. Все это даст себя знать… после победы. Так что практика врачам обеспечена. А сейчас не до этого. Ты же сам говорил, что в экстремальных ситуациях организм мобилизует все резервы и пускает их в ход. Разве может быть более экстремальная ситуация, чем война?

– В принципе ты, то есть я, прав, – потирая переносицу, рассуждал доктор. – То, что ты остался жив, провалявшись три дня в земле, а еще через три встал на ноги, к тому же ты говоришь, слышишь, – все это противоестественно, я бы даже сказал, антинаучно. Но факт есть факт. И таких фактов немало. Да, вспомнил, – хлопнул он себя по лбу. – Тебе это будет интересно. В четвертой палатке лежит какой-то разведчик. Обгорел жутко, а заживает как на собаке. Но что самое удивительное – расстраивается не из-за ожогов, а из-за того, что спалил усы.

– Фамилия? – подскочил Громов.

– Не помню. А вот Рекса привел он.

– Усатый… – напряженно вспоминал Виктор. – Так это же Седых! Старшина Седых! Золотой мужик! Где он, говоришь, в четвертой?

– Ага.

– Спасибо. Я побежал.

Громов действительно бежал, и бежал довольно уверенно.

«Порядок, – отметил про себя Васильев. – Можно в строй. От него немчура еще натерпится. А ведь если задуматься – это фантастика. Придется, видно, после войны всю медицину пересматривать».

Абсолютно голый, но так хитроумно прикрытый простыней, что она его почти не касалась, старшина Седых маялся в душной палатке.

– Братцы, – умолял он, – мне бы до ветру. Я же ходячий. Скажите, чтобы сняли этот чертов саван. Я мигом: до ближайшего куста и обратно.

Кашляюще-стонущий хохот был ответом.

– Терпи, разведка, терпи. При твоей специальности, поди, не раз приходилось вот так, особенно на ничейной, да еще зимой, – сказал пожилой артиллерист без руки.

– Не-е, – авторитетно заявил забинтованный по самые брови танкист. – Зимой они без грелки ни шагу.

– Как это – без грелки?

– А как же! Иначе нельзя. Говорят, инструкция есть: чтобы, значит, тепло из себя зря не выпускать, велено носить для нужды грелку. Сделал что надо в эту самую грелку, завинтил – и грейся на здоровье. Называется это – само…

Дальше последовало такое забористое продолжение, что вся палатка снова закашляла, застонала и заохала от смеха.

– Да ну вас, – хоть обижался, но тоже улыбался Седых. – Жеребцы перестойные…

– Это точно! – прыгая на одной ноге к выходу, подхватил сапер. – И как это ты заметил? Как догадался? Ну, голова-а! Два уха? Два. Ничего, скоро пришпилю протез, надраю ордена – и держись девчата! В Иванове и всегда-то парни в дефиците, а теперь… На, разведка, не страдай, – ловко сунул он под простыню утку. – Это только поначалу неудобно, а потом привыкнешь.

Вот так, балагуря, шутя, поддразнивая друг друга, четвертая палатка коротала длинные дни и еще более длинные, хотя по календарю и самые короткие, ночи. Громова предупредили, что там тяжелые, хоть и поправляющиеся, но тяжелые. Каково же было его удивление, когда оттуда со смехом выскочил парень на костылях с каким-то стеклянным предметом в руках, а вслед ему несся крепкий мужской хохот.

– Здравия желаю, – начал он, поднимая полог.

Смех мгновенно умолк. И вдруг в гулкой тишине раздался тонкий сип:

– К свету. Товарищ капитан, подойдите к свету.

Громов шагнул вперед.

– Если я не сплю, а вы не привидение, скажите, как меня зовут, – откуда-то из-под простыни прозвучал беспомощно-просящий голос.

Громов глянул вниз, увидел покрытое волдырями лицо и упал на колени.

– Седых! Дружище Седых! Ты что же, не узнаешь командира?

– Мой командир погиб. Пал смертью храбрых. Хоть и посмертно, но он Герой Советского Союза.

– Да жив я, жив! Уцелел каким-то чудом. Видно, за мгновение до взрыва упал на дно воронки. Взрывная волна пошла на танк, а меня засыпало. Потому и не могли найти, что воронка была под танком.

– А как же газета? Я сам читал, что посмертно.

– Ну, ошибка, Седых. Ошибка. Обещали исправить.

– Значит, это все-таки вы. Значит… Братцы, – насколько мог, приподнялся он, – это мой командир. Я его записал в покойники, а он – вот он.

– Это хорошо, – пробасил артиллерист. – По примете выходит, долго жить будет.

– А где наши? – спросил Громов. – С тобой же оставались…

– Все там, – ткнул он пальцем в крышу палатки.

– Выходит, от роты только мы и остались. Что же теперь делать? У меня приказ сформировать новую разведроту. А где брать людей?

– Найдем! Я знаю. За пятерых ручаюсь. Вместе бились на сахарном заводе. Вы только запомните: лейтенант Ларин. Он комвзвода. Парень что надо. И его ребят возьмите.

– Ларин? – переспросил Виктор. – Знакомая фамилия. Погоди, погоди, где-то я ее то ли слышал, то ли читал.

– У Пушкина, – вмешался прискакавший обратно парень на костылях. – Только там Ларина. Татьяна.

– Иди ты, утконос трехлапый! Не встревай! – взвился Седых. – Вы на него, товарищ капитан, не обращайте внимания. На бабах он помешался. Берется пасти всю Ивановскую область.

Сапер застеснялся, зыркнул на старшину и поковылял из палатки.

– Хорошо, Ларина я найду, – продолжал Громов. – А еще? Сам-то как?

– Я-то? Я, как пионер, всегда готов. Руки-ноги целы, голова на плечах, морда обожжена, но это даже хорошо – ни брить, ни мыть. Одеться не могу, вот что плохо.

– Ладно. Поговорю с врачами.

Громов вышел из палатки заметно повеселевшим.

«Ну вот, начало есть, – думал он. – Теперь нас двое. Да еще тех пятеро. Наскребем. Будет у нас рота, настоящая разведрота! Поработать, конечно, с ребятами придется, но не боги горшки обжигают».

Прежде всего Виктор разыскал Ларина.

– Рад видеть живым, – козырнул Ларин.

Громов досадливо отмахнулся.

– Седых столько о вас рассказывал, – продолжал Ларин. – Да и я вспоминал.

– Погодите-погодите, уж не вы ли тот лейтенант?…

– Я, – широко улыбнулся Ларин. – Это я провожал вас в ночь на третье.

– Ну конечно! Вы еще о лягушках говорили, об осоке…

– Так точно.

– И о пенечке с пулеметчиком.

– Вы его взяли?

Громов внимательно посмотрел на заострившееся лицо лейтенанта, пытаясь найти хоть какие-то черты запомнившейся ему миловидной юности, но все бесследно исчезло. Перед ним стоял пехотный лейтенант в выгоревшей, потрепанной гимнастерке. «Тело легкое, собранное, нога тонкая, быстрая, глаз внимательный, острый, рука сухая, твердая, медаль «За отвагу» тоже кое о чем говорит», – прикидывал он шансы Ларина стать разведчиком.

– Языком владеете?

– Французским, – развел руками Ларин. – Учу немецкий. По разговорнику, но кое-что уже понимаю.

– Это хорошо. Язык врага знать надо. И не только язык. Привычки, манеры, особенности характера, слабости – это в нашем деле тоже дорого стоит. Не хочу неволить, – неожиданно твердо сказал он. – Могу, но не буду. Воевать в разведке не каждому по плечу, бывало, помучившись с нами, офицеры просились в стрелковые взводы. Поэтому вопрос ставлю со всей ответственностью: хотели бы вы, лейтенант Ларин, стать командиром разведвзвода? Не торопитесь, подумайте.

– Я уже думал, – сразу ответил Ларин. – Даже жалел, что не могу прийти к вам лично. Но когда узнал, что вы живы, решил действовать. Вот рапорт с просьбой перевести в разведку, – протянул он аккуратно сложенный листок.

– Руку, лейтенант! – улыбнулся Громов. – Принимайте командование первым взводом и… начинайте его комплектовать.

Еще трое суток капитан Громов мотался по частям и наконец смог доложить, что разведрота пополнена. Именно так он сказал, считая, что, если от подразделения остался хоть один человек, оно не создается заново, а пополняется. Полковник Сажин попросил показать новобранцев. Во главе первого взвода стоял лейтенант Ларин. Второй принял пока что долечивающийся младший лейтенант Седых (полковник прямо в палатке поздравил его с присвоением офицерского звания). На правом фланге третьего – коренастый лейтенант-сапер с соответствующей росту короткой фамилией Зуб.

Фронтовиков видно сразу. Их примерно четверть состава. Распределил ветеранов командир так: в каждом взводе, в каждом отделении несколько по-настоящему обстрелянных солдат. На них и будут равняться новобранцы.

– Мы всегда гордились разведчиками, – сказал полковник Сажин. – Своими успехами дивизия во многом обязана хорошей работе разведки. Уверен, так будет и дальше.

XV

– Придется штурмовать, – решил капитан Громов. – Если не выбьем немцев из этой проклятой конюшни, атака захлебнется. Местность открытая, конюшня хоть и разрушена, а дот получился непробиваемый. Словом, пойдут добровольцы.

Вся рота шагнула вперед.

– Спасибо. Другого не ожидал. Но рота – это много. Пойдут два взвода: первый и третий. Второй будет молотить по конюшне, не давая немцам высунуться. Лейтенант Ларин и лейтенант Зуб, ко мне!

Когда командиры взводов подошли к Громову, он отвел их в сторону и сказал:

– Одновременно с вами прямо в лоб на конюшню пойдет стрелковая рота капитана Лохмачева. Ваше дело – обеспечить фланги и присмотреться к людям. Для многих – это первый бой. За десять дней мы их кое-чему научили, но не мне вам говорить, что такое первый бой. Новобранцев расставьте так, чтобы рядом были «старички», и накажите им опекать молодых: ненавязчиво, так, чтобы не обидеть, но присматривать и помогать, где словом, а где и делом.

После короткой артподготовки взлетела ракета, и в атаку поднялась пехота. Когда до конюшни оставалось метров триста, заговорили немецкие пулеметы, а потом подключились и минометы. Ряды атакующих смешались: где разведчики, где автоматчики – не понять. Солдаты расползлись по пшеничному полю, используя каждую ложбинку, каждый бугорок. Лейтенант Ларин оказался рядом с капитаном Лохмачевым. Тот сидел среди осыпающихся колосьев и ругался самыми распоследними словами. Ларин подполз ближе, и… ему стало плохо. У капитана ниже колена была оторвана нога, но голень держалась. На одной коже. А капитан костерил разорвавшуюся рядом мину и пытался оторвать перебитую ногу.

– Чего уставился?! – побелевшими глазами зыркнул он на Ларина. – Нож есть? Режь! Как это не можешь?! Режь, говорю! – схватился он за пистолет.

Ларин взмахнул ножом, аккуратно отложил в сторону ногу, обутую в стоптанный сапог, перетянул ремнем бедро, взвалил Лохмачева на спину и пополз к своим. Где-то на краю поля сдал его санитарам – и снова к своему взводу. Метрах в сорока от конюшни засел в воронке, но его обнаружили и не давали высунуться. И вдруг голос: «Лейтенант, давайте сюда!» Оказывается, разведчики пробились к конюшне и заняли левый угол.

– Прикройте! – крикнул Ларин, выждал момент, вскочил, бросок – и вот он у своих.

Пять контратак предприняли фашисты на левый угол конюшни, но разведчики их отбили. А в тот момент, когда рота Лохмачева пошла на решительный штурм, поднялись и разведчики. Рукопашная была упорной, в какой-то момент инициатива перешла к немцам. Но тут подоспел Громов со вторым взводом.

Все, за фланг дивизии можно быть спокойным. Громов отвел разведчиков в тыл. А вскоре началась мощнейшая артподготовка. Почти час все стонало и дрожало от грохота пушек и воя «катюш». Потом над самой землей пронеслись штурмовики, а под ними волна за волной шли танки. Так начался знаменитый прорыв у деревни Вяжи, открывший путь на Орел.

Батальон капитана Маралова застрял у какой-то безымянной деревеньки. Три разбитых домика, колодец и сложенный из камней лабаз. Но все это на высотке, прикрытой глубоким рвом и противотанковыми ежами. В бинокль хорошо видно, что высотку держат закопанные по самые пушки «фердинанды». Как их достать? Илы и то не смогли поджечь.

Своим батальоном Маралов был доволен. Новенькие «тридцатьчетверки» с более мощной пушкой, выписавшиеся из госпиталей экипажи – народ боевой, всякого лиха повидавший, но при всем том батальон топтался у деревеньки и даже не мог ее обойти – мешали глубокие овраги. Сколько ни ломал Маралов голову, ничего лучшего, чем использовать эти овраги, он не придумал. Сначала по ним прошли пешком. Механики-водители качали головой и скребли затылки. В конце концов решили так: две роты демонстрируют атаку в лоб, а третья под шумок полезет по оврагам. Если удастся выйти в тыл, две красные ракеты – и общий штурм.

Тем временем по рощицам и перелескам, избегая открытых мест, шла колонна медсанбата. Дивизия Сажина наступала, возить раненых стало далеко, поэтому было принято решение о передислокации хозяйства капитана Васильева. Когда колонна двинулась вперед и медики поверили, что наконец-то началось долгожданное наступление, всех охватил такой подъем, такое возбуждение, что этому настроению поддалась и Маша.

– Мое место впереди! – заявила она Васильеву. – Я все-таки санинструктор, а не хирургическая сестра. Сколько могла, работала в тылу, а теперь все, баста!

Васильев понимающе слушал Машу, он знал, что не станет ее удерживать, но и жалел, что не смог этого сделать. Все-таки в медсанбате безопаснее.

– Хорошо, Мария Владиславовна, – с грустью сказал он. – Не смею задерживать. Наступление! Что ж, идите, а мы, тыловые крысы, будем тащиться сзади и ждать реляций о ваших подвигах.

– Да ладно тебе, Коля! – поцеловала его Маша. – Не кисни. Я знаю, ты и сам не прочь рвануть вперед.

– Не прочь! – загорелся Васильев. – Два года воюю, а не убил ни одного фашиста. Нонсенс! Что скажу детям лет через двадцать, а?

– Что на войне у каждого свои обязанности, – назидательно начала Маша. – Одни людей калечат, а другие лечат – вот, собственно, и вся война.

– Ну вот, и ты туда же… От Виктора нахваталась, что ли?

– Ага! – озорно подхватила Маша. – От него. Все от него!

– Вот именно. Ты там поосторожней. Не забывай, что тяжести носить вредно. Уже вредно, – после паузы добавил он.

– Я буду выбирать легких. Отныне моя специализация – молоденькие, не слишком упитанные лейтенанты, – засмеялась Маша и убежала за своей сумкой.

Пройдут всего сутки, колонна все так же сторожко будет двигаться вперед, внешне как будто ничего не изменится, лишь доктор Васильев станет мрачнее тучи. Он начнет сторониться людей, избегать каких бы то ни было неслужебных разговоров и ругать себя самыми последними словами…

Той же ночью капитан Громов получил приказ пробраться в деревню Большой Дуб и перехватить команду карателей. По сведениям, полученным от партизан, эта спецкоманда попытается уничтожить следы какого-то чудовищного преступления.

– От нас это далековато, – показывал по карте маршрут полковник Сажин. – Поэтому вот до этого пункта вас подбросят на машинах, до этого – на бронетранспортерах, а дальше – бросок за линию фронта. Шансы на успех есть, и немалые. Немцы отступают, незалатанных дырок в обороне много. Ваше дело найти такую дырку и, не вступая ни в какие стычки, прямым ходом к деревне. Проводник будет, так что не заблудитесь.

На рассвете разведчики отыскали такую брешь и проскользнули за линию фронта. Громов и на этот раз решил брать не всех. «Два взвода достаточно, – рассуждал он. – Ларин – молодцом. Седых – поправился окончательно. Зуб пусть останется. Без сапера мы обойдемся, а до Берлина предстоит форсировать столько рек, что его руки пригодятся».

Паника среди отступающих немцев была такая, что еще одно потрепанное подразделение, шагающее по обочине дороги, не привлекало внимания. Переодетые в немецкую форму разведчики вооружены были шмайсерами. Каждый третий нес ручной пулемет, значит, подразделение славно сражалось и до сих пор боеспособно. Хорошо, что рядом с идущим во главе колонны гауптманом бежит овчарка: собака вовремя обнаружит русских диверсантов и поднимет тревогу.

А подразделение во главе с гауптманом забирало все правее и правее от дороги, пока не растворилось в поле. И только теперь заговорил партизан-проводник.

– Я из отряда Кожина. Места здесь безлесые, так что нам было трудновато. И все же хлопот фрицам доставляли много. Особенно хорошо поработали прошлой осенью. Но однажды подпольщики сообщили, что против нас и других отрядов разработана операция «Белый медведь». Руководит ею генерал Хойзингер, в его подчинении две дивизии. Пришлось нам уходить в Брянские леса. А каратели озверели. Расстреливали всех подряд, спалили семнадцать деревень. Еще прошлой осенью стало известно, что в Большом Дубе заживо сожгли стариков и детей.

– Детей-то за что?! – скрипнул зубами Громов.

– Поймаем – спросим, – ответил партизан. – Принародно спросим!

Часа через два проводник начал беспокоиться.

– Где-то здесь, – озабоченно говорил он. – Озеро, ручей, дубовая роща…

– И озера попадались, и ручьи, – заметил Седых, – и рощи были… Ты ищи характерные признаки.

– Самый характерный – деревня, – отрезал партизан. – А ее нет.

– Значит, не туда завел.

– Не-ет, где-то здесь…

И тут Громов заметил, что Рекс ведет себя как-то странно: крутит головой, кидается по сторонам, повизгивает.

– Чует пес. Что-то чует. Я был прав, – обрадовался партизан.

– Чуять он может что угодно, даже мины, – бросил Седых.

– Нет, Захар Иваныч, – впервые назвал его по имени-отчеству Громов. – На мины он не скулит. Рекс чует что-то живое.

– Заяц какой-нибудь или птица?

Но Рекс волновался все больше и больше. Наконец, он резко натянул поводок и побежал к едва заметной горке.

– Опоздали! – с досадой крякнул Громов. – Ушли, паскуды. А ведь опоздали-то часа на три, не больше.

Ларин непонимающе смотрел на командира.

– Смотри сюда, лейтенант. Видишь, везде сухая, выжженная земля. А здесь – свежий, еще прохладный чернозем. Он вывернут снизу. И запах тола – слабый, но есть. Короче говоря, спецкоманда свое дело сделала: подорвала остатки пожарища и накрыла их черноземом.

К этому времени рассвело, и теперь уже все видели свежевспаханную землю. Между тем Рекс сосредоточенно копал яму – сперва передними лапами, потом, углубившись, начал отбрасывать землю задними.

– Лопаты! Быстро! – скомандовал Громов.

Несколько человек, выхватив саперные лопатки, бросились к яме.

– Какие-то жерди.

– И доски.

– Осторожней, братва, может, под ними люди.

– Ты что, рехнулся? С прошлой-то осени?!

– Командир, это похоже на погреб, – сказал Седых.

– Значит, в этой яме тоже погреб, – доложил и Ларин.

Через полчаса разведчики откопали крышки еще двух погребов.

– Ну что, командир, открывать?

– Открывайте. Только осторожно. Посмотрите, нет ли там тайного проводочка к мине.

– Нет, все чисто.

– Тогда навались!

Когда разведчики отбросили крышку первого погреба, оттуда ударило жутким гнилостным смрадом.

– Все ясно, – заметил побледневший Громов. – Открывайте второй.

Таким же мертвенным смрадом дохнуло из второго, а потом и из других погребов.

Разведчики отошли в сторону. Перекурили. У многих дрожали пальцы, и они не могли сработать самокрутку.

– Дайте и мне, – протянул руку Громов. – Не могу. Мутит.

Седых рыскал глазами по сторонам, словно мог увидеть виновников этого злодеяния. Ларин до синевы налился кровью, а сжатые губы превратились в белый шрам.